Текст книги "Людовик XI. Ремесло короля"

Автор книги: Жак Эрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 31 страниц)

Щедрой рукой король повелел раздать в целом пятнадцать тысяч золотых экю. Это было сопряжено с определенным риском: «тот, кому сие было велено, удержал часть себе и плохо ею распорядился, как о том прознал король».

Хотя все авторы сходились в том, что король умел обольстить или подкупить, ни один не показал, какой поистине необычайный размах приняло перебежничество и насколько политическая верхушка королевства благодаря этому обогатилась и обновилась.

Боффилле де Джудичи, отпрыск одного неаполитанского рода, сначала служил Иоанну Калабрийскому в королевстве Неаполь, потом в Каталонии, во время похода 1466 года. После смерти Иоанна (16 декабря 1470 года в Барселоне) он вернулся в Прованс, приведя военный отряд и доставив крупные суммы денег королю Рене, который сделал его советником и камергером. Уже в следующем году он предложил свои услуги королю Людовику, который отправил его с посольством в Милан, а потом послал подавлять восстание в Руссильоне в 1473 году, назначил его бальи Перпиньяна, затем вице-королем Руссильона и Сердани, капитаном Кол-лиура. Поручил ему также множество посольств в Венецию, Милан, к английскому королю Эдуарду IV. Оставаясь в милости у короля, он участвовал в судебном процессе над графом де Першем в марте 1483 года. Еще один неаполитанец, Никола де Монфор, граф де Кампо-Бассо, «человек бессовестный и опасный», сражался в Иль-де-Франс вместе с Иоанном Калабрийским во время войны с Лигой общественного блага. Став камергером герцога Бургундского, он предложил свои услуги королю, который долго колебался, трижды ему отказывал и даже просил герцога Миланского и герцогиню Савойскую арестовать этого Кампо-Бассо, который должен был пройти по их землям, чтобы набрать в Тоскане и на юге Италии войска для Карла Смелого. И только три года спустя, в конце 1476 года, во время осады Нанси тот бросил бургундцев, перешел в лагерь герцога Лотарингского и в конечном счете поступил-таки на службу к Людовику XI.

Большой популярностью пользовались бретонцы. Вассалы герцога могли только поражаться козням своего сюзерена, который в соответствии с соглашением между Иоанном II Бретонским и Филиппом IV Красивым, заключенным в 1297 году, должен был подчиняться французскому королю; однако он беспрестанно интриговал против короля, заключая договоры с бургундцами или англичанами. Во время Лиги общественного блага им было трудно сделать выбор, множество из них пребывало в нерешительности и сомнениях. Объявить себя одновременно «добрыми бретонцами и добрыми французами» было легко, труднее было поддерживать эту фикцию. Не все остались глухи к королевским обещаниям пенсий и должностей. Людовик XI поставил на поток сманивание бретонских советников и военачальников. Таннеги дю Шатель, прекрасно знавший механику этих измен, поскольку сам ушел в 1461 году от герцога к королю, потом вернулся в бретонскую армию в 1465 году, наконец был прощен и снова примкнул к Людовику в 1468 году, сказал, что его господин хотел «вывести из окружения герцога всех влиятельных, державных и могущественных людей, находившихся у него в услужении, дабы герцог склонился пред волей короля». Он не считал за труд лично встречаться с тем или иным вельможей или чиновником, находившимся в шатком положении, недовольным своей судьбой в Бретани, чтобы перечислить ему все выгоды от перехода на королевскую службу. Пеан Годен, уволенный герцогом с должности смотрителя артиллерии, приехал в Амбуаз, чтобы уладить кое-какие дела и переговорить с несколькими бретонскими пушкарями, служившими тогда в королевской артиллерии. Тут подошел король и стал убеждать его остаться. Людовик долго его улещивал, горько сетуя на «измены, мятежи и злодейства, причиненные ему герцогом и иже с ним», а затем предложил показать ему свои пушки.

Некоторые из перебежчиков потом передумали, раскаявшись, стосковавшись по родине или пожелав вернуть свое имущество в Бретани, а может быть, откликнувшись на зов герцога, который наверняка не сидел сложа руки. Жан де Роган в апреле 1470 года сказал, что отправляется по святым местам, а сам покинул Нант и мчался сломя голову до самого французского двора. Осенью 1475 года, раздосадованный тем, что платили ему не лучше, он решил вернуться к прежнему господину. Он уже находился в одном аббатстве рядом с Нантом, когда король сообщилоб этом господину де Брессюиру, сказав, что рассердится, если Роган доведет свой план до конца: «Возьмите трех-четырех человек из тех, которые взялись доставить его в Бретань, привезите их ко мне и пообещайте им всяких благ, а также то, что я хорошо обойдусь с монсеньором де Роганом». Во всяком случае, сделайте так, чтобы он не смог продолжить свой путь; я знаю одного юношу из Дофине в его свите (добавил король), «поговорите с ним и со всеми прочими, что стоят над ним». Другие тоже мучились сомнениями, хотели вернуться, потом опять уезжали. Филипп Дезессар, дворецкий Людовика XI в 1465 году, капитан Монти-ле-Тур, которому к тому же была поручена охрана зверей и птиц (отнюдь не простое дело), сбежал в Бретань и стал губернатором Монфора. Но король надавал ему столько обещаний – и тотчас предоставил пожизненную пенсию в четыре тысячи золотых экю, – что он вернулся, стал бальи Mo, смотрителем рек и лесов Франции с пенсионом в тысячу двести ливров. И находился на этом посту до самой смерти в 1478 году.

Людовик не потерял понапрасну ни одного дня после смерти своего брата Карла Гиеньского. Он находился неподалеку, поспешно продвигался вперед и ждал только известия о кончине, чтобы прибрать к рукам и герцогство, и чиновников, у которых не оставалось другого выбора, кроме как подчиниться или укрыться в союзной Бретани. Упрям-цы, которые никуда не уехали и были схвачены, – «отказники» – узнали почем фунт лиха: их обвинили в измене и тотчас вынесли приговор. Более покладистые принесли присягу: высшие чиновники – поодиночке, их подчиненные, слуги и кое-какие вельможи не столь высокого ранга – целыми группами. 29 мая 1472 года двадцать три человека поклялись перед Жаном Бурре в верности королю «на голове святого Евтропия, возложив руку на оную голову», и тотчас получили управленческие должности. Среди них был Панталеон, впоследствии ставший личным врачом короля. Жильбер де Шабанн, племянник недоброй памяти Антуана, графа де Даммартена, камергер и сенешаль Гиени, перешел на службу к королю сразу после смерти Карла, получив за это сенешальство Базас.

По меньшей мере, двое из тех, кто уехал в Бретань, пробыли там недолго, соблазненные посулами пенсий и должностей. Гасконец Оде д'Айди, господин де Лескен, служивший Карлу VII, Франциску II Бретонскому, а потом Карлу Гиеньскому, сначала укрылся в Нанте, где дал приют другому беглецу – Гильому де Супленвилю, вице-адмиралу герцога Гиеньского. Однако тотчас отправил его в сентябре 1472 года с посольством к королю в Пон-де-Се, чтобы поговорить о возвращении. Гильом не устоял перед шестью тысячами экю, выплаченными наличными, пенсией в тысячу двести ливров, местом градоначальника Байонны, прево Дакса, владением Сен-Север и, позднее, бальяжем Монтаржи. У каждого была своя цена, и Оде д'Айди, наведя справки о намерениях короля, последовал за ним. Он тоже не проиграл и обеспечил себе прекрасную карьеру: великий сенешаль Гиени, капитан Бордо, сенешаль Ландов, граф де Комменж и адмирал Франции.

На самом деле эти люди, возможно, подвергавшиеся большой опасности и уже представлявшие себе, как их предадут королевскому суду по обвинению в сговоре с герцогом Карлом, в первые недели или месяцы стремились только к тому, чтобы сменить господина. Они перестали злословить на счет короля, обвинять его в отравлении брата и получили обратно хорошие должности у себя в Базасе, Даксе или Бордо. Доказательство мудрости: в этих краях, присоединенных к владениям французской короны всего два десятка лет назад, король не насаждал пришлых сенешалей или капитанов. В 1476 году он торжественно примирился со всей ги-еньской знатью и сделал Бертрана, бастарда де Галара де Дюрфора, до сих пор хранившего верность английскому королю Эдуарду IV, своим советником и камергером.

Несвоевременные демарши герцогов Бретонских, а потом смерть Карла Гиеньского многое упростили. Однако со стороны Филиппа Доброго, а потом Карла Смелого Людовик XI наталкивался на более упорное сопротивление. Чтобы подбить на измену и побег, ему приходилось пускать в ход все средства, тратить много денег, а главное – подстерегать промахи соперника. Он добился успеха, многих этим удивив, – вырвал у бургундского государства такое количество достойных людей, что это государство, и без того ослабленное потерей нескольких капитанов и советников в сражении при Монлери (камергеры Филипп де Лален и Жоффруа де Сен-Белен, бальи Куртре Филипп д'Уаньи), было совершенно обескровлено. В списке сманенных королем было не менее двух-трех десятков человек. При герцоге Филиппе их было еще не так много, но при Карле Смелом уже больше, а уж после его смерти – тем более.

История утверждает, что во время знаменитой встречи в Перонне (октябрь 1468 года) король сговорился с несколькими чиновниками герцога, которые держали его в курсе дел и даже предостерегали от опасностей, намереваясь впоследствии принять их к себе на службу. Это не чистый вымысел, поскольку он сам на это намекнул, припомнив, что Филипп де Коммин тогда сильно ему помог: «Когда мы были в руках и во власти неких из мятежников и непокорных... и в опасности подвергнуться заточению... он, не убоясь грозящей ему опасности, предупреждал нас обо всем, о чем мог, ради нашего блага». Пероннское дело обернулось так плохо, что собрать жатву удалось еще не скоро, и она оказалась небогатой. Жан де Бодрикур, сеньор де Вокулер, примкнул к королю в том же году, но Гийо По заставил себя ждать дольше: он получил должность бальи Вермандуа и командование Копьеном в 1469 году. Гасконец Антуан де Кастельно, сенешаль Гиени, обвиненный в измене вскоре после Монлери, попал в тюрьму, сбежал, укрылся в Бургундии, оказал несколько услуг Людовику в Перонне, но примкнул к нему в конечном счете лишь в 1471 году.

Между тем осенью 1470 года Людовик предоставил убежище двум беглецам, близким знакомцам Бодуэна, бастарда Бургундского, которые участвовали в заговоре с целью убить Карла Смелого. Их гонец по ошибке передал их письма другому бастарду Бургундскому – Антуану. Бодуэн сбежал, и король подарил ему виконтство Орбек. Однако Парламент отказался зарегистрировать дарственную, в итоге перебежчик примирился с Карлом Смелым и сражался рядом с ним во время осады Нанси.

В 1472 году настал черед Коммина, потом, в 1475 году, – Иоанна Бургундского, кузена герцога, и Жака, господина де Монмартрен и де Луан. Кое-кто покинул Карла Смелого после ареста Иоланды Савойской, сестры короля, – Иоанн, принц Оранский, Гильом де Рошфор, которого Людовик потом сделал канцлером, врач Анджело Като, ставший в 1482 году архиепископом Валенсийским. Как только стало известно о драме в Нанси, Филипп де Коммин и Людовик, бастард Бурбонский, были отправлены королем в бургундские земли, «дабы привести к покорности всех, кто того пожелает», и сделать выгодные предложения тем, кто сдаст свои замки и города. В Абвиле Коммин пообещал кругленькие суммы денег и пенсии магистратам, чтобы те впустили его войска. Однако двери раскрыл народ, ремесленники и чернь, так что нотабли ничего не получили, «поелику крепость была сдана не ими». Губернатор Арраса Филипп де Кревкёр «вышел из города и вывел из него бывших с ним солдат, и каждый отправился туда, куда пожелал, поступив так, как ему было угодно»; сам же он примкнул к королю, который сделал его губернатором Арраса и Пикардии, обер-камергером и маршалом Франции; его брат Антуан получил цепь ордена Святого Михаила и должность начальника над волчьей ловлей. Перонн без боя сдал Гильом Биш, «человек низкого происхождения, коего обогатил и возвысил герцог Карл».

Другие заставляли себя упрашивать, дожидаясь, пока успехи короля сделаются очевиднее: таковы Гильом IV де Биржи, барон де Бурбон-Ланси, фламандец Жан Дриеш, Филипп де Ошберг, маркиз де Ротлен и господин де Баден-вейлер, который женился на Марии Савойской, племяннице Людовика XI, и получил в приданое земли Монбар, а затем владения Жу, Юзиль и Понтарлье. Вскоре после того к ним присоединился Гильом де Клюни, папский протонотарий, епископ Теруаннский, который на службе у короля получил епископство Пуатье. Великому бастарду Бургундскому Антуану, пленнику Рене Лотарингского, король сделал щедрые предложения, уверяя, что отблагодарит его больше, нежели противоположная сторона. Тот согласился перейти на его сторону и действительно получил графства Гиз и Отремон.

После побед в войне за завоевание Бургундии поток перебежчиков усилился. Капитаны, захваченные на поле битвы, недолго подвергались суровому обращению и, очутившись перед лицом короля, знали, как повести переговоры о своем переходе к нему на службу: «Я видел много знатных узников ... впоследствии они, к своей великой чести и радости, вышли из заключения и получили от короля большие блага. Среди них был сын монсеньора де ла Грютюза из Фландрии, плененный в сражении, – его король женил, сделал своим камергером, сенешалем Анжу и дал сто копий. Также сеньор де Пьен, попавший в плен во время войны, и сеньор де Вержи – они оба получили от него кавалерийские отряды и стали камергерами его или его сына, заняв одновременно и другие посты». Симон де Кенже, бургундский военачальник, захваченный в плен во время похода 1478 года, тоже покорился и был освобожден. Это было какое-то поветрие, охватывавшее людей, на чьих глазах Мария Бургундская и ее сторонники теряли города и земли. Людовик все-таки держался начеку и наводил справки. В том же 1478 году, узнав, что к нему собираются переметнуться Жан де Круа и Оливье де ла Марш, он усомнился в их искренности и попросил разведать получше: «Я сильно опасаюсь, нет ли в том какого обмана». Однако, по его словам, он страстно желал, чтобы де Круа был на его стороне. Так в конце концов и случилось.

2. Обеспеченные и удачно женатые

Все эти люди полностью от него зависели; «пенсии» тогда составляли более трети всех государственных расходов, и это для девятисот человек. Конечно, большую часть получали принцы, принцессы крови и крупные вельможи, но в ту же статью писари Счетной палаты заносили около полусотни бальи и сенешалей, капитанов и большое количество чиновников ниже рангом. Эти пенсии обходились дорого и вызывали резкую критику как со стороны некоторых моралистов и хронистов, так и отдельных советников. Вскоре после смерти короля, на Генеральных штатах, собравшихся в 1484 году, это прозвучало одним из самых больших упреков в адрес его правительства. Тома Базен, очень жестко высказывающийся по этому поводу, видел в выплате пенсий одну из причин затруднений, испытываемых королевской казной, и нищеты народа. Другие немного позднее писали, что для короля это был способ составить и сохранить клиентуру из своих протеже, получавших деньги за приведение в действие колесиков и винтиков государственного механизма, и что эти «пенсионеры» были попросту «купленными» людьми. Но идея о «монархическом клане», королевской партии на государственном финансировании на поверку оказывается несостоятельной: на самом деле эти пенсии были жалованьем, регулярно выплачиваемым за исполнение определенной должности.

Однако король следил и за тем – и это вызвало гораздо больше словопрений, – чтобы эти люди пользовались его покровительством и зачастую большими привилегиями. Он постоянно требовал от сборщиков той или иной подати, чтобы те вычеркнули их из своих списков и возместили им уже уплаченные суммы. Это не могло не вызвать противодействия, ибо городские общины, обложенные тяжелыми поборами, недобро смотрели на освобождение от налогов людей, которые казались им чужаками и щеголяли перед нотаблями-налогоплательщиками неслыханным богатством. Людовик сделал все возможное, чтобы подавить это сопротивление, и упорно называл освобождение от налогов добрым обычаем.

В 1448 году, еще будучи дофином, он послал одно за другим с десяток писем магистратам Лиона, приказывая им более не облагать налогом некоторых чиновников на его службе. Обложить их налогом считалось злоупотреблением, «чудным» и беспричинным делом, «ибо вы знаете, что чиновники и служители королевы и наши свободны во всем королевстве ото всех податей и выплат». Это касается Жерара Самота, «нашего возлюбленного хирурга и камердинера», Гильома Бесея, распорядителя двора, Жана Ботю, секретаря дофина. А также Антуана Ледье, камердинера и первого ювелира, Матье Томассена, ибо он и его жена принадлежат к королевскому двору и двору дофины, Жана дю Перье, брадобрея и слуги архиепископа Вьенского. Советники и финансисты Лиона посовещались, помялись, но подчинились и вычеркнули из списков тех, кого велели. Через четыре года они отказались освободить от податей вдову и детей одного лионского «выборного», Гильома Моро, и захватили и продали в один день все их залоги, но получили хороший нагоняй. Людовик настоял на своем, «памятуя об удовольствиях, доставленных нам оным выборным при жизни его», напомнил, что один из сыновей Моро был его крестником и носил его имя. И на этот раз ему покорились.

Став королем, он не колеблясь заявлял о своих правах и грозил расправой. 3 августа 1469 года он обязал тех же самых магистратов и жителей Лиона более ничего не взыскивать с двух его слуг – конюшего Жана де Вильнева и его брата Пьера, которые с оружием в руках сражались против мятежников из Лиги общественного блага. Он проявил такую настойчивость, что послал в один день три письма по одному и тому же вопросу: одно – городским советникам, второе – сенешалю Лиона и третье – лионским выборным. Пусть обоих братьев освободят от податей и от выплаты вспомоществования городу, а то, что у них уже взяли, пусть им вернут. Он четко излагает свою мысль: «И ежели повеленное не будет исполнено и они снова будут обижены вами, знайте, что мы тем будем весьма недовольны». На сей раз советники взяли время на размышление и собрались лишь три недели спустя, 25 августа, чтобы в конечном счете, взвесив все «за» и «против», всё же повиноваться...

Самодержавный владыка людских судеб, Людовик XI принимал решения обо всех назначениях и решительно прогонял любого, кто ему не услужил или разонравился, зачастую пав жертвой тайных интриг, которые плели завистники. Таких людей обвиняли в худших злодеяниях, предавали суду королевских комиссаров и безжалостно осуждали. История этого царствования соткана из подобного соперничества и опал, часто бывших следствием мерзких интриг. Некоторые теряли всё – должность, имущество и жизнь.

Зато верные и «возлюбленные», сумевшие сохранить доверие к себе, имели всё, что пожелают. Конечно, пенсий – поначалу очень скромных для большого числа слуг – не хватало для удовлетворения запросов честолюбцев, которые мечтали о богатстве и выгодных браках для своих детей. Король помогал им, дарил земли, владения, особняки в городах. К пенсиям он присовокуплял награды за особые услуги, пошлины на соль, на продажу того или иного продукта, взимание дорожной подати. В Анжу он приказал уплатить пятьсот ливров ренты Дитриху фон Хальвилу, которого ему представил пятнадцатью годами раньше другой «немец» – Николай фон Дисбах, бывший вообще-то швейцарцем. Этот Дитрих, переименованный в Теодориха, воспитанный при дворе как паж, сражался в 1470 году с бретонцами, потом, бок о бок со швейцарцами, с бургундцами при Грансоне и Морате в 1476 году. Он стал хлебодаром короля, который назначил его также судебным приставом в Анжу.

Эмбер де Батарне, которого Людовик повстречал ребенком на дороге из Вьена в Дофине и тотчас принял к себе на службу, последовал за ним в изгнание в Женапп и всю жизнь сохранял к себе его доверие. Став в 1461 году сеньором дю Бушажем, в следующем – капитаном Блэ и Дакса, а затем начальником отряда в сто копий во время походов в Гасконь и Гиень, он каждый год получал новые доказательства неизменной щедрости: смотритель портов и дорог, досмотрщик соляных амбаров в сенешальстве Лиона; обла-датель ренты с доходов от нескольких кастелянств в Дофине; капитан Мон-Сен-Мишеля, опирающийся на лейтенантов, которые были его родственниками или друзьями (1464); капитан замка Меан-сюр-Иевр и смотритель соляного амбара в Бурже (1465); наконец, постельничий в 1468 году. При этом каждое исполненное поручение приносило ему владения и поместья, которые трудно подсчитать, настолько длинен список королевских даров. Денег у него было вдосталь, и он еще расширил свои внушительные земельные владения путем многочисленных приобретений: в Турени – имение Бридоре (между Лошем и Шатильоном), которое он сделал своей обычной резиденцией; в Берри – Мулен; в Гаскони – Ош, купленный в 1474 году у Филиппа де ла Мотта, вестового, который получил его в благодарность за свои услуги. Король восстановил для него графство Фрезансак и повысил титул в его пользу, потом сделал имение Бушаж баронством.

Еще один спутник по изгнанию в Дофине и Женапп Жан Бурре – тоже не был забыт и не прозябал в бедности. Этот человек, про которого говорили, что его ум и манеры лишены утонченности и достойны презрения, получал самые доверительные поручения и под конец жизни сколотил невероятное состояние, притом что ничем не был обязан своим предкам. Его имя навеки связано с замком Плесси-Бурре, но у него, по меньшей мере, было еще четыре: Жарзе – самый большой и красивый, одно из богатейших строений Анжу, в поместье, приобретенном в 1465 году (его сожгли в 1793-м); Кудре, Лонге и Антрамм, тоже разрушенные. И это не считая нескольких домов в его родном городке Шато-Гонтье, дома в Туре на улице де ла Сельри, еще одного в Амбуазе на берегах Луары и особняка в Париже.

В наших учебниках говорится, что средневековый феодал располагал вдовами и дочерьми-сиротами своих вассалов, быстро и по своему усмотрению выдавая их замуж за людей, способных исполнять воинскую повинность, зачастую вопреки желанию рода, который сделал бы иной выбор. По правде говоря, подобные конфликты и силой навязанные брачные союзы были более редким делом, чем нас уверяют некоторые авторы, стараясь создать отталкивающую картину феодализма.

Людовик XI, во всяком случае, не злоупотреблял так называемым феодальным правом, даже правом сюзерена. Он стремился не сохранить вотчины за боеспособными рыцарями, а во имя общего блага и государственных интересов отблагодарить советников, чиновников всякого ранга, преданных слуг, и те оказывались таким образом связаны с семьями, которые иначе бы их не приняли. Подобное вмешательство в личную жизнь, которое из-за угроз и принуждений порой принимало драматический оборот, шокировало тем более, что почти всегда шло вразрез с интересами родственников, строивших иные планы. Король не проявлял щепетильности, использовал любые средства, внимательно и упорно следил за продвижением подобных дел, никогда не отказываясь от задуманного. Приходится констатировать, что он стремился не только облагодетельствовать какого-ни-будь своего слугу, но и ослабить и унизить род, не внушавший ему доверия. Тогда он навязывал такому клану худородного человека, обязанного сим странным счастием только работе, выполненной для своего господина, – порой это была неприглядная работенка, столь же подлая, как и его происхождение.

Жорж де Брилак, вельможа, принадлежащий к Орлеанской партии, был вынужден выдать свою дочь за некоего Люка – камер-лакея, человека с худой славой. С другой стороны, король сосватал мадемуазель де ла Берандьер, сироту и богатую наследницу из Анжу, за одного из своих ловчих – Рене де ла Роша. Он приказал силой забрать от деда другую сироту, двенадцати лет от роду, чтобы выдать ее за камер-лакея, а мадам де Пюзаньи, вдову одного феодала из Сентонжа, принудили выйти замуж за шотландца из королевской гвардии.

Чиновники из мещан, подвластные королю, подвергались дурному обхождению, как только кто-нибудь позарится на их состояние: один богатый «выборный» из Суассона был вынужден, чтобы сохранить свою должность и, вероятно, свободу, дать согласие на брак своей единственной дочери с простым слугой из королевского дворца.

Пусть женщина уже замужем, пусть семья сопротивляется, взывает к своим друзьям, даже к Парламенту или к Церкви, – это неважно. Людовик отобрал законную супругу у господина де Фэя, брата епископа Лиможского, и отдал ее Понбриану, капитану отряда в сто копий. Чтобы женить одного из своих печально известных агентов – некоего Жос-лена де Буа Бальи – гоффурьера, а на самом деле слугу на все руки, – он велел арестовать сразу после свадьбы Анну Гас, которая вышла замуж за господина де Магрена, знатного лимузенца. Ее вместе с матерью доставили в Ниор к сенешалю Пуату, а потом в Тур к королю, на их головы низверглись брань и страшные угрозы, так что они уступили. Неизвестно, каким образом первый брак был признан недействительным.

Для крупных военачальников и высокопоставленных чиновников король подбирал еще более знатные семьи. Он ничего не принимал в расчет и не обращал внимания на ясные отказы, повторяемые на все лады. Он заставил вмешаться архиепископа Нарбоннского, чтобы принудить графа д'Альбре, который не смирялся и громко возмущался, отдать свою дочь за Бофиля де Жюжа. Эмбер де Батарне, ставший сеньором дю Бушажем единственно по королевской милости, хотел жениться на Жоржетте, дочери Фулька де Маршеню, сеньора де Шатонёфа, но натолкнулся на сопротивление отца, который решительно восстал против этой подлости. Фулька бросили в тюрьму, и он пробыл там год под угрозой потери всего своего имущества; он также опасался за судьбу своих родных, преследуемых разными способами, подвергающихся невыносимому давлению, и в конце концов смирился; брачный договор был подписан в присутствии короля 24 марта 1463 года, а свадьбу отпраздновали, не откладывая, 25 апреля. Брат Эмбера Антуан, королевский кравчий, женился на Мэй де Ульфор, дочери канского бальи, и получил кругленькую сумму в шесть тысяч закладных экю (не выплаченных тотчас же) под залог владения Эвреси в том же самом бальяже.

Братья Вильнев, состоявшие при королевском дворе, заявляли о своей принадлежности к знати, но недавней, пожалованной королевскими грамотами от 14 июля 1469 года. В начале августа Людовик приказал парижской Счетной палате утвердить эти грамоты. Он был не такой человек, чтобы терять время.

Жалование дворянства не было нововведением. Прежде так поступал Карл VII, в частности, в пользу Жака Кёра, однако расширение подобной практики, потрясавшей социальные основы, все же вызывало ропот. Но королю это было выгодно: так он платил за услуги, оказывал почет верным людям, повышал их социальный статус, привлекал к себе верных клиентов и платил им, не тратя на это свои деньги, ибо дворянством награждали не бесплатно. Если Вильневы ничего не уплатили в казну, то лишь потому, напоминает король, что «мы оставили и даровали им средства, полагающиеся к уплате за оное дворянство». Так же и врач Тома Киссарн ничего не платил; смотрителям Счетной палаты велели ратифицировать грамоты о дворянстве, дарованном «ему и его прямому потомству, уже порожденному, и тому, что родится от него в законном браке», ибо полагающаяся к уплате сумма была ему подарена. Большинство новоиспеченных дворян выплачивали нужную сумму, однако требовали освободить себя от податей.

В социальном плане жалованное дворянство в итоге создало новую знать, которая, по крайней мере в первое время, оставалась преданной королю, в случае необходимости противостояла старой и не всеми признавалась. До сих пор дворянство, конечно, не было ни «классом», ни даже четко определенным «сословием». Положение «благородного» не соответствовало никакому правовому понятию, и пополнение этой социальной группы не было оговорено четкими правилами. «Благородство» во Французском королевстве было делом личных достоинств, доблести и образа жизни – всего, что ценилось близкими и признавалось остальными. Доступ к «благородству» не был закрыт. К нему вел своего рода консенсус благородных соседей, которые убеждались в том, что данный человек служил с оружием в руках, набирал войска, командовал отрядами, владел поместьями, приличными доходами, большим домом, скорее, замком, и лошадьми и что он через посредство брака вступил в союз со знатным семейством. Однако грамоты о жаловании дворянства и выбор короля, не нуждавшийся в одобрении и считавшийся произвольным, навязывали совершенно иную концепцию дворянства. Люди короля становились благородными по заказу, и мнение равных им или их соседей не принималось в расчет.

Более того, король Людовик не стремился, как его отец, отличить людей, уже проявивших себя на высоких постах и снискавших почести, уважаемых за свои заслуги. Он «облагораживал» самых разных людей потому только, что они были призваны исполнять какую-то должность – чисто административную, без всякого риска или жертв. Уже в ноябре 1461 года он самовластно решил, что все городские власти Ниора – мэр, двенадцать эшевенов и двенадцать советников – «станут считаться, отныне и навсегда, благородными в суде, в военное время и в каком бы то ни было месте». В июле 1470 года жители Орлеана получили право приобретать вотчины знати, сохраняя за ними все феодальные права. Король также возвысил магистратов Тура, Бове и Анже.

То, что раньше было признаком действительных отличий, стало волей государя. Над внезапным и громким успехом довлела печать произвола.