Текст книги "Бытие и ничто"
Автор книги: Жан-Поль Шарль Эмар Сартр
Жанр:
Философия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 64 страниц)
Решающий аргумент, используемый здравым смыслом против свободы, состоит в том, чтобы напомнить нам о нашем бессилии. Будучи не в состоянии по прихоти изменять ситуацию, мы, кажется, не можем изменить и сами себя. Я не «свободен» ни избежать судьбы своего класса, своей нации, своей семьи, ни даже основать свою власть или свою удачу, ни победить свои даже самые незначительные желания или привычки. Я родился рабочим, французом, наследственным сифилитиком или туберкулезником. История любой жизни, какая бы она ни была, есть история поражения. Коэффициент враждебности вещей таков, что нужны годы терпения, чтобы получить самый незначительный результат. Вдобавок «нужно покориться природе, чтобы ею повелевать», то есть расположить мое действие в клетках детерминизма. Как бы ни казалось, что человек «делает себя», он представляет собой «бытие сделанное», сделанное климатом и почвой, расой и классом, языком, историей общности, частью которой он является, наследственностью, индивидуальными обстоятельствами своего детства, приобретенными привычками, большими и малыми событиями своей жизни.
Этот довод никогда глубоко не затрагивал защитников человеческой свободы. Декарт первый одновременно признал, что воля бесконечна и что нужно «стараться победить скорее себя, чем фортуну». Именно здесь нужно провести различия; многие из фактов, приводимых детерминистами, не могут быть приняты в расчет. Коэффициент враждебности вещей в особенности не может быть аргументом против нашей свободы, так как именно нами, то есть предварительной позицией цели, вызывается этот коэффициент враждебности. Так скала, которая оказывает огромное сопротивление, если я хочу ее переместить, будет, напротив, мне ценной опорой, если я хочу на нее забраться, чтобы любоваться пейзажем. Сама по себе скала, если даже можно рассматривать ее саму по себе, нейтральна, то есть она ожидает быть проясненной целью, чтобы обнаружиться как противник или как помощник. Кроме того, она может себя обнаружить тем или другим способом только внутри уже установленного орудийного-комплекса. Без кирки и палки альпиниста, без уже проложенных тропинок, без подъемной техники скала была бы ни легкой, ни трудной для подъема на нее; вне этих рамок она не могла бы иметь никакой связи с техникой альпинизма. Таким образом, хотя сырые вещи (то, что Хайдеггер называет «грубыми существованиями») могут с самого начала ограничивать нашу свободу действия, сама свобода должна предварительно конституировать рамки – технику и цели, – по отношению к которым сырые вещи будут обнаруживаться как границы. Если даже скала открывается как «слишком трудная для подъема» и мы должны отказаться от восхождения на нее, то заметим, что она раскрывается такой, чтобы быть первоначально постигнутой как «скала, по которой можно взбираться»; следовательно, наша свобода конституирует границы, которые она впоследствии обнаружит. Конечно, после этих замечаний остается неназываемый и немыслимый residuum[266]266
остаток (лат.). – Ред.
[Закрыть], который принадлежит к рассматриваемому в-себе и создает то, что в мире, освещенным нашей свободой, такая-то скала будет более благоприятна для восхождения, чем другая. Но хотя этот остаток не является первоначально границей свободы, именно благодаря ему, то есть сырому в-себе как таковому, она возникает как свобода. В самом деле, здравый смысл согласится с нами, что бытие, называемое свободным, – это бытие, которое может реализовывать свои проекты. Но чтобы действие могло осуществить реализацию, нужно априори провести различие между простым проектом возможной цели и реализацией этой цели. Если для реализации было бы достаточно понять, мы были бы уже погружены в мир, подобный миру грез, где возможное совсем не отличается от действительного. Я осужден, рассматривая мир, изменять себя по изменениям моего сознания, в соответствии с моей концепцией я не могу практиковать «заключение в скобки», приостановление суждения, которое будет различать простую фикцию от реального выбора. Объект, появляющийся в то время, как он просто мыслим, не будет больше ни выбираемым, ни только желаемым. Если различие между простым желанием, представлением, что я мог бы выбрать, и выбором будет устранен, то свобода исчезнет вместе с ним. Мы свободны, когда конечная граница, посредством которой мы показываем себе, чем мы являемся, есть цель, то есть не реально существующее, как выполняющееся желание, а объект, который еще не существует. Но, следовательно, эта цель может быть трансцендентной, только если она отделена от нас и в то же время доступна. Только совокупность реально существующих вещей может нас отделять от этой цели, так же и эта цель может быть понята лишь как состояние в будущем этих вещей, которые отделяют меня от нее. Она является не чем иным, как эскизом порядка существующих вещей, то есть рядом предписаний поставить эти вещи на основание их действительных отношений. Посредством внутреннего отрицания для-себя освещает существующие в их взаимных отношениях вещи целью, которую оно ставит и проектирует, начиная с определений, которые оно постигает в существующих вещах. Здесь нет круга, как мы это видели, поскольку возникновение для-себя осуществляется единым разом. Но если так обстоит дело, то сам порядок существующих вещей необходим для свободы. Как раз посредством их она отделяется и снова присоединяется к цели, которую преследует, заявляя о том, чем она является. Таким образом, сопротивления, которые свобода раскрывает в существующих вещах, не являясь опасностью для нее, только и позволяют для-себя появиться в качестве свободы. Свободное для-себя иначе и не существует, кроме как в качестве ангажированного в сопротивляющийся мир. Вне этого вовлечения, ангажированности, понятия свободы, детерминизма, необходимости теряют свой смысл.
Кроме того, вопреки здравому смыслу, следует уточнить, что формула «быть свободным» не означает «получить то, чего хотели», но «определиться хотеть (в широком смысле выбирать) посредством самого себя». Иначе говоря, иметь какой бы то ни было успех в свободе. Дискуссия, которая противопоставляет здравый смысл философам, возникает здесь из недоразумения; продукт исторических, политических и моральных обстоятельств, эмпирическое и ходячее понятие «свободы» приравнивается к понятию «способности достижения выбранной цели». Техническое и философское понятие свободы, которое мы здесь только и обсуждаем, означает лишь автономию выбора. Следует, однако, заметить, что выбор в отличие от мечты и желания тождествен предполагаемому действию начала реализации. Следовательно, мы не будем говорить, что заключенный всегда свободен выйти из тюрьмы – это было бы абсурдно, тем более то, что он всегда свободен желать освобождения – это было бы бессмысленной болтовней, однако он всегда свободен пытаться бежать (или освобождаться), то есть в каких бы условиях он ни находился, он может проектировать свой побег н познать ценность своего проекта, начав действовать. Наше описание свободы не делает различия между выбором и действием; мы обязаны отказаться сразу от различия между намерением (интенцией) и действием. Больше нельзя отделять намерение от действия, как мысль от языка, который ее выражает. Как наша речь позволяет понять наши мысли, так наши действия говорят о наших намерениях. Иначе говоря, мы можем их разделить, схематизировать, сделать их объектами, вместо того чтобы ограничиться их переживанием, то есть иметь нететическое сознание. Это существенное различие между свободой выбора к свободой достижения, безусловно, отмечал Декарт вслед за стоицизмом. Оно положило конец всем дискуссиям о «хотеть» и «мочь», которые ведут еще сегодня защитники и противники свободы.
Не менее истинно и то, что свобода встречает или кажется, что встречает, границы, полагаемые данным, которое она возвышает или ничтожит. Показать, что коэффициент враждебности вещей и его характер как препятствия (соединенный с его орудийным характером) неизбежен для существования свободы, значит использовать обоюдоострый аргумент, так как он допускает, что свобода не устраняется данным, а, с другой стороны, указывает на некоторую вещь как на онтологическое обусловливание свободы. Не является ли обоснованным утверждать, как это делают некоторые современные философы, что без препятствий нет и свободы? И так как мы не можем допустить, чтобы свобода создавала препятствия для себя самой, что было бы абсурдно для всякого, кто понял, что такое спонтанность, то кажется, что мы имеем здесь дело с онтологическим первенством в-себе над для-себя. Необходимо, таким образом, рассматривать предыдущие замечания как простые попытки расчистить почву и снова поставить вначале вопрос о фактичности.
Мы установили, что для-себя является свободным. Но это не означает, что оно оказывается своим собственным основанием. Если быть свободным означает быть своим собственным основанием, нужно, чтобы свобода решала вопрос о существовании своего бытия. И эта необходимость может пониматься двумя способами. Вначале нужно, чтобы свобода решала вопрос о своем свободном бытии, то есть не только, чтобы она выбрала цель, но и сделала выбор себя как свободы. Это, стало быть, предполагало бы, что возможность свободного бытия и возможность не быть свободным существуют одинаково перед свободным выбором одной из них, то есть перед свободным выбором свободы. Но если нужна предварительная свобода, которая выбирала бы свободное бытие, то есть, в сущности, выбирала бы быть тем, какова она уже есть, то мы были бы отосланы в бесконечность, так как предварительная свобода нуждалась бы в другой предшествующей свободе, которая выбирала бы ее, и так далее. В действительности, мы являемся одной свободой, которая выбирает, но мы не выбираем быть свободными; мы приговорены к свободе, как сказали об этом выше, брошены в свободу или, как заметил Хайдеггер, «заброшены». И, как мы видели, эта заброшенность не имеет другого источника, кроме самого существования свободы. И если, следовательно, свобода определена как ускользание, уход от данного, от факта, то существует факт ускользания от факта. Это и есть фактичность свободы.
Но тот факт, что свобода не есть свое основание, может быть понят еще другим способом, который приведет к идентичным заключениям. Бели, в действительности, свобода вынесла решение о существовании своего бытия, нужно не только, чтобы было возможно бытие как несвободное, но еще, чтобы было возможно мое абсолютное несуществование. Другими словами, мы видели, что в первоначальном проекте свободы цель обращается к мотивам, чтобы их конституировать; но если свобода должна быть своим собственным основанием, цель должна, кроме того, обратиться к самому существованию, чтобы осуществить его появление. Видно, что из этого вытекало бы: для-себя будет вытаскивать себя из ничто, чтобы достигнуть цели, которую оно себе наметило. Это существование, узаконенное своей целью, было бы существованием по праву, а не фактическим. Действительно, среди множества способов, которые имеет для-себя, чтобы попытаться избавиться от первоначальной своей случайности, есть один, который состоит в попытке заставить другого признать мое существование по праву. Мы носим в себе индивидуальные права только в рамках обширного проекта, который стремится придать нам существование исходя из функции, которую мы выполняем. Это и есть причина, по которой человек пытается так часто отождествиться со своей функцией и стремится видеть в себе только «председателя апелляционного суда», «казначея общих платежей» и т. д. Каждая из этих функций, в самом деле, оправдывает свое существование своей целью. Быть идентифицированным с одной из них – значит принимать свое существование, избавленным от случайности. Но эти усилия уйти от первоначальной случайности только еще сильнее укрепляют ее существование. Свобода не может решать вопрос о своем существовании в зависимости от цели, которую она ставит. Несомненно, она существует только через выбор, который определяется целью, но она не госпожа того факта, что есть свобода, которая объявляет о себе, о том, чем она является через цель. Свобода, которая создавала бы сама себя предназначенной к существованию, теряла бы сам смысл свободы. В самом деле, свобода не является простой неопределенной силой, свойством. Если бы она была таковой, она была бы ничто или в-себе; именно посредством странного (aberrante) синтеза в-себе и ничто ее можно понимать как голую силу, существующую до своего выбора. Она определяется самим своим возникновением в «действии». Однако мы видели, что действие предполагает ничтожение данного. Делают что-то из чего-то. Таким образом, свобода есть недостаток бытия по отношению к данному бытию, а не возникновение полного бытия. И если она является этой дырой бытия, этим ничто бытия, о котором мы говорим, то она предполагает все бытие, чтобы возникнуть в середине бытия как дыра. Она не может, следовательно, определиться к существованию исходя из ничто, поскольку всякое творение, исходя из ничто, может быть только бытием-в-себе. Мы, впрочем, доказали в первой части этого труда, что ничто не может появиться нигде, если оно не в середине бытия. Мы присоединяемся здесь к требованиям здравого смысла; эмпирически мы можем быть свободными только по отношению к состоянию вещей и несмотря на это состояние вещей. Можно сказать, что я свободен по отношению к этому состоянию вещей, когда оно меня не стесняет. Таким образом, эмпирическое и практическое понятие свободы полностью отрицательное, она начинается с рассмотрения ситуации и констатирует, что эта ситуация дает мне возможность свободно преследовать ту или другую цель. Можно даже сказать, что эта ситуация обусловливает мою свободу, в том смысле, что она присутствует здесь, чтобы меня не стеснять. Ситуация – снятие запрета ходить по улицам после комендантского часа. А что могла бы значить для меня свобода (которая дана мне, например, посредством пропуска) гулять ночью?
Таким образом, свобода является меньшим бытием, которое предполагает бытие, чтобы его избежать. Она не свободна ни не существовать, ни не быть свободной. Мы поймем сейчас связь этих двух структур; в самом деле, так как свобода является бегством от бытия, она может производиться рядом с бытием побочно и в проекте перелета; из тюрьмы не бегут, если не попали туда. Проект себя вне бытия не может ни в коем случае конституироваться как ничтожение этого бытия. Свобода есть ускользание от вовлеченности в бытие, она есть ничтожение бытия, которым она является. Это не означает, что человеческая реальность сначала существует, чтобы потом быть свободной. Потом и сначала – термины, созданные самой свободой. Просто возникновение свободы порождается двойным ничтожением бытия, которым она является, и бытия, среди которого она есть. Естественно, она не является этим бытием в смысле бытия-в-себе. Но она делает так, что это бытие находится позади нее и освещено в своих недостатках целью, которую она выбрала; она имеет в бытии позади себя это бытие, которое она не выбирала, и как раз в той мере, в какой она обращается к нему, чтобы его осветить; она делает так, что это бытие появилось бы в связи с plenum[267]267
полный, законченный (лат.). – Ред.
[Закрыть] бытия, то есть в середине мира. Мы говорили, что свобода несвободна не быть свободной и что она не свободна не существовать. Тот факт, что она не в состоянии не быть свободной, является фактичностью свободы, а тот факт, что она не в состоянии не существовать, есть ее случайность. Случайность и фактичность составляют единое; существует бытие, которое свобода имеет в бытии в форме небытия (то есть ничтожения). Существовать в качестве факта свободы или иметь в бытии бытие в середине мира оказывается одним и тем же, а это означает, что свобода первоначально есть отношение к данному.
Но каково отношение к данному? И нужно ли понимать под этим, что данное (в-себе) обусловливает свободу? Рассмотрим это подробнее. Данное не является ни причиной свободы (так как оно может производить только данное), ни основанием (потому что всякое «основание» приходит в мир через свободу). Данное не является также необходимым условием свободы, так как мы находимся на почве чистой случайности. Оно не является и необходимой материей, на которой должна проявляться свобода, поскольку это предполагало бы, что свобода существует как аристотелевская форма или как Pneuma[268]268
Пневма (от греч.) – в древнегреческой философии первоначально вдыхаемый воздух, дыхание, затем дух. В стоицизме означает тончайшую, отличающуюся крайней подвижностью материю (Хрисипп рассматривал ее как смесь огня и воздуха), которая, как жизненное дыхание, пронизывает космос, объединяя его в целостный организм.
[Закрыть] стоиков, полностью готовая, и что она стремится обработать материю. Данное не входит никуда в конституцию свободы, потому что последняя самоуглубляется как внутреннее отрицание данного. Просто оно есть чистая случайность, которую свобода отрицает, делая свой выбор; оно является полнотой бытия, которую свобода окрашивает в недостаточность и отрицательность, проясняя его в свете несуществующей цели; данное является самой свободой, поскольку она существует, и, что бы она ни делала, она не может избежать своего существования. Читатель понял, что это данное является не чем иным, как в-себе, ничтожимым для-себя, которое имеет его в бытии; оно – тело как точка зрения на мир; оно – прошлое как сущность, которым было для-себя, – это три обозначения одной и той же реальности. Своим ничтожащим отступлением свобода делает то, что устанавливается система отношений с точки зрения цели между «всеми» в-себе, то есть между plenum бытия, которое открывается, как и мир, и бытием, которое свобода имеет в бытии, в середине этого plenum, и которое открывается как одно бытие, одно это, которое она имеет в бытии. Следовательно, самой своей проекцией к цели свобода конституирует в качестве бытия в середине мира отдельное datum, которое она имеет в бытии. Она его не выбирает, так как это означало бы выбирать свое собственное существование, но через выбор, который она делает своей целью, она производит то, что это отдельное данное открывается тем или иным способом, под таким или другим освещением, в связи с открытием самого мира. Таким образом, сама случайность свободы и окружающая ее случайность мира появляются в нем только в свете цели, которую выбрала свобода, то есть не как сырые существующие вещи, но в единстве освещения самого ничтожения. И свобода не сможет снова постигнуть эту совокупность в качестве чистого datum, так как это необходимо было бы делать вне всякого выбора, и, следовательно, она перестала бы быть свободой. Мы назовем ситуацию случайностью свободы в plenum бытия мира, поскольку это datum, которое находится здесь, только чтобы не стеснять свободу, открывается лишь в этой свободе как уже проясненное целью, которую она выбрала. Таким образом, datum никогда не появляется как сырое существующее в-себе для-себя; оно открывается всегда в качестве мотива, так как раскрывается только в свете цели, которая его освещает. Ситуация и мотивация составляют одно целое. Для-себя открывается как вовлеченное в бытие, нагруженное им, испытывающее от него угрозу; оно открывает положение вещей, которые окружают его как мотив для реакции защиты или атаки. Но оно может сделать это открытие только потому, что свободно ставит цель, для которой положение вещей является угрожающим или благоприятным. Эти замечания помогают нам уяснить, что ситуация, общий результат случайности в-себе и свободы, является феноменом неопределенным, в котором для-себя невозможно различить вклад свободы и сырого существующего. Так же как свобода является уходом от случайности, которую она имеет в бытии, ситуация является свободной координацией и свободным определением сырого данного, не позволяющего определять себя кое-как, любым способом. Вот я у подножия скалы, которая кажется мне «неприступной». Это значит, что скала мне является под углом зрения проекта подъема, проекта вторичного, который находит свой смысл исходя из начального проекта, являющегося моим бытием-в-мире. Таким образом, скала выделяется на фоне мира в результате первоначального выбора моей свободы. Но, с другой стороны, то, что не может решить свобода, есть именно скала, «на которую нужно взбираться» вне зависимости от того, годна она для подъема или нет. Это составляет часть сырого бытия скалы. Тем не менее скала может обнаружить свое сопротивление подъему на нее, только включаясь посредством свободы в «ситуацию», общей темой которой является подъем. Для просто гуляющего, который проходит по дороге и свободный проект которого – чистое эстетическое обозрение пейзажа, скала не откроется ни как доступная, ни как недоступная; она лишь обнаружится как прекрасная или безобразная. Следовательно, невозможно определить в каждом отдельном случае, что выпадает на долю свободы, а что – на долю сырого бытия в для-себя. Данное в себе как сопротивление или как помощь раскрывается только в свете проектирующей свободы. Но проектирующая свобода организует освещение таким, каким в-себе открывается здесь, как оно есть, то есть сопротивляющимся или благосклонным; разумеется, сопротивление данного берется не прямо как качество в-себе, но только как указание, через свободное освещение и свободное преломление, на неуловимое quid[269]269
что, что-нибудь (лат.). – Ред.
[Закрыть]. Следовательно, только в свободном возникновении свободы и через него мир развивает и обнаруживает препятствия, которые могут сделать нереализованной проектируемую цель. Человек встречает препятствие только в поле своей свободы. Более того, невозможно априори установить, что выпадает на долю сырого существования и свободы в препятствии, свойственной некоторому отдельно существующему. То, что является препятствием для меня, не будет им для другого. Нет абсолютного препятствия, однако препятствие открывает свой коэффициент враждебности через технику, свободно изобретаемую, свободно принимаемую; препятствие открывается также в функции ценности цели, поставленной свободой. Эта скала не будет препятствием, если я хочу во что бы то ни стало взобраться на вершину горы; напротив, она меня обескураживает, если я свободно определил границы моему желанию совершить проектируемое восхождение. Таким образом, мир через коэффициенты враждебности открывает мне способ, которым я придерживаюсь поставленных мною целей; так что я никогда не могу знать, дает ли мне мир сведения обо мне или о себе. Кроме того, коэффициент враждебности данного не является никогда простым отношением к моей свободе как чистому ничтожащему фонтанированию; он есть проясненное свободой отношение между datum, которым является скала, и datum, которое моя свобода имеет в бытии, то есть между случайностью, которой свобода не является, и своей чистой фактичностью. При равном желании восхождения скала будет легкой для подъема атлетически сложенного скалолаза и трудной для другого, новичка, плохо тренированного, с хилым телом. Но тело обнаруживается, со своей стороны, как плохо или хорошо тренированное только по отношению к свободному выбору. Именно потому, что я здесь и что я сделал из себя, чем я являюсь, скала раскрывает по отношению к моему телу коэффициент враждебности. Для адвоката, живущего в городе и произносящего речь, скрыв тело под адвокатской мантией, скала не является ни трудной, ни легкой для подъема: она растворена в целостности «мира», не появляясь в нем никак. В этом смысле именно я выбираю свое тело в качестве хилого, противопоставляя его трудностям, которые я заставил появиться (спорт, альпинизм, велосипедный спорт). Если бы я не выбрал занятие спортом, если бы я проживал в городах и занимался исключительно торговлей или интеллектуальными делами, мое тело не стало бы ни в коем случае определяться с этой точки зрения. Таким образом, мы начинаем видеть парадокс свободы; свобода есть только в ситуации, и ситуация присутствует лишь благодаря свободе. Человеческая реальность повсюду встречает препятствия и сопротивления, ею не созданные; но эти препятствия и сопротивления имеют лишь смысл в выборе и через свободный выбор, которым является человеческая реальность. Однако, чтобы лучше понять смысл этих замечаний и использовать то, что они содержат, нужно сейчас проанализировать в их свете несколько ясных примеров. То, что мы назвали фактичностью свободы, есть данное, которое она имеет в бытии и освещает из своего проекта. Это данное обнаруживается многими способами, хотя в абсолютном единстве того же освещения. Это мое место, мое тело, мое прошлое, моя позиция, поскольку она уже определена указаниями Других, наконец – мое фундаментальное отношение к Другому. Мы исследуем последовательно и на ясных примерах эти различные структуры ситуации. Но нельзя никогда терять из виду, что никакая из них не является данной единично и что, когда рассматривают изолированно одну, ограничиваются ее появлением на синтетическом фоне других.
