Текст книги "Полет в глубину (СИ)"

Автор книги: Жорж Колюмбов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Ближе к ночи пришла новая мысль. Интересно, а что сейчас происходит у Кати? Времена, когда они были вместе, теперь представлялись ему тихим, спокойным раем. А все, что тревожило, забылось и померкло в свете новых проблем и обстоятельств.

* * *

Во вторник он побрился, тщательно вымылся до пояса, нашел в шкафу относительно чистую рубашку и отправился… просто погулять. Да ладно, кого он обманывает? Ноги сами несли его к аптеке. Девочка в окошке стояла незнакомая, но тетку постарше, что бродила по служебному помещению, он узнал – Катина начальница.

– Извините, а когда я смогу увидеть Катю?

– Селиванову? Она у нас больше не работает. Купите что-нибудь?

– Ну, давайте гидроперит, что ли.

– Вот, пожалуйста. Заходите к нам.

Слова звучали бессмысленно и формально, а факты оказались беспощадными. Ну да, все правильно. Что же она так и будет тут всю жизнь сидеть и ждать, пока он соизволит за ней прийти? Домой к ней он решил не заходить: какой смысл? Скорее всего, она уже давно замуж вышла. Муж, дети, крепкая семья… О чем он только думает? Раньше это никогда его не интересовало, наоборот, воспринималось лишь как препятствие, помеха.

Надо же, подумал Торик, а подсознание у меня – молодец! Брякнул в аптеке вроде бы вообще наугад, что попало, и угодил в цель. Горло начинает побаливать, а значит, гидроперит очень даже пригодится. Таблетка на стакан горячей воды, и краска для волос превращается, превращается… в отличное полоскание для горла! Он улыбнулся, и даже не криво. Впервые за все эти дни.

* * *

Выйдя из очередного сеанса игры в старый DOOM, где он часа четыре бегал и стрелял по однообразным монстрам, Торик мельком посмотрел на монитор. Взгляд зацепился за незнакомую иконку со стилизованным изображением зеленой пули. Подпись ему тоже ничего не говорила: «NJHG». Вирусы, что ли, завелись? Будто мало ему своих бед!

Удалять иконку смысла не было. Для начала надо с ней разобраться. Он открыл свойства иконки. Хм… «все страньше и страньше», как говорила Алиса: иконка вела к исполняемому фалу EXE, лежавшему в папке с программами для управления погружениями. Дата создания – прошлый год. И что, он целый год не видел этой иконки? Хотя… Он вспомнил, как жил все это время, сколько всего случилось. Запросто мог смотреть мимо и не замечать. Не удивительно при его-то наблюдательности.

NJHG – что это? Выглядит бессмысленно, будто кодировка сбилась при наборе. А может, так и есть? Он переключил клавиатуру на русский регистр и набрал эти буквы. Теперь получилось «ТОРП». Тоже ерунда какая-то. Или нет? Что-то на самом краешке сознания вроде бы даже откликалось в ответ на эти буквы. Ну, давай, соберись! Завязывать надо с этими игрушками. Устал, словно разработал целую программу, а по сути, переливал чужие пикселы из пустого в порожнее. Торп, торп… Торопись? Не то.

Может, что-то служебное или математическое? Зоя вполне могла написать программу для каких-нибудь проверок или пересчетов. Зоя… Да, тогда они работали вместе. Славное было времечко… Каждая неделя приносила новый прорыв в неизвестное! Она придумала движитель, фазовые подкрутки, стоп-кран, торпеду. Торпеду? Так может, это и есть тот самый загадочный ТОРП? Конечно! И время примерно совпадает. Значит, вот куда она ее положила. А вот это интересно. Это надо будет посмотреть и попробовать. Но не сегодня. Глаза слезились. От перенапряжения? Или причина – в сожалении об упущенных возможностях?

* * *

Зоя все-таки здорово писала программы. И чего она прозябает в своем музыкальном магазине? Ведь могла бы стать крутым разработчиком! Правда, неизвестно, что у нее в голове. Может, она не решается на большие перемены в жизни, а может, наоборот, все продумала и сознательно отказалась от этой возможности, оставила ее для себя лишь в качестве хобби. Ладно, сейчас не время об этом думать.

Торик настроил «Торпеду» на небольшую девиацию фазы, запустил систему и привычно зафиксировал на себе сетку Фарадея. Сегодня неопределенностей было две – для старта он выбрал еще неисследованную точку. И уж тем более неизвестно, куда занесет его фазовый сдвиг. Вполне может быть, что здесь вообще окажется серая зона – без всяких погружений. Но все-таки… Он уснул.

* * *

…размеренно гребу, знакомо отталкивая воду – ни много ни мало, а ровно столько, чтобы можно было плыть долго-долго. Байдарка скользит бесшумно. Родители тоже молчат – отец отдыхает, прикрыв глаза, а мама гребет синхронно со мной. Полнейший штиль – наш семейно-путешественный флаг безвольно свисает вниз, не в силах пошевелиться.

Это не река, а что-то огромное – берегов не видно, кораблей – тоже. Только чуть впереди – другая байдарка, четырехместная. На ней наши компаньоны – семейная пара физиков и две их дочери-старшеклассницы. Они тихонько переговариваются, но отсюда их почти не слышно: слишком далеко. А вокруг во все небо наливается закат. Не оранжевый, а скорее, розоватый. Странно подсвечивает невесомые облачка, будто мы все сидим в театре, и все эти краски – дело рук умелого осветителя.

Где-то там, у горизонта, как раз куда мы плывем, едва угадывается громада неясной вертикали. Что бы это могло быть? Скала? Горы? Я смотрю на воду, провожая взглядом мелкий бурунчик – навсегда убегающий в прошлое гребок весла. Следующий гребок – теперь левой рукой – я делаю чуть сильнее, чтобы лучше ощутить воду, и теперь бурунчик издает тихий плеск. Нос байдарки послушно уходит слегка вправо. Отец даже с прикрытыми глазами замечает это и говорит: «Курс держать! Принять влево!» Я чуть заметно нажимаю педаль, руль байдарки слегка меняет положение, и лодка снова идет верным курсом.

Да, все правильно. Нам еще плыть да плыть до своей цели. До самого края этой огромной кофейной чашки. Вода теперь мутно-коричневая, словно насыщена илом. Или кофе. Интересно, какая она на вкус? Я не могу просто бросить грести, иначе мамино весло стукнется о мое. Поэтому сначала предупреждаю: «Суши весла!», и мы кладем весла поперек лодки практически синхронно. Мама не спрашивает зачем. Спросить можно позже. Все это не обсуждается: мы, как команда, притерлись уже давным-давно. Я опускаю руку в воду – она горячая! Мы что, действительно плывем в чашке с кофе? Как так? Почему не разогревается байдарка? И где отец? На его месте теперь топорщится, почему-то не опадая, пустой плащ. Плач. «Плачь не плачь, горю не помочь», – вдруг говорит мама басом. Из эмалевой глади воды – или все-таки кофе? – высовывается любопытный дельфин и улыбается. Сколько зубов-то у него! А я все машу обожженной рукой, пытаясь заодно смахнуть, стряхнуть наваждение. Мир переворачивается, но я еще там и успеваю подумать: а вдруг весь этот горячий кофе теперь прольется, и вывинчиваюсь в привычную реальность…

* * *

Встречать Торика было некому. И рассказать об испытанном тоже некому. Это понятно. Но почему правая рука слегка побаливала, словно после ожога? Получается, какие-то события или переживания при погружении могут оставлять вполне реальные следы? Такого еще не случалось.

Опасная штука, но, пожалуй, это даже круче, чем рубиться в DOOM! Так вот ты какой, прощальный подарок Зои, незамеченный и неоцененный вовремя. М-да, как-то нелепо все у них с Зоей получилось. Да еще эта никчемная скомканная салфетка расставания, когда не знаешь, что сказать, чтобы не сделать еще хуже.

* * *

Он все-таки придумал, кому можно позвонить. Секрет оказался прост: тому, кто знал его задолго до всех этих историй с работой, с учебой, с прибором. Курбатову, ударнику из их школьной группы. Уже после школы Торик однажды попытался сходить к ним на репетицию, Семен помог, но тогда все вышло не очень хорошо: музыка новой волны его откровенно напугала, оттолкнула. Может, зря? Может, надо было все-таки поддерживать связь со своей бывшей группой?

– Борис, это ты? Привет!

– Кто это? – такое знакомое хлюпанье носом! – А, Толян, ты, что ли? Привет, пропажа! Сколько лет, сколько зим!

– Да уж, лет много, а зим еще больше…

– Как это? Опять мне зубы заговариваешь?

Торик прямо-таки увидел мысленным взором, как Боря улыбается и в шутку грозит ему пальцем.

– Ну, ты че-как? – привычно спросил Боря, словно ничуть не изменился за эти двадцать лет.

– Да нормально, – отмахнулся Торик. Неужто рассказывать все, что с ним за это время приключилось?

– Играешь? – спросил Борис о главном, что их связывало. И Торик тут же понял, что спрашивает он не про DOOM, а про участие в какой-нибудь группе.

– Нет, я так и не нашел себе ансамбль.

– Угу, и к нам не пошел. А мы там тогда почти все собрались – и Семен, и Лика, и Ярик, ну и еще пара-тройка ребят. Не жалеешь?

– Жалею, – честно ответил Торик, – а вы до сих пор играете?

Трубка помолчала.

– Как сказать? – Борис опять длинно шмыгнул носом. – Семен вроде завязал. Говорит, жена, дети, то, се. Лика в Москву уехала. Герка теперь такой важный стал, не подступись, какой-то бизнес-шмызнес у него.

– А ты?

– А мы с Яриком… – он снова помолчал и сплюнул. – …три дня в неделю наяриваем в одном ночном клубе. Но там… тебя лучше туда не приглашать. Я понимаю, ты свой человек и не сдашь, но… там такие дела, что…

– Меньше знаешь – крепче спишь?

– Во-во! Тот самый случай.

– Не стремно там играть-то?

– Ну… как сказать… Так-то нас не трогают. У них свои дела, у нас – музыка. Но это все…

– До поры? – подсказал Торик.

– Во-во. Не угадаешь, когда на кого нарвешься.

– Ясно. А что играете?

– Да все подряд. Кто платит, тот и… Ну, сам знаешь. Какой-то смурной блатняк играем. Иногда рок, даже металл, Ярик хорошо воет в микрофон и еще умеет страшным голосом хрипеть, телкам нравится. Ну, когда на ногах держится.

– Сильно пьет?

– Да нет, пил бы еще ничего, тут другое…

– Понятно.

– Но знаешь, что странно? При всем при том, он до сих пор пишет новые песни!

– Значит, все-таки талант.

– Да мало ли у кого талант! Он, похоже, еще и живучий, зараза!

Глава 17. Эскапизм

…Серый, как пепел, кот Кеша сидит на заборе и тщательно вылизывает свой бок. Я завороженно смотрю, как ловко он держит равновесие. Тем временем по ту сторону забора слышатся уверенные шаги, на кота опускается мужская рука – все остальное скрыто – и слегка треплет его по шейке. Одновременно раздается приглушенное «Кефулик!», и я понимаю, что это Андрей. Нет, он прекрасно выговаривает все буквы, но к коту почему-то обращается именно так. Может быть, он перенял эту форму от своей мамы, тети Тани, но стесняется просто повторить ее? Чтобы никому не показалось, что он слабак и слюнтяй? Он очень старательно следил, чтобы никто уж наверняка ничего такого о нем не подумал, иногда из-за этого даже грубил или кричал. Он открывает ворота и входит во двор. Крепкий, сильный и до ужаса реальный. Я-наблюдатель не могу представить, что он умер больше десяти лет назад, не дотянув даже до сорока.

Я сижу на скамейке напротив Гнезда – дома бабушки Софии в Кедринске – и только что читал, но сейчас отвлекся.

– Андрей! – выглядывает из окна тетя. – Заходи, обедать будем.

– Хорошее дело, – невнятно бурчит Андрей, но она его не слышит. Потом обращается ко мне. – Пошли, что ли? Обед ждать не любит.

Я-наблюдатель не помню, чтобы он так говорил. Но если это записано в глубине моей души, значит, так оно и было. Мы проходим в дом, рассаживаемся, тетя несет миски с супом, а ложки и хлеб уже приготовлены. Андрей начинает есть, но при этом как-то странно подергивается. Тетя Таня тоже подскакивает и носится в темпе, совершенно несвойственном ее возрасту и статусу. Когда из комнаты вприпрыжку появляется бабушка София, я уже понимаю: здесь что-то не так, а ложка у меня в руках движется все быстрее. Я не успеваю осознать, как миска вдруг исчезает, на ее месте оказывается тарелка с картошкой, но и она не задерживается, а стремительно пустеет. Я уже не могу разглядеть своих рук – так быстро они движутся.

Мир сошел с ума? То есть я-наблюдатель примерно представляю, что происходит, но ничего не успеваю осознать. Я-участник сижу на табуретке за столом, как приклеенный, а вокруг стремительно появляются и исчезают люди, блюда, коты, горшки с цветами и тазики с ягодами для варенья, коробочки с лекарствами, пролетела пулеметной очередью сотня спичечных коробков, мельтешат какие-то книги, мешочки с мукой или…

Нет, не могу разглядеть, все так мелькает, теперь к этому добавляется еще и мигание – день-ночь, день-ночь. Люди и предметы стали совершенно неразличимы. А, нет! Вон тот горшок с шариком-кактусом никуда не девается, правда, все время ползает по столу туда-сюда, да еще сам стол стоит нерушимой твердыней среди этого зыбкого мигающего мира без единого человека в нем. Мигание становится невыносимым, и я… нет, не закрываю глаза – их здесь нет – я отворачиваюсь. Хорошо, что я научился это делать в погружениях. Желто-коричневые с детства знакомые стены тоже мигают, но они не такие светлые, как стол, и на них пока еще можно смотреть.

Тем временем деревья за окном трясутся как ненормальные и стремительно желтеют, выцветают, потом вмиг остаются голыми, но тут же натягивают на себя белое пушистое одеяло и… Ох, наконец-то эта пытка закончилась.

Торик нервно сдернул шлем, протер лоб, весь покрытый испариной, осторожно расстегнул замочки на сетке и с трудом сел. Да, протащило его по нереальной реальности! Вот уж сдвиг фазы так сдвиг! С такими погружениями как бы самому по фазе не сдвинуться. Шутки шутками, но интересно, могут ли такие вещи всерьез свести человека с ума?

* * *

…О, это я удачно попал! Ясный летний день, небо пронзительно-лазурное, легкий ветерок несет запахи степных трав, пробуждающие забытые ощущения древних кочевников. Я еду на велосипеде. И почему мне раньше не попадалась эта точка? Ну да, их же бесконечно много, все не пересмотришь, даже если задаться такой целью.

– Давай вон туда еще съездим? – кричат мне сзади.

Я оборачиваюсь и вижу Семена. Он тоже на велосипеде, девятиклассник на летних каникулах. Выходит, и я сейчас такой же. Уж не в Кедринск ли мы с ним собрались? А то был у нас с ним в жизни и такой эпизод. Кстати, здорово тогда все получилось. Но сейчас я «за рулем». Хотя… хорошо, что не надо ни дорогу выбирать, ни педали крутить. Знай наслаждайся пейзажами да приключениями.

– А что там? – кричу в ответ я-участник.

Семен лишь пожимает плечами, но призывно машет в том направлении.

Мы съезжаем с шоссе, и теперь колеса с шелестом приминают сочную траву. Откуда-то справа с шумом суматошно вспархивает птица: видимо, пряталась до последней секунды, а потом решила, что не усидит. Семен тоже замечает ее и хохочет, пародируя рукой ее движения. Мне смешно, и я смеюсь в ответ, хотя велосипед теперь подпрыгивает на кочках, и мой смех превращается в кваканье. Семену так смешно, что он прикрывает рот рукой. И тут его переднее колесо натыкается на здоровенный камень, велосипед мгновенно превращается в катапульту и сбрасывает незадачливого седока вверх. Семен переворачивается в воздухе и со всего размаха падает в траву.

Я-наблюдатель помню, что было дальше. Но я-участник пугаюсь, срочно торможу, бросаю велосипед и бегу к Семену. Он лежит в траве в неестественной позе, глаза закрыты, дыхания вроде бы нет. Ничего себе! И что делать? Я в панике вспоминаю, чему там нас учили, а его лицо тем временем бледнеет и словно выцветает. Он что, умер в этой версии реальности? Теперь уже пугаюсь и я-наблюдатель. Я помню, что он тогда вскочил и смеялся, как здорово он меня разыграл. Он вообще обожал любые мистификации, особенно когда они удавались.

Похоже, погода портилась – потянуло сырым ветром, небо стремительно серело, хотя – вот удивительно! – туч на нем не было, даже облачка виднелись лишь у горизонта. Смотрю на Семена, его кожа стала совсем бледно-серой. Плохо дело! Скорую тут не вызовешь – мобильники еще не придумали. И вот еще странность: ветер по-прежнему дул, но куда-то пропали все запахи. Вместо степных ароматов осталась лишь ватная пустота с легким оттенком озона. Значит, все-таки гроза?

Я еще пытаюсь похлопать Семена по щекам, но внезапно чувствую, что руки мои ослабели и теперь движутся, словно в толще воды. Я смотрю на траву, серую, как на черно-белых фото, и тут понимаю, в какой мир я сейчас попал – в исчезающий. Мир растворялся в сером безразличии. Он стал старой фотографией, откуда ушел не только цвет, но и объем, да и, кажется, сама жизнь. Но действие продолжалось.

Мне по-настоящему жутко смотреть, как абсолютно серый Семен вдруг открывает серые глаза, растягивает серые губы и беззвучно смеется, неощутимо тыча в меня серым пальцем.

– Ты повелся! Ты и правда повелся! – читаю я по губам, но не слышу ни звука.

Даже ветер стих. А мы, двое мальчишек на этой живой черно-белой фотографии, в полной тишине мутузим друг друга кулаками, мягкими, как горячий серый пластилин.

Бр-р… Скорее выбраться отсюда. Интересно, мне дадут залить этот серый мир пронзительно-желтым? А почувствовать запах ванили? Получалось как-то не очень, не в полную силу, словно серая унылость окружающего не давала проявиться и внутренним ощущениям. Но программа ловила сигналы с приличным запасом, и моих неуклюжих попыток хватило, чтобы запустить «стоп-кран». Мир начал знакомо перевора…

* * *

На сей раз он первым делом сорвал с себя шлем, чтобы скорее оказаться в привычном мире, и огляделся. Комната залита августовским солнцем. За окном, обрамленным ярко-желтой шторой, виднелся двор. Листва тополей по контрасту с выцветшим миром, где он только что жил, воспринималась восхитительно зеленой. А уж когда пробежала ватага детишек в одежде настолько яркой, что аж глазам больно, Торик почувствовал, что окончательно вернулся в свой мир. Словно желая утвердить его в этом ощущении, над домом внушительно развернулся очередной самолет, на минуту заслонив своим шумом весь мир целиком.

* * *

Торик и сам не заметил, как втянулся в новое развлечение. Теперь он даже для себя не делал вид, что проводит какие-то исследования. Единственное, что он все-таки делал – да и то, скорее, по привычке – фиксировал в журнале каждое погружение и записывал файлы с сигналами. Он не задумывался зачем. Это стало просто продолжением ритуала погружения. На самом деле ему просто хотелось убегать от реальности. А погружения с отклонениями в область мнимых чисел позволяли уноситься максимально далеко. Причем они не портили легкие и не подсаживали печень, как другие способы ухода от жизни. Но, возможно, тоже вызывали привыкание, а то и зависимость – кто знает?

В таких путешествиях, помимо прочего, всегда оставался фактор неожиданности. Даже при погружениях из одной и той же точки, с теми же настройками «Торпеды», невозможно было предсказать, в какую сторону от привычной реальности мозг уведет его на этот раз.

Торику очень хотелось еще раз побывать в той кофейной чашке, где он плыл на байдарке с родителями. Он тщательно настроил в точности те же условия, что и в первый раз. Расслабился и постепенно уснул под мерное поглаживание теплых электрических пальцев.

* * *

…я размеренно гребу, привычно отталкивая воду веслом, экономлю усилия, чтобы можно было плыть долго-долго, сколько нужно. Байдарка скользит по глади озера бесшумно. Отец отдыхает, прикрыв глаза, а мама гребет синхронно со мной. Полнейший штиль – наш флаг на носу байдарки спокойно свисает вниз.

На дюралевом светло-зеленом весле с обеих сторон приделаны забавные резиновые воротнички, чтобы вода не попадала в лодку. Она и не попадает внутрь. Но иногда капает на борт лодки, оставляя на нем крохотные лужицы. Я продолжаю грести и почему-то заглядываюсь на такую лужицу справа от себя. Вода в озере чистейшая – ни водорослей, ни ила, и мне кажется, что потеки – не вода, а стеклянные линзы. Сквозь них я смотрю на борт лодки и теперь вижу не абстрактную гладкую поверхность, а грубый прорезиненный брезент. Неровности его «рельефа» вырастают на глазах. И вот передо мной уже практически вид в микроскоп: выбоинки становятся пропастями, а нити брезента вырастают до размеров гор. Но погружение на этом не останавливается! Гигантские баобабы нитей брезента расслаиваются на отдельные канаты, а они тоже состоят из ниток, перевитых между собой причудливым образом.

Я-наблюдатель удивляюсь: неужели наша душа способна и на такое? Без всяких приборов в прямом смысле проникать в суть вещей. Эдак мы и до атомов с молекулами доберемся? А в другую сторону тогда что – дотянемся до галактик и туманностей, не покидая старушки-земли?

Как интересно получается. Может, и правда люди в своем научном развитии однажды свернули куда-то не туда? Мы постигаем премудрости мира, используя самые разные инструменты. Мы доводим технологии до тех немыслимых пределов, когда уже никто из людей не способен в одиночку понять какую-то концепцию целиком. Для чего все это в конечном счете, а? Для познания устройства этого мира? Для открытия новых миров? Для исправления несовершенства в нашей жизни?

Вот же он, путь! Да, непростой, извилистый и пока еще плохо управляемый. Знаю, в следующий раз здесь же я могу увидеть не текстуру ткани, а все что угодно: цунами в тарелке супа, динозавра, азартно переключающего каналы телевизора или электроны, бегущие от одной микросхемы к другой. Но я-то залез в эти миры наугад, с черного хода, применяя всевозможные уловки физики, математики и электроники. А каким-нибудь тибетским монахам или йогам, чтобы добраться до сути мироздания, не нужно даже этого! Они «просто» учатся почти полвека, а потом творят настоящие чудеса – с точки зрения непосвященных. Мы всей планетой свернули не туда и бодро шагаем в этом направлении…

Стало невыносимо грустно и тоскливо, и Торик экстренно вынырнул из погружения, не дожидаясь, пока доберется до зыбкого мерцания энергетических сгустков, которые мы условно считаем атомами. Желание заглядывать в изнанку вещей пропало.

* * *

Вот ведь ситуация! Теоретически он мог бы подарить человечеству удивительное открытие, затрагивающее каждого, у кого есть мозг. В идеале можно было бы добираться до любых воспоминаний человека, даже тех, о которых он и сам совершенно забыл. Наверняка найдутся способы перемещаться в их условном космосе так, чтобы быстрее и проще достигать других людей. Причем не обязательно ближайших, а вообще любых – живущих или даже умерших.

Это уже невероятный шаг вперед! Ну а с фазовыми приращениями возможности становились просто безграничными. В прямом смысле: стирались границы невозможного. А если обуздать непредсказуемость воздействия смещения фазы на мозг, люди получили бы универсальный инструмент исследования мира. И кто знает, что еще интересного можно обнаружить в таких исследованиях?

Но увы – это были только мечты. Стручок прав: с этим невозможно выйти на любой относительно серьезный уровень. Никто ему просто не поверит. Да он и сам не поверил бы сбивчивым рассказам энтузиаста, утверждающего, что он – единственный в мире, ага, как же! – видит некие картины неизвестно чего, используя плохонькую модель энцефалоскопа, странную схему в желтом ящичке и несколько самодельных программ. Хотя нет, теперь все не так безнадежно: есть же второй свидетель – Зоя – она тоже видит свои картинки, хотя они никак не пересекаются с его погружениями.

Но любому же ясно, что это полный бред! И потом – кто все это говорит? Всемирно известный физиолог? Нет. Какой-то безработный программист-самоучка, уволенный за слив данных, которого он не совершал, но кому есть до этого дело?

Настроение снова рухнуло в пропасть отчаяния. К чертям собачьим весь этот внешний мир, его бесценные цели и воображаемые интересы! И если открытие Торика пропадет без следа, то пусть, ему все равно. Какое ему дело до остального человечества?

Он купил себе вина и в первый раз напился. Наутро болела голова, но на душе лучше так и не стало. Алкоголь и правда не решает никаких проблем.

Внезапно захотелось бунта. Хотелось нарушить установившийся распорядок. Сделать хоть что-нибудь. Уйти из ручейка, в который превратилась жизнь. Как птица, которой обрезали крылья. Как отец, когда соседи лишили его главного увлечения и разрушили его привычный мир, ради которого он жил...

Торик выждал сколько мог, но теперь решил в кои-то веки действовать сам. Да, он так и не научился делать это правильно, но сидеть и просто ждать неизвестно чего стало невыносимо. И он не стал.

Глава 18. Пропажа

Раздался телефонный звонок. Нет, окружающий мир явно не собирался сдаваться и оставлять Торика в покое. Кто там еще?

– Маша? Ты куда делася-то? Третий день не дозвонюся! – раздался в трубке незнакомый старческий голос.

– Вы ошиблись, – прорычал Торик.

– Ась? Погодь, не клади трубку, Маша! Ма…

Он поступил наоборот, понимая всю бессмысленность дальнейших десяти минут своей жизни. Сейчас он отойдет от телефона, там сообразят, что их не слышат, будут перезванивать, но втолковать ничего нельзя, поскольку абонент либо глухой, либо не желает слышать ничего, кроме вожделенного голоса неведомой Маши. Бесцельная безысходность без малейшего шанса на… Телефон зазвонил вновь – как и предполагалось.

– Да! – погромче крикнул Торик в трубку, чтобы его уж точно не приняли за неведомую Машу.

– Ой… – смутился кто-то знакомый. – Так ведь и оглушить недолго, знаешь ли! Толян, ты, что ли… развлекаешься?

– Инга? – узнал он. – Здравствуйте! Очень рад вас слышать.

– Ты что же меня пугаешь? В трубку орешь не своим голосом, аж до сих пор ухо ломит, и мурашки никак не успокоятся. Да, мне тоже иногда очинно странные личности пытаются дозвониться. И главное – настолько уверены, что… Ладно. Ты как там вообще, живой?

– Относительно. Честно говоря, так себе, Инга.

– Могу представить. Все так неожиданно быстро закрутилось. Мне очень жаль, что не получилось уберечь тебя от всех этих неприятностей.

– Вы пытались, я помню. И благодарен.

– Да это ерунда, но… То, что мы вообще при всех наших службах влетели в эту ситуацию, меня… пугает.

– Как там обстановка в Конторе?

– Скажем так, атмосфера полнейшей секретности. Никто ничего не знает, никаких подробностей.

– А про меня?

– Про тебя особенно! Наши борются с утечками. С вахтерши тут же взяли подписку о неразглашении. Динара, понятное дело, ничего не скажет, она не дура. Но слухи ползут. Вася ваш, как мне донесла разведка, косится на Динару, ничего не понимает, но интуитивно чувствует, что в твоем исчезновении каким-то образом повинна именно она.

– А кто у вас «разведка»? – на минутку ему даже стало интересно.

– Прости, но таких секретов я не выдаю. На том стоим.

– Инга, еще вопрос можно?

– Сколько угодно, душа моя!

– Как там у вас Мефодий поживает?

– О-о! Лучше всех. Он тут все на одну белую кошечку заглядывался во дворе. Вот ведь нечем ему кошек-то любить, а смотреть все равно приходил чуть не каждый день. Сядет и ждет, пока она выскочит из подвала.

– У него прямо бесплатный сериал.

– Вот-вот, мексиканский, про любовь. Кстати, любовь твоя бывшая теперь официально руководит хранением всех важнейших данных по Конторе. Думаю, Шефиня уже и сама не рада – при таких-то связях ейного мужа. Но и уволить ее тоже не может. Так что пока терпим и ждем.

– А нельзя подключить соответствующие органы, расследовать обстоятельства?..

– Правильно мыслишь, Толян, грамотно. Сказать я тебе ничего не могу про это, но, если хочешь, можешь сам поиграть в угадайку. Что бы ты сделал?

Он минутку помолчал, собираясь с мыслями.

– Расследование уже идет параллельно, но о нем народу не сообщают?

– Мозмомно, – промурлыкала Инга в трубку.

– А не говорят, чтобы не спугнуть и потом поймать парочку на горяченьком?

– Ту-ру-ру… тоже может быть. А еще мысли есть?

– Ей отдают не настоящие данные, а…

– Стоп-стоп-стоп! На этом давай остановимся, дружочек, а то мы с тобой далеко зайдем. Разговор-то уже нетелефонный пошел, кто знает, чьи уши мы с тобой сейчас услаждаем своими неразумными…

– Я понял.

– Хочу лишь сказать, что мысель твою уловила, она очинно своевременная, и я, пожалуй, намекну кой-кому, дабы повысить эффективность, так сказать, работы на наше общее благо.

– Вот насчет работы хотел…

– Тут пока вариантов тебе не нашли. Но ищем, ищем, да.

– Спасибо.

– Значица, так, надежду не теряем, в отчаяние, паче чаяния, не впадаем, ждем заветного часа, о коем будет сообщено дополнительно. Лады?

– Хорошо.

– И еще. Толь, ты ведь знаешь, я человек прямой, – здесь он усмехнулся. – Без обид и предрассудков, скажи честно: денег надо тебе? Есть на что жить?

– Пока хватает. Мне не так много надо. Но спасибо за заботу, Инга.

– Да ладно тебе. Свои же люди. Еще раз: твоя главная задача сейчас – пе-ре-си-деть. Просто переждать этот неприятный период твоей жизни. Потом все наладится. Обязательно. Да?

– Наверно.

– Не «наверно», а точно! Я узнавала. Ну все, дружочек, за сим позвольте откланяться. Все новости вроде рассказала. Если что – звони, только не на работу, а на домашний. Усек?

– Ага. Спасибо, Инга!

* * *

На душе стало чуть светлее от дружеского участия Инги. Но сама ситуация все равно никуда не делась. Несправедливость случившегося давила. Неопределенные обещания Инги таяли на глазах, оставляя ощущение, что «эта музыка будет вечной». Казалось, весь мир отвернулся и отвергает его. И Торику в ответ тоже очень хотелось куда-нибудь деться, чтобы мир не смог причинить ему зла. А заодно не донимал бы пустыми разговорами.

Телефон снова зазвонил. Торик схватил трубку, но услышал только:

– Але, Маша? Я говорю, ты куда делася-то?

В сердцах он бросил трубку и швырнул ни в чем неповинный аппарат об стену. Тут же пожалел об этом, но сделанного не воротишь. Этот телефон подарил ему Андрей, двоюродный брат, которого он недавно видел в погружении с котом. Вишневый пластик напоминал о любимом мотоцикле Андрея – «Ява», примерно того же оттенка. И вот теперь из-за глупой бабки…

Да нет. Виновата совсем не бабка. Дело в нем самом. «Со мной все не так», – решил Торик и отправился пить чай. Но передумал.

* * *

Сентябрь 2002 года, Город, 37 лет

Пропажу обнаружила Вика. Зашла в квартиру – Торика нет. Полила цветок. Пошла проверить кухню и застыла…

В раковине – разбитая чашка и тарелка с остатками макарон, где уже завелась плесень. Вика знала, что на здоровую голову Торик ни за что бы не оставил все в таком виде. У него был пунктик насчет раковины. В первые дни, оставь она там даже ложку, ей здорово попадало. Потом привыкла к порядку и мыла посуду сразу. Если некогда, просила Торика. Но такого бардака у них не было никогда. Значит, он ушел. Причем плохо владел собой и ситуацией. И давно, дня три назад, не меньше. Куда? И где он теперь?

Так, оглядываемся. Прихожая. Ботинки на месте. Босиком, что ли, ушел? Ага, сандалий нет. Она быстренько осмотрела шкафы. Вроде все на месте. Вот комп, выключен. Книги на полках, зияющих дыр нет. Одежда? Хм… Чужой нет, но в целом слегка пахнет духами. Уехал к какой-нибудь девице? Все может быть. Хотя пару месяцев, что Вика заходила, он всегда бывал дома, один. Ни разу она не заставала гостей. Да и чем бы он их угощал? Пару раз в доме даже хлеба не было. Она сама ему приносила и оставляла. Чем он тут питался?