Текст книги "Людовик XI. Ремесло короля"

Автор книги: Жак Эрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

Карл VII не строил никаких иллюзий. Он собрал людей дофина, чиновников и служителей, во Вьене, а потом в Гренобле, и дал им указания, пообещав сохранить почти за всеми их должности. Два советника оповестили об этом Людовика в длинном послании, выдержанном в спокойном тоне. Они утверждали, что все хорошо: госпожа дофина поживает прекрасно, все ваши люди и многие дворяне остаются вам верны, и «все охотно исполнят то, что вы им поручите». Ваш отец торжественно заявил, что не хочет «отнять у вас страну» или принудить кого бы то ни было поступить против чести. Будьте уверены, что для ваших людей он сделает больше, чем для собственных подданных. Все здесь знают, что самое большое неудовольствие ему доставило известие о вашем отъезде, «ибо он возомнил, что потерял вас».

Красивые слова! Логеак и Бюэй взяли в свои руки управление Дофине. Для Людовика это стало настоящим изгнанием, он не имел других средств, кроме тех, что предоставили ему бургундцы. Карл VII повел против сына грандиозное дипломатическое наступление. Герцог Савойский встретился с ним дважды. Все города Франции получили циркулярное письмо, написанное уже 14 сентября, в котором четко и подробно излагались доводы короля: его сын, следуя дурным наущениям, не желал с ним советоваться, а главное, неоднократно отказывался явиться к нему – странное поведение по отношению к отцу; он внезапно покинул Дофине, чем удивил короля и вызвал его неудовольствие.

Вслед за письмами в города порой приезжали королевские послы, чтобы рассказать о провинностях Людовика, упорствующего в своих заблуждениях. Однако все это не могло навредить дофину. Он нашел хорошее убежище. В Лейвене, а затем в Брюссельском замке Людовик, в отсутствие герцога Филиппа, воевавшего во Фландрии, встретил теплый прием у его сына Карла, графа де Шароле (впоследствии Карла Смелого), герцогини Изабеллы, к которой тогда очень прислушивались при дворе и в Совете, Антуана – «великого бастарда Бургундского», епископа Камбре и двух высших чиновников герцогства – Жана де Круа и Адольфа де Равенштейна. Все его чествовали. Филипп Добрый, который сначала вел себя сдержанно, не стремясь вступать в открытый конфликт с Карлом VII, в конце концов тоже «оттаял». 15 октября 1456 года в Брюсселе он воздал дофину почести, достойные королевского сына, будущего короля. Он преклонил перед ним колено, следовал в его свите с обнаженной головой, подарил ему на все время его пребывания замок Женапп в Брабанте и назначил пенсион в тридцать шесть тысяч франков. Людовик быстро нашел сторонников при бургундском дворе, даже завел сообщников, завоевал дружбу Антуана и Жана де Круа, приняв их сторону в споре с графом де Шароле. Надежно укрывшись, хорошо устроившись, располагая деньгами и по-прежнему плетя интриги, он мог говорить вслух и без опаски о чем угодно, мог в очередной раз оправдаться и свалить всю ви-ну в разрыве на дурных советников короля. 26 октября он сообщил отцу из Брюсселя о своем приезде к герцогу Бургундскому, который, как он говорил, хорошо его принял и каждый день его потчует. Герцог поступает так «в вашу честь, за что я благодарю вас, как только могу». Все выдержано в том же тоне, чтобы преподнести главную мысль: «я поведал герцогу без утайки о моих делах»; я узнал, что Логеак и Бюэй действуют от вашего имени в Дофине, чтобы убедиться, что «ни вы, ни ваше королевство не понесут убытков от жителей этого края». Этим я «весьма удивлен был». Как можно было подумать, что из этого края может исходить хоть малейший вред для вас, или «что я мог бы иметь в мыслях совершить что-нибудь дурное»? Мой дядюшка Филипп тоже весьма этому удивлен и поручил своим послам поговорить об этом с вами.

Действительно, немного спустя он вновь взялся за перо, чтобы назвать имена бургундских уполномоченных и сообщить о их звании: Жан де Круа – камергер, главный воевода герцогства и бальи Геннегау, и кавалер Симон де Дален, тоже камергер, бальи Амьена. Он сообщил об этом и членам Большого королевского совета, которые таким образом узнали о дипломатических инициативах изгнанного принца, считавшегося кое-кем отверженным, врагом мира в королевстве. Прием послов состоялся в Сен-Симфорьен-д'Озоне. Карл VII сначала потребовал, чтобы герцог отказал в любой помощи его сыну, и распорядился ввести мощные гарнизоны в города поблизости от бургундской границы. Но слишком занятый на тот момент английскими делами и неприятно пораженный союзом, поддерживаемым между Филиппом Добрым и Эдуардом IV Йоркским, в конце концов сдался и смирился с тем, что бунтовщик нашел приют и покровительство у могущественнейшего из его соседей, который был волен предпринять все, что ему вздумается.

3. У бургундцев (1457—1461)

В Женаппе Людовик даже в самые мрачные годы не выходил из образа преданного, почтительного сына, сознающего достоинство королевской власти, несправедливо обвиненного или подозреваемого в дурных поступках завистниками, бессовестными людьми, сумевшими завоевать доверие его отца. Мастер в искусстве двойной игры, он, разумеется, не преминул сообщить королю о рождении своего первенца.

Шарлотта, которая, по словам Коммина, «была не из тех, кто дарует наслаждение», осталась в Дофине, за что Савойский двор корил нерадивого супруга. Ему говорили о том, что пора уже приблизить к себе молодую женщину, поскольку она «достигла приличествующего возраста». В конце концов он решился вызвать ее к себе, и брак свершился в Намюре, в январе 1458 года. 15 июля 1459 года, в Женаппе, у них родился «прекрасный сын» Иоахим, и король узнал, что 5 августа крестными отцами младенца стали сам герцог, который подарил ему тысячу золотых монет, и Жан де Круа, а крестной матерью – супруга Адольфа Клевского. Иоахим умер 29 ноября. Людовик явно хотел иметь наследника и не скрывал этого. Немного спустя он написал отцу, извещая его о новой беременности Шарлотты: «насколько можно судить, дело верное, ибо она уже несколько раз чувствовала, как дитя шевелится». Родилась девочка, Луиза, тоже умершая во младенчестве. Еще одна дочь, Анна, родилась в следующем, 1461 году.

Эти письма к Карлу VII, главе семейства и главе государства, не вводят в заблуждение: они были продиктованы не искренним сыновним благочестием, но заботой о том, чтобы не оказаться сброшенным со счетов. По поводу рождения Иоахима он в тот же день и таким же образом написал множество других посланий: своему младшему брату Карлу, герцогу Беррийскому, которому было тринадцать лет, гражданам Лиона, епископу Парижскому, председателям и советникам Парламента, «купеческому голове, эшевенам, мещанам, крестьянам и жителям города Парижа». Эти письма, скорее всего, привели городских магистратов в замешательство; они не знали, как отвечать, радоваться ли этой благой вести. Уже 9 августа, получив известие о рождении Иоахима, жители Буржа поспешили оповестить о нем короля. Они не рискнули вызвать его неудовольствие и, сбитые с толку, плохо владея ситуацией, спрашивали, что им делать.

По правде говоря, принцы, королевские чиновники и слуги дофина, жители городов понимали, что разрыв состоялся. Поступки и затеи, которые казались неуместными советникам Карла VII, постоянно порождали конфликты. Слухи о заговорах, замышляемых махинациях, перехваченных письмах с засекреченными посланиями росли как снежный ком. Двор Людовика в Женаппе и двор герцога Бургундского называли гнездами интриг, очагами заговора. В декабре 1456 года было арестовано семь человек, которые признались, что получили деньги за то, чтобы захватить короля в замке Сен-При и «отвезти его силой, куда им заблагорассудится». Их сдал один из заговорщиков, Жан Шенар, который только что оставил службу у дофина. Он сказал, что больше четырех сотен жандармов были готовы к выступлению. Дело осталось темным, и, несмотря на длительное расследование, на него не удалось пролить свет.

Находясь в суровом изгнании, сын короля все же вел себя по-прежнему как независимый государь. Разумеется, он потерял Дофине, где Карл VII поставил своих доверенных лиц и заручился преданностью всех тамошних чиновников. Но Людовик не отступил; 24 января 1458 года, находясь в Брюгге в обществе Филиппа Доброго, он назначил губернатором Дофине одного из своих приближенных – Жана, побочного сына д'Арманьяка. Это была лишь бравада, не возымевшая никакого действия. Он мог только сурово покарать тех, кто примкнул к королю и предал его. Едва обосновавшись у бургундцев, он велел конфисковать имущество Габриэля де Берна, давнего своего слуги и товарища, который был признан виновным в измене и оскорблении величия «за многие преступления, провинности и вероломство», а на самом деле – за то, что не последовал за принцем в изгнание в Женапп.

Недостатка в деньгах не было, но они поступали нерегулярно. Помимо пенсиона, выплачиваемого герцогом Бургундским, значительные доходы Людовику обеспечивало только приданое Шарлотты. Но чтобы получить обещанные суммы, потребовалось множество демаршей, писем и напоминаний, даже протестов, специальных гонцов. В августе 1457 года Людовик отправил своего дворецкого Перро Фокье к герцогине Савойской, чтобы потребовать остаток приданого в двести тысяч экю. Более того, уже поступившие суммы далеко не всегда выплачивались золотом, а все больше в доходах или рентах с различных имений или владений – налогах, податях, сборах... Так что потребовалось создать в Женаппе специальную финансовую администрацию. В одном отчете о сборах, связанных с приданым, за период немногим более года (1459—1461), упоминается о двадцати восьми разных статьях и различных суммах, переданных целой чередой замковладельцев, наместников, сборщиков налогов, казначеев Савойи, Пьемонта и Бюже. Один только казначей Версея сдал 2500 экю, а соляной пристав из Ниццы – 3500 экю. То есть в целом ровно 17 256 экю савойскими деньгами, из которых составитель отчета был вынужден вычесть 800 ливров в уплату сборщику Бартелеми Кайю «за труды и понесенные расходы... дабы собрать деньги, полученные по оному браку», а еще «поскольку по данному делу выезжал к означенному гос-подину (дофину. —Ж. Э.) во Фландрию и Брабант». Эти деньги, за которыми приходилось ездить так далеко и вырывать их у чиновников и сборщиков податей герцога Савойского, не спешивших давать точный отчет, в конечном итоге дорого обходились. Задача собрать хотя бы часть доходов была возложена на Эктора Жослена, виконта Женевского... за жалованье в тысячу ливров в год. Из 17 256 экю в руках Женаппского изгнанника оказались только три тысячи. Его сборщики сами распорядились остальными деньгами, стремясь наверстать упущенное и ковать железо, пока горячо: перво-наперво 7200 ливров Франсуа Руайе, оруженосцу, советнику и камергеру дофина, за шесть лет неуплаченного пенсиона; затем жалованье секретарю, нескольким жандармам или лучникам, двум вестовым; а главное – несколько лошадей, тотчас подаренных высшим чиновникам, в основном придворным – Жану де Монтобану, Жану д'Арманьяку, Луи де Крюссолю... Нет никаких сомнений, что у Людовика часто не оставалось денег, и приходилось занимать у знакомых или менял, банкиров, финансистов и спекулянтов. Его секретарь Шарль Астар одолжил ему четыре тысячи ливров, которые так и не получил назад. Людовик расплатился с ним пять лет спустя, когда стал королем, уступив ему земли Пьерлатт и сделав его бальи Виварэ и Валентинуа. Судя по всему, тогда было принято рассчитывать на будущее состояние, обязуясь позже осыпать милостями и доходами терпеливого заимодавца. В июне 1461 года все знали, что Карл VII очень слаб и сражен болезнью, которая его доконает, и дофин, с легкостью раздававший обещания, без труда занял у одного менялы 18 тысяч рейнских флоринов, обязавшись вернуть долг через полгода после своего восшествия на престол.

Владелец одного-единственного замка (а точнее сказать, его жилец), окруженный свитой верных, но нуждающихся слуг, Людовик, несмотря ни на что, хотел выглядеть щедрым и таким образом войти в бургундский лагерь. Он принес несколько даров церквям: сто савойских экю церкви Святого Клода (наверное, в память о своем бегстве в 1456 году) и двести экю «на некоторые паломничества в Брабанте».

При этом он не прекращал деятельности во Франции, пользуясь каждым случаем, чтобы заявить о себе, стремясь снискать симпатии и пристроить своих протеже, советников или церковников, служивших ему. Из Женаппа разлетались рекомендации, ходатайства, адресованные епископам, аббатам или каноникам и побуждавшие их проголосовать «как надо» на каких-нибудь выборах. Его выбор противоречил выбору отца и даже мнению папы. Он написал в Рим одному кардиналу, прося его, почти в приказной форме и опираясь на политические доводы, сделать все возможное, чтобы командором Фландрского ордена госпитальеров был назначен брат Бенедикт де Монферан, а ни в коем случае не один из тех, «чью руку держит кардинал Авиньонский, который во всех делах, и в оном тоже, является врагом нашим; сии люди чинят нам многое зло». А этим кардиналом, то есть епископом Авиньонским, был тогда Ален де Коэтиви, которому покровительствовал король, – главное действующее лицо в борьбе за контроль над графством Венессенским, долгие годы противостоявший папе. Людовика ждала неудача: папа Пий II назначил Бенедикта де Монферана не во Фландрию, а аббатом в Сент-Антонен-де-Вьеннуа.

В то время как известия о здоровье короля одним внушали страх, а другим – надежду на близкий конец, выступления дофина становились все многочисленнее и настойчивее. Июнь 1461 года: письмо капитулу аббатства Святого Мартина в Туре с требованием предоставить первую же освободившуюся должность-пребенду Анри Кёру, сыну Жака – казначея и брату Жана – архиепископа Буржского, «за заслуги, добродетели и великое благочестие». Принц-изгнан-ник старался поддержать наследников опального чиновника, осужденного десятью годами раньше.

Он умел убеждать прекрасными обещаниями, которые на самом деле оборачивались угрозами. Он настойчиво просил епископа Неверского Жана д'Этампа предоставить пребенду Артуру де Бурбону – апостольскому протонотариусу, но еще и своему советнику. Людовик ясно дал понять: «свершив сие, вы доставите нам особенное и приятное удовольствие, о котором мы не забудем и вспомним о нем позже, ежели вы попросите у нас что-либо для вас или вашей церкви». Епископы должны были знать, кто теперь господин в королевстве. Луи д'Альбре, епископа Эрского до 1460 года, а затем кардинала в Риме, призвали вмешаться, чтобы папа дал согласие на брак между Жане де Шатовуаром и Маргаритой дю Ло, троюродными братом и сестрой. Этот Жане был советником и камергером дофина, который всегда был «сердечно расположен» к нему и его отцу «за великие услуги, кои они нам оказали и оказывают каждый день все их родственники и друзья, наши самые лучшие слуги»... Такие люди не должны были быть забыты. В другом письме к тому же кардиналу содержалась четкая просьба порадеть о том, чтобы одну из дочерей Шатовуара выдали замуж за Жана де Меца.

Думал ли Людовик, как другие тогдашние наследники, что ожидание становится нестерпимым? Говорил ли и он тоже своим близким, что уже весь извелся, что его отец слишком давно сидит на троне и что пора уже ему самому стать королем? И что «он лучше бы швырнул своего отца головой в колодец и бросился бы за ним следом», чем бесконечно ждать?

Однако король болен, и это всем известно. Дофин уже не колеблясь расставляет членов своего Совета по всему королевству, и его власть все реже оспаривают. Надо полагать, это и есть завоевание власти. Каждый новый день, каждое известие от двора укрепляют его позиции и придают ему все больший вес в глазах высших чиновников, достаточно прозорливых, чтобы подумать о своем ближайшем будущем.

И в глазах других государей, поскольку он и тут не сидел без дела, а искал поддержки, вел переговоры о союзах и принимал чью-либо сторону в спорах, в основном в Италии в конфликтах между синьориями и в Англии, в Войне Алой и Белой розы, между Йорками и Ланкастерами. Весной 1460 года король оскорбился тем, что герцог Миланский принял посла дофина, его оруженосца Гастона де Лиона, чтобы обсудить союз между ними. Сфорца оправдывался, ловчил, говорил о простом совпадении. Говорил, что он искренен, чужд всяких интриг: «У меня нет никаких личных дел ни с дофином, ни с герцогом Бургундским». Гастон де Лион действительно приехал в Милан, но лишь чтобы участвовать в турнире, который «мы устраиваем каждый год» на праздник 26 февраля; из-за плохой погоды ристалище было перенесено на вторую неделю после Пасхи, поэтому он вернулся к назначенному дню и пробыл некоторое время. Однако договор был подписан и ратифицирован в декабре, четко устанавливая вклад каждой стороны: три тысячи всадников и тысяча пехотинцев от Сфорца, три тысячи всадников и две тысячи лучников от дофина. Конечно же в 1460 году Людовик не мог набрать такое войско; он располагал только небольшой личной охраной. Так что он брал на себя обязательства на будущее, как король, и герцог Милана считал его таковым. Летом один из его агентов донес о том, что «астрологи сообщили герцогу Бургундскому, что король в смертельной опасности; он может избежать ее только чудом и не проживет дольше августа». Через некоторое время Людовику сообщили об обстоятельствах бунта генуэзцев, неудачного выступления Рене Анжуйского и Жана Калабрий-ского, избиения их людей, мятежей, беспорядков и неудачных сражений, которые на сей раз положили конец французскому владычеству.

Что же до Англии и Войны роз, то Тома Базен утверждает, будто в битве при Тоутоне (29 марта 1461 года), когда Йорки победили Ланкастеров, поддерживаемых Карлом VII, в отряде, направленном герцогом Бургундским на помощь Эдуарду Йоркскому, сражались несколько всадников под знаменем дофина. Дофин даже якобы побуждал Эдуарда высадиться во Франции. Нас не удивляет, что злоречивый Базен грешит против истины. Но факт в том, что, находясь в изгнании, дофин совершенно не учитывал намерений и обязательств короля, переходя даже в противоположный лагерь – касалось ли это Италии или династической войны в Англии.

Он томился в ожидании, становящемся нестерпимым. Беспрестанно справлялся о болезнях короля и о том, к чему они могут привести. Несколько советников Карла VII информировали его обо всем в тайных письмах. Порой это были только слухи, и кое-кто, торопясь ответить, заявлял, что ничего не знает. Например, граф де Сен-Поль, подтвердивший получение писем от дофина («в коих вы вопрошаете меня о новостях»), был плохо осведомлен своими людьми и сказал, что не знает ничего такого, «о чем можно было бы написать наверное». Лучше всех ситуацией владела конечно же Антуанетта де Виллекье, с которой Людовик примирился. Она писала ему, поощряя его надежды и успокаивая его нетерпение. Он благодарил и обещал ее не забыть («однажды я вам отплачу»), Пусть продолжает в том же духе и обязательно предает его письма огню. 17 июля четырнадцать советников короля сообщили ему, в свою очередь, о болезни их господина, которая началась с зубной боли, перекинувшейся на щеку, от чего пол-лица перекосило. Врачи, конечно, не теряют надежды, но хворь не отступает, король слабеет, и «поелику мы желаем служить вам и повиноваться, то решили написать вам... дабы полагать обо всем так, как то вам будет угодно».

Людовик уже видел себя королем. Он готовился, держал свою свиту в постоянном напряжении, серьезно подумывал о возвращении во Францию, прямо в Реймс и Париж. Он приказал верным ему людям явиться к нему сразу по получении известия о смерти его отца: «Сей же час садитесь на коня и приезжайте и приводите ваших людей во всем снаряжении к нам на подступы к Реймсу или туда, где мы будем находиться волею Божией».

Смерть короля Карла в Меан-сюр-Иевре 22 июля 1461 года вызвала нехорошие слухи. Поговаривали, причем открыто, об отравлении, и подозрения пали на дофина, который якобы подкупил врачей и слуг. Став королем, Людовик XI быстро освободил и осыпал почестями Адама Фюме – врача, заключенного в тюрьму в Бурже. Он вернул и наградил хорошей должностью хирурга, бежавшего в Валансьен. Тома Базен, все столь же злоязычный, видит в этом доказательство соучастия. Но это чистой воды вымысел: Карл VII был уже давно и тяжело болен, и Людовик лишь хотел подбодрить невиновных, обвиненных в ужасном преступлении. И, возможно, подчеркнуть безразличие, отстраненность. По словам других авторов, менее враждебно настроенных, тому были и другие доказательства. Гонец, принесший весть о смерти короля, получил щедрую награду, тогда как посетители, советники и чиновники покойного, явившиеся в траурных одеждах, наткнулись за запертые двери. Заупокойные мессы отслужили в один день, и Людовик тотчас уехал на охоту «в короткой красно-белой тунике». На отпевании, состоявшемся в соборе Парижской Богоматери, а затем в базилике Сен-Дени (6 и 7 августа), Людовик не был и никого не прислал себя представлять.