Текст книги "Семь Замков Морского Царя (Романы, рассказы)"

Автор книги: Жан Рэй

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 28 страниц)

– Я тоже, – решил Желлевин.

Мы плотно закрыли и завинтили иллюминаторы, несмотря на застоявшийся в каюте тяжелый воздух. Судно испытывало слабую бортовую качку.

Около двух часов ночи, когда неудержимое оцепенение спутало мои мысли и полный кошмаров полусон начал овладевать мной, я внезапно очнулся.

Желлевин бодрствовал; он не сводил полный ужаса взгляд с деревянного потолка каюты.

– Кто-то ходит по палубе, – едва слышно прохрипел он.

Я схватился за карабин.

– К чему это? Оружие здесь не поможет. Нам лучше оставаться внизу. Ах, черт, – воскликнул он. – Там уже перестали стесняться!

Палуба гудела от быстрых тяжелых шагов. Можно было подумать, что там передвигается в разных направлениях множество людей, выполняющих какую-то работу.

– Я так и думал, – добавил Желлевин. Он криво ухмыльнулся. – Вот мы и стали рантье – там работают за нас.

Звуки на палубе стали более определенными. Скрипел штурвал; очевидно, выполнялся сложный маневр при встречном ветре.

– Они отдают паруса!

– Проклятье!

«Псалтырь» резко клюнул носом, затем дал сильный крен на правый борт.

– Мы идем галсом триборд. И это при таком ветре! – прокомментировал Желлевин. – Эти существа – настоящие чудовища, опьяненные жаждой крови и убийства, но они – прекрасные моряки. Не каждый известный яхтсмен Англии на яхте прошлогоднего выпуска осмелился бы идти так круто к ветру. И что же это доказывает? – спросил он с профессорским видом.

Я безнадежно махнул рукой, перестав понимать хоть что-нибудь.

– Это доказывает, что у нас имеется точное место назначения, и они хотят, чтобы мы обязательно прибыли туда.

Я подумал и сказал в свою очередь:

– И что это не демоны и не привидения, а такие же существа, как мы с вами.

– О, это, пожалуй, слишком смелое предположение.

– Я неточно выразился. Я просто имел в виду, что это материальные существа, располагающие лишь естественными силами.

– В этом, – холодно заметил Желлевин, – я никогда не сомневался.

Примерно в пять утра был выполнен еще один маневр, снова заставивший шхуну испытать сильную бортовую качку. Желлевин открыл иллюминатор: грязная заря едва просачивалась сквозь густую облачность.

Мы осторожно поднялись на палубу. Она была пустой и чистой.

Судно лежало в дрейфе.

* * *

Прошли два спокойных дня.

Ночные маневры не возобновлялись, но Желлевин отметил, что нас несет очень сильное течение, увлекающее шхуну в направлении, которое можно было определить, как северо-западное.

Стивенс все еще дышал, но все слабее и слабее.

Желлевин разыскал среди своих вещей небольшую походную аптечку и время от времени делал бедняге уколы. Мы почти не разговаривали друг с другом. Мне кажется, что мы даже не думали; что касается меня, то я был оглушен алкоголем, потому что поглощал виски целыми пинтами.

Однажды во время пьяных проклятий, когда я обещал школьному учителю, что разобью его физиономию на сто тысяч частей, я упомянул о книгах, которые он, как мне было известно, погрузил на шхуну.

Желлевин буквально подпрыгнул и принялся яростно трясти меня.

– Эй, – пробормотал я, – осторожнее! Я все же ваш капитан!

– К дьяволу таких капитанов, как вы! – разразился грубой бранью Желлевин. – Что вы сказали? Какие книги?

– Ну, да, в его каюте их целый чемодан. Я видел, они все на латыни, а я не разбираюсь в этом аптекарском жаргоне.

– Зато я разбираюсь. Почему вы никогда раньше не упоминали об этих книгах?

– Какое это могло иметь значение? – возразил я заплетающимся языком. – И потом, я капитан… И вы… вы должны уважать меня!

– Проклятый пьяница! – с гневом бросил Желлевин, направляясь к каюте школьного учителя. Я услышал, как он вошел в нее и запер за собой дверь.

Несчастный неподвижный Стивенс, гораздо более молчаливый, чем когда-либо раньше, оставался единственным моим собеседником на протяжении многих последующих часов беспробудного пьянства.

– Я… я капитан, – мямлил я, – я пожалуюсь… морскому начальству… Он назвал… назвал меня проклятым пьяницей… Но я первый после Бога на моем корабле… Разве это не так, а, Стивенс? Ты будешь свидетелем… Он грязно обругал меня… Я вышвырну его за борт!

Потом я заснул.

* * *

Когда вернувшийся Желлевин торопливо поглощал завтрак из бисквитов и консервов, его глаза сверкали, а щеки пылали.

– Господин Баллистер! – сказал он. – Школьный учитель никогда не говорил вам о предмете из хрусталя, может быть, о небольшом ларце?

– Я никогда не был его доверенным лицом, – пробурчал я, все еще не забыв о его наглом поведении.

– Ах, – с сожалением проговорил он, – если бы эти книги попались мне на глаза до начала всех этих событий!

– Так вы раскопали что-то? – поинтересовался я.

– Так, кое-что. В основном, неясные намеки… Я продолжаю искать; похоже, что я напал на верный след. Возможно, конечно, что это не имеет никакого смысла, но, если… Нет, это будет что-то неслыханное. Вы понимаете, неслыханное!

Желлевин был весь во власти странного возбуждения. Но мне так и не удалось ничего вытянуть из него. Вскоре он снова скрылся в таинственной каюте, и мне пришлось оставить его в покое.

Вновь я увидел его только вечером, да и то лишь в течение нескольких минут. Он прибежал, чтобы налить керосина в лампу и не сказал мне ни слова.

На следующее утро я встал очень поздно. Едва проснувшись, я тут же отправился в каюту школьного учителя.

Желлевина там не было.

Охваченный болезненной тревогой, я стал звать его – никакого ответа.

Я обшарил все судно и, забыв об опасности, всю палубу, непрестанно окликая его.

В конце концов я рухнул на пол в своей каюте, захлебываясь от рыданий и без всякой надежды взывая к небесам.

Я остался один на борту проклятой шхуны, один с умирающим Стивенсом на руках.

Со мной было только одиночество, жуткое одиночество.

Только после полудня я снова побрел в каюту школьного учителя. На глаза мне сразу же попался листок бумаги, прикрепленный к перегородке на самом виду.

Это была записка от Желлевина.

«Господин Баллистер, я отправляюсь на вершину большой мачты. Там я рассчитываю увидеть кое-что.

Может быть, я никогда не вернусь; в этом случае простите мне мою смерть, оставляющую вас в одиночестве. Потому что Стивенс – человек конченый, как вы знаете сами.

Но постарайтесь как можно быстрее сделать то, что я вам скажу.

Прежде всего, сожгите все книги; устройте костер на корме, как можно дальше от мачты, но старайтесь не приближаться к бортам. Думаю, что вам постараются помешать – об этом говорит все, что мне удалось узнать.

Но сожгите их, сожгите как можно быстрее. Не бойтесь, даже если вам придется устроить пожар на борту „Майнцского Псалтыря“. Не знаю, спасет ли это вас – я боюсь надеяться. Но, может быть, Провидение оставит вам хотя бы малейший шанс? Да сжалится над вами Господь, господин Баллистер, как и над всеми нами!

Герцог XXX[96]96
  Записка была подписана именем, которое мы не можем привести здесь, дабы не пробудить печаль у членов одной благородной правящей династии Европы. Желлевин нес на душе груз тяжких ошибок, но смерть искупила все его грехи.


[Закрыть], он же Желлевин».

* * *

Потрясенный этим поразительным прощальным посланием, я вернулся в каюту, проклиная свое постыдное пьянство, вероятно, не позволившее моему отважному товарищу разбудить меня.

В каюте я не услышал прерывистого дыхания Стивенса. Я склонился над искаженным судорогой лицом несчастного. Он тоже покинул меня.

Я взял в машинном отсеке две канистры с бензином и, движимый каким-то спасительным инстинктом, запустил на полную мощность вспомогательный двигатель.

Поднявшись на палубу, я свалили книги грудой возле штурвала и облил их бензином. Высокое бледное пламя стремительно взвилось кверху.

В этот момент до меня донесся крик – мне показалось, что кричало само море. Потом мне удалось разобрать, что кто-то окликнул меня по имени.

Оглянувшись, я, в свою очередь, тоже закричал, закричал от ужаса.

В кильватере «Майнцского Псалтыря», в двух десятках саженей за его кормой, плыл школьный учитель.

* * *

Рядом со мной потрескивало пламя, быстро превращавшее книги в пепел.

Адский пловец за кормой изрыгал то мольбы, то страшные проклятия.

– Баллистер! Я сделаю тебе сказочно богатым, ты будешь богаче, чем все люди Земли, вместе взятые! Нет, несчастный идиот, ты умрешь страшной смертью, ты скончаешься под невообразимыми пытками, еще не известными на твоей проклятой планете… Я сделаю тебя великим царем, Баллистер, властителем фантастического царства! Ах, сам ад покажется тебе раем по сравнению с тем, что я сделаю с тобой!

Он плыл изо всех сил, отчаянно взмахивая руками, но почти не приближался к идущему на большой скорости судну.

Неожиданно шхуну потрясли глухие удары, и она как-то странно шарахнулась в сторону. Я увидел, как вокруг меня поднимается вода – нет, это какая-то жуткая сила увлекала судно в морскую пучину.

– Послушай меня, Баллистер, – завопил школьный учитель. Он быстро приближался. Лицо его оставалось жутко неподвижным, и только глаза, сверкавшие невыносимо ярким блеском, жили на мертвом лице.

В этот миг я увидел среди массы еще раскаленного пепла свернувшийся в трубку пергамент, под которым блестело что-то непонятное.

Я сразу вспомнил слова Желлевина.

Фальшивая книга скрывала под своей обложкой загадочный хрустальный ларец, о котором он спрашивал меня.

– Хрустальный ларец! – громко воскликнул я.

Школьный учитель услышал меня; он испустил безумный вопль, и на мгновение моему взгляду представилась совершенно невероятная картина: он высоко поднялся над волнами и словно стоял на их гребнях, протянув вперед руки со скрюченными, как угрожающие когти, пальцами.

– Это величайшее во Вселенной знание, знание, которое ты хочешь уничтожить, проклятый невежда! – прорычал он.

Со всех сторон горизонта ко мне теперь неслись звуки тирольских трелей.

Первые волны обрушились на уходящую из-под ног палубу.

Прыгнув в середину костра, я одним ударом сапога разбил хрустальный ларец.

Меня сразу же охватило страшное головокружение; я почувствовал невыносимую тошноту.

Небо и море смешались в искрящемся молниями хаосе; чудовищный вопль потряс все вокруг. Я стремительно рухнул во мрак…

И вот я здесь. Я очнулся – будь благословенно небо – среди людей. Я все рассказал вам, и теперь могу умереть со спокойной душой. Может быть, вы решите, что все это приснилось мне? О, я хотел бы, чтобы это было так… Но я умру среди людей, на своей Земле… Какое это счастье!

* * *

Человека за бортом заметил первым Бриггс, юнга «Северного капера». Мальчишка утащил из камбуза яблоко и, уютно устроившись среди свернутых бухтой канатов, собирался насладиться своей добычей, когда увидел Баллистера, медленно плывшего в нескольких ярдах от судна.

Бриггс заорал, как оглашенный, поняв, что плывущего вот-вот затянет в водовороты от винта. Прибежавшие на крики моряки успели спасти несчастного. Он был без сознания и плавательные движения совершал, словно во сне, совершенно автоматически, как это иногда бывает у очень опытных пловцов.

Ни одного корабля на было видно на горизонте; на поверхности моря отсутствовали обломки, обычно свидетельствующие о кораблекрушении. Однако юнга рассказал, что он видел, – или ему показалось, что он видел, – прозрачное, словно стеклянное, судно, которое встало на дыбы по левому борту и исчезло в глубинах океана.

Эти слова обеспечили ему пару оплеух от возмущенного капитана Кормона, решившего отучить парня от привычки рассказывать бессмысленные истории.

Спасенному удалось влить в рот несколько капель виски; механик Рози уступил ему свою койку, на которую и уложили беднягу, укутав как можно теплее.

Вскоре его бессознательное состояние незаметно перешло в неглубокий лихорадочный сон. Все с любопытством ожидали его пробуждения, когда на корабле произошло нечто неожиданное и страшное.

Об этом теперь вы можете услышать рассказ вашего покорного слуги, Джона Коперланда, плававшего старшим помощником на борту «Северного капера». Его рассказ дополняют сведения, полученные от матроса Джилкса, столкнувшегося лицом к лицу с порожденными ночью тайной и ужасом.

* * *

Последнее определение нашего положения за этот день свидетельствовало, что «Северный капер» находился на 22° западной долготы и 60° северной широты.

Я сам встал за штурвал, решив провести ночь на палубе, так как накануне мы заметили, что большие льдины освещали отраженным лунным светом горизонт на северо-западе.

Матрос Джилкс зажег ходовые огни; поскольку он уже несколько суток страдал от сильнейшей зубной боли, усиливавшейся в теплом кубрике, он устроился со своей трубкой рядом со мной.

Это вполне устраивало меня, потому что одинокие часы вахты, продолжающейся всю бессонную ночь, кажутся невероятно монотонными.

Чтобы обстановка на судне была понятнее для вас, я должен сказать, что «Северный капер» – надежное прочное судно, но все же не являющееся шхуной последней модели, хотя его и оборудовали радиопередатчиком.

Все на судне дышит атмосферой примерно полувековой давности, включая систему парусов, помогающих паровой машине небольшой мощности толкать корабль вперед.

На «Северном капере» отсутствует эта высокая и такая неэстетичная рубка, характерная для современных судов, на которых она торчит в виде совершенно неуместной надстройки посреди палубы.

Штурвал на нашем судне по-прежнему установлен ближе к корме, что позволяет встречать лицом и ветры, овевающие морские просторы, и соленые брызги.

Я привожу здесь это описание только для того, чтобы сказать вам, что мы оказались свидетелями непонятной драмы отнюдь не в качестве посторонних наблюдателей, изолированных за стеклом рубки; мы находились непосредственно на палубе, в самой гуще событий. Без этого уточнения мой рассказ мог бы вызвать недоумение у тех, кто более или менее знаком с топографией паровых судов.

Луна не была видна, и только слабый рассеянный свет с затянутого облачной пеленой неба да гребни волн, слабо фосфоресцирующие, словно гряда бурунов, позволяли что-то различать вокруг нас.

Было, наверное, часов десять; тяжелый первый сон навалился на усталых матросов.

Джилкс, по-прежнему мучимый зубной болью, стонал и негромко ругался. Его искаженное болью лицо нечетко вырисовывалось в неярком свете лампы нактоуза на фоне окружающей темноты.

Внезапно я увидел, что гримаса боли у него сменилась сначала крайним изумлением, а потом – выражением невероятного ужаса. Трубка выпала из его широко открытого рта. Это показалось мне настолько комичным, что я отпустил в его адрес какую-то шутку.

Вместо ответа он указал мне пальцем на сигнальный фонарь по правому борту.

Моя трубка тут же присоединилась к трубке Джилкса при виде открывшегося моему взору зрелища. В нескольких дюймах от фонаря из мрака торчали две руки, на которых поблескивала вода. Руки судорожно сжимали самые нижние ванты.

Неожиданно руки разжались, и темная мокрая фигура запрыгнула на палубу.

Джилкс отскочил в сторону, и свет лампы нактоуза хорошо осветил пришельца.

Совершенно остолбенев от неописуемого изумления, мы увидели человека, чем-то похожего на клерка – в черном сюртуке и таких же брюках, с которых ручьями стекала морская вода. Бросалась в глаза его маленькая головка с пылавшими, словно угли, глазами, уставившимися на нас.

Джилкс едва заметно шевельнул рукой, намереваясь выхватить свой рыбацкий нож, но закончить это движение ему не пришлось: незнакомец кинулся на него и сбил с ног одним ударом. В это же мгновение лампа нактоуза разлетелась на мелкие кусочки. Секундой позже из кубрика послышались пронзительные вопли юнги, выполнявшего роль сиделки возле постели больного:

– Помогите! Его убивают! Его убивают!

С тех пор, как однажды мне довелось улаживать серьезную стычку между членами команды, я завел обычай иметь при себе ночью револьвер.

Это было оружие большого калибра, стрелявшее пулями в мягкой оболочке, которым я пользовался достаточно умело. Я быстро взвел курок.

Неясный шум наполнил, казалось, все помещения судна.

В это время, то есть через несколько мгновений после того как произошла описанная выше последовательность событий, сильный порыв ветра, нанесшего шхуне пощечину, разорвал облака и луч лунного света словно прожектором осветил палубу «Северного капера».

Крики юнги перекрывались оглушительными ругательствами капитана; послышался топот множества ног… И тут до моих ушей донеслись мягкие, словно кошачьи прыжки, раздававшиеся справа от меня. Я увидел клерка, перемахнувшего через борт и без всплеска ушедшего под воду. Через мгновение его небольшая головка поднялась на гребне волны почти до уровня палубы; хладнокровно прицелившись, я нажал на курок.

Человек испустил какой-то странный вопль; набежавшая волна подтолкнула его назад, прямо к борту судна.

Возле меня оказался Джилкс, еще не до конца пришедший в себя, но уже ловко орудовавший багром.

Неподвижное тело плавно колыхалось на поверхности воды вплотную возле борта судна, то и дело глухо ударяясь о него.

Багор подхватил тело за одежду, надежно вцепившись в нее, и матрос с поразительной легкостью поднял свою добычу из воды.

Затем Джилкс сбросил мокрую бесформенную груду на палубу, пробурчав себе под нос, что эта штука кажется ему легкой, как перо.

Бен Кормон выскочил из кубрика, размахивая зажженным фонарем.

– Кто-то попытался убить нашего утопленника, – крикнул он.

– Мы видели его, капитан. Он вышел из моря.

– Ты сошел с ума, Коперланд!

– Мы не дали ему уйти, капитан. Посмотрите. Я выстрелил, и вот…

Мы столпились вокруг жалких останков, но тут же шарахнулись в стороны, испуская вопли, словно обезумевшие.

Перед нами лежала только пустая оболочка – одежда, из которой торчали две искусственные руки и голова, искусно вылепленные из материала, напоминавшего воск. Моя пуля раздробила нос и пробила парик.

* * *

Теперь вы знаете все о том, что довелось пережить капитану Баллистеру.

Он рассказал нам свою историю на исходе этой адской ночи, очнувшись после сна, рассказал просто, как будто был счастлив, получив возможность облегчить душу.

Мы самоотверженно пытались вылечить его. Левое плечо у него было пробито в двух местах, словно ему нанесли мощные удары сапожным ножом. Если бы мы смогли своевременно остановить кровотечение, нам удалось бы спасти его, потому что ни один важный орган не был задет.

После продолжительного монолога спасенный погрузился в оцепенение, из которого вышел только для того, чтобы поинтересоваться, каким образом у него появились раны.

Возле него в этот момент находился Бриггс. Довольный тем, что оказался в центре внимания, он рассказал, что ночью во время дежурства внезапно увидел возникшую как бы из ничего темную фигуру. Проникший в кубрик человек подскочил к больному и нанес ему несколько ударов ножом. Потом он сообщил о метком револьверном выстреле и показал пострадавшему фальшивую оболочку.

Увидев ее, спасенный, охваченный ужасом, закричал:

– Я знаю его! Это школьный учитель! Школьный учитель!

После этого он впал в болезненное лихорадочное состояние, из которого вышел через шесть дней в Морском госпитале Галуэя, чтобы поцеловать образ Христа и умереть.

* * *

Трагический манекен был передан преподобному Леемансу, достойному духовному лицу, много путешествовавшему по свету и хорошо разбиравшемуся в тайнах моря и диких земель.

Он долго и внимательно изучал останки.

– Так что же могло находиться там внутри? – спросил его Арчи Рейнес. – Потому что, в конце концов, ведь было же там что-то. И это что-то было живым.

– Это уж точно. Оно было живым, пожалуй, даже слишком, – проворчал Джилкс, потирая свою распухшую и все еще болевшую шею.

Преподобный Лееманс обнюхал, словно охотничий пес, одежду и отбросил ее с отвращением.

– Я так и думал, – буркнул он, ни к кому не обращаясь.

Мы, в свою очередь, тоже сунули носы в груду все еще влажной одежды.

– Она, кажется, пахнет муравьиной кислотой.

– И фосфором, – добавил Рейнес.

Кормон помолчал, потом произнес задрожавшими губами:

– Она пахнет спрутом.

Лееманс пристально посмотрел на капитана.

– В последний день перед Страшным Судом, – сказал он, – именно из моря по велению Господа выйдет Зверь Ужаса. Давайте, не будем опережать судьбу своими нечестивыми изысканиями.

– Но… – начал Рейнес.

Подняв руку, Лееманс остановил его.

– Кто затемняет предначертанное мною своими речами, лишенными знания? – торжественно произнес он.

Мы молча склонили головы перед святыми словами и отказались от попыток понять.