Текст книги "Людовик XI. Ремесло короля"

Автор книги: Жак Эрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

«Реконкиста» заняла некоторое время и была успешна наполовину. JIa-Тремуйль отправил в Дижон три роты солдат. С помощью горожан, призванных защищаться от мужичья, в каждом приходе были учреждены комитеты по надзору; им удалось подавить бунт и провести безжалостные репрессии. Пятерых «смутьянов» казнили. Однако король был не в силах развить наступление. Максимилиан быстро набрал крупные части из немцев и швейцарцев. Оба соперника хотели выиграть время и 11 июля 1478 года подписали перемирие на один год. Едва истек этот срок, как Людовик XI снова пошел войной на Франш-Конте. Он отобрал управление Бургундией и командование главными войсками у Ла-Тремуйля («который, как человек чрезвычайно тучный и жирный, был весьма доволен тем, что мог отправиться домой, где ему неплохо жилось») и передал их Карлу Ангулемскому. Тот поначалу лишь вел переговоры со швейцарцами, чтобы они отвели войска, помогавшие повстанцам, и это обошлось королевской казне очень дорого: двадцать тысяч франков за год четырем объединившимся городам – Берну, Люцерну, Цюриху и Фрибургу, плюс еще двадцать тысяч франков разным «частным лицам». В начале мая 1479 года его армия все же отбила несколько городов, примкнувших к принцу Оранскому, – сначала в Бургундии (Бон, Семюр), потом и во Франш-Конте, в том числе Доль, который был почти полностью разрушен, затем Оксон («город очень сильный, но внутри него были верные сообщники»), 7 августа 1479 года французы вступили в Безансон и были хорошо приняты нотаблями и аристократами, а также архиепископом Шарлем де Нефшато.

Однако оккупация крепостей людьми короля встречала сильное сопротивление, особенно в народных кругах, среди мастеровых. Прием, оказанный французам в Безансоне, не был единодушным, на улицах выкрикивали враждебные лозунги. Архиепископ не отваживался жить в городе; он получил в комменду епископство Байе.

В конечном счете Людовик XI сумел победить: где силой, а где лаской, сокращая налоги и раздавая юридические привилегии, а главное – навязывая мощное военное присутствие и полную «францизацию», реорганизацию административного управления. Он построил или обновил множество крепостей, первым делом в Дижоне, Боне и Оксоне, взимая с этой целью налог с очага. 30 июля 1479 года он отправился в Дижон, поселившись у Рене де Масиля, генерального инспектора фортификационных сооружений в Бургундии; его дом стоял у крепостной стены. В Сен-Бенине он принял присягу эшевенов, которые поднесли ему двадцать бурдюков с лучшими винами. На административных зданиях, в частности на резиденции короля, герб Бургундии замазали известью, витражи с его изображением вынули, и повсюду теперь красовались гербы короля и дофина Карла. В ходу были только парижские деньги, и приближенный короля Людовика Жан де Камбре получил под свое начало бургундский монетный двор. Луи д'Амбуаз, епископ Альбигойский, которому было поручено учредить бургундский парламент, разместил его, несмотря на решительные протесты жителей Бона, в Дижоне для герцогства и графства Оксон и в Салене для Франш-Конте. Его брат Жан д'Амбуаз, епископ Мальезесский, председательствовал на первом заседании парламента в Дижоне, 11 ноября 1480 года.

Наконец, в феврале 1481 года король предоставил жителям Безансона то же право, что и парижанам, – не быть судимыми вне их города. Он разрешил им проводить по две вольные ярмарки в год. Университет перевели из Доля в Безансон.

Максимилиан предоставил сторонникам Марии одним сражаться в Бургундии с армиями короля, а сам продолжил наступление в Артуа и Фландрии. 7 августа 1479 года при Гинегатте, под Эр-сюр-ла-Лис, его пехота и фламандские пикейщики нанесли тяжелое поражение кавалерии Филиппа де Кревкёра. Людовик XI напал на равнинную часть страны, сжег урожай и селения; он также натравил своих каперов, в том числе зловещего «капитана» Колумба, на фламандские и голландские корабли, подвозившие провиант. Но победить было нелегко. Эдуард IV торопил его с завершением войны с бургундцами и уже не ограничивался красивыми словами: в августе 1480 года он подписал договор о союзе с Марией и Максимилианом, одолжив им крупную сумму денег и пообещав прислать полторы тысячи лучников. Людовик XI, который к тому времени был уже тяжело болен и слаб до того, что не решался показываться на люди, в конце концов решился заговорить о мире. Мария Бургундская умерла 27 марта 1482 года, упав с лошади; она оставила двоих детей: Филиппа (Филипп Красивый), родившегося 22 июня 1478 года, и Маргариту, родившуюся в феврале 1480 года. Эдуард IV хотел выдать свою дочь Анну за Филиппа. Король же вел переговоры о браке своего десятилетнего сына, дофина Карла, с Маргаритой, которой было несколько месяцев. В итоге мирный договор, которому долгое время мешали притязания всякого рода, был подписан 22 декабря 1482 года. В нем говорилось, что Маргарита будет воспитана во Франции и помолвлена с дофином. Поэтому 2 июня 1483 года мэр и эшевены Дижона получили просьбу направить двух нотаблей из их числа для присутствия при бракосочетании, которое должно было состояться в Париже, но затем, «ввиду большой жары и опасности смертельных болезней», было перенесено в Амбуаз. Назначили двух эшевенов. Ни Артуа, ни Бургундия не были упомянуты, так что их присоединение к французской короне как бы негласно признавалось. Только Фландрия оставалась ей неподвластна.

6. Благополучие под конец правления (1480—1483)

В то же время Людовик приобрел Анжу и Прованс. В несколько лет несчастья подкосили Анжуйский дом, лишив короля Рене нескольких наследников. Его сын Иоанн Калабрийский и зять Ферри Лотарингский, граф де Водемон, супруг Иоланды Анжуйской, умерли в один год – в 1470 году; его брат Карл дю Мэн – в 1472 году. В следующем году Николай Калабрийский, сын Иоанна, которого Карл Смелый хотел женить на своей дочери Марии Бургундской, почувствовал ужасные боли в животе, выходя из церкви после мессы, и испустил дух 27 июля того же 1473 года. Эти смерти, особенно последняя, вызвали пересуды. Поговаривали об отравлении; подозреваемого схватили, пытали, бросили в тюрьму, но скоро следствие заглохло.

Рене хотел оградить свои княжества от чужих притязаний, а главное – от присоединения к французской короне. 22 июля 1474 года он составил третье и последнее завещание, передав Анжу и Прованс своему племяннику, Карлу III дю Мэну (сыну Карла, скончавшегося в 1472 году), а герцогство Бар – своему внуку Рене II Лотарингскому, сыну Иоланды. Людовик XI не мог этого допустить. Охваченный гневом, он заявил, что, поскольку прямого наследника нет, эти уделы должны перейти к нему. На самом деле он уже упредил события, назначив несколько чиновников в Анжу (он использовал каждую возможность, чтобы вмешаться в дела этого края). Через несколько дней после того как он ознакомился с завещанием, в конце февраля 1475 года, он торжественной хартией предоставил Анжеру право иметь городской совет. В документе намеренно долго перечислялись полномочия и привилегии мэра и эшевенов, выбранных им самим и рекомендованных для голосования в совете. Он объявил о конфискации Анжу и Барруа, и его агенты осуществили это на исходе 1475 года.

Рене, который имел полное право на лучшее обхождение, поскольку сохранил королю верность во время Лиги общественного блага и оказывал важные услуги на переговорах летом 1465 года, попытался сопротивляться и обратился за поддержкой к Карлу Смелому. Этого было достаточно, чтобы обвинить его в заговоре. По приказу короля комиссары и советники «сворачивались из кулька в рогожку», чтобы собрать «компромат»; они вытащили из тюрьмы некоего Жана Брессена, который, в бытность свою секретарем в герцогстве Бар, тремя годами раньше донес на короля Рене, якобы готовившего похищение короля Людовика. Никто ему тогда не поверил, справедливо усмотрев в этом гнусное сведение счетов, и никто не прислушался к его подлым словам. Без всякого расследования его бросили в каменный мешок, где он пробыл тридцать девять месяцев, так ни с кем больше и не поговорив. Но в начале апреля 1476 года его сделали главным свидетелем обвинения.

6 апреля Парижский парламент вынес постановление о том, что для взятия короля Сицилии под стражу есть все основания судебного порядка. Приняв во внимание его возраст, судьи ограничились «повесткой в суд». Кое-кто усмотрел в этом злоупотребление властью, и снова поползли слухи. Людовику XI хватило ума не торопить события и решить дело миром. Карл Смелый, разбитый в Швейцарии, был уже не опасен, и угроза заговора, если таковая вообще существовала, стояла не так остро. Король отправил к Рене послов – архиепископа Вьенского Ги де Пюизье, мэра Бордо Жана де Бланшфора и председателя тулузского парламента Гарсия Фора, чтобы ознакомить его со своими условиями. Рене принес присягу: он никоим образом не станет вредить королю и будет вести себя «как добрый дядюшка». Вслед за ним присягнули главные города Прованса и первые лица при его дворе (Жан Косса, Арно де Вильнёв). Но Рене отказался признать конфискацию и опубликовал письменный протест против «нововведений» в Анжу и Барруа.

Все уладилось во время совещаний в Лионе, проходивших с 4 мая по 9 июня 1476 года. Людовик XI тепло принимал Рене, устраивал пиры с присутствием дам и всячески ублажал старика, так что они «стали добрыми друзьями». Конфискация Анжу была отменена, но гарнизон замка Анже остался под командованием королевского капитана, а городские вольности, залог своего рода союза с французской короной, были сохранены. Рене пообещали пенсию в десять тысяч ливров в год; по негласному договору после его смерти Анжу отойдет к королю, а Прованс – к Карлу дю Мэну, наследником которого также будет Людовик.

Тем временем король вызволил дочь Рене Маргариту, супругу Генриха VI Английского, которую Эдуард IV после своей победы при Тьюксбери и смерти Генриха удерживал в Тауэре. Это обошлось ему в 50 тысяч золотых экю. Первый договор был подписан в октябре 1475 года, и 29 января 1476 года Маргариту передали в Руане королевским чиновникам. Она отказалась от своих прав на наследование Анже, составила завещание в пользу короля и прожила остаток жизни в одиночестве, существуя на жалкие крохи, в усадьбе Рекюле и в замке Дампьер под Сомюром.

Однако Людовику XI противостояли мощные соперники. Король Арагона сильно опасался, что французы утвердятся в Провансе, рядом с Италией, и думал, что Рене уступил свои права и на королевство Неаполь. В январе 1478 года он прислал к нему посольство, предлагая выкупить эти права за «гору золота». Рене отказался, сообщил об этом Венеции, врагу Арагона, и королю Людовику. Немного спустя Рене II Лотарингский, победитель при Нанси и новый хозяин Барруа, стал заглядываться на Прованс, где у него были многочисленные сторонники при дворе. Он побывал там в июле 1479 года. Король встревожился; он отправил Карла дю Мэна защищать свои права и, в свою очередь, заручился крепкой поддержкой в ближнем кругу Рене, например у Паламеда Форбена. А главное, он отправил сеньора де Рошфора к королю Сицилии и поручил Франсуа де Жена, распорядителю финансов Лангедока, поскорее выплатить Рене 15 тысяч ливров задолженности по пенсии. Почуяв угрозу, Рене Лотарингский обратился к Венеции, однако там по привычке отделались красивыми словами, признав за ним права на Прованс, но ничего для него не сделав. Раздосадованный, располагая только собственными силами, Рене все же повел войска в Прованс на Карла дю Мэна, но его армия в первом же сражении потерпела полное поражение. По смерти Рене, 10 июля 1480 года, Карл дю Мэн стал графом Прованским. Он умер полтора года спустя, 11 декабря 1481 года. Анжу и Прованс отошли к королю.

В 1478 году, с приближением зимы, близкие короля нашли его постаревшим и усталым. Первый удар – надо полагать, кровоизлияние в мозг – случился в феврале 1481 года; после второго, в сентябре, он был вынужден несколько недель провести в постели, не имея возможности заниматься делами, как ему бы хотелось. Людовик неохотно появлялся на людях, однако отправился в паломничество в Сен-Клод в апреле 1483 года. В начале лета он поселился в Плесси, где новый удар, 25 августа, его доконал: он умер пять дней спустя, вечером в субботу 30 августа 1483 года. Его похоронили, как он велел, в Нотр-Дам-де-Клери. Шарлотта Савойская последовала за ним в могилу три месяца спустя, 1 декабря.

Часть вторая ОБРАЗ КОРОЛЯ

Глава первая.
ВЕЛИКОЛЕПИЕ И ВЫСОКОМЕРИЕ.
КОРОЛЕВСКАЯ РОСКОШЬ

1. Смешной в своей скупости? Миф!

Современники, а затем и историки «романтического» периода, часто списывая друг у друга, много рассказывали о скромности короля, о его заурядном облике, недостойном его положения. Этот образ до сих пор безраздельно господствует в литературе. Мы по-прежнему представляем Людовика врагом роскоши и празднеств, скупым, скрягой, стяжателем, отвергающим пышные церемонии и показное величие. Мы привыкли воображать его безвкусно одетым, в жалких нарядах и ужасных головных уборах, возможно, из хорошего сукна, но мрачных и унылых тонов, без шелков и мехов, без украшений и драгоценностей, за исключением, разумеется, медальонов с изображением Богоматери и святых или нескольких несуразных цепочек. Разумеется, никакой экстравагантности, никакой поблажки модам, особенно экзотичным. Король выглядит полной противоположностью придворным времен Карла VI, участникам пиров и празднеств, описываемых в современных ему бургундских летописях. Итак, бесповоротный разрыв с пышностью, явно выраженная воля противостоять всяческому тщеславию...

Это казалось естественно для короля, склонного вести простую жизнь в окружении нескольких близких людей, не любившего выставлять себя напоказ. Так, еще очень юным, он не одобрял Маргариты Шотландской, своей первой жены, любившей красивые платья на горностаевом меху и придворные увеселения. Те же авторы утверждают, что это было сознательным политическим выбором: король, хороший счетовод государственной казны, государь, требовательный к сбору налогов, он стремился дать понять, что не намерен ничего брать себе, кроме самого необходимого. Таким поведением он мог отвечать пожеланиям и предостережениям некоторых знатных советников, которые не преминули бы обличить возмутительную роскошь королевского двора. Жан Ювенал дез Юрсен, архиепископ Реймсский, сурово осуждал туалеты дам при дворе Карла VII, их «длинные подбитые мехом шлейфы... неугодные Богу и свету, и не без причины». А эти драгоценности, особенно золотые цепи, каждая из которых могла «стоить целого графства или герцогства»? Он, да и другие с горечью вспоминали о временах суровых ограничений и бережливости, когда королева велела ткать материал для платьев своим фрейлинам из шерсти собственных овец, выращиваемых в Сент-Уэне, когда счетоводы королевского двора заносили в книги небольшие «расходы» на починку этих самых платьев, пришедших в негодность. Моралисты неустанно взывали к королю и двору, чтобы те не проявляли расточительства и не оскорбляли бедняков в столь трудные времена. Ничего удивительного, что Людовик XI к ним прислушался, стараясь, чтобы мнение о нем отличалось от мнения о его отце.

Без всякого сомнения, считать он умел. Он не был и не хотел казаться «великолепным», щедрым и беззаботным, тогда как другие снискивали славу, напропалую тратя деньги. Мотовство было ему омерзительно, и он не выносил того, чтобы его дурачили. Зимой 1478/79 года господину де Тайбуру поручили нанять «сведущего и честного человека», чтобы точно оценить расходы на ремонтные работы в церкви Святого Евтропия в Сете. Смета, представленная королю ее настоятелем, его не устроила, и он вовсе не собирался принять ее безоговорочно:«Я не знаю, честно ли он ее составил, хочет ли меня обмануть или заблуждается сам, ибо он разделил труды между мастерами-каменщиками, находящимися в оном месте, а как вы знаете, рабочие разделяют их к своей выгоде, дабы заработать как можно больше, особливо когда имеют дело с людьми, каковых считают богатыми, как меня». В королевских письмах есть немало примеров его навязчивой боязни оказаться обманутым.

Однако такая осторожность вовсе не была признаком постыдной скупости и не вызывала насмешек. Репутация скряги родилась, как водится, благодаря людям, которые его ненавидели, бесчестным и злобным. Они цеплялись ко всему, лишь бы представить его в виде, не приличествующим государю столь богатого королевства, тогда как принцы, которых как раз и имели в виду мемуаристы и сатирические поэты, умели блеснуть роскошью, постоянно щеголяя в дорогих тканях и ценных мехах. Надо признать, что писатели, как и придворные художники, часто обращались к вымышленным образам, идя на поводу у придворных, старавшихся блистать и привлекать к себе внимание, не говоря уже о поставщиках двора, галантерейщиках и суконщиках, законодателях новых мод, стремившихся их утвердить.

Категоричный образ бедно и безвкусно одетого короля необходимо подправить, придав ему глубину, – впрочем, как и все образы, навязанные длительной традицией. Тем более что, возникнув еще при жизни Людовика XI, он позднее был растиражирован многими авторами XIX века, которые выделяли его темные черты, поставив свое перо на службу четкой политической цели. Короля нужно было представить борцом с привилегиями. Такой взгляд на Историю, изложенный в учебниках, превозносил добродетели умеренного, «буржуазного» общества в противовес безответственному, полупреступному легкомыслию старорежимных аристократов, которые только и умели, что пировать и тратить деньги. Король Людовик XI предстал человеком, который прежде всего правил страной, не тратя ни времени, ни денег на пустяки; человеком уравновешенным, расчетливым, а не беззаботным; одевающимся на манер богатых купцов и ремесленников – движущей силы страны, символа прогресса.

Поставить на этом точку значит оставить без внимания множество обстоятельств и подогнать следствие под заранее принятую версию. Для человека, стоящего у власти, манера одеваться, выбор фасонов, материалов и цветов, интерес к украшениям и драгоценностям в те времена (да и, наверное, в любые другие) не были делом личного вкуса или причудой. Парадные одежды соответствовали моде и меняющейся обстановке. Нам плохо известны причины изменения этой моды, смены тенденций, нам трудно следить за ее перевоплощениями, особенно в относительно далекие времена. Но так было всегда. В городе одевались иначе, чем при дворе, если только не стремились рабски ему подражать. Вчера нравилось одно, сегодня – другое. В 1400-е годы гамма оттенков красного цвета, долгое время бывшая в чести, уступила свое место синим – неизвестно как и почему. В ту же эпоху – эпоху Карла VII – мужчины и женщины, резко порвав с привычками прошлого, стали носить при дворе гораздо более короткие одежды ярких цветов, зачастую из двух разноцветных половин, и обуваться в остроносые туфли. Это продлилось менее полувека, и при дворе и среди князей утвердилась совершенно иная мода. Во времена Людовика XI была уже не принята экстравагантность. Мужчины не носили ярких цветов и богатых украшений. Это наводит на мысль о том, что король, в общем-то, одевался, как все государи его времени.

Кроме того, позволительно ли нам делать безапелляционные выводы на основании нескольких картинок? Не легкомысленно ли сравнивать портрет государя – заказной портрет, который должен вызывать восхищение подданных и сохраниться для потомства, – с вымышленными образами, анекдотическими сценами, где персонажи застигнуты в совершенно иных обстоятельствах? Неужели мы и вправду думаем, что художники, изобразившие труды и развлечения каждого месяца или сцены охоты, пиров и княжеских забав, скрупулезно отображали реальность, как нынешние фотографы? Эти сцены, на которые мы (за неимением лучшего) охотно ссылаемся, не являются «документами», как нас уверяют, это «произведения», плоды художественного творчества. Им нельзя противопоставить портрет короля или принца, или его надгробие. А Людовик XI, написанный Фуке, в плотном робе с пышными рукавами – явно удобном, незаурядном ни по покрою, ни по своему виду, – не выглядит жалким по сравнению с Карлом Смелым, написанным в той же позе и таких же одеждах Рогиром ван дер Вейденом, и не скромнее множества других особ, изображенных на портретах, – Филиппа Доброго, короля Рене и обоих английских королей, ведших Войну Алой и Белой розы, – Генриха VI и Эдуарда IV.

Людовик XI скромен, нетребователен в своих запросах? Документы говорят совсем о другом! Будучи дофином, он просил все больше и больше денег для своего двора и свиты дофины, и не только на ведение войны и подарки своим сторонникам. На самом деле он жил на широкую ногу. Требуя от отца все больших щедрот, он ссылался лишь на необходимость содержать свой двор и поддерживать статус королевского сына. Ничто не говорит о том, что он был излишне скромен. Редкий принц тогда так поднаторел в искусстве пускать пыль в глаза, как он. Когда он находился в Лангедоке, в частности в Альби и Тулузе, его не видели ни бедно одетым, ни лишенным украшений, напротив, его окружал богатый церемониал: куча королевских лилий, меха и красивые уборы, великолепная сбруя для лошадей. Во время торжественных «въездов», расписанных, как по нотам, он велел принимать себя с большой помпой, заставлял осыпать почестями. Несколько разрозненных счетов дают нам неполные сведения, но всё же они свидетельствуют о его твердом намерении показать себя толпе в полном блеске. В июле 1439 года он велел отсчитать семьсот семь ливров – неплохая сумма! – флорентийскому купцу, торговавшему в Лангедоке, за куньи и собольи шкурки, пошедшие на изготовление трех шуб и на подбивку двух златотканых мантий; он заказал еще две мантии, одну из алого бархата, а другую – из черного. Королевский сын не мог одеваться иначе.

Когда он еще был дофином, но находился в Дофине, вдали от двора и Королевского совета, денег ему хватало. Во всяком случае, их было достаточно, чтобы содержать двор, достойный суверенного государя. Его постельничий выплачивал жалованье ста одиннадцати слугам, в том числе сорока конюшим, кравчим и стольникам, одиннадцати членам ближнего круга, находившимся в личном услужении – оруженосцам, трубачам, герольдам, даже дрессировщику леопарда; пятидесяти двум лучникам, арбалетчикам и пушкарям, восьми сокольничим. И это не считая свиты Шарлотты Савойской, ее чиновников и слуг всех рангов, духовника, домового священника, дворецкого, хранителя драгоценностей, лакеев, конюха, «ведшего ее парадную кобылу», и «гувернантку», которые в целом получили в 1451 году около четырех тысяч экю драгоценностями, бриллиантами, купленными в Женеве или в Пюи-де-Дом, и дорогими лошадьми. Матери дофины подарили дорогой золотой браслет, а ее брату Филиппу – ценную кобылу.

Впоследствии, когда Людовик стал королем, счетные книги ведомства королевских расходов, двора, Палаты и конюшен не оставляют никаких сомнений относительно огромных трат на одежду, столовую посуду, мелкую мебель и лошадей. Чтобы вести им счет, наняли девять счетоводов, двух советников, двух простых клерков и менял, двух регистраторов и не менее восемнадцати писцов. В списке дворцовых слуг, получавших пенсии в 165—440 ливров в год, – исполнители десятка должностей: пажи, стольники, конюшие, лакеи, постельничие, чашники, хлебодары, трубачи, герольды, привратники, камерарии, стряпчие; а еще были ловчие, сокольничие, смотрители лугов, псари, обойщики. Эти люди получали деньги недаром: они управляли поместьями, подготавливали квартиры, снабжали двор продуктами всякого рода. Надо думать, что если расходы Людовика XI на свой двор представляются меньшими, чем затраты Карла V Мудрого, легкомысленного Карла VI или королей эпохи Возрождения, тому причиной неизбежная приблизительность или ошибочность подсчетов, поскольку дошедшие до нас реестры содержат пробелы, а учет финансов в разные царствования велся по-разному. Можно быть уверенным только в одном: слуги, занимавшиеся закупками, были столь же многочисленны, как и в другие времена, и король Людовик вовсе не жил как простой буржуа. Помимо десятков пажей и слуг, занимавшихся ведением его дома, на жалованье у его дворецких состояли ремесленники, работавшие только на короля: королевские портные, скорняки, седельники, меховщики, вышивальщики, изготовители плюмажей и шпор. Более того, писари часто упоминают, и во множестве, «придворных купцов» – поставщиков его величества, избавленных как от соблюдения корпоративных уставов, так и от уплаты муниципальных и королевских налогов.

Разумеется, королевская казенная торговля была уже не та, что во времена Карла VII или Жака Кёра. Нигде, ни в Бурже, ни в Туре, не упоминаются большие склады, на которых были бы свалены в кучу сотни штук шерстяной материи, шелка и меха. Никто из важных особ того времени не мог похвастаться титулом главного казначея и сколотить значительное состояние, продавая товары (и ловко мошенничая) королю и принцам. Ни один человек, разбогатев на такой торговле, не посмел – или не нашел средств – построить себе роскошный дворец. Значит ли это, что королевские закупки стали скромнее? Отнюдь нет: просто они осуществлялись иными, более разнообразными способами.

Король раздавал заказы купцам из Тура, Амбуаза или Шинона, а чаще всего напрямую придворным поставщикам, которые имели преимущество и без труда получали большую часть таких заказов. В 1464 году Масе Рубейр, «придворный меховщик», поставил десять жакетов из шкуры белого ягненка для трубачей; Жан Петифе – дюжину ножей «к услугам господ, которые часто обедают и ужинают за столом короля», и три кожаные бутыли «для уксуса, который подают в покои»; Гильом Клерк получил плату за две белые шапочки и одну алую шляпу для короля, «дабы надевать ее поверх шапочки». Жан де Бон, некогда бывший в Монпелье посыльным или приказчиком Жака Кёра, а теперь протеже Симона де Вари, финансиста и доверенного лица короля, постоянно упоминается как придворный купец, он был главным поставщиком красивых тканей. В декабре 1468 года он получил в несколько дней деньги за двадцать аршин черного бархата для двух мантий, шесть аршин алого бархата, двадцать две застежки с золотыми и серебряными нитями для «мантильи» и один аршин синего бархата для подкладки риз, широкую ленту, украшенную шестьюдесятью шестью лилиями, вышитыми золотой нитью, и еще три фунта красного, белого и зеленого шелка и сорок девять аршин тафты тех же цветов для изготовления «квадратного шатра».

Ни король, ни его чиновники не вели себя, как «добрые буржуа». Людовик тратил много и не одевался по-простому. Менее чем за год, с ноября 1466 года по сентябрь 1467 года, реестр Александра Секстра, учетчика казны, пополнился несколькими листками с упоминанием о «фетровых шляпах», значительном количестве закупленных головных уборов, черных или красных, шерстяных или касторовых. В других разделах, посвященных платьям и шубам, отмечаются значительные расходы на штуки бархата и шелка, меха, тонкое полотно, обувь и снова шляпы; плюс плата портным. Этот клерк уплатил шестьдесят шесть ливров мастеру Тома за «длинное алое платье, подбитое беличьим мехом», сшитое «к удовольствию короля». Масе Рубейр, ставший из меховщика скорняком, получил двадцать пять ливров за то, что, в отсутствие обычного шубника, съездил из Амбуаза в Дьеп «посмотреть, не найдет ли он там соболей и куниц, поелику сообщалось, что оные во множестве были захвачены на море людьми адмирала».

Все эти учетные статьи, бесспорно, свидетельствуют о любви к комфорту и даже роскоши, о желании производить впечатление. Это сильно напоминает рассказы о дворах Карла VI, Людовика Орлеанского или Иоанна Беррийского. Цветовая гамма так же разнообразна, вышитых лилий еще больше, богатые меха еще изысканнее и используются таким же образом.

Художник, которому поручили бы изобразить короля Людовика, пирующего за одним столом со знатными вельможами королевства, написал бы такую же блестящую сцену, которая изображена на знаменитой миниатюре, заказанной герцогом Беррийским братьям Лимбургам. Его стол, как и стол всех государей того времени, был богато убран, украшен серебряной и позолоченной посудой. Серебряник Пьер Бастон в 1468 году не покладая рук полировал, восстанавливал эмаль и устранял иные дефекты на разного рода предметах из золота и серебра: множестве ложек и чаш, солонок, столовом кораблике, большом серебряном кувшине для спальни короля и «роге единорога» (служившем для обнаружения яда).

Королевские покои в Плесси, Амбуазе или Шиноне явно не отличались спартанской обстановкой. Обычно в счетных книгах отводилась целая глава на шпалеры, которые – по меньшей мере главные из них – должны были повсюду сопровождать короля. Робин Башло, постельничий короля, получил два десятка ливров за то, что возил на подводе шпалеры, «коими король обычно пользуется в местах, где пребывает», с февраля по июль 1469 года, а еще за шесть тысяч больших и малых гвоздей, чтобы их прикреплять. Десятью годами позже, в сентябре 1479 года, писарь, ведавший «малыми увеселениями», записал о плате двум возчикам, перевозившим шпалеры на повозке, влекомой пятью лошадьми.

Была ли спальня короля лишена всяческих украшений? Известно, что один столяр изготовил две рамы для «персон двух девиц, писанных на бумаге к удовольствию короля», а одна вышивальщица сделала и изукрасила два полога из красной тафты, чтобы «завесить ими оные картины». По правде говоря, из-за нехватки подробных документов и тщательных исследований по данному вопросу мы очень мало знаем о королевских резиденциях, которые вызывали к себе не такой пристальный интерес, как дворцы в Париже, Бурже или Дижоне. Замки Людовика XI – Плесси, Бонавантюр и Форж под Шиноном, – не столь большие, построенные для жизни иного рода, не столь представительные, не вызывали особого восхищения у современников, к тому же туда обычно допускался лишь небольшой круг приближенных. Там нельзя было устраивать пышных празднеств и торжеств, нельзя было разместить крупный административный аппарат; нельзя было даже вести придворную жизнь на широкую ногу. Большинство «людей короля», советников, старших чиновников жили в ближайшем городе и его окрестностях, готовые явиться по первому зову. Король же ни в чем себе не отказывал, чтобы жить в свое удовольствие. Просто он не испытывал потребности в анфиладах апартаментов или в торжественной «парадной спальне» с большим камином и хорами для музыкантов. Он не выстроил ничего подобного Лувру, или отелю Сен-Поль Карла V, или даже дворцу Жака Кёра в Бурже.