Текст книги "Людовик XI. Ремесло короля"

Автор книги: Жак Эрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

2. Искусство управлять толпой

Народные празднества во славу государя

Людовик XI умел импонировать обществу и давать уличному люду зрелища, которые прославляли его власть и заслуги.В каждом большом городе его посещение, обычно самое первое, становилось поводом для больших торжеств, празднеств, шествий и развлечений для многолюдной толпы, выказывающей – искренне или нет – свое ликование. Эти въезды были такими же блестящими в его время, как и в любое другое; народ – городская чернь и сельские жители, стекавшиеся в город, – подтверждал своим присутствием и приветственными кликами свою преданность государю.В общему это были праздники счастливого пришествия государя. И, как всегда и везде, даже в самом далеком прошлом (вспомним: «Хлеба и зрелищ!»), эти увеселения отвечали народным ожиданиям; они удачно дополняли обыденность, привнося в нее веселье, буйство, «пир горой». Восхищение было поистине всеобщим: улицы, усыпанные ветвями и цветами, дома, затянутые расписными холстами и гобеленами, золотые изделия, выставленные в окнах, подмостки на перекрестках для представления «историй и моралите». Не говоря уже о вине и меде, которые рекой текли из огромных бочек или из фонтанов. Славы королю это явно прибавляло, и его образ – образ победителя на белом коне и в богатом окружении – надолго оставался в памяти.

Утвердив свою власть в Париже (31 августа 1461 года), он вступил в Анжер в январе следующего года, в Тулузу – 26 мая 1463 года, в Брив-Ла-Гайярд – 21 июня. Возможно, не все эти въезды были столь же блестящими, яркими и поучительными зрелищами, однако все они сопровождались приветственными церемониями и выражениями покорности. Король охотно их поощрял, даже требовал, преодолевая свою природную скромность и неприятие церемониала, о котором нам сообщают некоторые современные ему авторы. 6 февраля 1464 года он явился в Турнэ – поздравить город с тем, что тот одолжил (?!) ему двадцать тысяч экю из четырехсот тысяч, необходимых для выкупа городов на Сомме. Двенадцать лет спустя Людовик достойно отпраздновал свой «первый въезд» в Лион – город, который, по его словам, был ему очень дорог, поскольку платил большие налоги; до сих пор он воздавал ему почести лишь многочисленными посланиями, написанными с особым тщанием и теплотой.

Это были дни ни с чем не сравнимой пышности и недели или даже месяцы тяжелых расходов. В Анжере старшины уплатили трем возчикам за то, чтобы очистить от грязи улицы и перекрестки, разгрести огромную мусорную кучу перед новыми городскими воротами и вывезти сор за городские стены. Это была работа не из легких: одному, чтобы справиться со своей задачей, пришлось сделать «девятью двадцать и три» ездки, то есть всего 183, другому – 147, а третьему – 134. Добавьте к этому плату плотникам, столярам, ткачам и малярам, украшавшим подмостки, торговцам воском и вос-колеям за факелы и светильники, регентам и певчим за мессы и процессии, портным за костюмы для пантомим. Организаторы следили за тем, чтобы город был обеспечен провизией в огромных количествах, чтобы все булочники, мясники и прочие продавали еду и питье, запасались провиантом в своих лавках под угрозой наказания за недостаток еды для господ прево и присяжных и чтобы бальи «наказал своим людям привезти в оный город, по воде либо посуху, всякие запасы для людей и лошадей, дабы готовыми быть к прибытию государя с людьми его». Магистраты следили за ценами, пресекали злоупотребления и спекуляцию; они требовали, чтобы трактирщики запасались сеном, овсом и прочим и не заламывали цены. Прежде всего – обеспечить размещение: четыре человека осмотрят дома, подсчитают квартиры и распределят их между квартирмейстерами короля или вельмож; пусть каждый подготовит свой дом для постоя людей и лошадей и исполнит все, что ему будет приказано, без отказа или непослушания, иначе будет наказан как бунтовщик и силой принужден исполнить веленное. Места часто не хватало, и сержанты короля всеми способами старались разместить своих людей. Они проявляли такую настойчивость, что один из современников этому удивлялся: «Самые большие аббатства и приорства Парижа были заняты, дабы разместить там принцев и господ, для которых не нашлось постоялых дворов».

Принцы и вельможи вовсю старались показать, на чьей они стороне. В Тулузе в мае 1463 года короля сопровождали при всем параде его брат Карл, тогда герцог Беррийский, Рене Алансонский, граф дю Перш, Жан де Фуа, Жан д'Арманьяк, тогда маршал Франции, сенешаль Ландов и Гиени Антуан де Ло и прево Тристан Лермит. Городские магистраты – капитулы – встретили их у больших городских ворот: первый этап и первый акт спектакля, который должен был продолжаться на всем протяжении торжественного шествия. Здесь, как и везде в подобных случаях, они по окончании речей торжественно вручили королю ключи от города и подарки, которые сами по себе обычно представляли большую часть расходов, занесенных в список, – шелка, ткани, изделия из золота, напитки и дорогие яства. В Турнэ Людовику подарили «восемь бурдюков вина из разных краев, самые лучшие, какие только удалось сыскать», и серебряные позолоченные украшения стоимостью около тысячи франков. Жители Брива, приведенные в ужас расходами на подготовку торжественного въезда, подарили только две дюжины факелов, две дюжины гусей, шесть дюжин кур, десять кувшинов вина (похоже, не самого лучшего) и полсотни мер овса; молодой герцог Беррийский получил только двух лососей. Но король знал, что сказать: «Друзья мои, благодарю вас от всего сердца». Эти подарки, знак дружбы и покорности, ясно выражали намерение помочь королю в его предприятиях. Взамен тоже ожидали чего-нибудь – чаще всего снижения налогов или, по меньшей мере, обещания это сделать. Людовик XI в Тулузе поклялся «соблюдать и сохранять привилегии, льготы, вольности, обычаи, статусы и традиции города и графства». Консулы Турнэ в ожидании прибытия короля записали первым пунктом своих постановлений надежду на то, что король откажет в помиловании всем, кого они изгнали за «мятежи и прочие злодеяния», иначе мир и спокойствие города будут поставлены под угрозу.

В церемониях вступления в тот или иной город никогда не допускалось импровизации. Главной заботой властей, поощряемых королевскими чиновниками, было удостовериться в том, что их подопечные выражают свой восторг громкими криками радости, без всякой сдержанности и фальши. Консулов и «знатных горожан и граждан» просили нарядиться в белые одежды и отправиться встречать короля в одном-двух лье от города, верхом на лучших лошадях, старики и хворые, которые не держались в седле, должны были стоять у городских ворот «в таком порядке, дабы король мог их заметить». Городские старшины зачастую устраивали целый приветственный спектакль: жители, демонстрируя свою радость, зажигали огни посреди города и должны были «веселиться изо всех сил» из почтения к королю, их законному государю. Ночью на улицах зажигали факелы, а в домах – фонари и другие светильники у дверей и окон. На пути следования кортежа дома затягивали гобеленами, тканями и другими богатыми украшениями, а улицы усыпали травами и ветками.

Многочисленные указания свидетельствуют о важности подобных празднеств в плане управления страной и общественным мнением. Красивые зрелища, повод полюбоваться богатством и развлечься, вино, текущее рекой, – один из способов снискать народную любовь. Чтобы королевские въезды обрели смысл и преподали ожидаемый урок, требовалось создать и поддерживать радостную атмосферу, дирижируя хором приветственных кликов; полчища детей в белых рубашках, осыпанных цветами, пели хором, каждый держал в руках деревянный щит с гербом Франции, они стояли по обе стороны от дороги и громко кричали: «Слава! Слава! Да здравствует король!» В Бриве дети шествовали перед королем под колокольный звон. Повсюду были цветки лилий, символ монархии и королевского рода, – на полотнищах, на балдахине, под которым ехал король, словно ковчег с реликвиями, на платьях и мантиях, чтобы каждый мог их видеть, где бы он ни был. Консулы в Турнэ уплатили больше сотни ливров вышивальщикам, которые в спешном порядке вышили золотой нитью сто восемьдесят цветков лилий, больших и малых, и еще один очень большой цветок, помещенный в центре балдахина.

Те же консулы или их уполномоченные приглядывали за постановкой «историй» и их содержанием. Ответственность за это возлагалась на артели или цехи, на их мастеров и «знаменосцев»; мастера должны были выполнить свою задачу быстро и хорошо, без ошибок и промахов, доказав свою покорность и лояльность. Разумеется, нельзя было представлять никаких историй, не показав их прежде городским магистратам для одобрения. «Истории и моралите», разыгранные случайными актерами, чаще всего мимами, не всегда были простым развлечением; не все они вдохновлялись Библией или основывались на таинствах Евангелия. Их общепризнанной целью было развлекать, поучать и напоминать об учении Церкви, но также внушать политические установки, рассказывать о благодеяниях добрых правителей. В Париже в 1461 году из восьми больших «историй» только две были простой забавой, хоть и насыщенной символами: охота на оленя и три обнаженные русалки, за которыми подглядывали дикари обоего пола, у фонтана Понсо, изливавшего вино, молоко и мед. Страсти Христовы представляли у Троицкой больницы. Сам город тоже не был забыт: в одном из представлений участвовали пять аллегорических фигур по числу букв в его названии: Прочность, Амур, Разум, Игривость, Жизнь. Но в этих поучениях толпе главное место отводилось королю. На мосту Менял представляли крещение Хлодвига и чудо явления склянки с миром – напоминание о священности монархии.

Этот, главный для себя аспект Людовик XI подчеркивал во все время своего правления, заставляя признать себя «христианнейшим королем», единственным на Западе. На подмостках у Большой бойни, на перекрестке улиц, пересекающих весь Париж, представляли несколько живых картин и пантомимы: взятие английской крепости во время осады Дьепа, штурм под командованием дофина Людовика, победа и то, как французы резали глотки англичанам. Во время своего первого вступления в этот город, еще не обеспечив себе полной поддержки, король пожелал напомнить парижанам об одном из своих первых военных подвигов – сражении при Дьепе, которое, после того как был отвоеван Понтуаз, устранило английскую угрозу. Освобождение Дьепа требовалось впечатать в память толпы так же, как в свое время – освобождение Орлеана Жанной д'Арк. В Париже партия короля и его чиновники сами подбирали темы, напоминающие о славных страницах царствования.

Во всяком случае, ясно, что вступление в Париж, несмотря на нехватку времени, было тщательнейшим образом подготовлено. Люди короля, фурьеры, реквизировали жилье, самостоятельно принимая решения о постое, что противоречило привычкам и желаниям парижан. Никто еще не выдвигал подобных требований; фурьеры все решали сами, ничто не делалось без их согласия: если кто-то сам находил себе жилье, фурьеры могли его выселить.

Прославление заслуг короля, его доброты и щедрости часто служило поводом для больших празднеств, буйного народного веселья, процессий и крестных ходов. Некоторые из них были спонтанными или, самое большее, одобренными городскими советами. В конце августа 1465 года, после битвы при Монлери, когда армии принцев стояли лагерем под самым Парижем, король, «возжелав облагодетельствовать подвластный ему город Париж и жителей оного», возвестил о том, что решил отменить налоги на вино и несколько других пошлин. Эту новость выкрикивали на всех перекрестках, и, услышав ее, люди от радости кричали «Слава! Слава!» и зажигали на улицах праздничные огни. Но обычно король давал прямое указание возбудить подобные порывы, устраивая процессии во славу побед его оружия. Все должны были о них знать и радоваться им.

Чтобы вести войну против своих врагов, которые чаще всего были не чужеземцами, а мятежными принцами, пользующимися симпатией и доброй славой, королю требовалось иметь в своем распоряжении все живые силы в стране – людей, оружие, провиант и деньги, а плюс к этому – что было далеко не маловажно – моральную поддержку, соучастие и общие молитвы. Он требовал от своих чиновников, где бы они ни находились, решительно действовать сообща, незамедлительно прибегать к реквизициям, набирать вольных стрелков, обеспечивать расквартирование и снабжение войск, а также контролировать настроение умов. Все его подданные должны были участвовать в общем предприятии, осуществляемом во имя интересов государства с благословения Господа, все должны быть уверены в правоте короля и незамедлительно узнавать о предпринятых им шагах и о достигнутых успехах.

Королевская «отечественная» война, тщательно подготовленная в малейших деталях, направляемая множеством инструкций, предупреждений и отчетов, тогда не окутывалась глубокой тайной. Каждый участвовал в ней своими переживаниями и страхами, ибо каждый поневоле был в курсе текущих операций и исхода сражений. Королевские агенты прекрасно знали, что не только принцы и вельможи, но также и городская знать, невольные свидетели происходящих событий и заинтересованные лица, беспрестанно писали родственникам или друзьям, чтобы предупредить их о присутствии войск и сообщить, за кем может остаться победа. Ни продвижение войск, ни их численность, ни даже намерения полководцев не ускользали от внимания наблюдателей. Более того, в этих конфликтах, которые порой походили на настоящую гражданскую войну, лагеря и партии не всегда были четко разграничены и исполнены решимости: принять решение, выступить против или вступить в союз всегда было рискованной авантюрой. Информированность о положении дел могла пригодиться. Поэтому каждое сражение, каждый штурм крепости, победа или сдача, разгром или отступление вызывали поспешную отсылку писем: либо чтобы попросту поставить о них в известность, либо—и тогда это было чистой пропагандой – чтобы восславить свою партию и снискать себе сторонников.

Каждый был обязан выбрать свой лагерь. Король Людовик прекрасно это понимал и превосходно владел искусством сделать так, чтобы его подданные сначала заинтересовались, потом уверились и, наконец, присоединились. Уже во время первого большого конфликта – войны с Лигой общественного блага в мае 1465 года – он старательно оповещал население и о провинностях мятежных принцев, и о том, каким образом он подчинил их себе. Во время похода в Берри и Бурбоннэ он диктовал длинные ответы на манифесты Бурбонов и прочих фрондеров. Он хотел, чтобы их публиковали в каждом городе, чтобы его победы праздновали, а главное – чтобы не оставалось никаких сомнений в покорности тех, кто сложил оружие и молил о прощении, а затем получил его. Председатели и советники Парижского парламента получили тогда несколько срочных посланий, в которых король излагал свои планы и намерения («в коих он им сообщал, что собирается осадить Монлюсон и уже взял Шарру») и призывал их отпраздновать его победы над Бурбонами.

С тех пор каждый поход, каждое сражение прославлялись по приказу короля. Чтобы отпраздновать победное сопротивление жителей Бове грозной армии Карла Смелого, и в особенности мужество женщин, сражавшихся на городском валу, король велел передать им, что они должны каждый год устраивать торжественную процессию в день святой Агадресмы, служить мессу и слушать проповедь «в память и в напоминание о процессии в оном городе (во время осады. —Ж. Э.) и о поклонении мощам оной святой и драгоценному ковчегу с ними, особливо женщин». А посему женщины и девушки могли в этот день идти рядом с мужчинами и носить наряды беспорочности и золотой пояс.

В Париже в июне 1477 года, в честь победы при Гре (Франш-Конте) над войсками принца Оранского, постыдным образом обращенными в бегство, король приказал устроить крестный ход в церкви Сен-Мартен-де-Шан. Несколько недель спустя, в июле, когда стало известно, что герцог Гельдерский, осадивший Турнэ во главе четырнадцати тысяч немцев и фламандцев, был убит во время вылазки осажденных, в парижских церквях служили благодарственные молебны, а на улицах зажигали праздничные огни. Людовик всегда заботился о том, чтобы его родственники и союзники были немедленно оповещены о торжестве его оружия. 10 июля того же 1477 года Рене Анжуйский подарил круглую сумму одному из членов свиты короля, который принес ему весть о разгроме германцев и смерти герцога Гельдерского. Жители Турнэ – лица заинтересованные и, возможно, обеспокоенные, ибо они открыто приняли сторону короля, – также получили письменные известия о его победах, в которых четко оговаривалось, как их отпраздновать: «процессиями и молебнами пред изображением Богородицы, дабы возблагодарить ее за милость, проявленную к нам пред оным градом, и молить ее о том, чтобы она всегда помогала нам во всех делах наших». Жителей Пуатье, далеко отстоящего от полей сражений, все же настоятельно просили устроить пышные процессии «ради добрых и радостных вестей, кои нам первыми сообщили конные гонцы».

Все королевство должно участвовать в «правильной войне» и объединяться в веселье, прославляя победоносного монарха. Крестные ходы во главе с церковными священниками, монахами из монастырей и цеховыми капелланами устраивались в поучение толпе, свидетельствуя о том, что Бог с королем, героем праведной войны, поборником справедливости и добродетели, противостоящим гнусному и подлому врагу. В длинных и выспренних речах напоминалось об оскорблениях, нанесенных этими людьми без чести и совести, мятежниками и клятвопреступниками, которых король Людовик вызвал на бой, разбил и стер в порошок.

Уличные песни

Править значило оповещать, уведомлять обо всех важных событиях царствования и их действующих лицах, о близких и доверенных людях короля. Повсюду, особенно в Париже, на улицы и площади выходили певцы, чтобы в песенной форме сообщить о добрых новостях и событиях, «кои дошли до нас (короля) и случаются каждый Божий день ко благу нашему и наших владений». Думать, будто городское простонародье ничего не знало о событиях – битвах и осадах, встречах принцев и их совещаниях, судебных процессах и мирных договорах – и что оно не должно было принимать чью-либо сторону, радоваться или возмущаться, значило бы недооценивать роль уличных певцов, искусно умевших взволновать толпу, покрыть славой или предать анафеме, – в общем, «сформировать общественное мнение». Что угодно могло послужить поводом к сочинению стихов или баллад, которым было несть числа, хотя хронисты, а тем более историки, о них, как правило, умалчивают. Отыскать их теперь непросто. Почти все они были или стали безыменными; они не привлекали к себе такого же внимания, как поэмы сочинителей, снискавших хорошую репутацию. Некоторые передавались из уст в уста, со вставками и изменениями на злобу дня или по воле исполнителя, и никогда не записывались. Тексты, дошедшие до нас по чистой случайности, обычно в сборниках разнообразного содержания, трудно читать; ссылки и аллюзии можно расшифровать только после пристального изучения. Но это драгоценные свидетельства того, каким образом новости доходили до широких масс и могли быть «приглажены» и идеологически обработаны.

Сочинители и исполнители песен получали информацию сразу и без труда. Велась ли война или сохранялся мир, актеры не всегда оставались простыми исполнителями; многие из них говорили или писали своему господину, своим родственникам и друзьям, чтобы представить свою ангажированность в благоприятном свете. В 1465 году, после победы, сам Людовик XI приехал из замка Монлери в Париж поужинать в особняке Шарля де Мелена «со многими вельможами, девицами и горожанами», которым он «поведал о своих приключениях в прекрасных и жалобных словесах, от чего все залились слезами».

В политическом плане уличные песни поддерживали древнюю традицию зрелищ, увеселений, непочтительных стишков и памфлетов, в которых содержались нападки на известных людей. Такими были игры судебных писцов при Парижском парламенте, чье «королевство» было признано Филиппом Красивым в 1303 году: трижды в год они устраивали шутовские процессии, пантомимы и маскарады и представляли на перекрестках фарсы, моралите и соти. Таким же играм предавались студенты и преподаватели Парижского университета, сочиняя баллады, рондо и эпиграммы на дурных слуг короля, а по сути – на всех, кто им не нравился. Университет в лице своего ректора Гильома Фише яростно восстал против отмены Прагматической санкции, возложив ответственность на Жана Балю, епископа Анжерского, который посоветовал королю принять такое решение, за что якобы получил внушительные суммы денег и кардинальскую шляпу от папы Павла И. Балю был арестован 23 апреля 1469 года, посажен в Амбуаз, потом в Монбазон, потом в Озен, и пожалел его лишь один Базен, не преминувший рассказать о его темнице и железной клетке. Однако, вопреки тому, что мы часто читаем, общественность была не на его стороне. Сатира под заглавием «Процесс Балю» – длинная поэма в двадцать девять восьмистиший – бичует его без снисхождения, и автор не выказывает ни малейшего сочувствия к своему герою. В поэме, сочиненной, вероятно, одним из студентов Университета, используются все средства, чтобы унизить епископа и подвергнуть его безоговорочному осуждению. Автор язвительно напоминает о его скромном происхождении:

Отец твой подати сбирал,

А сам ты сеном торговал.

Став душеприказчиком Жана Ювенала дез Юрсена, патриарха Антиохии (умершего в 1457 году), Балю присвоил его Сокровища и разграбил его сундуки:

Ты патриарху за добро

Платил изменою коварной:

Себе взял злато-серебро

И скрылся, тать неблагодарный.

Он предал Шарля де Мелена, который представил его королю и способствовал его возвышению:

Тот, кто тебя ввел к королю,

Пал от твоей руки.

Рассказать о его пороках и злодеяниях значило оправдать вынесенный ему приговор и восславить неизменную справедливость короля:

Король наш мудр,

его Совет Безгрешен;

думал ты напрасно,

Что на тебя управы нет.

Четыре другие, гораздо более короткие баллады выдержаны в том же тоне. Ссылаясь на поучительные примеры, они клеймили предателя, бессовестного, преступного и опасного человека:

О злоязыкий кардинал,

Яд аспида в твоих устах...

О кардинал, лживый и подлый предатель...

Ах, Ганелон, Иуда подлый,

Твоя измена всем видна...

Змей вероломный и лукавый

Закрыл Адаму двери в Рай.

Но вероломства мастер несравненный

Есть кардинал по имени Балю.

Неизвестно, по какой конкретно причине были записаны эти пять баллад. Но тот, кто их записал, поместив в сборнике рядом с трактатом о «притязаниях английских королей на французскую корону» и «Хроникой Нормандии и Бретани», очевидно, придавал им такую же значимость в борьбе идей, как и научным трудам, адресованным иной аудитории. Во всяком случае, заточение кардинала Балю, судя по всему, не вызвало сочувствия – до нас не дошло никаких сожалений по этому поводу.

Песням, созданным, чтобы оклеветать и дискредитировать бургундцев, несть числа. В 1465 году в королевских балладах о сражении при Монлери охотно говорилось о доблести рыцарей, брошенных на штурм графом Карлом де Шароле, однако самого его представляли злонамеренным, жестоким принцем, использующим приемы, недостойные благородного полководца:

Велел он трубам трубить

И бросил громкий клич,

Чтобы всех, взятых в полон,

Лютой смерти предать,

А пощады не ждать никому.

Не все ловкие песенники работали на короля. Верные города сами делали заказы своим поэтам. Турнэ, верный Людовику XI, постоянно подвергался нападкам со стороны соседних городов, покорных герцогу Бургундскому. «Турнейские сказания», написанные в 1466 году в напоминание о бесчисленных злодеяниях и жестокостях бургундских полчищ, воз-вращались в прошлое до 1430 года (осада Компьена) и 1436 года (Динан), однако не пренебрегали и настоящим, и автор в непочтительных стихах потешался над планами крестового похода Филиппа Доброго в 1462—1464 годах и над жалким исходом экспедиции Антуана, бастарда Бургундского, который вернулся в Марсель, потеряв большую часть своего флота.

Карл Смелый был сильно раздосадован и смешон в своем раздражении, когда несчастный беглец Эдуард Английский, изгнанный с трона, укрылся у него, своего шурина, в 1470 году:

Когда в лохмотьях он приплыл

И со смиреньем попросил

На время приютить,

Наш герцог был так сильно зол,

Что весь досадой изошел,

Не мог ни есть, ни пить.

После гибели Карла Смелого под Нанси на свет появилось множество сатирических пьес, памфлетов и песенок весьма грубого тона. Его ужасные преступления, в особенности страшные расправы над непокорными и побежденными городами, вызвали бесчисленные мстительные куплеты. «Бургундская легенда», сочиненная сразу после его смерти и напечатанная не во Франции, а в Страсбурге в начале 1478 года, осыпала его обвинениями, перечисляя одно за другим все его злодеяния, в особенности то, как он покарал Льеж и Динан. В августе 1465 года их жители, поверившие слухам о гибели графа де Шароле при Монлери, восстали против его чиновников и сделали уродливое и потешное чучело графа, которое таскали по улицам. Карл подавил мятеж и обошелся с обоими городами, как с завоеванными, подвергнув их жестокой каре. Двадцать лет спустя рифмованная «Хроника», которую распевали на улицах, воссоздавала эти ужасные картины, чтобы снова поразить ими воображение и возродить страшные воспоминания:

Так поступил он в Динане,

Где не осталось стоять ни одного дома,

Затем захватил и пожег Льеж,

Стены сровнял с землей и две сотни брюхатых жен

Бросил в воду, проехав по ним кораблями.

Баллады и «жалобы» рассказывали о бегстве несчастных жителей, которых лишили имущества, а дома их сожгли. Два латинских стихотворения в форме «Исторических песен» ничем от них не отличаются и говорят о том же: народные песенки и ученые упражнения в стиле прекрасно согласовались друг с другом.

Разумеется, война памфлетов и баллад в Париже и во французских городах могла обернуться лишь к пользе короля. «Турнейские сказания», как можно догадаться, чаще пели на улицах, чем «Ответы», сочиненные бургундским кланом. Королевская власть, сознавая, какова ставка в игре, все держала под своим неусыпным контролем; за этим следил сам Людовик XI. Он велел возвестить, что рассказчики и певцы получат позволение заниматься своим ремеслом, только если поклянутся, что их рассказы и сказки никоим образом не навредят государственным делам и не будут подстрекать к мятежу. В июле 1471 года, «сильно разгневанный клеветническими эпитафиями и пасквилями, ведущими к позору и поношению» некоторых его высших чиновников, в частности коннетабля, король, «дабы узнать правду о тех, кто сие сотворил, велел трубить и кричать на перекрестках оного города (Парижа), чтобы все, кому что-либо ведомо об оных эпитафиях либо же об их сочинителях, немедленно сообщали о том комиссарам и что доносчики получат по триста золотых экю, тем же, кто знает, а не скажет, отрубят голову». Судебные писцы, слишком рьяно нападавшие в острых сатирах на магистров и советников Парламента и множество известных людей, близких к королю, были сурово наказаны. В мае 1476 года им запретили давать представления на улицах, а в следующем году их «короля» и его приближенных выпороли розгами и приговорили к изгнанию и конфискации имущества.

Народные празднества и народные песни – все это должно было способствовать созданию достохвального образа короля. Поэтому, за исключением протестов против налогов, и речи не было о возмущениях – спонтанных или вызванных вражеской пропагандой. Во Франции хронисты и авторы баллад работали в одном ключе, как подобает. Совершенно ясно, что не их усилиями был создан зловещий и двусмысленный образ Людовика XI, который нам так хорошо знаком.