Текст книги "Смерть консулу! Люцифер"

Автор книги: Жорж Онэ

Соавторы: Карл Вильгельм Френцель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)

XII

Прибыв в оперу, первый консул, даже не взглянул на свою карету, прошёл через вестибюль прямо в свою ложу. Ланн и Бессьер следовали за ним. В коридорах не было никого – оратория уже началась. Гара и мадам Барбье-Вальбонн, певшие главные партии, были уже на сцене. Бонапарт остановился в глубине ложи и, глядя на обоих генералов, в первый раз высказал своё мнение относительно покушения:

– Эти негодяи хотели взорвать меня.

Затем, совершенно хладнокровно, обернувшись к Бессьеру, он прибавил:

– Пожалуйста, принесите мне либретто оратории.

В это время в ложу вошла испуганная, бледная Жозефина. Её платье было в крови. За ней появилась Гортензия, слегка раненая в лицо осколком стекла, и Каролина Мюрат, оставшаяся невредимой.

Жозефина бросилась к мужу и схватила его за плечи.

– Ты не убит? Какое чудо! Мы видели, что твоя карета была вся в пламени. Мы ехали сзади шагах в двадцати, и у нашей кареты разлетелись вдребезги все стёкла.

– Ты очень испугалась?

– Только за тебя. Гортензия закричала от боли. У неё поранено лицо. Мадам Мюрат выказала себя таким же храбрецом, как и её муж. Впрочем, полковник Рапп сказал нам, что если с первого раза нас не убило, то больше опасности нет.

– Это детища террора устроили всё это, – сказал Бонапарт.

В этот момент среди публики произошло движение, и в зале поднялся шум от разговоров. Известие о покушении распространилось, и публика гораздо более интересовалась тем, что рассказывали вновь прибывающие, чем ораторией.

Бонапарт понял всё, что происходило. Как бы для того, чтобы окончательно объяснить происходящее волнение, Бессьер, подавая программу, сказал:

– Генерал, разнёсся слух, что вы ранены. Вам нужно показаться в зале.

Первый консул сделал шага три и подошёл к барьеру своей ложи. Его красивая властная голова резко выделялась на тёмном фоне бархатной драпировки. От партера до галёрки поднялись неистовые крики. Все стояли, крича: «Да здравствует Бонапарт!»

Женщины аплодировали. Музыка смолкла. Первый консул приветствовал зрителей поклоном, дал жестом понять, что он благодарит всех, и сел. Возле него сели Жозефина, Гортензия и Каролина. Представление продолжалось. Как только спустили занавес, в коридорах театра началась давка, все ходили, образовывались отдельные группы.

На представление явилось немало лиц, занимавших высокое положение. Реаль, Тибодо и Лербен бросились к консульской ложе. Камбасарес, сидя в своей ложе в бельэтаже, разносил префекта полиции Дюбуа, испуганного последствиями, которые это покушение будет иметь и для него лично. Не было только Фуше, и Реаль не без ехидства обратил внимание консула на это обстоятельство.

– Министр полиции настолько не подозревал всего, что случилось, что, по всей вероятности, мирно почивает в своей постели.

Первый консул сделал вид, что он не слыхал этих слов.

Но его бледное лицо сделалось серым, губы сжались так плотно, что почти совсем исчезли. Весьма кстати вошёл Камбасарес с несчастным Дюбуа, который съёжился как только мог, чтобы не привлечь внимания первого консула.

– Ну, Камбасарес, – сказал Бонапарт, – вы едва не сделались первым консулом!

– Провидение, видимо, пощадило Францию в вашем лице, генерал.

Несмотря на свою религиозную окраску, фраза Камбасареса до такой степени соответствовала мыслям всех окружающих, что со всех сторон послышались одобрения. Жозефина сложила молитвенно руки и отважно сказала:

– Бог совершил чудо для нас.

Тут было с полдюжины прежних якобинцев, которые вотировали за казнь короля и не раз отправляли священников на гильотину. Ни один из них не отозвался. Только Ланн в своём углу пробормотал:

– Подождите ещё, посмотрим дальше, что сделает Бог.

Бессьер толкнул локтем в бок товарища.

– Вы останетесь до конца представления, генерал? – начал опять Камбасарес.

– Нет, я хочу вернуться в Тюильри. Вы поедете со мной, Камбасарес. Пошлите за гражданином Фуше. Жозефина, ты можешь остаться здесь с дамами, если хочешь. Я оставлю с тобой Бессьера и Раппа.

– Нет. Для меня нет никакого удовольствия слушать теперь музыку. Кроме того, надо сделать перевязку Гортензии. Мне страшно, когда я вижу кровь на платье. Наконец, я не хочу оставлять тебя...

– Ну, хорошо. Тогда едем.

И он направился по коридорам театра, идя впереди своей семьи, своих генералов и чиновников. При его приближении все снимали шляпы и приветствовали его криками. А он шёл спокойно в своём мундире почти без всяких нашивок, составлявшем такой контраст с блестящими мундирами его свиты. Он улыбнулся только гвардейскому солдату, который в вестибюле радостно отдал ему честь.

Но, приехав в Тюильри, он разразился гневом. Там он не считал нужным сдерживать себя и, быстро ходя по комнатам нижнего этажа, как бы чувствуя потребность в физических движениях, которые всегда сопровождают сильные потрясения, кричал:

– Я дам хороший урок! Надо наконец, чтобы около меня было безопасно, и чтобы сотням людей, которые приветствуют меня на улицах Парижа, не приходилось рисковать жизнью. Я не говорю о себе. Принимая власть, я вместе с нею подверг себя и всем опасностям. Я знаю очень хорошо, что революционеры ненавидят меня так же, как и разбойники. Своими порядками я стесняю и тех, и других. А те ещё злятся на меня за то, что им не удаётся привезти сюда своего короля. Но я их всех раздавлю, белых и красных. И наказание будет такое, что у всех пропадёт охота браться за такое дело.

Он остановился, чтобы перевести дух. Тяжёлое молчание водворилось в комнате. Никто не решался возражать ему, а между тем тут были все первые лица государства.

– В течение года это уже четвёртый раз хотят меня убить, – заговорил опять Бонапарт, принимаясь ожесточённо ходить. – Но это будет последний. Я знаю, тут виноваты приверженцы террора. Я ещё на днях говорил об этом Фуше, он не верит этому. У него на это свои соображения. Все те, которые виновны, его прежние соратники, а многие остались с ним даже в дружеских отношениях.

Дверь полуотворилась. На всех напал какой-то столбняк. Даже сам первый консул остановился и смолк.

Вошёл тот, кого он только что обвинял. Бледно-зелёный, худой, с тусклыми, устремлёнными в пространство глазами, Фуше направился к первому консулу. Не доходя шагов десяти, он сделал низкий поклон и стал дожидаться, пока тот заговорит с ним.

Бонапарт, закрыв глаза, казалось, собирался с мыслями. Несколько секунд он стоял совершенно неподвижно, потом вдруг сделал резкий жест, от которого кровь прилила ему к лицу, и, взяв Фуше под руку, пошёл в конец залы, как бы не желая, чтобы присутствующие слышали, что он будет говорить.

– Ну-с. Видите, как близко было то, чего я боялся. Мои сведения оказались более точными, чем ваши. И вы чуть не допустили, чтобы меня убили. Можете поздравить себя с тем, что я спасся только благодаря счастливой случайности. Если бы я был убит, народ разорвал бы вас на куски.

Фуше сделал гримасу, которая рассердила Бонапарта. Он отошёл от министра и снова начал ходить по комнатам.

– Ваша полиция нелепа, она не лучше полиции при старых порядках. На днях я заменю вас одним из моих жандармов. И тогда вы увидите, что дело пойдёт иначе. После десятилетних волнений и безумной экзальтации наша страна нуждается в спокойствии, и она рассчитывает в этом случае на меня. Я не премину исполнить задачу, которую она на меня возлагает. Всякие интриганы и агитаторы будут преследоваться беспощадно. Я не потерплю, чтобы вели торг о цене общественной безопасности, и подвергну ответственности за нерадение или даже измену всех, кто не умеет ничего разузнать и предупредить.

При этих словах, означавших, что министр полиции впал в немилость, вокруг него быстро образовалась пустота.

Но он стоял совершенно спокойно, и, казалось, не слыхал угрозы первого консула. Он прислонился к камину и ждал, пока буря пройдёт.

Мало-помалу Бонапарт заговорил спокойнее. Видно было, что выражения его были более обдуманы и гнев его утихал.

– На этот раз меня не удастся более провести, – заговорил он. – Для меня нет сомнений, что тут не шуаны, не эмигранты, не бывшие дворяне и не бывшие попы. Я знаю виновников этого покушения и сумею до них добраться.

И, говоря так, пристально посмотрел на Фуше. Бывший член конвента поджал губы и покачал головой. Бонапарт ринулся прямо на него и, пожирая его своими огненными глазами, спросил в упор:

– Вы не согласны со мной? Вам что-нибудь известно? Объясните.

Они стояли одни в конце большой комнаты. Они были предметом живейшего любопытства, но в то же время вполне защищены от него. Фуше решился ответить:

– Я знаю, кто виновники этого покушения. До истечения этой же недели они все будут у меня в руках. Не будь одного обстоятельства, как это часто случается с людьми, они были бы схвачены раньше, чем им удалось исполнить их злодейский умысел.

– Все роялисты, товарищи Жоржа?

– Последние события подтвердят, что мои сведения совершенно верны.

– Берегитесь, Фуше, если вы играете со мной. На этот раз вы отправитесь, подобно другим, в Синнамари.

– Генерал, относительно себя лично мне нечего бояться. Я уверен в том, что говорю. Но я тем не менее не премину собрать сведения о тех, кого вы подозреваете. Из революционеров ещё остался кое-кто, они вечно кипят и угрожают общественному порядку...

– Ага, вот видите! Каким же образом эти люди могут собираться и совещаться безнаказанно? Они собираются в масонских ложах... Вам это известно... Все эти злодеи будут отправлены в ссылку, подальше от Франции. Государственный совет завтра же издаст указ... Я не хочу, чтобы воздвигались опять эшафоты... Но необходимо истребить совершенно это отродье...

В эту минуту, когда приезжали и уезжали высшие чиновники, дипломатические представители, военные, явившиеся засвидетельствовать первому консулу свою преданность, вошёл префект полиции Дюбуа. Фуше терпеть не мог этого человека. Насмешливым жестом он показал на него Бонапарту.

Резким голосом первый консул стал расспрашивать несчастного, который напрасно старался бормотать какие-то несвязные извинения.

– Не от вас зависело помешать успеху этих разбойников? Каким образом они могли получить порох, которого было достаточно, чтобы взорвать целый квартал? Гражданин Дюбуа, если б я был префектом полиции и со мной случилась такая история, я умер бы от стыда.

С этими словами он повернулся к нему спиной. Дюбуа стоял, как громом поражённый.

Бонапарт, как будто излив наконец весь свой гнев, сказал Фуше:

– С сегодняшнего же вечера займитесь этим делом. Население Парижа должно немедленно получить безопасность. Помните, что только успех будет для меня доказательством вашей преданности.

Фуше поклонился и, пробравшись через толпу придворных, которые расступились, чтобы пропустить его, вышел в вестибюль. Там он нашёл дожидавшегося его секретаря Виллье и, опираясь на руку молодого человека, спокойно, как будто он в полной милости у своего начальства, уселся в свою карету.

Когда они тронулись в путь, Фуше сказал своему спутнику:

– Один момент я думал, что он разорвёт меня. Если бы я стал ему противоречить, он арестовал бы меня... Да и теперь ещё...

Виллье показал ему пару пистолетов, которые всегда носил под пальто, и сказал:

– Я это предвидел. Вас не схватили бы без сопротивления...

На мрачном лице Фуше скользнула улыбка. Он благосклонно покачал головой.

– Вы так преданы мне, Виллье?

– Да, гражданин министр.

Улыбка исчезла с лица Фуше.

– Да, я ещё министр.

Он, по-видимому, погрузился в свои мысли. Потом он дёрнул за верёвку, привязанную к руке кучера, и приказал ему остановиться.

– Поезжайте сию минуту в больницу Милосердия, – сказал он Виллье. – Действуйте от моего имени. Спросите, в каком положении находится там некий Браконно, получивший огнестрельную рану в грудь. Если он ещё не умер, сейчас же возвращайтесь ко мне обратно. Я тогда поеду сам завтра утром, чтобы лично его допросить. Передайте директору больницы, что необходимо принять все меры, чтобы этот больной мог мне отвечать.

Секретарь вышел из кареты, а Фуше вернулся к себе и лёг спать.

Пока эти события разыгрывались в Тюильри, гражданин Лербур, встревоженный всем тем, что ему пришлось услышать дорогой, и испуганный зрелищем на Шартрской улице, поспешно вернулся к себе в магазин «Bonnet Bleu», чтобы поскорее рассказать жене, какая ужасная бойня произошла при проезде первого консула. Эмилия приняла его с таинственным видом. На его возгласы она отвечала предостерегающим «шш!...», а затем, видя его недоумение, повлекла его к себе в комнату. Уверившись, что здесь её никто не слышит, кроме мужа, она сказала:

– В твоё отсутствие случилось нечто ужасное.

– Что такое?

– К нашей двери подошёл Виктор Леклер, весь в крови и едва дыша...

– А, несчастный! Он был ранен при этой ужасной катастрофе. А ты позвала доктора?

– Это невозможно!

– Почему?

– Вот в чём весь ужас положения. Виктор Леклер замешан в этом деле, и если его присутствие будет открыто, то это создаст для него большую опасность, а на вас навлечёт огромные неприятности.

– Но моя благонамеренность достаточно известна! – вскричал Лербур.

– Тише! – испуганно прервала его Эмилия. – Тут дело идёт о его голове.

– Боже великий! Неужели этот серьёзный малый принимал участие в заговоре?

– Он был вовлечён в него, он поддался гибельному влиянию. Словом, теперь уж поздно рассуждать о том, что совершилось: он замешан в преступлении, которое совершилось сегодня.

– Он! Такой кроткий и любезный человек! Как он нас обманул! Но это покушение чудовищно. Там груды убитых. Ранены женщины, дети... Кто бы мог подумать, что это Леклер...

– Дело очень простое. Если мы отправим его отсюда, он погиб. Он не успеет дойти до угла улицы, как полиция уже схватит его. Патрули ходят по всему кварталу...

– Кто говорит о том, чтобы его отправить отсюда? Я могу проклинать его дело. Но от этого до выдачи ещё далеко...

– Однако он не может же оставаться здесь. Завтра его присутствие будет открыто. Жером, служитель при нашем магазине, к счастью, не ночует сегодня в своей комнате. Но, вернувшись, он, конечно, заметит, что у него есть сосед. Он станет любопытствовать, начнёт говорить, и всё обнаружится. Нужно завтра же утром отправить Леклера.

– Но куда?

– В надёжный дом, до которого он не сможет добраться сегодня. Но завтра утром ты можешь сам отвезти его туда.

– Каким же образом?

– Я куда-нибудь пошлю Жерома часов в восемь, а предварительно велю ему подогнать к заднему крыльцу нашу магазинную повозку. Мы вынесем Виктора Леклера и усадим его в повозку. В это время наши мастерицы ещё не приходят, мы можем действовать на свободе. Ты сядешь на козлы и поедешь на улицу Дракона. Там на углу улицы Юшетт Виктор Леклер выйдет из кареты и тебе останется только вернуться обратно.

– А если меня арестуют по дороге?

– Здесь тебя хорошо знают и не сделают этого! А раз ты будешь далеко от места покушения, то кому придёт это в голову? Наконец, надо рискнуть, чтобы так или иначе выйти из положения, в которое мы попали.

– Это верно. Чёрт бы побрал этого Виктора Леклера! Кто мог подумать! Он был кроток, как барышня. Казалось, что это всё устроили террористы. Разве он из них?

– Нет! Он роялист! Он мне всё рассказал. Они хотели уничтожить Бонапарта, чтобы вернуть короля.

– Какая глупость! Стало быть, Людовику XVI не из-за чего было отрубать голову? Больше короля во Франции не будет. Нам достаточно первого консула. Как мне досадно, что я ошибся насчёт Виктора Леклера. Я считал его деловым малым... А он заговорщик... Вот и доверяй после этого людям...

– Хочешь его видеть?

– Да, конечно.

– Хорошо. Поднимемся потихоньку. Я уже перевязала его, но у него лихорадка.

– Он серьёзно ранен?

– Ему почти оторвало руку.

– Бедный малый!

Таким образом, начав бичевать злодейский поступок Виктора Леклера, Лербур, по свойственной людям переменчивости, кончил тем, что стал скорбеть о ране, которую тот получил.

Супруги поднимались в мансарду, где на матрасе лежал Виктор Леклер, бледный, как смерть, от потери крови. Увидя входившего Лербура, молодой человек хотел приподняться. Всё лицо его исказилось от страшной боли.

– Не двигайтесь. Вы должны лежать неподвижно, чтобы не разбередить рану. Вот мой муж хочет вас побранить.

– Потом, не теперь! – прервал её Лербур, растрогавшийся при виде раненого. – Когда он будет в состоянии меня слушать... А теперь нужно быть спокойным... Какое несчастье, что мы не можем лечить его здесь! Недели через две он бы совсем поправился... Но это невозможно! Ах, Леклер, Леклер! Вы пускаетесь в безумное и преступное предприятие! А я вам так верил! Теперь уж нельзя больше никому верить!

– Послушай, друг мой! – прервала его мадам Лербур.

– Да, ты права! Я увлёкся... Но он так виноват... Мы постараемся его выгородить как-нибудь... До завтра... Постарайся заснуть...

– Я останусь около него. Иди вниз один, – сказала Эмилия мужу. – Я сейчас к тебе приду...

Ещё раз рассыпавшись в дружеских уверениях, Лербур пошёл в свою комнату, а Эмилия села около раненого и, взяв его руку в свои, старалась успокоить, ободрить его, вдохнуть в него мужество. От её прикосновения, словно под таинственным влиянием её любви, возбуждение, в котором находился Сан-Режан, стало мало-помалу затихать, нервы успокоились, кровь была уже не так горяча. Раненый чувствовал общее изнеможение и задремал. Эмилия видела, как дрожали его ресницы, как закрылись его глаза. Дыхание стало медленнее, и благодетельный сон, уничтожающий все страдания, принёс ему забвение.

Проснувшись, как обыкновенно, в шесть часов утра, Лербур пошёл в мансарду, в которой он вчера видел Сан-Режана. Он застал там свою жену, которая перевязывала раненого. Молодой человек чувствовал себя много лучше и не сомневался, что у него хватит сил выдержать переезд. Он стал извиняться перед Лербуром за неприятности, которые он ему доставил.

– Эти неприятности стали бы ещё больше, если б вы оставались здесь, – сказал торговец с простотой, походившей на мужество. – Но, Леклер, вы должны дать мне честное слово в том, что, если вы благополучно выберетесь из этого дела, то уже никогда более не предпримите чего-нибудь подобного!

– Клянусь вам, – сказал роялист с печальной улыбкой. – Когда имеешь несчастье напрасно пролить столько крови, то остаётся только исчезнуть куда-нибудь или умереть. Пусть будет со мною, что угодно Провидению. Но я проклинаю самого себя и хотел бы искупить свою вину. А это могу сделать только молитвой или своей смертью.

– Ну, не падайте духом, Леклер. В вашем возрасте люди не уходят в монастырь, чтобы предаваться раскаянию и размышлениям. Люди жертвуют собою за общее благо и совершают какой-нибудь самоотверженный подвиг и таким образом снова возвращают уважение к себе. Но теперь всё дело в том, чтобы как-нибудь спастись... Вы должны пойти...

– Особенно для того, чтобы не навлечь опасность на вас, дорогой Лербур. Я был бы в отчаянии, если б моя гибель увлекла за собой и вас... Доброта, которую вы мне оказываете, переполняет моё сердце благодарностью.

– Не будем говорить больше! Мы поговорим об этом потом, если Бог приведёт увидеться. Я оставляю с вами мою жену, а сам пойду вниз, чтобы приготовить всё к вашему отъезду.

И с наивной доверчивостью добряк оставил Эмилию с молодым человеком.

От тоски, угрызений совести, слёз и бессонницы её лицо носило следы глубоких страданий. Сан-Режан сам страдал от этого, но не мог ни утешать её, ни оправдывать себя. Страдания молодой женщины были искуплением их преступного счастья.

Она помогла Сан-Режану встать и одеться. Они были одни, но им и в голову не приходило поцеловать друг друга. Казалось, что-то встало между ними и что с этого времени любовь уже не будет доставлять им радость. Сан-Режан с мрачной тоской посмотрел на Эмилию.

– Разве не лучше было бы для меня, если б я сам погиб вместе с моими жертвами? Посмотрите, какова теперь моя жизнь, если даже вы с затаённым ужасом стараетесь отдалиться от меня? Послушайте, дайте мне пистолет, я выйду на улицу, чтобы не навлечь на вас подозрений, и в ста шагах отсюда пущу себе пулю в лоб.

– Несчастный! Как можете вы быть столь жестоким и обращаться ко мне с подобной просьбой! – воскликнула Эмилия с горечью. – Я только и думаю о том, чтобы вас спасти. А вы отчаиваетесь во всём... Дайте мне по крайней мере время, чтобы оправиться от столь ужасного потрясения. Я принадлежу вам, увы! Вы знаете отлично, что я буду разделять с вами все опасности, будь что будет. Я боюсь только за своего мужа. За что заставлять рисковать этого доброго, благородного человека...

– Да, вы правы. Во что бы то ни стало мы должны выгородить его. Рискнём всем, чтобы спасти его...

И он протянул ей руку с видом примирения.

– Вот и хорошо. Вот каким я хотела бы вас видеть. Теперь пора ехать. Простимся. Быть может, мы уже больше не увидимся.

И они с жаром обнялись, как будто это был действительно их последний поцелуй. Затем Эмилия повела Сан-Режана и, спускаясь впереди него по лестнице, свела его на второй этаж. Здесь она сказала ему:

– Подожди здесь одну минуту. Я посмотрю, где мой муж.

Она быстро спустилась на полутёмный первый этаж. Через секунду она снова показалась на лестнице и сделала ему знак идти за ней. Во дворе уже стояла магазинная повозка Лербура, вся заваленная кусками материи. Сан-Режан с трудом уселся между ними.

Последний взгляд Эмилии, последнее пожатие руки Лербура, и занавеска повозки опустилась. Лербур сел на козлы и шагом выехал на улицу С.-Оноре. Прохожие уже сновали по ней во все стороны – приказчики, направлявшиеся в свои магазины, рабочие, шедшие в свои мастерские. Торговцы уже снимали ставни со своих окон. Торговка зеленью, укладывая груды капусты, картофеля и моркови, крикнула Лербуру:

– Уже в путь, гражданин Лербур? О, вы, как все труженики, встаёте спозаранку.

– Я еду в контору почтовых дилижансов, соседка. Они ведь не будут меня ждать...

– Ага, вот и жандармы, которые делают обыск!

Отряд жандармов подъезжал к церкви Св. Рока. Лербур шагом направился к Пале-Роялю, заговаривая на каждом шагу с местными обывателями. Он слышал, как обойщик Санваль сказал жандармскому офицеру:

– Это гражданин Лербур, хозяин магазина «Bonnet Bleu». Если его подозревать, то тогда нужно арестовать всех. Это лучший из всех благонамеренных людей.

Благодаря такому отзыву, Лербур избежал осмотра своей повозки. Холодный пот лился у него по спине, когда он ехал среди жандармов. Он вздохнул свободно лишь тогда, когда был уже на набережной. Там он сильно хлестнул лошадь и через несколько минут был на углу улицы Дракона. Тут он остановился, заглянул внутрь повозки и сказал:

– Леклер, мы приехали. Можете ли вы выйти?

– Я думаю, что могу. Посмотрите, не следит ли кто-нибудь за нами.

Лербур спрыгнул с козел на набережную. Ничего подозрительного не было.

– Момент благоприятный, – сказал он. – Выходите.

Занавеска, скрывавшая спереди внутренность повозки, открылась, и Сан-Режан осторожно спустился на землю. Он обернулся к Лербуру и с волнением, от которого дрожал голос, сказал:

– Прощайте! Моя жизнь принадлежит вам, благородный человек. Вы рисковали собой ради моего спасения. Поезжайте. Не оставайтесь здесь ни одной минуты более...

И он пошёл по улице. Лербур был потрясён этой разлукой. Он боялся, что из всего этого выйдет, и обвинял себя в том, что он не достаточно сделал для этого человека, которого любил, как родного сына. Твёрдость шагов Сан-Режана успокоила Лербура. Он подавил вздох и, увидев издали, что молодой человек без всяких приключений вошёл в дом N 35, сел на козлы, стегнул лошадь и по набережной, Елисейским полям и площади Революции вернулся домой, жив и невредим.