Текст книги "Хозяева старой пещеры"

Автор книги: Жанна Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

20. Схватка

– Вот здесь они ночевали, – сказал Николай Ильич, – и ушли ещё до света.

Николай Ильич, дед Матвеич и Нина Петровна стояли возле остатков костра, подёрнутых налётом синеватого пепла.

– Почему вы так решили? – спросила Нина Петровна, глядя на Николая Ильича с любопытством и тревогой.

Николай Ильич пожал плечами и, наклонившись, прихватил горсть пепла.

– Пепел влажный. Значит, утренняя роса выпала уже после того, как костёр погас.

– Гляньте-ка, – позвал Матвеич, показывая на примятую траву и сломанные ветки на кустах. – Никак сюда пошли.

Николай Ильич, Матвеич и Нина Петровна двинулись через поляну к ручью. Следом за ними из кустов выскочили ребята. Они всё время держались сзади, стараясь не попадаться на глаза взрослым. Услышав треск ветвей, Николай Ильич обернулся.

Ребята метнулись назад, в кусты.

– Кто здесь? – крикнул Николай Ильич, направляясь к кустам. Нина Петровна схватила Матвеича за руку.

– Не пугайся, молодуха, – сказал Матвеич, – кабы хозяин, мы б его и не услышали.

Увидев, что Николай Ильич идёт к ним, Юлька отважно выступила вперёд. Она стала перед Николаем Ильичом, заложив руки за спину, и независимо задрала острый подбородок.

– Кто тебе разрешил идти в лес? – нахмурился Николай Ильич.

– А никто. Мы сами. Что ли, они чужие какие? Мы всё равно никуда не уйдём.

Как ни была расстроена Нина Петровна, однако она не смогла удержать улыбку. Уж очень отчаянный и решительный вид был у девчонки.

– Вот поколения! – сердито сказал дед Матвеич. – Ни тебе приказу, ни тебе удержу никакого. Так и лезуть, стервецы, куда не надо. – И хотя сказал он это строго, и брови у него были нахмурены, всё же трудно было определить, доволен он поколением или рассержен за самоуправство.

Николай Ильич молча повернулся и пошёл вперёд, тщательно исследуя траву.

– А ну, поколения, вылазь и держись рядком! – приказал Матвеич. Ким, Гошка и Алёша вылезли из кустов и пошли рядом с Матвеичем. Юлька забежала вперёд, к Николаю Ильичу, и принимала самое деятельное участие в поисках. Лес то и дело оглашался её звонким голосом.

– Николай Ильич, тётя Нина, глядите – кустик!

– Ой, цветов-то, цветов!

– А ну, тихо, егоза! – наконец, не выдержав, улыбнулся Николай Ильич.

Возле ручья экспедиция задержалась. Матвеич решил, что ребята пошли вдоль берега, а Николай Ильич, внимательно осмотрев прибрежные камни, нашёл на них клочки бурой медвежьей шерсти.

– Спугнул их медведь, – тревожно сказал он, оглядываясь по сторонам. Перепрыгнув через ручей, он углубился в лес и крикнул:

– Сюда!

Он стоял на том самом месте, где таились от медведя Санька и Митька. Один за другим взрослые и ребята перебрались через ручей. Присутствие медведя где-то здесь, неподалёку, заставило ребят с испугом и тревогой оглядываться по сторонам.

– Здесь он, где-нито, – сказал Матвеич, – от раны жар. Он к воде поблизости бродит.

– С той стороны? – быстро спросил Николай Ильич.

– Наверняк с той, – сказал Матвеич, – зверьё всегда одного места держится.

Николай Ильич досадливо покосился на ребят.

– Нелёгкая вас принесла! – буркнул он и приказал: – А ну сидеть тихо! Чтоб ни звука!

Нина Петровна и ребята спрятались в кустах, затаились. Николай Ильич с Матвеичем прошли к берегу и пристроились за стволом толстой бурой сосны.

Вскоре на той стороне ручья послышался неясный шорох. Словно ветер легко мял траву.

Николай Ильич, прячась за сосной, опустился на колено и взял ружьё на изготовку.

Из кустов на том берегу ручья, сипло дыша и постанывая, выбрался громадный медведь, похожий на старика в меховой шубе. Он кряхтя спустился к воде и сунул больную лапу в воду. Раздалось довольное урчание.

Ребята сидели ни живы ни мертвы, во все глаза глядя на медведя. Ещё бы! Ведь они первый раз в жизни видели живого медведя на воле.

Внезапно медведь поднял голову и принюхался. Узкие глаза его тревожно забегали. Пасть оскалилась.

Раздался выстрел. Медведь взревел, кинулся в ручей и рухнул, ёрзая лапами. Тут же вскочил и, широко раскрыв пасть, оглашая лес бешеным рёвом, ринулся вперёд, туда, где в кустах притаились ребята с Ниной Петровной. Николай Ильич вскочил на ноги и бросился медведю наперерез.

– А-а! – закричал он, вскинув к плечу ружьё. Ошеломлённый медведь раскрыл пасть и молнией метнулся к нему. Снова раздался выстрел. Сквозь пороховой дым было видно, как медведь махнул лапой, словно разгоняя дым, и осел.

Ребята, ещё не совсем оправившиеся от испуга, выползли из кустов и побежали к ручью. Им не терпелось взглянуть на убитого медведя.

– Назад! – рявкнул Николай Ильич.

Ребята остановились, удивлённо и испуганно глядя, как осторожно подходит к убитому медведю Николай Ильич. Вот он поднял ружьё и выстрелил ещё раз.

И сразу наступила тишина. Особенно ощутимая после оглушительного медвежьего рёва. После выстрелов. И в эту тишину неожиданно ворвались какие-то хлюпающие звуки. Из кустов вышла Нина Петровна. Она шла медленно, пошатываясь, прижав ладони к лицу. Подойдя к неподвижно стоявшему Николаю Ильичу, она ткнулась ему головой в плечо и громко, навзрыд заплакала.

Николай Ильич беспомощно взглянул на Матвеича, словно искал у старика совета, как теперь быть. Но Матвеич отвернулся и стал дрожащими руками скручивать цигарку.

– Ну, ну, голубушка, – виновато пробормотал Николай Ильич, неловко обняв Нину Петровну за вздрагивающие плечи, – что ж теперь-то плакать… теперь бояться нечего…

– Ма, ну чего ты? – забеспокоился Ким, дёргая мать за руку. – Ну не плачь, мама…

– Ничего, ничего, – Нина Петровна подняла залитое слезами лицо и улыбнулась, – простите, ради бога… я…

– Что там, молодуха, с кем не бывает, – проворчал Матвеич. Он громко чиркнул спичкой и зажёг цигарку. Синий дымок окутал голову старика. – По первах-то и я сомлел… давно такого матёрого не видал.

Нина Петровна сняла с головы косынку и вытерла лицо.

– Мне стало страшно, когда я подумала, что он мог напасть на нас… а с нами дети, и Санька с Митькой неизвестно где, – нервно улыбаясь, сказала она.

– Это конечно, – Николай Ильич вскинул ружьё на плечо, – считайте, что нам повезло.

– Так, да не так, – сказал Матвеич, – кабы не ты…

– Ладно тебе, – отмахнулся Николай Ильич, – нечего зря время терять. Пошли.

Ребята, не скрывая восхищения, ловили каждое слово Николая Ильича. Вот таким и должен быть партизанский командир. Что ему фашисты, если он даже медведя не испугался!

Николай Ильич, чуть горбясь, шагал по лесу, внимательно приглядываясь к кустам и траве. И чем дальше заходили они в лес, тем больше хмурилось его лицо. Ребята тоже невольно притихли, встревоженные озабоченным лицом своего командира. Да и сам лес уже не казался им таким приветливым, как вначале. Воздух увлажнился. Запах прелой травы и мхов напоминал запах лекарства, и от этого во рту появлялось ощущение горечи. Мокрая земля тоненько чавкала под ногами. Тучи мошкары вились над ними с тоскливым звоном. Ребята то и дело хлопали себя по лицу, плечам и ногам, и от этого казалось, что в лесу непрерывно звучат короткие, отрывистые аплодисменты.

– Вот чёрт, – сказал Николай Ильич и остановился. – В самые болота забрались. И с чего их сюда понесло?

– С испугу, с чего же ещё, – сказал Матвеич, – от хозяина спасались, не иначе.

Из всей экспедиции один Матвеич не страдал от комаров. Он смалил одну цигарку за другой, окутывая себя непроницаемым облаком дыма. Нина Петровна держалась поближе к старику, хотя вообще не выносила табачного запаха.

И в это время в глубине леса раздался истошный вопль:

– А-нька-а-а-а!

– Это Митькин голос, – ахнула Юлька. – Митька-а-а-а! Ау-у-у-у! – изо всех сил завопила она и ринулась вперёд.

– Юля, подожди! – крикнула Нина Петровна, бросаясь следом за девочкой. Но Юлька уже скрылась в кустах.

И тут же, словно откликаясь на Юлькин крик, за деревьями мелькнула светлая рубашка Саньки. Он бежал, широко открыв рот, и тяжело, с присвистом дышал.

– Ха, Ястреб-то, думает, за ним медведь гонится! – засмеялся Ким.

Подбежав к ребятам, Санька остановился и, смахнув тыльной стороной руки пот со лба, хрипло сказал:

– Ребя… Дед Матвеич, тут медведь… я боялся, вас упредить не успею.

21. Возвращение

Поздним вечером экспедиция возвращалась домой, встретившись на старой просеке с тётей Дашей и Санькиной матерью. Санькина мать надавала беглецам тычков, потом обняла, сунула им по лепёшке, заплакала и всю дорогу до деревни не отпускала их от себя ни на шаг. На радостях она даже забыла спросить, что им нужно было в Копанях. Довольный, что удалось так легко отделаться, Санька шёл рядом с матерью и внимательно вглядывался в придорожные кусты. Видимо, всё ещё надеялся отыскать пушку.

Позади всех медленно шли дед Матвеич и Николай Ильич. Они тащили распяленную на срубленной осинке медвежью шкуру. Ребята гордо вышагивали рядом с ними.

Алёша шёл рядом с Матвеичем и переживал. Ему очень хотелось думать, что он был сегодня не лишним и его мужество и отвага помогли Николаю Ильичу в поединке с медведем. Но что-то не получалось. Наоборот, было стыдно вспоминать, как отчаянно он перетрусил, когда медведь, взревев, бросился к ним и он, Алёша, чуть было не завопил во всё горло «мама». И как потом, когда медведь уже лежал поперёк ручья неподвижный и всё-таки страшный, у него ещё долго тряслись коленки и першило в горле. Конечно, он всё же не закричал, но только потому, что Николай Ильич быстро управился с медведем. В книгах ребята всегда действуют решительно и мужественно, и никого из них не тошнит от страха. Почему же он, Алёша, такой неудачливый? А когда они шли по лесу? Что он сделал, чтобы скорее отыскать Саньку и Митьку? Да ничего. Просто путался у всех под ногами и воевал с мошкарой. Правда, Матвеич сказал, что он тоже вначале испугался, но это он, наверное, просто так сказал, чтобы ободрить Нину Петровну. Алёше очень хотелось, чтобы Матвеич рассеял его сомнения, но старик молчал, – видно, здорово устал. А спросить Алёша постеснялся. И тогда он стал утешать себя. Ну, испугался, но ведь он впервые в лесу, впервые участвовал в охоте на медведя… Любой из его одноклассников тоже перетрусил бы. Нет. Надо обязательно заняться и выработать в себе характер. Закалить его. А иначе нельзя. Санька ведь не испугался… И, кроме того, ему было почему-то жаль медведя. Жаль, что его убили.

– А мне жалко мишку, – неожиданно сказала Юлька.

– Тоже, Рыжая, нашла кого жалеть! – сказал Гошка. Шёл он всё время рядом с Николаем Ильичом, стараясь ступать с ним в ногу, и даже голову держал теперь немного набок, подражая своему новому кумиру. Ким промолчал.

– Действительно, как-то жалко, – поддержал Юльку Алёша, печально поглядывая на медвежью шкуру. Она мерно покачивалась на осинке в такт шагам. Когтистые лапы задевали траву, и казалось, что медведь крадётся по дороге, принюхиваясь к следам.

Николай Ильич искоса глянул на ребят, кашлянул в кулак и усмехнулся.

– Жалко, конечно, – сказал он, – живое всегда жалко.

– А зачем же вы тогда его убили? – спросила Юлька.

– И что ты прицепилась? Вот вредина какая! – возмутился Гошка, с тревогой поглядывая на Николая Ильича, которого готов был теперь защищать от всех нападок. – Тоже нашлась, – добавил он, на всякий случай сжимая кулаки.

– Погоди, погоди, – сказал Николай Ильич, – а ну-ка иди поближе.

Юлька остановилась, поджидая, пока Николай Ильич поравняется с нею. Николай Ильич отстранил насупившегося Гошку и свободной рукой обнял Юльку за плечи.

– Вот какое дело, – словно извиняясь, сказал он, – подраненный медведь был, понимаешь? На людей лют. Людей-то жальче, а?

Юлька понятливо кивнула головой.

– То-то и оно, – продолжал Николай Ильич, – мы вот фашистов не всех добили в войну, а теперь шебуршат недобитые.

– А я бы всех немцев поубивал, – хмуро сказал Ким.

– Известно, геро-ой, – сказал Матвеич, – деревянной саблей махать.

– А что? – с вызовом сказал Ким. Видимо, его здорово разозлила ироническая ухмылка Матвеича. – Думаете нет? Жалко, что меня в войну не было.

– Ишь ты… и впрямь герой. Слышь, Никола, мы бы тогда войну в полгода свернули. Всех немцев под корень – и давай играй, гармонь, абы лаптей для плясу хватило.

– Ты давай, парень, ври, да не завирайся, – строго сказал Николай Ильич, – война – дело грязное, да только воевать надо с чистыми руками, понял? У нас в отряде один немец был, и я б за того немца душу отдал. Такой он человек был.

– Немец?! – растерялся Ким.

– А то, – вмешался Матвеич, – самый настоящий. По-русски только «товарищ» и знал, зато фашистов ненавидел, как дай бог каждому.

– А где он сейчас? – спросила Юлька.

– Погиб, – неохотно сказал Николай Ильич.

– Расскажите, – нерешительно попросил Алёша, – расскажите, пожалуйста.

Николай Ильич молча переложил осинку на другое плечо. Будто и не слышал Алёшиной просьбы.

– Деда Матвеич, и правда, расскажите что-нибудь, – попросил Ким. Про войну он готов был слушать часами. И книги читал тоже только про войну.

– А што про неё рассказывать, – сказал Матвеич, – интересу нет вспоминать.

– Ну да-а, – недоверчиво протянул Гошка, – про войну всегда интересно, правда, Ким?

– Ага, – сказал Ким. – Я одну книгу читал, про генерала Доватора. У него одних орденов было – не сосчитать!

– Ишь ты… орденов, – Матвеич покачал головой, потом посмотрел на Кима и прищурился, – твоё дело молодое, про жизнь надо интересоваться. А война, парень, – это тебе не только ордена да «ура», это ещё и смерть. Ты бы лучше полюбопытствовал, скольки в одном нашем селе людей золотых погибло, чтоб ты на свете был да в память их хорошие дела делал. А то погляжу я на тебя, милок, с утра до вечера сабелькой деревянной машешь, а из-под сабельки хлеб не растёт, вот так-то, парень.

Вдали показались избы Приборовья.

– Ким? Гоша? Юля! – от передней группы отделилась Нина Петровна и помахала ребятам рукой.

– Давай двигай, поколения, по домам. Так-то оно вернее будет, – добродушно сказал Матвеич.

Алёша припустил было за друзьями, но передумал и снова пристроился в ногу с Матвеичем.

– Ну, а ты что ж? – спросил Матвеич.

– Я с вами, – сказал Алёша. Ему не хотелось уходить. Хотелось ещё кое о чём расспросить Матвеича.

– Покурим, Никола? – сказал Матвеич.

Они положили шкуру на траву и присели у обочины. Матвеич не спеша скрутил цигарку, затянулся, пустив такую густую струю дыма, что Алёша даже закашлялся.

– Да-а… растёт поколения, Никола, – помолчав, сказал Матвеич, – не дай бог, чтоб им деревянное ружьё на настоящее пришлось сменить.

– Брось, Матвеич, вроде не к тому дело идёт.

– Вроде, – согласился Матвеич, – только я себе так понимаю. Ты смекаешь, почему этого мальца, Кимку, так на войну тянет? Потому, – не воевал. Рассея-то, матушка, не одну войну сломала, знает, что почём, а вот есть такие страны, которым война в охотку. Сам говоришь, шебуршатся. Видно, и впрямь охота пуще неволи…

– Охотку-то и отбить можно, – неожиданно резко сказал Николай Ильич. Он достал железный, примятый по краям портсигар, постучал по нему пальцем и раскрыл, доставая папиросу. Матвеич взял у него из рук портсигар, повертел перед глазами, неизвестно почему вздохнул, возвращая.

– Берегёшь?

Николай Ильич промолчал. Он сунул портсигар в карман и задумался, жуя во рту незажжённую папиросу.

– Берегёшь, – утвердительно сказал Матвеич, – а мой с Василием на войне остался. Береги. Дружками мы были с твоим отцом. Не разлей вода.

– Знаю. Мать говорила.

Матвеич промолчал, попыхивая цигаркой.

– А ведь это мой… у тебя-то, – внезапно сказал он.

– Как это твой? – удивлённо спросил Николай Ильич, поворачиваясь всем корпусом к старику. Незажжённая папироса приклеилась к нижней губе и смешно отвисла книзу.

– Менка у нас была, когда мы в засаде сидели. В той пещерке, по-над рекой.

– Это где? Там, куда меня Лепягин раненого запрятал?

– В ней. Мы её ещё в гражданскую приметили. Беляки через мост переправлялись, ну, мы с твоим их оттеда из «максима» и жахнули.

Алёша насторожился. Значит, Матвеич знает про пещеру? И не только знает, но и воевал в ней ещё в гражданскую?! А может, и пулемётная лента его? Или Николая Ильича, когда он, раненный в эту войну, там прятался? И кто это Лепягин? Может быть, Санькин отец? Все эти вопросы требовали немедленного выяснения. Алёша открыл было рот, намереваясь спросить, но Матвеич продолжал:

– Ну они, значица, залегли – и гранатами… Меня-то сразу осколком – я и сомлел, а отца твоего повязали. Меня не тронули. Думали, убитый.

– Мне мать рассказывала, – глухо сказал Николай Ильич.

Они помолчали.

– Ты на него здорово похож, – снова сказал Матвеич. – Инда гляжу, ну одно лицо, как в зеркале. Только не нравишься ты мне, Никола. Геройский парень, командир, а во што ты жизнь свою превратил? Пошто от людей сторонишься?

– Ладно, Матвеич, – сказал Николай Ильич, поднимаясь, – я в своей жизни крови и драк много видал. Во они у меня где сидят, – он провёл ребром ладони под подбородком и сплюнул, – хочу на покое пожить, иль не заработал?

Матвеич тоже поднялся. Бросил цигарку на землю, придавил каблуком.

– Кто ж скажет… заработал, – согласно сказал он.

Они стояли теперь друг против друга. Лицом к лицу. Маленький, кряжистый, и весь какой-то взъерошенный Матвеич и большой, бритый, ладный в своей полувоенной форме Николай Ильич. Седая борода Матвеича топорщилась на ветру, как петушиный гребень. Он говорил быстро, придерживая Николая Ильича за рукав куртки, будто долго готовился к этому разговору и теперь страшился, что его не дослушают, не поймут.

– Ты, давеча сказал: охотку-то и отбить можно. Согласный я. Можно отбить, да только будь ты хоть о двух словах, одному ни в жисть не управиться. С народом надо, милок, а ты от народа хоронишься. Я-то, старый дурень, уж рукой на тебя махнул, думал, потух в тебе костерок, а нынче гляжу, нет, не-ет, Колюшка!

Николай Ильич слушал его с опущенной головой. Молчал, пожёвывая так и не зажжённую папиросу. И только несколько раз в продолжение этого разговора поднимал голову и пристально взглядывал на Матвеича.

– Природный ты человек, Никола, тебе отроду много дано, людьми не обойдён. Много с тебя и спросится…

– Людьми… – невесело усмехнулся Николай Ильич, – это верно. Людьми мне много дано… Ты скажи, за что меня с парторгов сняли? За правду? За то, что кукурузу не давал сеять? Так ведь не по нашей земле она…

– Ты это кинь, – выкрикнул Матвеич, – не мозоль обидой сердце, попусти. В жизни всяко бывает, а только я тебе скажу, человеку не сродно обиду нежить, а хорошее забывать.

– Я хорошее не забываю, – Николай Ильич поднял голову и взглянул на Матвеича, – вместе воевали. Знаешь.

– Знаю, – кивнул Матвеич и крепче вцепился корявыми пальцами в рукав Николая Ильича. Привстал на носки. – За себя воевал, Колюшка, – горячо, с болью сказал он, – а за Лепягина, за отца своего, за немца нашего Рудольфа кто будет? Ежели ты позабыл, за бумажками в клубе спрятался, то я помню, по-омню, Николай. Рудольф от пули тебя собой прикрыл, а Лепягин раненого в пещере спрятал, а сам немцев на себя отвёл… в болота. Ты что же думаешь, это тебя они спасали? Не-ет, милок, ты командир был, а значица и власть советская, вот как. Большой на тебе долг лежит. За них для народа сработать должен и вот этим передать, – Матвеич оглянулся, обнял рукой застывшего рядом Алёшу и притянул к себе. – Ты спокойной жизни захотел, Никола, а того не понимаешь, что наш спокой в беспокойстве об жизни, смекаешь? – он наклонился к Алёше, горячо дыша ему в лицо.

– Смекаю, – дрогнувшим голосом сказал Алёша. Волнение старика внезапно передалось ему. Если бы Матвеич знал, как горячо, больше, чем кого бы то ни было, в эту минуту Алёша любил его. «Я бы тоже заслонил его от пули. Пусть бы я погиб, и бабушка повесила бы тогда мой портрет рядом с портретом дяди Степана. «Человек был», – сказал бы Матвеич, как про дядю Степана»! От этих мыслей у Алёши дрогнуло сердце, а глаза стали горячими и влажными.

Ему хотелось сказать Матвеичу, что он, Алёша, всё понимает. Что с этого дня он будет жить так, чтобы никогда, никогда Матвеич не взглянул на него с упрёком. По совести. Но он промолчал, чувствуя, что никакие, даже самые лучшие в мире слова не смогут передать то приподнятое, летящее состояние, которое неожиданно поселилось у него в сердце.

– Ладно, – сказал Николай Ильич и тряхнул головой, словно сбрасывая оцепенение. Он осторожно отцепил от своего рукава пальцы Матвеича, бережно подержал их в больших ладонях и, резко нагнувшись, вскинул осинку на плечо.

– Пошли, отец. Пора.

Медвежья шкура колыхнулась. Густо пахнула сыростью. Алёша нагнулся и потрогал оскаленную пасть. Теперь она не казалась ему такой страшной.

Возле избы Николая Ильича их поджидал Санька. Чисто вымытый, расчёсанный на пробор. Белая, накрахмаленная рубашка, казалось, светилась в полутьме.

– Деда Матвеич, – сказал Санька, исподлобья поглядывая на Алёшу, – идите скорей к нам. Нина Петровна наказала, чтоб я вас позвал.

– Стряслось что? – спросил Матвеич.

– Ага, – Санька снова посмотрел на Алёшу, но теперь уже испытующе, будто проверял, можно ли при нём говорить.

Алёша обиделся. После того, что произошло в лесу и на дороге, ему казалось, что всё должно стать иным. А недоверчивый взгляд Саньки снова возвращал его в прошлое, во вражду. Он пожал плечами и хотел уже было с достоинством уйти, но Санька, словно забыв о присутствии Алёши, уже начал рассказывать:

– Мы в болоте с Митькой гильзу в дупле нашли. Винтовочную. Там записка есть. Вся стёртая, а кое-что разобрать можно. С войны лежит.

– Ну?! – ахнул Матвеич. Сбросив шкуру прямо на землю, он повернулся к Николаю Ильичу, снимавшему ружьё.

– Слышал, Колюшка?

– Идёмте, – торопил Санька, – там уже все собрались…

Николай Ильич снова надел ружьё и зашагал впереди Матвеича и Саньки.

Алеша побежал следом за ними. Пусть всё что угодно, пусть даже Санька и Митька снова возьмут его в плен, но он должен узнать, что в записке, или хотя бы просто увидеть гильзу, которая пролежала в дупле с войны. Ведь эта гильза – письмо от человека, которого нет и который всё-таки есть, потому что люди его услышали. Пусть через много лет, но услышали и теперь спешат на его зов.

– Можно мне с вами? – с надеждой спросил Алёша у Матвеича, – я… я вас очень прошу.

– Давай, – коротко бросил Матвеич. Старик всё пытался свернуть на ходу цигарку, но руки его дрожали, и табак просыпался на дорогу.

Санька взглянул на Алёшу и промолчал. И в этом молчании уже не было враждебности. Но не было и дружбы. Словно Санька только принял к сведению присутствие Алёши и тут же забыл о нём. «И верно, – подумал Алёша, – что я ему хорошего сделал? А ведь он не побоялся медведя и бежал к ручью предупредить нас…»

Возле моста Алёша неожиданно увидел бабушку. За всеми треволнениями дня он совсем забыл, что бабушка не знает, где он, и волнуется.

Увидев Алёшу, бабушка быстро сняла очки, протёрла их полой кофты и спрятала в карман. Губы её были плотно сжаты.

– Бабушка, – виновато сказал Алёша, оглядываясь на Матвеича.

Бабушка оскорблённо молчала.

– Ты не жури его, молодуха, – сказал Матвеич и, взяв Алёшу обеими руками за плечи, легонько подтолкнул его к бабушке, – парень он у тебя ничего… стоящий. Иди, иди домой, гляди, на бабке лица нет.

– Но как же! – задыхаясь от обиды, вскрикнул Алёша. Он не ожидал такого от Матвеича. Отсылать домой в то время, когда другие будут смотреть и даже трогать гильзу…

– Топай, – строго сказал Матвеич, – хорошие дела не за порогом начинаются. Завтра всё узнаешь.

И они ушли.

Опустив голову, Алёша медленно поплёлся домой.

«Хорошие дела не за порогом начинаются, – подумал Алёша. – Интересно, что Матвеич хотел этим сказать?»