Текст книги "Жизнь способ употребления"
Автор книги: Жорж Перек
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)
Глава LXVI
Марсия, 4
Относясь к мебели и безделушкам, которыми она торгует, по-свойски, мадам Марсия и клиентов воспринимает как своих друзей. Вне зависимости от дел, которые она с ними ведет и в которых она часто оказывается крайне неуступчивой, ей удалось со многими из них установить отношения, далеко выходящие за рамки деловых контактов; они угощают друг друга чаем, приглашают друг друга на ужин, играют в бридж, ходят в оперный театр, смотрят выставки, одалживают друг другу книги, обмениваются кухонными рецептами и даже вместе отправляются в круизы по греческим островам или на экскурсии в Прадо.
У ее магазина нет названия. Над дверной ручкой просто приклеены белые курсивные буковки
К. Марсия, Антиквариат
Еще более скромно, на двух маленьких витринах, выглядят изображения кредитных карточек, которые принимаются к оплате, и название специализированной службы, которая отвечает за охрану магазина в ночное время.
Собственно магазин состоит из двух комнат, связанных узким коридорчиком. Первая комната – через нее входят посетители – отведена под мелочь: безделушки, курьезы, научные приборы и аппараты, светильники, графины, шкатулки, фарфор и бисквит, картинки с модами, мебельную фурнитуру и прочие предметы, которые покупатель может забрать сразу же после приобретения, даже если они имеют большую ценность. Этой частью магазина заведует теперь уже двадцатидевятилетний Давид Марсия, которому после аварии на 35-х ежегодных соревнованиях «Боль д’Ор» 1971 года пришлось навсегда распрощаться с мотогонками.
Сама мадам Марсия, осуществляя руководство всем магазином, больше занимается другой половиной, той, на которой мы находимся сейчас, дальней комнатой, прямо сообщающейся с подсобным помещением и предназначенной скорее для крупных предметов обстановки, гостиных гарнитуров, фермерских и монастырских столов с длинными скамьями, кроватей с балдахинами и шкафов нотариусов. Обычно она сидит там во второй половине дня, для чего и установила свое бюро, маленький столик с тремя ящиками орехового дерева конца восемнадцатого века, на котором стоят две серые металлические картотеки: одна заведена на постоянных клиентов, чьи вкусы ей хорошо известны и которых она приглашает лично ознакомиться со своими последними приобретениями, вторая – на все предметы, которые она пропустила через свои руки, каждый раз стараясь описать их историю, происхождение, особенности и дальнейшую судьбу. Кроме этого, поверхность узкой столешницы занимают черный телефон, блокнот, черепаховый карандаш со вставным грифелем, маленькое конусообразное пресс-папье с основанием сантиметра полтора в диаметре, которое, несмотря на миниатюрность, все же весит три «аптекарские унции», то есть более 93-х граммов, и вазочка работы Галле с пурпурным цветком ипомеи, разновидности бессмертника, известной также под именем «Звезда Нила».
По сравнению с подсобным помещением и даже с ее спальней, в этой комнате мало мебели; сейчас не самое благоприятное время года для торговли, но мадам Марсия вообще, из принципа, никогда не продавала много вещей одновременно. Распределяя их между подвалом, подсобным помещением и комнатами собственной квартиры, она не спешит пополнять свои запасы и не видит необходимости перегружать комнату, где выставлена мебель, которую она желает в данный момент продать и которую предпочитает представить в специально задуманном для нее антураже. Одна из причин постоянных перемещений всей этой мебели заключается как раз в стремлении ее выигрышно подать, что и заставляет мадам Марсия менять декорации чаще, чем это делал бы художник-оформитель в каком-нибудь модном универмаге.
Ее последнее приобретение, центральный объект нынешней экспозиции в этой комнате – гостиный гарнитур в духе fin-de-siècle, найденный в семейном пансионе Давоса, где несколько лет прожил один венгерский последователь Ницше: инкрустированный металлическими вставками круглый стол в окружении обитых кресел с витыми подлокотниками и стоящее сзади канапе того же стиля с подушками из шелкового бархата. Вокруг этих несколько тяжеловесных австро-венгерских «людвиговских тортов» мадам Марсия расположила предметы, которые им гармонично соответствуют своей барочной вычурностью, либо наоборот контрастно отличаются от них своей грубовато-деревенской, диковатой чужеродностью или ледяным совершенством: слева от стола – одноногий столик розового дерева, на котором лежат трое старинных часов тонкой работы, очень красивая чайная ложечка в форме листка, несколько книг с раскрашенными миниатюрами, в переплетах под металлическими замками, инкрустированными эмалью, и гравированный зуб кашалота – прекрасный образчик тех самых skrimshanders, что китобои изготавливали, дабы заполнить долгие часы вынужденного безделья, – на котором изображен впередсмотрящий, висящий на рангоуте.
По другую сторону, справа от кресел, стоит строгий металлический пюпитр с двумя длинными раздвигающимися кронштейнами, завершающимися подсвечниками, на котором лежит удивительная гравюра, вероятно, предназначавшаяся для старинного трактата по естественным наукам: с одной стороны – рисунок павлина ( peacock) в профиль, строгий и сдержанный эпюр, где оперенье собрано в нечеткую, почти тусклую массу, и лишь большой глаз в белом окаймлении да хохолок в виде короны подают какой-то проблеск жизни, а с другой стороны – изображение той же птицы, но уже анфас, с распущенным хвостом ( peacock in his pride), настоящее буйство красок, игра переливов, мерцаний, сверканий, озарений, по сравнению с которыми какой-нибудь готический витраж покажется бледной копией.
На фоне пустой дальней стены выгодно представлены резное панно из светлого черешневого дерева и богато расшитый шелковый гобелен.
И, наконец, у витрины, в приглушенном свете скрытых светильников, – четыре предмета, которые, похоже, находятся в некоей неуловимой, хотя и тесной взаимосвязи.
Первый предмет, расположенный по левую руку, – это средневековая пьета, крашеная деревянная скульптура почти в натуральную величину на цоколе из песчаника: Мадонна с искаженным от страдания ртом и сведенными бровями и Христос с гротескно подчеркнутыми анатомическими подробностями и большими сгустками запекшейся на ранах крови. Эту работу приписывают рейнскому мастеру, датируют четырнадцатым веком и считают типичной для подчеркнутой реалистичности того периода с присущей ей склонностью к мрачной трактовке сюжетов.
Второй предмет стоит на маленьком мольберте в форме лиры. Это эскиз Кармонтеля – угольный карандаш и пастель – к портрету Моцарта в детстве; некоторые детали отличают его от окончательной версии картины, хранящейся сегодня в музее Карнавале: Леопольд Моцарт стоит не позади сидящего на стуле сына, а перед ним, причем развернувшись в три четверти, чтобы, не отрываясь от чтения клавира, иметь возможность присматривать за ребенком; что касается Марии-Анны, то и она изображена не в профиль, по другую сторону от клавесина, а анфас, перед клавесином, причем так, что частично заслоняет ноты, которые разбирает юный гений; легко предположить, что Леопольд сам попросил художника внести эти изменения, которые так же, как и в окончательном варианте картины, отводят центральное место сыну, но все же представляют в более выгодном свете и отца.
Третий предмет – большой пергамент в рамке из черного дерева, наклонно установленной на невидимой нам подставке. В верхней части пергамента очень тщательно воспроизведена персидская миниатюра: день еще только занимается, а на ступенях у дворца юный принц стоит на коленях и разглядывает спящую перед ним принцессу. В нижней части пергамента изящно выписаны шесть строк Ибн Зайдуна:
И я бы в тревоге томился, не зная,
Соблаговолит ли Властитель моей Судьбы,
Снизойдя, как султан Шахрияр,
Наутро, когда я прерву свой рассказ,
Отложить мою смертную казнь
И позволит ли мне в тот же вечер продолжить.
Последний предмет – испанские доспехи пятнадцатого века с намертво спаянными ржавчиной швами.
На самом деле мадам Марсия специализируется на так называемых «живых» механических часах. В отличие от других механизмов и музыкальных шарманок, скрытых в шкатулках, бонбоньерках, набалдашниках тростей, вазочках, флаконах для духов и т. д., ее вещи обычно не являются чудесами техники. Их ценность заключается в их редкости. Если башенные куранты с движущимися фигурками типа «жакмар» или настенные ходики на гирях типа швейцарских шале с кукушкой распространены повсеместно, то более или менее старинные образцы, в которых указание часов и секунд есть лишь повод для оживления механической картины, – будь то карманные часы на цепочке, часы-«луковицы» или часы-«мыльницы» с откидывающимися крышками, – встречаются крайне редко.
Первые экземпляры представляли собой миниатюрные жакмары с одним или двумя едва выпуклыми персонажами, которые звонили каждый час в почти плоские колокольчики.
Затем появились часы фривольные, названные так самими часовщиками, которые – пусть даже соглашаясь их изготавливать – все же отказывались их продавать у себя, то есть в Женеве. Эти изделия распространялись среди агентов Индийской Компании для продажи в Америке или на Востоке, но редко доходили до пункта назначения; чаще всего, еще в европейских портах, они становились предметом столь интенсивной подпольной спекуляции, что вскоре практически исчезли из обращения. В общей сложности было изготовлено несколько сотен таких часов, а сохранилось не более шестидесяти, и более двух третей из них принадлежат одному американскому часовщику. Из составленных им скупых описаний этой коллекции – он ни разу не позволил сфотографировать и даже осмотреть хотя бы один экспонат – можно предположить, что изготавливавшие их мастера особенно не стремились отличиться богатством воображения; на тридцати девяти из сорока двух принадлежащих ему часов изображена одна и та же сцена: гетеросексуальный коитус двух взрослых особей человеческого рода одной расы (белой или, как иногда до сих пор еще говорят, кавказской): мужчина лежит плашмя на женщине, которая растянулась на спине (так называемая «поза миссионера»). Секунды отмечаются телодвижениями мужчины, таз которого ежесекундно поднимается и опускается; женщина указывает минуты левой рукой (плечо на виду), а часы – правой (плечо скрыто). Сороковой экземпляр идентичен тридцати девяти предыдущим за исключением того, что готовые фигурки подкрашены и женщина оказалась негритянкой. Он принадлежал работорговцу по имени Сайлас Бакли. Сорок первый экземпляр, отличающийся более изящным исполнением, представляет Леду и Лебедя: ритм их любовной страсти задает ежесекундный взмах крыльев. Сорок второй экземпляр, примечательный тем, что принадлежал шевалье Андреа де Нерсиа, иллюстрирует один из эпизодов его знаменитой книги «Лолотта, или Мое послушничество»: переодетого субреткой юношу насилует мужчина, обладающий – как видно из-под распахнутой полы сюртука – неимоверно большим членом; мужчина стоит сзади, а его жертва, ряженная горничной, с задранной юбкой стоит перед ним, опираясь на дверной наличник. К сожалению, представленное американским часовщиком описание не указывает, каким образом в этом экземпляре отмечаются часы и секунды.
Коллекция мадам Марсия насчитывает всего лишь восемь подобных часов, зато она отличается большим разнообразием; кроме старинного жакмара с двумя кузнецами, поочередно стучащими молотками по наковальне, и «фривольностей» в духе американской коллекции, все остальные экспонаты – игрушки викторианской и эдвардианской эпох, чьи часовые механизмы чудом сохранились в рабочем состоянии:
– мясник, разрезающий на прилавке баранью ногу;
– две испанские танцовщицы: одна показывает часы, взмахивая кастаньетами, другая отмеряет секунды, опуская веер;
– клоун атлетического сложения, сидящий на некоем подобии гимнастического коня и выгнувшийся таким образом, что его прямые вытянутые ноги указывают часы, в то время как голова качается в такт секундам;
– двое солдат: один подает семафорные сигналы (часы), другой, с ружьем на ремне, отдает честь каждую секунду;
– лицо мужчины, на котором длинные и тонкие усы – часовые стрелки; глаза, стреляя то влево, то вправо, отмечают секунды.
Что касается самого курьезного экспоната этой небольшой коллекции, то его сюжет, похоже, взят прямо из «Доброго маленького чертенка» графини де Сегюр: ужасная мегера сечет маленького мальчика.
Леон Марсия с самого начала отказывался заниматься этим магазином, однако именно он подал жене идею столь узкой специализации; если во всех крупных городах мира есть специалисты по механическим автоматам, игрушкам и часам, то экспертов в области «живых» часов не существует. Вообще-то мадам Марсия оказалась, по прошествии стольких лет, обладательницей восьми часов совершенно случайно; она вовсе не считает себя коллекционером и охотно продает предметы, с которыми долго жила, ничуть не сомневаясь, что найдет новые, которые будут ей нравиться не меньше старых. Ее деятельность сводится скорее к тому, чтобы эти часы выискивать, воссоздавать их историю, проводить их экспертизу и сообщать о них всем интересующимся. Лет десять назад, во время путешествия по Шотландии, она остановилась в Ньюкасле-апон-Тайн и в муниципальном музее обнаружила картину Форбса «Крыса за занавеской». Она заказала фотокопию в размер картины и, вернувшись во Францию, принялась ее разглядывать в лупу, чтобы узнать, имелись ли интересующие ее часы в коллекции леди Фортрайт. Так как ответ оказался отрицательным, она подарила репродукцию Каролине Эшар по случаю ее свадьбы с Филиппом Маркизо.
Презент совершенно не соответствовал ожиданиям молодоженов и не фигурировал в их списке свадебных подарков. Фотокартина с повесившимся кучером и оторопевшей леди выглядела зловеще-мрачноватой, и было не очень понятно, как она сочетается с пожеланиями счастья. Но, возможно, мадам Марсия не хотела вовсе что-либо желать Каролине, которая за два года до этого порвала с Давидом.
Каролина и Давид были одногодками с разницей в какие-нибудь два месяца; они пошли в одно время, лепили куличики в одной песочнице, сидели за одной партой в начальной, а потом и в общеобразовательной школе. Мадам Марсия ее обожала и расхваливала, пока та была маленькой девочкой, но возненавидела, как только та избавилась от косичек и парусиновых платьиц в полоску. Она обзывала ее курицей и высмеивала своего сына, который позволял водить себя за нос. Их разрыв принес ей скорее утешение, но для Давида он оказался довольно болезненным.
В то время это был юноша атлетического сложения, страшно гордившийся своим комбинезоном гонщика из красной кожи с шелковой подкладкой и золотым жуком, вышитым на спине. В то время он ездил на скромном мотоцикле «Suzuki 125», и вполне допустимо предположить, что эта курица Каролина Эшар предпочла ему другого парня – не Филиппа Маркизо, а некоего Бертрана Гургешона, с которым она почти сразу же порвала, – потому что у того был «Norton 250».
Как бы то ни было, о заживлении душевной раны Давида Марсия можно судить по увеличению мощности его мотоциклов: «Yamaha 250», «Kawasaki 350», «Honda 450», «Kawasaki Mach III 500», «Honda 750» с четырехцилиндровым двигателем, «Guzzi 750», «Suzuki 750» с водяным радиатором, «BSA A75 750», «Laverda SF 750», «BMW 900», «Kawasaki 1000».
Именно на этой последней модели 4 июня 1971 года, спустя считанные минуты после старта 35-го кубка «Боль д’Ор» в Монтлери, Давида Марсия – уже несколько лет как профессионального гонщика – занесло на пятне машинного масла. Ему крупно повезло, так как он упал удачно и сломал только ключицу и правое запястье, но эта авария навсегда закрыла ему дорогу к соревнованиям.
Глава LXVII
Подвалы, 2
Подвалы. Подвал Роршашей.
К стенам, обитым паркетными половицами, оставшимися после ремонта дуплекса, прикреплены стеллажи, собранные из подручных материалов. На них лежат неиспользованные рулоны обоев с несколько абстрактным рисунком, напоминающим рыб, стоят банки разных размеров с красками разных цветов и несколько десятков серых каталожных ящиков с надписью «АРХИВ» – свидетельство былой официальной карьеры в Дирекции телевизионных программ.
Груды непонятного хлама – мешки гипса, канистры, разбитые кейсы? – свалены на полу. На их фоне более отчетливо выделяется несколько предметов: коробка стирального порошка, ржавая стремянка.
Слева от двери – решетчатые ячейки из пластифицированной проволоки для винных бутылок. Нижний ряд украшен пятью бутылками фруктовых ликеров: вишневым, мирабелевым, алычовым, сливовым, малиновым. В одном из средних рядов лежат либретто на русском языке – «Золотой петушок» Римского-Корсакова по поэме Пушкина – и предположительно популярный роман, озаглавленный «Пряности, или Месть Скобянщика из Лувена», на обложке которого изображена девушка, протягивающая судье мешок с золотом. В верхнем ряду – восьмиугольная коробка без крышки с несколькими декоративными шахматными фигурами из пластмассы, грубо имитирующими китайские резные изделия из слоновой кости: конь – подобие Дракона, а король – сидящий Будда.
Подвалы. Подвал Дентевиля.
Из картонной коробки вываливаются кипы книг, которые переехали из подвала прежнего жилья доктора Дентевиля в Лаворе (департамент Тарн), только для того, чтобы очутиться в подвале нынешнего. Среди них – «История европейских войн» Лидделла Харта, в которой не хватает двадцати двух начальных страниц, несколько листов учебника «Основы внутренней патологии» Бейе и Арди, греческая грамматика, номер журнала «Анналы отоларингологии», датируемый 1905 годом, и брошюра со статьей Мейер-Штайнега «Das medizinische System der Methodiker» (Jenaer med.-histor. Beiträge, fasc. 7/8, 1916).
На старом диване из его приемной с зеленой, затертой до дыр, но еще не окончательно сгнившей льняной обивкой лежит обломок некогда прямоугольной плиты из искусственного мрамора, на котором можно прочесть: «кабинет консульт…».
Где-то на одной из полок, рядом с колотыми склянками, помятыми кюветками, флаконами без этикеток находится предмет, связанный с самым ранним воспоминанием Дентевиля о начале его врачебной практики: квадратная коробка с ржавыми гвоздиками. Он долго хранил ее в своем кабинете, но так и не решился выбросить.
Когда Дентевиль обосновался в Лаворе, одним из первых его пациентов оказался жонглер, который за несколько недель до этого проглотил свой реквизитный нож. Не зная, как поступить, Дентевиль на всякий случай прописал ему рвотное, и пациент выдал ему кучку маленьких гвоздей. Дентевиль был так поражен, что даже захотел написать об этом заметку. Но коллеги, которым он рассказал об этой истории, его отговорили. Если им иногда доводилось слышать о подобных случаях или об историях с проглоченными булавками, которые сами переворачиваются в пищеводе или желудке, дабы не проткнуть кишечник, то на этот раз они были убеждены, что речь идет о мистификации.
На вбитом у двери гвозде висит жалкий скелет. Дентевиль купил его, когда был еще студентом, и назвал Горацио – в честь адмирала Нельсона, так как скелет был без правой руки. Скелет все еще облачен в рваный жилет и полосатые трусы, а его череп украшают повязка на правом глазу и бумажная треуголка.
Готовясь открыть свой врачебный кабинет, Дентевиль заключил пари, что усадит Горацио в приемную. Но в назначенный день он решил, что лучше проиграть пари, чем потерять пациентов.
Глава LXVIII
Лестницы, 9
Попытка инвентаризации некоторых предметов, найденных на лестницах за все эти годы.
Несколько фотографий, в том числе пляжный портрет стоящей на коленях пятнадцатилетней девушки в черных трусиках и белом джемпере;
часы с будильником и радио, которые, очевидно, несли в ремонт, в полиэтиленовом мешке торговой фирмы «Nicolas»;
черная туфелька, украшенная стразами;
шлепанец из золоченого шевро;
коробка с леденцами от кашля «Géraudel»;
намордник;
сигаретница из юфти;
ремни;
различные записные книжки и ежедневники;
кубический жестяной абажур бронзового цвета в полиэтиленовом мешке магазина пластинок с улицы Жакоб;
бутылка молока в полиэтиленовом мешке мясного магазина «Bernard»;
романтическая гравюра, на которой изображен Растиньяк на кладбище Пер-Лашез, в полиэтиленовом мешке обувного магазина «Weston»;
приглашение – шутливое? – на свадьбу Элевтеры де Грандэр и маркиза де Гранпре;
прямоугольный лист бумаги формата 21*27, на котором тщательно нарисовано генеалогическое древо династии Романовых в рамке из ломаных линий;
роман Джейн Остин «Pride and Prejudice» в серии «Tauschnitz», открытый на странице 86;
пустая, не иначе как из-под тарталеток с черникой, коробка из кондитерской «Услада Людовика XV»;
«Сборник таблиц логарифмов» Бувара и Ратинэ в скверном состоянии с печатью «Лицей Тулузы» и именем «П. Рушэ», написанным красными чернилами на форзаце;
кухонный нож;
маленькая металлическая мышка с тоненьким шнурком вместо хвоста, на четырех колесиках, которая заводится плоским ключом;
катушка ниток небесно-голубого цвета;
дешевое колье;
мятый номер «Джазового обозрения» с беседой Юбера Дамиша и тромбониста Джей Джей Джонсона, а также текстом ударника Эла Левитта, в котором тот вспоминает о своем первом пребывании в Париже в середине пятидесятых годов;
портативная шахматная доска из кожзаменителя с магнитными фигурами;
колготки марки «Mitoufle»;
маска Микки Мауса к празднику Масленицы;
несколько бумажных цветов, серпантинных лент и конфетти;
лист бумаги, заполненный детскими рисунками, между которыми, на чистых местах, старательно записан черновик домашнего задания по латыни для пятого класса: «dicitur formicas offeri granas fromenti in buca Midae pueri in somno ejus. Deinde suus pater arandum, aquila se posuit in jugum et araculum oraculus nuntiavit Midam futurus esse rex. Quidam scit Midam electum esse regum Phrygiae et (неразборчивое слово) latum reges suis leonis».