Текст книги "Людовик XI. Ремесло короля"

Автор книги: Жак Эрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Глава третья.
ЧАСТО СОВЕЩАТЬСЯ И ВСЕГДА ВСЕ РЕШАТЬ САМОМУ

1. Париж, забытый город

Опытный и осторожный, король Франции умел извлекать уроки из прошлого, которого он не застал, но которое, будучи недавним, оставалось в памяти в образах беспорядков и насилия. Отец и советники научили его остерегаться Парижа. В противоположность другим городам в королевстве он все еще казался очень опасным и во всяком случае ненадежным. Тогда в нем проживали более ста тысяч жителей, против двадцати-тридцати тысяч в Руане. Этот город сотрясали социальные бури, он был уязвимым, способным восстать и последовать за проповедниками любого толка, за принцами крови с плотно набитыми кошельками и хорошо подвешенными языками, раздающими направо и налево обещания и бочки с вином, или за вдохновенными ораторами, призывающими к справедливости без всякого риска для самих себя, разглагольствующими о Божьем гневе и Страшном суде. Карл V, будучи дофином, а потом Карл VI оказались заперты в Париже, постоянно подвергаясь опасности, и многие их чиновники расстались там с жизнью. Осознание этих угроз было вызвано и жуткой резней в майскую ночь 1418 года, когда от десяти до двадцати тысяч человек – мужчин, женщин и детей, – признанных (зачастую по ошибке) сторонниками арманьяков, были убиты в тюрьмах и на улицах. Карл VII был тогда дофином, ему чудом удалось бежать из города, находившегося во власти толпы, которую уже не мог обуздать ни один трибун. Став королем, он сумел подчинить себе этот город только после четырнадцати лет сражений, но так и не обосновался в нем по-настоящему. Он только наезжал в столицу на краткое время, положив тем самым начало длительному периоду отсутствия здесь монарха, вплоть до наследников Франциска I. Все время находясь на подозрении, город лишился двора, чужеземных купцов и крупных финансистов. Дела пришли в упадок, денег стало не хватать; художники отправились творить сначала в Бурж, потом в города и замки в центре страны. То, что мы обычно называем эпохой «замков Луары», сначала было эпохой замков на реках Шер или Эндр и стало следствием не каприза, а выверенного политического решения. Речь шла не о возвращении к природе, не об играх в пастушков среди полей, а об управлении вдали от угроз и давления уличной толпы.

Людовик XI на протяжении всего своего правления не терял бдительности, чтобы не попасться в ловушки, расставленные смутьянами, способными взбунтовать парижан. Он не хотел, чтобы против его власти восстал какой-нибудь Этьен Марсель или Иоанн Бесстрашный, и позаботился о том, чтобы не оказаться заложником разгневанной толпы, которую так легко взбаламутить. Он был достаточно ловок, чтобы быстро подчинить себе город, увериться в его покорности... и отправиться жить в другое место, где он мог спокойно управлять делами страны.

Он устроил себе блестящий прием в Париже в 1461 году, утверждая законность своей власти, навязывая свое присутствие. Он тотчас провел в городе совет, вернее, продиктовал свою волю по поводу обновления чиновничьего корпуса в государстве. Во время войны с Лигой общественного блага он понимал, насколько велика ставка в игре, и знал, что потеря столицы наверняка принесет победу мятежникам. Именно чтобы сохранить ее, он и повел свою настоящую войну. Велел вооружить ополчение и укрепить стены. А главное – постарался привлечь на свою сторону торговую аристократию и народ, раздавая и тем и другим кое-какие привилегии или налоговые послабления. Ему это прекрасно удалось: осаждаемый принцами, которые старались поднять бунт знати или народное восстание и беспрестанно засылали агитаторов, Париж остался верен королю.

Июль и август 1465 года: после Монлери начались нескончаемые переговоры между принцами, ставшими лагерем под Парижем, и королем, или, точнее сказать, правительством и королевской партией. За короля действовали его наместник-губернатор и нотабли, представляющие институты управления, которые всегда были на посту и участвовали в совещаниях: «И в то время собрали они церковников, суд Парламента и граждан Парижа, дабы вместе потрапезничать и решить, что надлежит совершить по всем делам и по каждому в отдельности». Ибо в те дни Людовик был в Манте или в Нормандии, чтобы собрать «в свой отряд тридцать тысяч нормандских и прочих воинов», а город сам занимался ведением мирных переговоров и собственной обороной. Эти люди, назначенные неизвестно как, но, во всяком случае, истинные и бесспорные представители своего круга, заняли удивительно твердую позицию по отношению к мятежникам, храня верность королевским чиновникам и знати из партии Людовика. В первые же дни купеческий старшина отказался действовать, не посоветовавшись с ними. А позднее заявил представителю принцев Дюнуа, что не даст никакого ответа, предварительно не переговорив об этом с королем и не узнав, какова будет его воля.

В отсутствие короля среди парижан постоянно велась всякого рода пропаганда. Сам Дюнуа и другие агитаторы то и дело приезжали в город, распускали слухи о недовольстве принцев, чтобы восстановить толпу против государя, которого представляли настоящим тираном, повинным в злодеяниях и преступлениях, разбазарившим государственную казну, заключающим союз с иноземцами против «благородных семейств Франции», силой принуждающим к браку представителей разных сословий, к бесчестию и неудовольствию оных, по меньшей мере, их родственников, более того, назначающим недостойных людей на высшие посты в государстве. Все напрасно. Времена Этьена Марселя и «живодеров» прошли, и город не поддавался на провокации: «Знатные люди в Париже, солдаты и простолюдины стояли за короля». Королевские чиновники знали, как удержаться, а нотабли – как привлечь толпу на сторону короля. Они раздували слухи о том, что принцы «умышляют ввести в Париж бретонцев и бургундцев на беду королю и городу, а посему народ взволновался и убил оных посланников». Они обличали «горожан, имевших в мыслях впустить господ сих в Париж». Так что тот самый народ, который в 1418 году раскрыл ворота бургундцам, теперь укреплял стены и обходил их дозором.

Карл Беррийский и его лигисты пошли с другой карты. Они попросили собрать штаты королевства; король отказался, и тогда они потребовали, чтобы мирный договор рассматривался не в его владениях, в Париже или в ином месте пребывания его Совета, а у них, в лагере Боте-сюр-Марн, без его присутствия, тридцатью шестью комиссарами, назначенными для этой цели. Среди них должны были быть двенадцать церковнослужителей, двенадцать дворян и двенадцать разночинцев, все заслуженные люди, которым герцог Беррийский и его сторонники открыли бы причины, вынудившие их взяться за оружие. В общем, предлагалось провести собрание штатов, ограниченное парижанами. Город, конечно, выставил своих представителей, делегацию возглавлял епископ Гильом. Но большинство быстро утомилось и перестало показываться на заседаниях. Ничего не решили и, судя по всему, не выдвинули никаких предложений. Попытка поговорить в обход короля, представить ему, как некогда сделали «живодеры», реформу государства в форме ордонанса, жалким образом провалилась. Мирные договоры, положившие конец Лиге общественного блага, были подписаны, а ни о каких реформах даже не упоминалось.

Впоследствии, когда кризис миновал, а союз принцев ослаб и распался, король показывался в городе все реже и реже, не задерживаясь в нем дольше, чем на несколько дней, предпочитая ему городки, селения или замки Иль-де-Франс. У него не было парадной резиденции в Париже, и он не выстроил или не обустроил там никакого особняка, который был бы связан с его именем. В 1464 году, когда дела призывали его в Нормандию и Пикардию и ему приходилось проезжать через Иль-де-Франс, он провел там в общей сложности только двадцать четыре дня против сорока четырех в Ножан-ле-Руа на реке Эр, под Ментеноном, тридцати восьми в Абвиле, двадцати семи в Руане и двенадцати в Турнэ. В 1477 году, во время первого большого похода на бургунд-цев, он останавливался в тридцати разных местах, от Турени до Артуа, но ни разу в Париже.

Он управлял из провинции по расчету, по политическому решению, из которого не делал тайны. Всегда осмотрительный, даже подозрительный, он неохотно доверял людям из Иль-де-Франс. Во времена первых Валуа и Карла VI эти люди – церковники, аристократы или законники – составляли подавляющее большинство в Королевском совете. Напротив, Людовик XI постоянно поощрял области, которые некогда выступили на стороне его отца Карла VII и Жанны д'Арк против парижан и бургундцев. Из двухсот сорока восьми членов Совета за все время его правления только из долины Луары было пятьдесят шесть, то есть четверть; в нем заседали тридцать семь обычных советников из центральных районов Франции, тогда как парижан было всего двадцать один, то есть менее десяти процентов. Это означало продолжение политики Карла VII, с той лишь оговоркой, что людей из Дофине и Нормандии призывали в Совет чаще и в большем количестве.

Король не намеревался править из настоящей столицы и придавать ей особое значение в стране. Двор, Совет, секретарская коллегия и нотариусы не должны были прочно обосновываться в том или ином дворце. Они были при короле, там, где находился он сам. По меньшей мере один раз он, чтобы не ехать в Париж, предпочел вызвать к себе представителей главных государственных институтов, которые, конечно, и подумать не могли, что им придется сниматься с места. В 1468 году «король вернулся в Санлис и Компьен, куда повелел приехать и предстать пред ним всему суду Парламента, своей Счетной палате, распорядителям финансов и прочим чиновникам, что они и сделали».

Более того, Людовик ясно выказал свое намерение привлечь к делам все городские общины. Города были широко представлены на Генеральных штатах в Туре. Позвали семьдесят городов, и больше шестидесяти выслали своих выборных представителей. Этих делегатов не держали в стороне и обращались с ними уважительно. Они заседали в одном зале с представителями духовенства и дворянства, на соседних скамьях, и брали слово в назначенный час, в те же дни. На скамьях, отведенных для «верных городов», каждый сам выбирал себе место, соседствуя с кем хочет. Среди представителей больше всего было «буржуа», купцов, ремесленников или законоведов: два-три светских лица на одного церковника. А главное – Париж не пользовался никаким предпочтением: шесть делегатов против трех-четырех от других городов; принимая во внимание большую разницу в численности населения, столица была представлена много скромнее.

Для Людовика XI одним из главных качеств государственного деятеля было умение убеждать, предвидеть или улаживать конфликты. Всегда показывать, что король рядом, что он заботится о своих подданных и уважает их, чтобы у тех не было оснований сплетничать у него за спиной и выставлять ему претензии. Все должно быть ясно сказано, и искусство управлять зиждется прежде всего на широком согласии, тщательно подготовленном и поддерживаемом.

Пятого апреля 1466 года он сообщил своим «дорогим и возлюбленным лионцам», что вынужден забрать управление Нормандией у своего брата Карла, и в оправдание себе отправил длинное послание, лишенное канцеляризмов и туманностей, написанное на одном дыхании, доступно, ясно и четко. Как усомниться в искренности человека, который не напускает туману, а идет прямо к цели? Год назад, сразу после завершения мрачной истории с Лигой общественного блага, он уступил Нормандию Карлу против «своей воли и желания». И это было ошибкой. Ему не следовало этого делать, ибо сей поступок противоречил «запретам, изложенным в ордонансах французских королей», которые, опасаясь несчастий, могущих случиться в этом королевстве, как в былые времена, не желали, чтобы брат короля был правителем Нормандии. Более того, это герцогство «дорогого стоит», и оттого что его передали под отдельное управление, «все Французское королевство могло потерпеть большой убыток». И он, король, поклявшийся сохранить в неприкосновенности права короны, просто обязан, по совету многих вельмож одной с ним крови и прочих знатных людей, вернуть Нормандию под свое начало и более ее не отдавать.

До нас дошло только письмо к лионцам, но наверняка такие же послания разлетелись по остальным верным городам. Король не мог допустить, чтобы некоторые, не поставленные в известность о происходящем, «удивились»; все верные и добрые подданные должны одобрить его действия, оказать ему помощь и поддержку. Пусть знают также, что Карл, если будет вести себя как подобает, получит большие и хорошие владения.

Ведя военные действия, король подробно оповещал всех об успехах своих войск. Ему казалось полезным показать «знатным и честным людям», что поступившие от них деньги используются должным образом, успокоить их, пресечь подлые слухи, предупредить смятение или дезертирство. 15 июня 1477 года Жорж де Лa-Тремуйль одержал крупную победу во Франш-Конте, возле городка Грей, над войсками принца Оранского. Уже 22-го числа, всего через неделю, Людовик XI написал в города, в том числе в Руан, Лион, Пуатье, Бордо и Турнэ, чтобы их жители знали о масштабах «разгрома», учиненного над врагом. Он не удовольствовался простым известием, а представил это сражение военным подвигом, показав, что это было почти чудо, случившееся с помощью Господа и Богородицы. Сын принца, Гуго де Шато-Атлэ пришел «с силой великою», с другими капитанами и военачальниками, во главе бургундцев и немцев, на помощь своему отцу. Но тот уже бежал, все его люди рассеялись, охваченные паническим страхом при мысли о том, что Бог и судьба против них. Точно неизвестно, каковы их потери, ибо гонцы, принесшие счастливую весть, отправились в путь тотчас же. Во всяком случае, погибло не менее четырех тысяч (?) человек и многие были взяты в плен, оружие и военные трофеи также были захвачены на поле битвы. И король незамедлительно оповещает о том своих верных подданных, поскольку не сомневается, что им всегда приятно получить «столь добрые вести». Если случится еще что-ни-будь, он тотчас сообщит им со всею поспешностью.

Тома Базен и прочие недоброжелатели часто обвиняли его в том, что он не собирал Генеральные штаты королевства. Однако, разумеется, предпочитали не напоминать, что он поступал так по веским причинам. Воспоминание о Генеральных штатах, созванных в Париже в 1357 году, которыми заправляли Этьен Марсель и Робер Ле Кок, подстрекатели к мятежу, еще не стерлось из памяти. Любой ценой не допустить повторения этого! Карл VII остерегался созывать Генеральные штаты, и дофин Людовик присутствовал рядом с отцом только на местных собраниях, проводимых в гораздо более спокойных городах, вдали от взрывоопасной столицы. Контролировать провинциальные штаты – в Оверни, Лимузене или Лангедоке – было гораздо легче, и речь на них шла не о крупной реформе государства, вдохновляемой дурными замыслами честолюбцев, а о частных делах.

По сути, Людовик XI собрал Генеральные штаты лишь один раз за все свое правление, продолжавшееся более двадцати лет. Это случилось в 1468 году, и не в Париже, а в Туре, вдали от волнений. То, каким образом созывалось и проводилось турское собрание, меры, принятые для контролирования и ограничения дебатов, – верх политического искусства. Король, конечно, интересовался мнением делегатов и выслушивал их, но ничем при этом не рисковал. Извещения о созыве штатов разослали 26 февраля – всего за пять недель до назначенного дня: 5 апреля. Штаты в целом заседали всего девять дней, вынужденные следовать четко определенной программе. Каждый выступал по очереди, соблюдая регламент. Для прений места не осталось – ни для общих, ни для частных. И конечно же ни о малейшей реформе правительства и советов речи не было. Король не собирался выслушивать советы и упреки. Он превратил это торжественное собрание во вспомогательный механизм и позволил упомянуть лишь о возврате Нормандии, отобранной у его брата Карла, чтобы штаты дали согласие на отвоевание ее королевской армией – проявление силы, которое все же вызывало кое у кого возмущение. Канцлер Гильом дез Юрсен задавал вопросы: должно ли герцогство отделиться от владений французской короны? Следует ли принудить герцога Бретонского оставить еще удерживаемые им крепости? Потребовать, чтобы он отказался от мысли впустить англичан во Францию? Только это, и ничего другого.

Генеральные штаты, которые до сих пор, и в частности в 1357 году, состояли из людей, назначенных самыми разными способами, без четких правил и зачастую произвольно, теперь, в Туре, действительно представляли всю страну. Король установил некоторый паритет между числом людей, призванных лично королевскими письмами, и выборными от городов. Он даже разослал приглашения более ста пятидесяти представителям дворянства, Парламента, духовенства и семидесяти «верным городам», в которых были устроены выборы представителей. Таким образом он дал понять, что все королевство – за него. Штаты не просто одобрили при-соединение Нормандии. Они отправили своих делегатов в Камбре вести переговоры о продлении перемирия с герцогом Бургундским и добиться, чтобы он перестал поддерживать Карла, брата короля. Тот факт, что из семи делегатов Генеральных штатов пятеро были королевскими чиновниками, в том числе Жан Дове, первый председатель Парижского парламента, Гильом Кузино, губернатор Монпелье, и Жан Гран, генеральный наместник в сенешальстве Лион, ясно показывает, что король не уступал своих прерогатив и сохранял инициативу. Штаты выполнили свою роль, как никогда прежде.

2. Города и ремесла под опекой

Король был не радетелем городов и горожан, а их господином. С первых же лет своего правления он навязал им администраторов, по большей части выбранных или предложенных им самим или его доверенными людьми. Этот «король-буржуа» всегда был враждебен институтам, которые мы сегодня назвали бы «демократическими», то есть избранным всем населением. Он сам учреждал только городские советы, где принятие решений и управление были доверены ограниченному кругу лиц, которых было легко контролировать. Никто не просил его об этом, да и он никого не спрашивал: «Поелику наш город... в былые времена не управлялся мэром и эшевенами, а нам угодно, чтобы отныне было так...» Эта фраза стала обычной для его писарей и нотариусов и не менялась от письма к письму.

В 1461 году, вскоре после своего вступления в Тур, он предоставил жителям города те же «привилегии», что его отец некогда даровал Ла-Рошели: корпус из ста выборных горожан, совет из семидесяти шести членов, двадцать четыре эшевена и мэр. На самом деле управляли городом только мэр и эшевены. Они могли собирать советы колокольным звоном, но целью этих собраний было только сообщение о принятых решениях. Они также могли приобрести ратушу и земли за городской чертой, чтобы сваливать туда вывозимые из города нечистоты.

Ларошельский «рецепт», списанный с более древних «Учреждений» Руана, быстро применили ко множеству городов по всему королевству, вплоть до Лиможа, Сента, Манда и Труа, где крестьян и горожан призвали избрать тридцать шесть эшевенов, из них обязательно двенадцать церковнослужителей и двенадцать «мещан или иных жителей, верных и преданных нам и нашей короне, в делах осторожных, доброй славы, честной жизни, рассудительных в речах, радеющих о пользе и выгоде оного города и общем благе». Города попросту передавались под контроль администрации. Но обычно это представляли в выгодном свете, как единственный способ положить конец некоторым злоупотреблениям (никогда не называвшимся), как знак королевской заботы и даже как награду за выдающиеся услуги. В Туре король сослался на то, что именно здесь «нас долгое время кормили, и здесь нашли мы отраду и учтивость». Бове отличился, сопротивляясь «жестоким и сильным вассалам герцога Бургундского», и его жители, мужчины, женщины и дети, в те дни сражались на стенах, «не щадя живота своего».

В Анжере учреждение муниципалитета стало поводом пробить брешь в полномочиях герцога Анжуйского и его агентов. В хартии ясно говорилось, что этот город, один из самых больших, древних и значительных в королевстве, сильно уменьшился и обеднел, рвы и защитные стены находятся в плохом состоянии из-за плохого ухода и управления. Виной всему этому, конечно, войны с англичанами, но также «нехватка полиции и совета, и что нет никакой общины, как в других верных городах и селениях». Первым деянием мэрии, учрежденной в этом ленном владении, стало твердое и торжественное заявление, обличающее чиновников Рене Анжуйского, корыстных и некомпетентных. Было запрещено заключать договоры, скрепляя их иной печатью, кроме печати мэра, что, в общем, было посягательством на права герцогского нотариуса, а анжуйскому судье запретили разбирать дела сторон, проживающих в городе или его окрестностях.

Мэр и эшевены получили право взимать различные подати как на общественные расходы, так и по требованию короля, например, акцизы, налоги с розничных продаж вина, на повозки и на скотные рынки. В Анжере они определяли пошлину на переезд через Луару, либо взимая ее непосредственно, либо давая на откуп, и все сборы с транзита товаров, составлявшие до тысячи ливров в год. Но прежде всего они должны были обеспечить общественный порядок, предотвратить или пресечь брожение толпы. Король напоминал им об этом и возлагал на них ответственность: в случае беспорядков пусть захватывают зачинщиков с помощью вооруженных горожан. После волнений в Бурже он в мае 1474 года учредил там мэра и двенадцать эшевенов и сам назначил мэром Франсуа Готье, а эшевенами – родственников Рауле. Этот Рауле, или Роле, де Кастелло, виночерпий короля и королевский прево в самом этом городе, предста-вил ему список нотаблей для утверждения их эшевенами, и список был тотчас утвержден, за исключением одного имени – Филиппона де ла Лу, о котором король был дурного мнения. Более того, Рауле поручили набрать столько сержантов, сколько потребуется для захвата смутьянов и для удержания их в покорности. Мэр и эшевены поклялись «не допускать никаких беспорядков». Пятнадцать нотаблей из Тура – эшевенов – привели в Анжер, чтобы они поклялись на кресте святого Лода, что «не допустят, чтобы кто бы то ни было во граде Туре получал должности и доходы, не будучи предан королю, а ежели попытается, они помешают ему своею властию и известят о том государя».

Существовал ли риск народных волнений или нет, все «мэрии» должны были чувствовать на себе хозяйское ярмо и сотрудничать с королевскими чиновниками в самом городе или в бальяже. 12 апреля 1473 года лионцев попросили оказать хороший прием господину де ла Барду, назначенному бальи Макона и сенешалем Лиона. Они поспешили преподнести ему в качестве приветственного подарка два бурдюка лучшего кларета, двенадцать толстых факелов на палках, двенадцать фунтов лучшего варенья и сто мер овса для его лошадей. Затем с готовностью назначили его капитаном городской стражи, зная о его опытности в военном деле. Сам Людовик XI (об этом уже шла речь) старался жить в разных городах своего королевства, дабы наблюдать, делать выводы и следить за тем, чтобы установленному им порядку ничто не угрожало. В мае 1481 года, уже больной и ослабевший, он поручил сеньору де Брессюиру разузнать, не продает ли Жан Меришон, мещанин из Ла-Рошели, свой особняк в этом городе; дом был ему нужен, чтобы «быть ближе к ним и держать их на коротком поводке», но пусть дело ведется тайно, «дабы он не заподозрил, что сие исходит от меня или что я желаю иметь сей дом».

Мэр зачастую был попросту королевским агентом, во всяком случае, доверенным лицом, получавшим плату за услуги. В Туре им сначала стал Жан Брисонне (1462), женатый на Жанне Бертело – дочери распорядителя королевского Монетного двора и приобретший несколько владений в Ту-рени. Рекомендательные письма, вернее, предостережения, постоянно рассылавшиеся во все концы, невозможно сосчитать, они не оставляют никаких сомнений в постоянном стремлении государя навязать своих людей. В 1467 году он писал жителям Пуатье: «Нам угодно, чтобы ваш город получил в градоправители честного и знатного человека, который был бы нам верен и предан»; посему просим вас из-брать Кола Мурана, одного из двадцати пяти эшевенов и старейших и почетных горожан; «и мы поручаем нашему прокурору Жану Шевредану сообщить вам об этом». Жителям Амьена, приславшим к нему одного из своих эшевенов, чтобы узнать, кого им выбрать мэром, король ответил, что им должен стать мэтр Жан Дюкорель. На собрании эшевенов тот «взял самоотвод», говоря, что на него и так уже возложены ответственные должности: его «избрали» для взимания вспомоществования и наместником бальи Амьена, а все его время занято «прочими важными делами». Тщетное сопротивление: на следующий день распорядитель королевского двора сказал ему, что «поскольку так угодно королю, отказываться невозможно». Тот и не стал. Летом 1481 года король сам назначил мэра (Пьера Тюилье) и шестерых эшевенов Бордо, потом мэра Абвиля. Называемый в учебниках истории «королем-буржуа», он старался держать города и городскую знать в своих руках... Почти все градоначальники были его людьми, ставленниками его двора или Парламента, или финансовыми деятелями.

Даже выборы эшевенов не всегда проходили без его участия: в апреле 1466 года он известил жителей Пуатье о том, что его камердинер Пьер Лэньо, торговец солью из Шартра, женился на женщине из их города и намерен там поселиться; король рекомендовал горожанам сделать его эшевеном, как только освободится вакансия, отдав ему предпочтение перед другими. Градоначальники, сплошь верные королю, обычно получали четкие инструкции и оказывали давление на выборы эшевенов, придавая им нужное направление. Почти всегда вмешательство короля имело целью уравновесить власть аристократических родов. До сих пор богатые купцы, менялы, законники оставляли за собой административные должности по негласному уговору или даже методом простой кооптации. Король хотел отстранить их от этих должностей или, по меньшей мере, расширить социальную базу узких советов, в частности, совета эшевенов, и ввести в него простых торговцев и ремесленников. В Туре в 1469 году из двадцати трех установленных эшевенов пятеро были адвокатами и семь купцами, но остальные одиннадцать – мастеровыми. В 1475 году законники из Анжера горько сетовали на выбор Гильома де Серизе – мэра, поставленного над ними королем, который назначил в эшевены людей низкого происхождения, своих родственников и близких, а также союзников и сообщников, не сведущих в юриспруденции. Такие люди наверняка не воспротивились бы государевой воле.

Однако мастеровые люди, на которых король таким образом возлагал некую политическую и налоговую ответственность, одновременно утрачивали право заниматься делами своей профессии. Их ассоциации, гильдии и цехи, подпали под власть королевских агентов или мэра, и король намеревался установить за ними строгий надзор. В Анжере мэр и эшевены контролировали вступление в гильдии, систему членских взносов и штрафов, а также институты взаимопомощи и благотворительности. Людовик годами приказывал проводить расследования, подтверждал или лично реформировал устав многих цехов по всему королевству, каждый раз говоря о необходимости положить конец поистине нетерпимому положению, до которого докатилось ремесло «за неимением верной политики, порядка и устава». Так было с турскими хлебопеками и сапожниками, канскими мясниками, парижскими рыбаками, ткачами и вышивальщиками Вьерзона, скорняками и мясниками Амьена, бочарами, столярами и слесарями Эвре.

Бальи Кана, Руана и Жизора, а также виконт Фалеза могли «увеличивать и сокращать, как им угодно», уставы цехов; они следили за прохождением судебных процессов и приведением приговоров в исполнение. То же было в Бурже, Шартре и Труа. Парижские прево Жак де Вилье, а потом Робер д'Этутвиль занимались поддержанием порядка и реформами в области общей политики и управления всеми городскими цехами. С другой стороны, король утвердил за собой, а потом за королевой, дофином и кое-какими людьми из своего ближнего круга право назначать мастеров, освобожденных от изготовления «шедевра». В конце августа 1461 года, всего через несколько недель после вступления в Париж, он напомнил, что по случаю своего благополучного прихода к власти ему угодно назначить в каждом верном городе присяжного мастера каждого цеха; так, он сделал Ришара де Монтрусселя мастером цеха мясников. Десятью годами позже он назначил другого – Жана Депре-младшего. В 1463—1464 годах в одном только Амьене было уже тридцать три цеховых мастера, назначенных королем; с годами их становилось все больше.