Текст книги "Даниил Хармс и конец русского авангарда"

Автор книги: Жан-Филипп Жаккар

Говоря два, Мы не хотим сказать этим, что это один и еще один. Когда Мы выше сказали "два дерева", то Мы использовали одно из свойств "два" и закрыли глаза на все другие свойства. "Два дерева" значило, что разговор идет об одном дереве и еще об одном дереве. В этом случае "два" выражало только количество и стояло в числовом ряду, или, как Мы думаем, в числовом колесе, между единицей и тремя.

Числовое колесо имеет ход своего образования. Оно образуется из прямолинейной фигуры, именуемой крест»[659]659
  Хармс Д. «Числа не связаны порядком...» <1933> // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 374. Черновик, возможно, не окончен. Приводится полностью. О Хармсе и числах см. примеч. 198 ко 2-й главе. Тот же круг идей в следующем отрывке, взятом из другого текста: «Тут все начали говорить о числах. Хвилишевский уверял, что ему известно такое число, что если его написать по-китайски сверху вниз, то оно будет похоже на булочника» (Хармс Д. «Тут все начали говорить по-своему...» (5 октября <1933> // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 231). На этом же листе мы читаем следующий афоризм, написанный, очевидно, в другое время (почерк и чернила отличаются):
  «Числа, такая важная часть природы! И рост и действие, все число.
  А слово, эта сила.
  Число и слово – наша мать» (там же).


[Закрыть].

Итак, опять качество[660]660
  Именно с этой точки зрения следует воспринимать понятие качества у Липавского, к которому мы вернемся немного дальше в этой же главе.


[Закрыть], а не количество. Следовательно, деревья и числа, как все части мира, подобны этим точкам. Последние, так же как и «начало событий», о которых говорит Друскин, подчиняются законам «цисфинитной логики», которая позволяет приблизиться к реальности исходя от нуля. Все это заставляет нас сделать вывод, что время – всего лишь относительная и произвольная величина. Липавский, к которому мы вернемся во второй части этой главы, выражает ту же мысль в следующих строчках:

«Самостоятельного времени нет; источник времени – в событиях, т. е. в преобразовании. <...> Отраженное время – воображаемое; реально только собственное время. Прямая (отраженное время) тождественна точке (безвременности)»[661]661
  Липавский Л. <О преобразовании. Б. д.> // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 64, пункты 1, 3, 5. Из 23 пунктов этого философского очерка, изложенных на десяти страницах, семь пунктов, приведенных нами, определены как «кардинальный факт»; здесь можно прочитать: «<...> все, что пребывает, – безвременно, т. е. не имеет длительности.
  Дление тождественно пребыванию обозначается прямой – точкой, безвременно» (там же. Пункты 4, 6).


[Закрыть].

Отсюда появляется тенденция отменить время в любом его виде, поскольку оно также представляет собой порядок, который не существует вне некоторого отношения, связанного с событием. Разрушение временной категории в таком контексте становится последней фазой освобождения, которая весьма логично приведет в прозе Хармса к разрыву причинно-следственных отношений.

Место деревьев, следовательно, зависит от случайности являющейся особенно важным понятием. «Случайность», как об этом следует напомнить, стояла в основе поэтики футуристов, начиная с их первых манифестов[662]662
  Принцип погрешности (грамматической, семантической, фонетической и т. д.), который кубофутуристы излагают, например, во вступлении к «Садку судей» (1914), направлен на то, чтобы способствовать случайности и создавать неожиданность (см.: Литературные манифесты: От символизма к Октябрю. М., 1924; 2-е изд.: 1929; переизд.: München: Wilhelm Fink Verlag. 1969. P. 78—80). Это также один из основных законов поэтики Терентьева: «Неожиданное слово для всякого поэта – важнейший секрет искусства» (Терентьев И. Маршрут шаризны. Закон случайности в искусстве // Феникс. 1919. № 1. С. 5—6; переизд.: Крученых А. Сдвигология русского стиха. М., 1923; Терентьев И. Собр. соч. Болонья, 1988. С. 233—234).


[Закрыть]. Ее можно обнаружить и в принципах, изложенных в программе ОБЭРИУ, например в выражении «столкновение словесных смыслов»[663]663
  «ОБЭРИУ» // Афиши Дома печати. 1928. № 2. С. 11; Хармс Д. Избранное. С. 290.


[Закрыть]. Мы видим, что эта поэтика, основанная на случайности, на неожиданном и непредвиденном характере, на столкновении, на отсутствии порядка и законов, представляет опасность для идеологии, поставившей перед собой задачу как раз отменить все эти элементы, чтобы оградить продвижение к светлому будущему от всяких неожиданностей. В своем блестящем очерке об «Алисе в Стране чудес» Ж. Делез прекрасно выразил эту тесную связь порядка со здравым смыслом, о котором он говорит, что его функцией является «главным образом предвидеть»[664]664
  Deleuze G. La logique du sens. Paris: Minuit, 1969. P. 93.


[Закрыть]: «<...> здравый смысл это по сути направление: он есть единственный смысл, он выражает требование порядка, руководствуясь которым надо выбирать направление и придерживаться его»[665]665
  Там же.


[Закрыть].

Но нам хотелось бы настоять на том факте, что идеология является лишь крайней формой этого процесса всеобщей нормализации, которая предполагает в каждой работе разум, сосредоточивающийся на наблюдаемой реальности. Вестники, напротив, «<...> знают расположение деревьев в лесу»[666]666
  Друскин Я. Вестники и их разговоры.


[Закрыть], «<...> они знают то, что находится за вещами»[667]667
  Там же. Курсив наш.


[Закрыть], – в этом выражении мы находим предлог «за», являющийся префиксом слова «заумь».

Друскин сообщает, что из тех, кому он прочитал свое сочинение, именно Хармс заинтересовался им более всех остальных и что вскоре, в сентябре 1933 г., он сказал: «Вестник – это я»[668]668
  Сообщается Друскиным в пояснительной записи к «Разговорам вестников», датированной 1978 г. (ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 5).


[Закрыть]. Из этого маленького замечания можно заключить, что если вестник есть творение «соседнего мира», то это вовсе не мешает поэту самому сделаться вестником. Это доказывает, что речь идет о явлении внутреннего мира. Друскин написал к тому же в своем дневнике в 1967 году: «Вестники мне близки и сейчас, т. е. мне близок тот я, который их писал (22 12 1967 г.)»[669]669
  Друскин Я. (Дневник). В тексте «О голом человеке», о котором пойдет речь немного далее, Друскин пишет также: «Я чувствую себя вестником».


[Закрыть]. Вот почему можно понимать вестников как метафору творческого вдохновения. Эта интерпретация заключена в письме Друскина, адресованном Хармсу в 1937 году – одном из самых страшных как для страны, так и для писателей, о которых мы говорим. Философ чувствует, что вестники покинули его, а вместе с ними и вдохновение:

«Дорогой Даниил Иванович,

вестники меня покинули. Я не могу даже рассказать Вам, как это случилось. Я сидел ночью у открытого окна, и вестники еще были со мной, а затем их не стало. Вот уже три года, как их нет. Иногда я чувствую приближение вестников, но что-то мешает мне увидеть их, а может быть, они боятся меня. Мне кажется, надо сделать какое-то усилие, может быть небольшое, и вестники снова будут со мной, но с этим усилием связана ложь, надо немного солгать, и появятся вестники. Но это отвратительно: лгать перед собой и перед вестниками.

Раньше я думал: может, вдохновение обманывает меня. Ведь я философ, надо писать, когда спокоен и нет желаний. Теперь, когда нет желаний, нет вдохновения и вестники покинули меня, я вижу, что писать и думать не о чем. Но, может быть, я не прав, может быть, сегодня день такой – я чувствую близость вестников, но не могу их видеть.

Я.С. Друскин»[670]670
  Друскин Я. <Письмо Д. Хармсу> // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 404. Год написания этого письма был, без сомнения, наихудшим для Хармса, которого также покинуло всякое поэтическое вдохновение (см. примеч. 264 к наст. главе).


[Закрыть].

Хармс немедленно отвечает на это письмо 22 августа 1937 года текстом «О том, как меня посетили вестники», который в какой-то степени представляет собой сумму элементов поэтики писателя. Вот полный текст:

«В часах что-то стукнуло, и ко мне пришли вестники. Я не сразу понял, что ко мне пришли вестники. Сначала я подумал, что попортились часы. Но тут я увидел, что часы продолжают идти и, по всей вероятности, правильно показывают время. Тогда я решил, что в комнате сквозняк. И вдруг я удивился: что же это за явление, которому неправильный ход часов и сквозняк в комнате одинаково могут служить причиной? Раздумывая об этом, я сидел на стуле около дивана и смотрел на часы. Минутная стрелка стояла на девяти, а часовая около четырех, следовательно, было без четверти четыре. Под часами висел отрывной календарь, и листики календаря колыхались, как будто в комнате дул сильный ветер. Сердце мое стучало, и я боялся потерять сознание.

– Надо выпить воды, – сказал я. Рядом со мной, на столике стоял кувшин с водой. Я протянул руку и взял кувшин.

– Вода может помочь, – сказал я и стал смотреть на воду.

Тут я понял, что ко мне пришли вестники, но я не могу отличить их от воды. Я боялся пить эту воду, потому что по ошибке мог выпить вестника. Что это значит? Это ничего не значит. Выпить можно только жидкость. А вестники разве жидкость? Значит, я могу выпить воду, тут нечего бояться. Но я не мог найти воды. Я ходил по комнате и искал ее. Я попробовал сунуть в рот ремешок, но это была не вода. Я сунул в рот календарь – это тоже не вода. Я плюнул на воду и стал искать вестников. Но как их найти? На что они похожи? Я помнил, что не мог отличить их от воды, значит, они похожи на воду. Но на что похожа вода? Я стоял и думал.

Не знаю сколько времени стоял я и думал, но вдруг я вздрогнул.

– Вот вода! – сказал я себе. Но это была не вода, это просто зачесалось у меня ухо.

Я стал шарить под шкапом и под кроватью, думая хотя бы там найти воду или вестника. Но под шкапом я нашел среди пыли только мячик, прогрызенный собакой, а под кроватью какие-то стеклянные осколки.

Под стулом я нашел недоеденную котлету. Я съел ее, и мне стало легче. Ветер уже почти не дул, а часы спокойно тикали, показывая правильное время: без четверти четыре.

– Ну, значит, вестники уже ушли, – сказал я себе и начал переодеваться, чтобы идти в гости.

Даниил Хармс 22 августа 1937 года»[671]671
  Хармс Д. О том, как меня посетили вестники // Континент. 1980. № 24. С. 285—286 (публ. И. Левина). Воспроизведено с неточностями: Полет в небеса. В нашей статье «Чинари: Несколько слов о забытом философском направлении» мы приводим текст без исправлений, по рукописи, что дает представление о пунктуации и орфографии, свойственных писателю, тем более что о черновике нет и речи (см.: ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 284).


[Закрыть].

Тема вестников вступает в связь с проблематикой времени, символизируемого здесь часами, в которых возникает шум. Писатель догадывается, что шум происходит из-за сквозняка, появляющегося перед приходом вестников. Этот сценарий немного напоминает, хотя и в весьма прозаической форме, сошествие Святого Духа на апостолов. Действительно, только они собрались, как «внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились»[672]672
  Деяния Апостолов. 2, 2.


[Закрыть]. Итак, происходит необъяснимое явление, которое напоминает порыв ветра; и у Хармса «листики календаря колыхались, как будто в комнате дул сильный ветер». Но это нечто более существенное, чем ветер: если бы речь шла о простом порыве ветра, то этого было недостаточно для того, чтобы бояться «потерять сознание». В конце текста Хармса, когда все приходит в порядок, ветер постепенно стихает, и это связывается с «вестниками» («Ну, значит, вестники уже ушли»). Если придерживаться мысли, что они являются метафорой поэтического вдохновения, то сходство с этим отрывком из «Деяний Апостолов» еще более поразительное, поскольку впоследствии Дух в форме языков «как бы огненных» ложится «по одному на каждом из них», после чего «<...> исполнились все Духа Святого, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещавать»[673]673
  Там же. 2, 3—4.


[Закрыть]. Это сопоставление, возможно, несколько натянутое, но все-таки примечательно, что в сочинении Хармса, как и в эпизоде Пятидесятницы, «соседний мир» (прекрасное определение Духа) вторгается под видом порыва ветра в закрытое пространство. В Библии, как следствие этого вторжения, появляется язык, понятный всем, поскольку он очищенный, первосущностный. В тексте Хармса, хотя и в чисто пародийной форме, мы также имеем дело с процессом вдохновения, призванного открыть чистый поэтический язык.

Вот почему мы можем вернуться к теме воды в связи с нашим анализом текучести, сделанным в 1-й главе. «Вода может помочь», – говорит себе повествователь, пытаясь определить природу вестников. Однако он убеждается в том, что они есть то же (или почти то же), что и сама вода, поскольку он опасается проглотить одного из них во время питья. Далее из текста становится очевидно, что вода, которую он ищет в своей комнате под шкафом, уже не та, что находится в кувшине. Герой ищет то, чего не знает («Но на что похожа вода?»), но что должно быть им обнаружено. Так и поэт ищет и ждет слова. Сначала ему кажется, что он находит воду в ремешке (гротеск), затем в календаре (символическое напоминание о времени) и наконец – в почесывании за ухом, являющимся тем органом, который мог бы позволить услышать это слово, разумеется при условии, что оно существует. Мяч, «прогрызенный собакой», «стеклянные осколки» и в довершение всего «недоеденная котлета»: столь тривиальные подробности приводят поэта к повседневности, где господствует мерзость, завладевшая его прозой 1930 годов. Текучесть потерпела поражение, побежденная бытом, и как следствие – творческая прострация. Вестники были здесь, но не остановились.

Как мы уже имели возможность убедиться, вода связана с временем и пространством. Ее очарование, воздействующее на Хню, так же как и на Сиддхартху[674]674
  См. примеч. 277 к главе 1.


[Закрыть], – следствие того, что она может быть всюду одновременно. Следовательно, она знает одновременность всего или, по мнению Друскина, начало всех событий сразу, не зная об их конце: итак, она есть подобие вечности. В сочинении «О том, как меня посетили вестники» мы наблюдаем абсолютно схожую ситуацию. Вначале слышится шум в стенных часах – приход вестников связан с нарушением времени или, скорее, с чувством нарушения времени, так как часы показывают на самом деле точное время: без четверти четыре. А в конце текста, когда ветер утихает, герой отмечает, как спокойно тикают часы, которые показывают все то же точное время: без четверти четыре. Следовательно, все действия героя, описанные в этом тексте, происходят в необычных пространственно-временных условиях. Время сокращено до крайности и приведено к нулевой точке (так же как и у Малевича), и, таким образом, над ним одержана победа: субъект познал вечность, вечность цисфинитную, как бы ужасна и пародийна она ни была.

В небольшом трактате «Движение» Друскин ясно высказывает ту же идею, написав, что «вечность понятнее времени, потому что есть сейчас»[675]675
  Вот как звучит целиком пассаж, заканчивающийся этой фразой: «Может быть, неправильно разделять время и движение, но надо искать виды времени и случаи. Если же разделять, то надо идти от того, что противоположно времени и движению. Если вещи разделять на то и не то, то к тому отойдет все прочное и твердое, а к не тому – несуществующее. Несомненно, что вечность, т. е. мгновение иль сейчас, отойдет к тому, а также неподвижность, а время и движение – к другому. Этим объясняется, что различие между вечностью и неподвижностью ясно, хотя это одна вещь, а между временем и движением трудно найти. Также вечность понятнее времени, потому что есть сейчас» (Друскин Я. Движение). Здесь мы имеем две антиномические пары: «вечность/неподвижность», с одной стороны, и «время/движение» – с другой, которые, как он говорит, надо наблюдать в мгновении, а не во времени. Таким образом достигается «движение как бы неподвижное» и следовательно «время как бы непроходящее».


[Закрыть]. Далее в этом сочинении, как и в произведении «Вестники и их разговоры», философ возвращается к сравнению с деревьями и решительным образом связывает понятие вечности с понятием неподвижности, а следовательно, и с «отсутствием порядка и последовательности», еще раз настаивая на случайности расположения предметов в пространстве: «Вечность – это то, что однажды или сейчас. Но другого того, что не сейчас, – нет. Следовательно, есть один предмет. Также и неподвижность. Лучше всего объяснить это на примере деревьев. Они неподвижны, потому что расположены случайно, и нет никакой возможности осмотреть их одно за другим по порядку. Следовательно, неподвижность и вечность, т. е. отсутствие порядка и последовательности, – один предмет, и нет других предметов»[676]676
  Там же.


[Закрыть].

Идея о том, что вечность существует в нулевом времени, находящемся между концом события и началом нового, встречается и в других текстах Друскина и, в частности, в двух маленьких трактатах, адресованных Липавскому: «Признаки вечности»[677]677
  Друскин Я. Признаки вечности (1934). Этот текст, как и следующий, является прекрасным примером философского диалога, поскольку он прямо адресован одному из чинарей, в данном случае к Л.С., то есть Леониду Савельевичу Липавскому, который и сам рассматривал проблемы, поднятые Друскиным, во многих своих очерках (приведены в примеч. 68).


[Закрыть] и «О желании»[678]678
  Друскин Я. О желании «1934—1938». См. примеч. 97 к наст. главе. В уже упомянутом письме Друскина Хармсу философ говорит о желании в связи с вдохновением (то есть с вестниками): «Раньше я думал: может, вдохновение обманывает меня. Ведь я философ, надо писать, когда спокоен и нет желаний. Теперь, когда нет желаний, нет вдохновения и вестники покинули меня, я вижу, что писать и думать не о чем» (Друскин Я. <Письмо Д. Хармсу> // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 404).


[Закрыть]. В первом из них философ вспоминает день, когда, вследствие его желания остановиться и закурить, у него изменилось ощущение времени. Оно стало «промежутком». Только в этом промежутке, ограниченном следующей сигаретой (началом события), время остановилось, и это явилось для философа «признаком вечности»: «В три часа дня я получил папиросу. Зажигая ее, я ожидал какого-то изменения, но ничего не произошло. Мне не хотелось курить. До вечера я не курил. Время стояло неподвижно.

Недалеко от себя я нашел соседние миры. Когда я хотел курить и не курил, я наблюдал время. Я наблюдал время в соседнем мире. Некоторый промежуток, когда он ограничен и нарушены связи и соединения с предыдущим и следующим, есть соседний мир.

Если и время не проходит, то что же сказать о вечности? Она есть всегда, но я не знаю всех ее признаков. Я замечаю некоторые. Вдыхание дыма было признаком вечности»[679]679
  Друскин Я. Признаки вечности.


[Закрыть].

Опять возникает мысль о том, что вечность заключена в настоящем («сейчас»). А значит, чтобы понять мир, надо представлять не преемственность в последовательности событий, но смену «сейчас», каждое из которых вечно. В тексте «О желании», страдая от неосуществленного желания провести вечер у Липавского, философ исследует механизм скуки, которую ему удается преодолеть, «думая отдельно» о каждом промежутке времени: «При желании может быть так: вещь была раньше, но сейчас ее нет, желание ее связано с ощущением непоправимости или окончательности. Но, может, ее совсем не было, желание такой вещи ты назвал тоской по абсолюту. Если же через некоторое время я получу эту вещь, ожидание ее все равно связано с неприятным ощущением и скукой. Я думал, что буду сегодня скучать. Это была скука от невозможности обладать какой-либо вещью. Я представлял себе длинный вечер, промежуток времени. Я был прав, считая, что обладание этой вещью завтра не может быть для меня утешением. Я не верил в существование завтра. Но затем я нашел, что вечер, которого еще нет, не ближе ко мне, чем следующий день. Я стал исследовать ощущение скуки. У меня была боязнь скуки от ожидания. Я исследовал определенный вид скуки. Скучал ли я, отложив свою поездку к тебе? Я заметил, что сейчас мне не скучно, я о чем-то думал. Затем я предполагал лечь спать часов до восьми вечера. О каждом деле, которое я предполагал исполнить в этот день, я думал отдельно, не связывая одного с другим. Отдельные промежутки не были соединены, и нигде не было места скуке. Мне казалось, что я буду скучать. Я боялся ожидания завтрашнего дня, боялся времени. Но в отдельном промежутке его не было. Я соединял рассуждением отдельные промежутки, тогда появлялось представление времени и вместе с этим скука. Соединял же я отдельные промежутки потому, что мне не удалось выполнить мое желание. Таким образом, неудовлетворенное желание вызывало соединение промежутков, а соединение промежутков – представление времени. Тогда, может быть, лучше подавлять желания»[680]680
  Друскин Я. О желании.


[Закрыть].

Как мы можем констатировать, философ воспринимает вечность как касательную нуля, представленную промежутком, разделенным двумя событиями. Приводя пространственно-временно́е восприятие к некому «здесь и сейчас», он устраняет идею о будущем, заложенную уже в самой семантике слова «ожидание»: очевидно, что эта попытка отвечает желанию понять реальность во всем ее объеме. Маленькая фраза «Я не верил в существование завтра» с этой точки зрения очень значительна: в самом деле, речь идет о самом существовании мира, и это приводит нас к обсуждению проблемы, занимающей немалое место в творчестве Хармса.

«Это и то»: формула существования

Текст Друскина «Вестники и их разговоры» заканчивается такими словами: «Вестники знают язык камней. Они достигли равновесия с небольшой погрешностью. Они говорят об этом и том»[681]681
  Друскин Я. Вестники и их разговоры.


[Закрыть].

Эта фраза написана на языке, по меньшей мере загадочном: понятия «некоторое равновесие с небольшой погрешностью» и в особенности «это и то» заслуживают отдельного обсуждения ввиду их исключительной важности в сочинениях двух интересующих нас писателей.

«Это и то» возникают на протяжении всего творчества Друскина, и, в соответствии с периодами его жизни, появляются различные варианты их значений[682]682
  Друскин признает это сам в тексте «Это и то», где он пытается определить различные пути исследования, начиная с этих двух понятий.. В своем дневнике он пишет по поводу «Исследования об этом и том», которые лежат в основе нескольких глав «Разговоров вестников»: «Первоначально это трактат о невозможности рассуждения. Затем о возможности рассуждения через перечисление способов невозможности рассуждения. Наконец построение видимости как явления сущности <...>. Исследование о высказывании этого и того. Высказывание одного возвращается к высказыванию этого или этого и того. Это уже метод: как делить, как называть и как продолжать разделение. Но в «Исследованиях об этом и том» имеется и о названиях, и о погрешности, и о времени, и о мгновении, и о последовательности» (Друскин Я. <Дневник>). Кроме того, все в том же дневнике философа мы находим два несколько отличающихся друг от друга определения «то», одно – положительное, другое – отрицательное, но оба связаны с психологическим состоянием, которое варьирует в зависимости от ощущения присутствия Бога: «1) то – общее имя для игнавии, нулевого состояния, для ничто, для состояния точки, затерявшейся в пустом пространстве, для оно (отрицательное состояние).
  2) то – другое абсолютное положительное состояние, как противополагаемое этому, как то за тем <...>. Тогда за тем – Бог» (Друскин Я. <Дневник>). Цитируется в нашей статье: «Чинари: несколько слов о забытом философском направлении». Термин «игнавия» обозначает в словаре Друскина состояние депрессии и творческой прострации:
  «Игнавия <...> – это невозможность и быть при деле и не быть при деле (25 мая 1967). Материальная игнавия или по содержанию – абсолютное состояние и причина того, что я не пишу. Формальная игнавия – уныние от того, что я не пишу, вернее от того, что я не могу освободиться от материальной игнавии. Дело не в том, чтобы писать исследования, игнавия мешает видеть, и от этого я не могу ни писать, ни видеть (24 декабря 1945).
  Игнавия, уныние, оставленность Богом, безнадежность – все это одно: я хочу возопить громким голосом и не могу» (27 ноября 1965) (там же). Именно под этим названием А. Александров опубликовал одну из своих первых статей о Хармсе (см.: Александров А. Игнавия // Svëtova literatura. 1968. № 6. С. 157—165; на чешск. яз.).


[Закрыть]. Здесь кроется причина, по которой мы, в рамках этой работы, можем набросать лишь отдельные элементы, которые позволят объяснить возникновение этих понятий в текстах Хармса[683]683
  Отметим, что трудность усугубляется еще и тем, что мы прочитали только часть произведений Друскина, и это принуждает нас в некоторых случаях обобщать. Мысль философа находится постоянно в движении, и нет ни одного утверждения, которое не подверглось бы переосмыслению в последующем тексте, вот почему нам представляется важным настоять на том факте, что мы в дальнейшем сможем набросать лишь первые штрихи исследования, большую часть которого еще предстоит сделать.


[Закрыть]. Мы можем подойти к теме «это и то» как к продолжению рассуждения о точках. Действительно, основная идея та же: мир есть сумма частей (точек), каждая из которых «эта» по отношению к другой, являющейся «той» в некоторый момент их встречи. Эти части не связаны, но расположены друг против друга, и между ними мы находим тот же промежуток, о котором мы говорили в связи со временем и который философ называет в «Признаках вечности» «небольшой погрешностью» – термин, к которому мы еще вернемся: «Я вижу два места: это и то. Признаки одного места мне известны. Некоторое усилие связано с ним. Признаки другого известны мне меньше. Я искал места, где был я. Это и то – места, где был я. Между этим и тем также мое место. Может быть, это последнее место, но там ничего нет. В этом есть небольшая погрешность. Это и то не соединены. Они стоят разделенные: это как это и как то»[684]684
  Друскин Я. Признаки вечности.


[Закрыть].

В этом взгляде, который, разумеется, напоминает взгляды структуралистов, каждая часть (или точка) образует полную систему, входящую в контакт с другими системами, образуя, таким образом, новую систему, и т. д. ...Более того, в концепции Друскина всякая система существует лишь во взаимодействии с другой. Иными словами, что не связано со мной – не существует:

«Всякое собрание точек будет системой. Может быть, это некоторые точки, даже одна или их много, и множество их определяется числом. Нет беспорядочного собрания, т. к. всякое собрание определяется или порядком или близостью. Старой системой я называю ту, которая не имеет ко мне отношения, новой – имеющую. Всякое существование есть некоторая система, но также существованием я называю это или то, что еще не стало системой. Это или то есть начало – то, что имеет ко мне отношение сейчас, когда я обратил на него внимание. Это новая система, в ней не больше одной точки. Всякая предельная точка принадлежит к новой системе. <...> Различие старой и новой системы – небольшая погрешность. Существует только одна система – новая, она содержит всего одну точку»[685]685
  Друскин Я. Классификация точек.


[Закрыть].

Итак, мы снова имеем дело с мыслью, которая, на первый взгляд, могла бы показаться парадоксом: все, что уже произошло, и все, что еще не произошло, есть небытие. Как и в рассуждении о времени, Друскин обращает свой интерес к «началу» события, к «сейчас». «Сейчас имеет начало, конец его утерян», – писал он в своем дневнике.[686]686
  Приводим цитату полностью: «Сейчас имеет начало, конец его утерян. То, что в «Вестниках» я назвал поворотом, и есть возвращение к началу, к сейчас» (8 ноября 1975 г. Архив Л. Друскиной). Понятие «поворот» занимает большое место в рассуждениях Друскина и напоминает во многих отношениях идею вечного возвращения (см., кроме прочего: Классификация точек; см. также примеч. 110). Этот термин также перешел от него к Хармсу (см. примеч. 192 по этому поводу). И, безусловно, не случайно, что это слово занимает такое важное место в стихотворении Хармса «Вода и Хню», анализированном нами в 1-й главе.


[Закрыть] Именно встреча этих начал становится самим условием существования. Это означает, что мы вновь касаемся отношения к реальному. Пытаясь все свести к некоторой космической одновременности, Друскин склоняется к более реальному видению мира и существования. Эта последняя идея получит в творчестве Хармса интереснейшее развитие как в его прозаических, так и поэтических текстах.

Несколько лет назад мы опубликовали текст «О времени, о пространстве, о существовании»[687]687
  Хармс Д. «(О времени, о пространстве, о существовании)» (1930-е годы) // Cahiers du monde russe et soviétique. Vol. 26/3—4. 1985. P. 304—307 (публ. Ж.-Ф. Жаккара). Мы отчасти возвращаемся на следующих страницах к анализу этого текста, сделанному в нашей статье «De la réalité au texte: l'absurde chez Daniil Harms», опубликованной в том же номере этого журнала (р. 269—303). Этот анализ, однако, недооценивает роль нуля, обнаруживая в нем лишь фактор тяготения мира к пустоте. Получив возможность вновь обратиться к рукописи, мы цитируем, учитывая исправления, которые смогли в него привнести (см.: ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 379). Пункты с 1-го по 60-й этого текста написаны в тетради и предваряются зачеркнутым названием «О существовании». Они переписаны с черновика на четырех больших листах, носящего название, которое мы приводим здесь в квадратных скобках. Во второй тетради находится текст, состоящий из трех частей: «1. О существовании, 2. О ипостаси, 3. О кресте». Первая воспроизводит одиннадцать начальных пунктов первой тетради с некоторыми незначительными модификациями. Мы приводим все эти сведения, так на протяжении нашего анализа мы переходим от одной части к другой. Отметим еще, что этот текст не датирован, но мы можем отнести его к первой половине 1930-х годов, основываясь на его содержании, с одной стороны, и на почерке – с другой. В данных примечаниях мы ссылаемся на пункты, а не на страницы.


[Закрыть], который явился непосредственным откликом на сочинение Друскина и который можно рассматривать в какой-то мере краеугольным в мысли Хармса. В этих строчках писатель отталкивается от следующей идеи: чтобы существовать, мир должен восприниматься не как единая и однородная масса, но как единство различных частей, одна из которых всегда будет эта, а другая та:

«1. Мир, которого нет, не может быть назван существующим, потому что его нет.

2. Мир, состоящий из чего-то единого, однородного и непрерывного, не может быть назван существующим, потому что в таком мире нет частей, а раз нет частей, то нет и целого.

3. Существующий мир должен быть неоднородным и иметь части.

4. Всякие две части различны, потому что всегда одна часть будет эта, а другая – та»[688]688
  Там же. Пункты 1—4.


[Закрыть].

Идея существования с помощью разделения – фундаментальная у Хармса, выдвинувшего впоследствии тезис, следуя которому всякая вещь существует только в той степени, в какой можно сказать, что она не существует. Именно эта возможность отрицания связывает «это» с «тем». Такую связь писатель называет «препятствием»:

«5. Если существует только это, то не может существовать то, потому что, как мы сказали, существует только это. Но такое это существовать не может, потому что если это существует, то оно должно быть неоднородным и иметь части. А если оно имеет части, то, значит, состоит из этого и того.

6. Если существует это и то, то, значит, существует не то и не это, потому что если бы не то и не это не существовало, то это и то было бы едино, однородно и непрерывно, а следовательно, не существовало бы тоже.

7. Назовем первую часть это, вторую часть – то, а переход от одной к другой назовем не то и не это.

8. Назовем не то и не это «препятствием».

9. Итак: основу существования составляют три элемента: это, препятствие и то»[689]689
  Там же. Пункты 5—9.


[Закрыть].

Понятие «препятствие» почти в точности совпадает с понятием «промежуток» у Друскина. Речь сводится в действительности к «черте раздела», как называет ее Хармс в другом варианте[690]690
  Во второй тетради (см. примеч. 107) Хармс дает черту раздела как синоним препятствия. Эти понятия близки к понятиям границы и предельной точки, встречающимся, кроме прочих, у Друскина в «Классификации точек», где они присоединяются к понятию поворота, определяемому как «возвращение к сейчас» (см. примеч. 106): «Предельные точки? не лежат в ряду, здесь нет направления, это место поворотов». Понятие-«граница» встречается еще в стихотворении «Полет души», цитируемом немного дальше в тексте.


[Закрыть], между «этим» и «тем», то есть к нулю, к тому самому нулю, который служит препятствием между отрицательным и положительным рядами чисел[691]691
  Если бы не существовал нуль, было бы невозможно иметь два ряда чисел, один – отрицательный, другой – положительный. И значит, именно он заставляет их существовать. Но отметим еще, что на этой бесконечной линии чисел только он один освобожден от симметрии +/-. Следовательно, он представляет собой небольшую погрешность – основная мысль, которую мы дальше подвергнем анализу, и он покажет, что одно маленькое несовершенство позволяет частям мира выйти из небытия.


[Закрыть]. Таким образом, можно выразить «формулу существования», пользуясь терминологией Друскина[692]692
  «Формула существования»: формула, взятая из текста с многозначительным названием «Трактат формула бытия», являющегося исключительно важным произведением философа. У него также есть и трактат «Формула несуществования» (1942) (Архив Л. Друскиной).


[Закрыть], тем, что, на первый взгляд, опять-таки выглядит парадоксом, а именно: каждая вещь существует только вследствие возможности самоотрицания. Так же как -1 + 1 = 0, существование зиждется на том, что кажется пустым. Отметим, что достаточно отсутствия одного из этих трех элементов, чтобы эта «Троица существования»[693]693
  «Итак: деля единицу пустоты на две части, мы получаем троицу существования» (Хармс Д. <О времени, о пространстве, о существовании>. Пункт 11).


[Закрыть], как в дальнейшем назовет ее Хармс, рухнула:

«20. Три, самих по себе несуществующих основных элемента существования, все три вместе образуют некоторое существование.

21. Если бы исчез один из трех основных элементов существования, то исчезло бы и все целое. Так: если бы исчезло "препятствие", то это и то стало бы единым и непрерывным и перестало бы существовать»[694]694
  Там же. Пункты 20—21.


[Закрыть].

В этом отношении концепция времени у Хармса очень близка к умозаключению Друскина. Если же это рассуждение применить к временной категории, то окажется, что именно настоящее время играет роль препятствия между прошедшим, которое больше не существует, и будущим, которое еще не существует: «Рассматривая порознь эти три элемента, мы видим, что прошедшего нет, потому что оно уже прошло, а будущего нет, потому что оно еще не наступило. Значит, остается только настоящее <...>»[695]695
  Там же. Пункт 30.


[Закрыть].

Но тогда что же такое настоящее? – спрашивает себя писатель. Когда воплощается слово, то буквы, уже произнесенные, относятся к прошедшему, а те, которые еще предстоит произнести, – к будущему. То же и со звуками, имеющими определенную продолжительность. Итак, настоящее не существует; есть только точка перехода, препятствие между прошедшим и будущим»[696]696
  Там же. Пункты 31—38.


[Закрыть].

То же рассуждение можно построить относительно пространства, в котором переход одного «там» к другому «там» сталкивается с препятствием «тут»: «При переходе от одного там к другому там надо преодолеть препятствие тут, потому что если бы не было препятствия тут, то одно там и другое там были бы едины»[697]697
  Там же. Пункт 43.


[Закрыть].

В силу этих выводов и утверждения, что «<...> как только пространство и время приходят в некоторое взаимоотношение, они становятся препятствием друг другу и начинают существовать»[698]698
  Там же. Пункт 25. Потом, начиная существовать, время и пространство становятся частью друг друга (пункт 26), и это взаимоотношение в конечном итоге выступает как само условие их существования: «Время, испытывая препятствие пространства, раскалывается на части, образуя троицу существования» (там же. Пункт 27).


[Закрыть]. Хармс приходит к мысли, что «"настоящее" времени – это пространство»[699]699
  Там же. Пункт 36.


[Закрыть] и такой же мере «тут пространства – это время»[700]700
  Там же. Пункт 45.


[Закрыть]. Близость с тезисами Друскина становится очевидной. Мы действительно приходим к тому же «здесь – сейчас», что и философ к неподвижному и направленному к нулю «здесь – сейчас».

Таким образом, «Препятствие является тем творцом, который из "ничего" создает "нечто"»[701]701
  Там же. Пункт 13.


[Закрыть]. Итак, если препятствие и в самом деле эквивалентно нулю, оно также является источником той энергии, которая создает жизнь. Оно – на пересечении времени и пространства и тем самым дает им жизнь, так же как и всей вселенной:

«48. То "нечто", что не является ни временем, ни пространством, есть "препятствие", образующее существование Вселенной.

49. Это "нечто" образует препятствие между временем и пространством.

50. Поэтому это "нечто" лежит в точке пересечения времени и пространства.

51. Следовательно, это "нечто" находится во времени в точке "настоящее", а в пространстве в точке "тут".

52. Это нечто, находясь в точке пересечения пространства и времени, образует некоторое "препятствие", отрывая "тут" от "настоящего".

53. Это нечто, образуя препятствие и отрывая "тут" от "настоящего", создает некоторое существование, которое мы называем материей или энергией»[702]702
  Там же. Пункты 48—53.


[Закрыть].

Это «нечто» в действительности точка пересечения, представляющая время и место, в которых находится субъект. В конце своего рассуждения Хармс приходит к проблеме «я» в этой диалектике. Если три элемента вселенной есть время, пространство и материя (или энергия), которые, пересекаясь, создают «узел» и заставляют существовать эту вселенную, тогда, «Говоря о себе: "я есмь", я помещаю себя в Узел Вселенной»[703]703
  Там же. Пункт 60. Здесь идет речь с последнем пункте первой тетради.


[Закрыть]. Итак, можно предположить, что нуль не есть небытие или ничто, но единственная вещь, существующая реально. В дальнейшем мы увидим, что все это окажется не так просто.

Изучая последующие тексты «О ипостаси» и «О кресте»[704]704
  Хармс Д. О ипостаси (см. примеч. 107).


[Закрыть], можно оценить метафизический уровень мысли Хармса. Исходя из графического изображения небытия (то есть из того, что не разделено на части) с помощью прямой линии он представляет препятствие перпендикуляром, разрезающим эту прямую. Он изображает крест, который становится символом существования:

«17. Существует нечто единое, однородное и непрерывное, что, однако, как было сказано в п. № 2, не может быть названо существующим. Изобразим это графически прямой линией.

рис. 1

18. Чтобы это нечто стало существующим, оно должно иметь части (п. № 3).

19. Части, как сказано в п. № 9, создаются через препятствие. Изобразим графически препятствие в этом едином существовании.

рис. 2

20. Таким образом, мы графически изобразили, как препятствие пп создает части "это" и "то".

21. Превращая это графическое изображение в символическую фигуру, мы получаем крест.

рис. 3

22. Повторяю: крест есть символический знак закона существования и жизни»[705]705
  Хармс Д. О кресте. Пункты 17—22. В следующем пункте Хармс обращается к кресту древних египтян:
  «Древние египтяне изображали крест так:
  
  рис. 4
  и называли его "ключом жизни" <...>» (там же. Пункт 23). Разумеется, эта система изображения ключа жизни понравилась поэту, поскольку здесь присутствует не только пересечение двух прямых в точке нуль (начало Друскина), но еще и развитие в положении касательной к символу нуля: кругу.


[Закрыть].

Точка пересечения двух прямых, хотя и является эквивалентом нуля, как любая точка, есть, таким образом, носитель всей вселенной. Крест сам является символом прихода на землю Бога – идея, заключенная в единственном разделе, составляющем «О ипостаси» («Бог един, но в трех лицах»)[706]706
  Хармс Д. О ипостаси. Пункт 12.


[Закрыть], в котором Христос выступает как препятствие (земное-здесь, сейчас) между Богом и Духом. Устанавливая в двух последних пунктах «О кресте» серию Рай («это») – Мир («то») – Рай («это»)[707]707
  Над изображением египетского креста имеется надпись «рай – мир – рай», и эта вторая тетрадь завершается двумя следующими пунктами: «24. Вот еще одна схема того же основного закона.
  Рай – Мир – Рай. 25. Рай – "это", Мир – "препятствие". "Рай" – "то"» (там же).


[Закрыть], Хармс приходит к той же самой идее, что и Друскин, следуя которой жизнь есть только «мгновение», вступая в отношения с вечностью, направлено к нулю[708]708
  Идея о том, что жизнь всего лишь мгновение, часто повторяется у философа и, вероятно, была, в основном, одной из тех тем, которой отдавали предпочтение чинари. Если, как говорит Введенский, «день – это большое мгновение» (Липавский Л. Разговоры), то ничто не мешает рассматривать жизнь как еще большее мгновение, принимая во внимание тот факт, что в этой системе мыслей «больше» или «меньше» не имеют количественного значения, что мы уже наблюдали относительно чисел.


[Закрыть].

Если попытаться поставить точку под тем, что только что сказано, мы приходим к двум рядам, появляющимся перед тем, как мир еще не существует, или после того, как он уже существовал: «это», «прошлое», «там», «время», «Бог», «Рай» – с одной стороны, и соответственно «то», «будущее», «там», «пространство», «Дух», «Рай» – с другой. Между этими двумя рядами мы имеем: «препятствие», «настоящее», «здесь», «материя» (или «энергия»), «Христос», «Мир». Итак, мы видим, что все эти рассуждения стремятся привести жизнь с ее космическим началом, к той точке, которая доступна человеку. Действительно, третий ряд – ряд человека, который отныне становится нулевой точкой всех пересечений, а следовательно, «Узлом Вселенной»; повторим, что эта проблематика очень близка к идеям супрематизма.

К некоторым сочинениям Хармса следует приступать именно в свете этих размышлений. Таково стихотворение «Не́теперь» (1930), которое как раз вписывается в контекст этого философского диалога чинарей и которое, вероятно, должно было несколько удивить миллионы читателей «Огонька» весной 1988 г.[709]709
  Хармс Д. Не́теперь // Огонек. 1988. № 17. С. 16. Это стихотворение было опубликовано впервые: Собр. произв. Т. 2. С. 46—47 (с репродукцией рукописи). Воспроизведено в нашей статье «Чинари: несколько слов о забытом философском направлении».


[Закрыть]:

 
Это есть Это.
То есть То.
Это не То.
Это не есть не Это.
Остальное либо это, либо не это.
Все либо то, либо не то.
Что не то и не это, то не это и не то.
Что то и это, то и себе Само.
Что себе Само, то может быть то, да не это, либо это, да не то.
Это ушло в то, а то ушло в это. Мы говорим: Бог дунул.
Это ушло в это, а то ушло в то, и нам неоткуда выйти и некуда прийти.
Это ушло в это. Мы спросили: где? Нам пропели: Тут.
Это вышло из Тут. Что это? Это То.
Это есть то.
То есть это.
Тут есть это и то.
Тут ушло в это, это ушло в то, а то ушло в тут.
Мы смотрели, но не видели.
А там стояли это и то.
 
 
Там не тут.
Там то.
Тут это.
Но теперь там и это и то.
Но теперь и тут это и то.
Мы тоскуем и думаем и томимся.
Где же теперь?
Теперь тут, а теперь там, а теперь тут, а теперь тут и там.
 
 
Это быть то.
Тут быть там.
Это, то, тут, там, быть, Я, Мы, Бог.
 

29 мая 1930 года[710]710
  Мы цитируем по варианту из Собр. произв. Т. 2. С. 46—47. Интересно отметить, что хронологически это стихотворение располагается в том же периоде, что и рассмотренные нами в предыдущей главе «Звонитьлететь» и «Третья цисфинитная логика», которые, как это очевидно, чрезвычайно близки к ней тематически. По поводу этого стихотворения Друскин написал в 1970-е годы: «"Это" и „то“ – термины, введенные мною в 1928 г. и обозначающие члены конъюнкций и дисъюнкций, применяемых при построении философских систем.
  Знал ли Хармс философское определение этих терминов, когда писал эту вещь 29 мая 1930, или узнал их позже, я не помню. Если не знал, то тем более интересно такое неожиданное совпадение не только развития мыслей, но даже возникновение одинаковой терминологии у Хармса и его ближайших друзей» (Друскин Я. <Примечания к произведениям Д. Хармса> // ОР РНБ. Ф. 1232. Ед. хр. 16).


[Закрыть].

Это стихотворение содержит абсолютно все то, что мы только что изучали на предыдущих страницах. Первые строки вводят «это» и «то» как отдельные и независимые сущности; «это» есть «это», «то» есть «то», и «это» не есть «то». Говоря дальше, что «Это не есть не Это», поэт подчеркивает возможность отрицания (и далее самоотрицания) всего, так как «не это» есть сущность, отдельная от всех. Во второй строфе встречаются «это» и «то». Два стиха «Это есть то. / То есть это» воспроизводят момент препятствия, точку пересечения, дающую жизнь. Вот почему говорится «Бог дунул». Эта точка «тут» («Тут есть это и то»), которая может существовать только при встрече с «там». Встреча происходит в месте остановки времени – «теперь», которое находится всюду сразу:

 
Теперь тут, а теперь там, а теперь тут, а теперь тут и там.
 

Последние стихи возникают в этом контексте как вариант формулы «все есть во всем», все есть в этой нулевой точке, неподвижной, которая находится одновременно тут и там, вечно в настоящем. Точка – нулевая, потому что настоящего не существует, отсюда и название «Не́теперь», которое не мог бы передать ни один перевод. Последний стих по расположению слов, освобожденных от всяких грамматических отношений, даже по форме напоминает это существование в разделенности, когда «это» и «то» приходят в жизнь, встречаясь в «я», отныне по образу и подобию «Бога», являющегося последним словом стихотворения, точкой всех пересечений, а следовательно, живой.