Текст книги "Тайна Сорни-най"

Автор книги: Юван Шесталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

А струя нефти била из трубы, расплываясь золотистыми кольцами по сверкающему зеленовато-коричневому озеру, в котором ожили летнее небо, и зубчато-зеленый лес, и возбужденные лица людей, которые нашли то, о чем мечтали, к чему так долго шли, преодолевая все преграды…

19

Залаяла собака, бросившаяся к двери. Сергей вышел на улицу. На небе играло северное сияние. Долго стоял он, глядя на переливающиеся, как волны, зеленоватые лучи, которые то собирались в бахрому роскошного театрального занавеса, то распускались пучками вверх точно вспышки праздничного фейерверка. Желтовато-зеленое сияние играло на северной стороне неба, освещая верхушки заснеженных деревьев радужным светом. Деревья, казалось, покачивались в плавном танце, как древние манси, переговаривались шепотом о чем-то своем, сокровенном. Сокровенное… Что сегодня для Сергея сокровенное? Да теперь сказать это просто трудно! Все как-то переплелось, он понимал, принимал этот современный мир с космической техникой, и в то же время в нем продолжал каким-то чудом жить мир таинственности, которым манси когда-то наполняли свое бедное, таежное существование. В последнее время Сергей стал чувствовать в себе мощь нового, неведомого духа. Когда ехал на машине, подпрыгивая на кочках, ухабах, преодолевая гудящей силой мотора и скользящей мудростью шин даже сугробы снега, он чувствовал себя куда уверенней, чем на лыжах. Когда летел на винтокрылом вертолете, он сам себе казался крылатым духом, сильнее и мощнее богов, которым поклонялись древние манси. Для манси этот мир был вечно разделен на добрых и злых духов. Одни духи вредят, другие помогают. Манси верили в загробную жизнь, старались жить дружно, ощущая себя частицей этого вечного мира, в котором все родится, умирает и затем снова воскресает в чем-то совсем другом, сохранив вечным лишь дух жизни. Манси привык чувствовать, ощущать, предсказывать свое недальнее и дальнее будущее. Если тяжело и голодно на земле, то в мире духов, богов, зверей, рыб, птиц, трав, деревьев, в которых превращается всякий человек после горестного мгновения смерти, он приобретет что-то более важное, ценное, вечное…

На северной стороне неба светилось желтовато-зеленое сияние. Радужный космический свет играл на верхушках заснеженных деревьев. С полетом Гагарина космос Сергею стал казаться ближе, понятнее, что ли. Точно он сам побывал в нем, преодолев земное притяжение, познав его реальную суть. В космосе действуют тоже реальные законы природы, которые можно познать. Там нет ничего сверхъестественного, таинственного. Здесь же, на земле, казалось, душа жила какой-то особой жизнью. И если углубиться в тайники ее, послушать малейшие движения, то можно узнать, что ждет тебя впереди: горе или радость, разочарование или удача. Душа его здесь словно оживала, слушая мир, ощущая его порывы, предчувствия, предсказания, будущее.

Деревья, освещенные желтовато-зеленым сиянием, словно покачивались в плавном танце, переговариваясь о чем-то наболевшем.

Углубившись в тайники своей души, Сергей думал о своем, сокровенном…

Сергей как-то выступал по радио. Корреспондент попросил рассказать о своей работе, о товарищах. Он хотел, естественно, говорить правду, и только правду. Но потом, когда слушал себя, ему было неловко. Даже собственный голос не узнать. Будто говорил не он, а кто-то другой, чужой и неприятный. И, наверное, здесь дело не только в механическом голосе. Оказывается, со стороны человек воспринимает себя совсем не так, как изнутри. Свой голос слышишь не ушами, а нутром. А для чего уши? Наверное, слушать только других.

Сергей слушал радио и ловил себя на том, что, если бы для себя, он так бы не сказал. Но почему для других он выразился так, а не иначе? Может, и в обыденной жизни также не все открываются друг перед другом? Неужели правда есть и в том, что чужая душа – потемки? А твоя душа для других? Неужели и она тайна, которая никогда не открывается во всей своей полноте?

Однажды Ильля-Аки заболел. И, видно, не на шутку. Случайно зайдя к нему, Сергей нашел его в глубоком бреду. Старик бормотал какие-то бессвязные слова. Непонятно было: то ли он молился, то ли кого-то заклинал, то ли говорил завещание. Но сквозь бессвязное бормотание прорезывались отдельные слова: Небо. Торум. Земля. Жизнь. Смерть. Душа. Сорни-най и даже русское – «Золотая баба»…

А когда он чуть пришел в себя и увидел перед собой Сергея, то, поглядев на него долгим затуманенным взглядом, протянул:

– Это ты, внучек. Услышал мой зов. Пришел. Хорошо. Огня…

У него опять закрылись глаза. И хотя он не договорил, Сергей понял его. В доме было холодно. У очага лежали приготовленные к растопке дрова, береста.

Миг – и береста запылала, затрещали и сухие смолистые поленья, оживив небольшую, но уютную избушку старика веселым огоньком, который недаром называют душой жилища. По представлениям манси, огонь является женщиной. А чувал, в котором она пляшет, это одежда огня. Такого обмазанного глиной чувала, стоящего в углу дома, ни у кого в деревне больше не было. У всех русские печи, сложенные из кирпича. Лишь у Ильля-Аки остался древний мансийский камелек. Сергей любил посидеть на низенькой скамеечке перед этим камельком, где можно обогреться, сварить чай, посозерцать, глядя на веселую пляску огненной женщины.

Этой огненной женщине, чтобы умилостивить ее или сделать приятное, как любой, Ильля-Аки нередко приносил жертву: то плеснет ей водки, то бросит кусочек мяса или конфетку. А однажды он одарил ее женским халатом красного цвета, расшитым орнаментом и бисером, в знак глубокой благодарности за веселую пляску в его отшельничьем жилище, за негаснущую душу, за тепло и свет.

Приятно Сергею было посидеть у чувала. Но сегодня некогда: старик очень болен. Надо было бежать за фельдшером в деревню. Только открыл дверь – старик проснулся.

– Ты куда? – спросил он, поднимая голову.

– За фельдшером.

– Не надо. Если душа моя устала жить со мной – то фельдшер не поможет. Только вода… Дай мне воды…

Сергей налил из чайника в стакан кипяченой воды и протянул старику.

– Ты мне это не суй. Живой воды принеси.

Сергей сходил на реку, принес полное ведро. Однако и на этот раз Ильля-Аки не принял протянутый ему стакан. Он попросил дать серебряную чашу из сундучка, который стоял на полочке в «священном углу». За потемневшей от времени занавеской царствовал полумрак. Невольно чувствовалось, что здесь обитает какое-то таинственное существо. Открыв крышку сундука, обитого медными пластинами, он увидел это существо и замер. Среди полуистлевших собольих и куньих шкурок поблескивало серебряное лицо, обвязанное шелковым платочком. Длинный нос, обмазанный кровью рот, стеклянные глаза-бусинки смотрели холодно. Суровое выражение лица богини действовало гнетуще, отталкивающе. Сергей чуть не бросил крышку сундука.

– Не бойся, – успокаивал Ильля-Аки, тяжело дыша. – Это Тагт-най, богиня нашей реки Сосьвы, дочь великой Сорни-най. Это наша душа и кормилица. Не бойся. Подай мне серебряную чашу. Она под шкурками.

Сверху лежала небольшая связка беличьих и горностаевых шкурок. Они были почти новые. От большой росомашьей шкуры повеяло пылью, полетели длинные черные шерстинки. От шкурок бобра, соболя и чернобурой лисицы посыпалось столько шерсти, что закрыло серебряное лицо богини и ее шелковый платок, тоже изъеденный молью. На дне сундука лежали ножи, стрелы, масса обвязанных поясков, платков, шелку. Здесь же валялись бронзовые бляхи, фигурки зверей, птицевидные идолы… А под всем этим стояло серебряное блюдо с позолотой. На дне этой круглой плоскодонной чаши было вычеканено золотом изображение женщины с ребенком.

«Бог литой, золотой в чаше сидит, и в эту чашу, наливши воды, пьют…»

Эти слова из летописи 1582 года ожили в памяти, напомнив рассказ о «Золотой бабе»…

И как бы в подтверждение этой догадки, Ильля-Аки попросил налить в чашу речной воды, насыпать горсть земли и поставить ее на полочку перед изображением богини. Он бормотал то ли молитву, то ли заклинание. Потом знаком руки велел подать ему чашу. Приподнявшись, бережно взял трясущимися руками чашу и, прильнув губами к серебряному краешку, начал жадно пить, приговаривая:

– Богиня Тагт-най, хранительница и кормилица наша! Может быть, живая вода серебряной чаши, чаши здоровья, вновь оживит мою замирающую душу.

Выпив половину прозрачной, чуть темноватой сосьвинской воды, старик вернул чашу Сергею и велел снова поставить ее перед изображением богини.

Сергей нес чашу к «священному» углу, точно заколдованный. Золотое изображение богини плескалось на дне серебряной чаши, будто живое изваяние. «Бог литой, золотой в чаше сидит». Эти слова древней сибирской летописи и недавняя статья журналиста, выступившего опять в печати, и увиденное в избушке Ильля-Аки проливали новый свет на тайну «Золотой бабы». А в новой статье под названием «Секрет «Золотой бабы» журналист писал:

«Один мой знакомый спросил однажды у меня: «Что всего дороже для человека?» Мне было тогда двадцать с небольшим, и я ответил: «Любовь». – «Нет». – «Талант». – «Нет». – «Удача». – «Нет». – «А что же?» – «Здоровье».

«Золотая баба» должна была обладать каким-то поистине поразительным свойством. Только это обстоятельство могло заставить Югру столь ревностно хранить ее и прятать от чужого глаза в течение многих столетий. Одно религиозное чувство здесь ничего не объясняет. Может быть, что касается «Золотой бабы», то не лучше ли все-таки предположить, что она верой и правдой служила сынам тайги на протяжении веков, принося им то, чего они страстно желали. Что же она давала им? Здоровье.

Прежде чем подвергнуть наш ответ немедленной расшифровке, обратимся к культу серебра, бытовавшему в краях, послуживших родиной «Золотой бабы».

Ивану Калите, сидевшему в своей дубовой цитадели, не давали покоя мысли о «закамском серебре». Оно в таком изобилии встречалось в районах, примыкавших к Уралу, что шло оттуда в Новгород непрерывным потоком. Презрев крестное целование, Калита собирался двинуть рать к стенам Великого Новгорода. Еще закамского серебра! Еще!

Он даже пытался захватить этот удивительный источник драгоценного металла, чтобы обходиться без посредников. Но рать его оказалась слабее воинов Двинской земли.

И снова летят ультиматумы в Новгород. И владыка Василий, патрон поморов, откупается от Калиты, потрясающего мечом, сокровищами, выменянными и захваченными в Перми и Югре. Литые серебряные чаши, круглые и ладьевидные, с рельефными изображениями сказочных птиц и львов, кубки с изящными выпуклыми узорами, – откуда эти дивные богатства?

На торжище в холопьем городке купцы любовались таежными сокровищами. Но не северяне создали их. Это были древние сасанидские чаши, блюда и кубки. Как попали они в заповедное северное царство «Золотой бабы» из далеких городов Средней Азии, пышущей зноем?

Деревня Бартым Березовского района Пермской области. Год за годом находят здесь легендарное «закамское серебро». 1947 год. Большая ладьевидная чаша, литое серебро. На стенках фантастические птицы, держащие на головах луну и солнце. 1949 год. Тяжелый серебряный кубок. 1950 год. Огромная чаша, и в ней – двести монет. 1951 год. Блюдо со львами.

А по другую сторону Урала, в Ханты-Мансийском национальном округе, археологи не раз были свидетелями подобных находок, где вместе с бронзовыми вещами, как-то: эполетовые застежки с зооморфными изображениями, бляхи, антропоморфные и птицевидные идолы, фигурки зверей – находили и немало серебряных блюд, кубков, монет…

Изучение этих и других находок показало, что на протяжении столетий с юга на север шел мощный поток серебряных изделий. Они пользовались у северян неслыханным спросом. Ни войны, ни грозные нашествия воинственных кочевников, ни свирепствовавшие банды грабителей не могли прервать эту серебряную реку, неумолимо идущую к царству «Золотой бабы».

Раскопки, проведенные учеными в местах находок «закамского серебра», подтвердили, что эти серебряные предметы носили культовый характер.

Итак, мы приблизились к разгадке секрета «Золотой бабы». Он заключался не столько в ней самой, сколько в чаше, которую она держала в руках.

Вспомним, что «Золотая баба» таинственно связана с серебром. Автор древней норвежской саги Снорри рассказывает, что в чаше, которую богиня держала в руках, были серебряные монеты, смешанные с землей. (Кстати, обратите внимание на эту деталь – земля в чаше.) И вполне можно предположить, что чаша также была из серебра и была посланницей далекого Хорезма, жаждущего темных северных соболей.

А сейчас обратимся к летописи 1582 года. «Бог литой, золотой в чаше сидит, и в ту чашу, наливши воды, пьют…» Это рассказ о «Золотой бабе». Чуваш-разведчик, посланный Брязгой, атаманом Ермака, также рассказал о торжественном питии язычниками этой воды и о хвалах «Золотой бабе» за эту воду, якобы дарующую мужество и силу.

Стало быть, дело уже не просто в серебре, а в серебряной воде. В чаше «Золотой бабы» были серебряные монеты с землей. Шли дожди. И на поверхности чаши образовывались соли и окислы серебра, которые вызывали антибактериальный эффект. И вода в чаше приобретала целебные свойства. Не лишне заметить, что в Советском Союзе уже разработан и внедрен метод обеззараживания питьевой воды электролитическим способом, с помощью серебра. И что серебряная вода все шире применяется в современной медицине.

Кто знает, может быть, разведчик Брязги верно передал увиденное: и самое богиню сажали в огромную чашу с водой. Но скорее всего из серебряной чаши, где были еще и серебряные монеты, смешанные с землей, пили. Земля ускоряла образование солей и окислов серебра. Конечно же, секрет серебряной воды был знаком многим народам – эллинам, персам, индусам. Известно, что царь Кир во время походов хранил воду в «священных» серебряных сосудах. А волшебные сказки древних славян о «живой воде», вероятно, отразили магическую силу серебра. Не говорит ли все это о том, что мы разгадали первую загадку «Золотой бабы»?..»

Что помогло Ильля-Аки: серебряная ли вода, которую он пил несколько дней, или просто «душа его еще не устала жить с ним», но он через некоторое время поправился.

Неизвестно, насколько близок к истине в своих гипотезах и догадках этот пытливый журналист, но прав он в том, что эти серебряные предметы носили культовый характер.

Сергей сам был свидетелем, как в прошлом году археологический отряд Московского университета во время раскопок на поселении Вургасян-Вад нашел клад – девяносто две бронзовые отливки, изображающие загадочных зверей с оскаленными пастями, поджатыми лапами и вытянутыми хвостами. Собака или рысь, волк или бобер? Сразу не скажешь, кого изобразил древний мастер. Ученые считают, что эти фигурки, пролежавшие в земле более двух тысяч лет, не украшения, а произведения ритуального искусства. Эти фигурки, поражающие нарочитым схематизмом, изображают предка умершего, его тотем.

По преданиям манси и ханты, у каждого рода свой тотем – одно из реально существующих животных. Согласно этим представлениям, «душа», «дыхание», «носительница имени» в этом изображении продолжает жизнь, обретает бессмертие.

Тогда же Сергей подумал о том, что эти фигурки своего рода искусство – самобытное, высокое. Может быть, и так? Кто знает, какие еще загадки откроют со временем исследователи. Может быть, случится и такое, что отыщется след «Золотой бабы», которую он так хотел найти.

В последнее время Сергей стал внимательнее относиться к Ильля-Аки, который все чаще и чаще намекал, что он скажет главное слово, когда взойдет на последнюю свою вершину, перед самым уходом в иной мир.

– Взошедший на последнюю вершину говорит главное слово, – проронил он однажды. – Не упусти, внучек, мое главное слово.

Да, Ильля-Аки последний древний манси. Вместе с ним уйдет многое. И хотя Сергей совсем другой манси, но и у него есть что-то от деда. Разве не так? А раз так, значит, ему знать и беречь сказания предков, и в то же время сознавать, что он создает своими руками новое и дарит людям огонь и тепло земли.

20

Над деревьями уже горела утренняя заря. Ее холодный огонь гасил на лице неба бледные звезды, зажигая пушистые ветви снежно-синим пламенем. А снег под деревьями синий-синий, ступишь – он хрустит. Морозец. Приятно в такое утро шагать по дремлющему урману. А вот когда мороз настоящий, сибирский, – тогда уж лучше завернуться в шкуры и сидеть у огня. Впрочем, не слишком ли много кричат в газетах, книгах о сибирском морозе? Может быть, где-то он и действительно без устали свирепствует – но только не в краю манси. Это лишь путешественникам и туристам эти хвойные леса казались унылыми и пустынными, где прекращается всякая жизнь. Да, иногда действительно разыграется мороз – и звонкое небо задымит, затрещат деревья, и все живое запрячется в снег, в норы. Но жизнь-то не прекращается. Она лишь замирает, притаясь под кустом или на ветвях дерева. И опытный глаз охотника ничего не пропустит, все подметит.

Плавными, уверенными шагами шел Сергей по утренней тайге, чувствуя себя наконец-то настоящим охотником. Еще вчера, когда он ранил медведя, а потом шел по его следу, он не чувствовал себя настоящим охотником. Все вышло случайно, он не собирался так рано входить в азарт, и, наверно, поэтому он неожиданно решил не идти дальше по следу медведя. Вот он увидел на синем снегу цепочку беличьего следа. Оглядел окружающий лес. Тишина. Белки, кажется, нет. Но вот лежит веточка. На ней нет даже инея. Недавно, видно, ее сбросили. И на стволе кедра царапины. Они тоже свежие. Где-то здесь на этих деревьях притаился зверек. И правда, на пушистой кедровой ветке, с которой посыпалась чуть заметная снежная пыльца, сидела белка. Вдруг она бросилась вниз, стремительно полетела в густые ветви соседнего дерева. Урман ожил, зашелестел, заиграл, наполнился звуками жизни. А белка, цепляясь за нижние сучья, проворно уже взбиралась на новое дерево. Покачавшись, как обезьяна на ветке, она рванулась к вершине елочки, которая оказалась рядом.

Увидев зверька, Сергей встрепенулся. Что-то словно пробудилось в его душе, руки сами потянулись к ружью. Горящие глаза, будто заколдованные, следили за каждым движением белки. А ружье будто само стало подниматься, ища широкими глазницами беличьи глаза. Грянул выстрел, отозвалась Музгарка. Мгновение – и она рядом. Зажав зверька зубами, возбужденными глазами глядела на хозяина. В них была не только обычная собачья преданность, но и жажда крови, одержимость. Сергей приказал собаке бросить белку. Но она, обычно послушная, теперь не сдвинулась с места. Запах крови еще теплого тельца в зубах мешал ей выполнить команду хозяина.

– Сидеть! – приказал Сергей, вспомнив, что сидящую собаку успокоить легче.

Музгарка присела. И потом, словно придя в себя, нехотя положила жертву на побелевший снег.

«Немного найдется млекопитающих, которые так резвы, непоседливы и забавны, как белка… – вспомнил он чьи-то слова. – И зачем я ее убил?!»

Вдруг он уловил, что думает о каких-то несвойственных таежному следопыту вещах. Он удивился своему состоянию. Ему даже стало неловко. Это двойственное ощущение. С одной стороны – зов предков. С другой… Нет, ему, сыну потомственного охотника, не хотелось думать об этом в данную минуту. Охотник должен оставаться охотником. Ведь для этого он оказался здесь в тайге вместе с Музгаркой – этой верной собакой. Она смотрела на него. Взгляд ее выразительных глаз ясно говорил о приподнятом настроении. Кажется, вот-вот вырвется из полураскрытой пасти звонкий радостный лай. Но не такая она, чтобы попусту лаять. Только глаза ее кричали о полученном наслаждении…

Когда хозяин повесил белку за пояс, как поступали истинные таежники, она, словно убедившись, что с этим уже покончено, стремительно рванулась по еле приметной дорожке в чащу леса. Сергей смотрел на свою собаку, узнавая и не узнавая ее. Теперь, когда она яростно неслась по снежной целине, особенно походила на своего прародителя – волка. Длинная острая морда, вытянувшаяся вперед, прижатые заостренные уши, и хвост, летящий над снегом…

В ней было что-то волчье, звериное.

Вдруг Музгарка снова появилась рядом и, глядя в лес, тихо заворчала, предупреждая о чем-то важном. Она чуть подалась вперед, вытянулась в струнку, навострила уши. Сергей, поднимая ружье, стал прислушиваться к той стороне, куда глядела собака.

Неожиданно в таежной тишине раздался густой и протяжный рев. Вслед за ним где-то далеко-далеко затрещали деревья. Это играл не мороз. Нет. Треск деревьев при морозе как мелодичная музыка. А здесь будто ломалось что-то большое и живое под тяжестью неведомой силы. Треск и рев приближались. Сергею стало тревожно. Вдруг это дикое ревущее стадо, несущееся напролом через тайгу, сметая на своем пути все преграды, ринется на него! Он быстро отбежал за ствол могучего кедра, которого не обхватить и вдвоем.

Из дремучей таежной чащи все ближе и ближе стал доноситься рев и глухие удары о стволы деревьев. Теперь было ясно – лось. Только в его крике не было обычных нот, весенних, зовущих, нежных. В его трубном голосе звучали боль и страх. Будто прощался он с жизнью, несся с ревом по тайге. И правда. Через какое-то мгновение среди белых стволов замелькал темно-бурой окраски зверь. Вытянул вперед сильную шею, вскинул голову, увенчанную ветвистыми рогами, как вертолет – лопастями-крыльями, рослый и широкогрудый лось бежал, шарахаясь из стороны в сторону, спотыкаясь, ударяясь о стволы деревьев, ломая сучья.

На небольшой поляне лось остановился. Замотал головой. Прилег, опустив рога в снег.

Потерев голову передними копытами, он с ревом вскочил и снова рванулся вперед. Кедр, стоявший в десятке шагов от Сергея, будто ожил от громового удара, сбросив с ветвей весь снег. На мгновение заметелилось, закружилось. Но сквозь радужную снежную пыль виднелась покачивающаяся фигура лося.

Он стоял перед деревом, точно размышляя, откуда мог нагрянуть на него этот новый, оглушительный удар. Сергей слышал его тяжелое хриплое дыхание, видел уже, как из носа и рта черной струей бежала кровь. Багровел белый снег. И глаза таежного красавца багровели. Они зияли кровавыми дырами на великолепном лбу. Окровавленные веки болтались. По разорванным щекам текли густые струи слизи. Лось был слеп.

Приподнимая одно ухо, оставшееся целым, он будто еще вслушивался. Раздувая мягкие ноздри, он к чему-то принюхивался, точно выбирая, куда еще идти. Но идти, видно, он уже не мог. Ноги его дрожали. Он покачивался, изнемогал. Вот-вот рухнет. Умрет, так и не поняв, откуда явилась смерть и этот жестокий мрак.

Его покачивало из стороны в сторону. Но голова его потянулась вверх, к ветви кедра, на которой висели лохмотья хвои. Его трепетные ноздри то расширялись, то сжимались, жадно вдыхая в последний раз знакомые и милые запахи. На мгновение, кажется, к нему вернулись силы. Он подтянулся, вскинул голову, забил копытами. Но, сделав несколько шагов вперед, тяжело рухнул на белую землю. Уткнув окровавленную голову в сыпучий снег, он забился в предсмертных судорогах.

Вдруг на белую поляну откуда ни возьмись выскочило продолговатое существо, похожее чуточку на собаку. Оно бухнулось в снег, принюхавшись к лосиному следу, сделало новый скачок.

Незнакомое животное шло по следу. Походка его была странной. Оно не шло, а прыгало и кривлялось. На снегу оставались глубокие ямы. Они зияли рваными ранами.

Подскочив к умирающему лосю, мохнатый черно-бурый зверь впился острыми зубами в горло своей жертвы. На белый снег хлынули струи темной крови. Кровь дымилась на продолговатой морде хищника, обросшей щетиной у носа и глаз. Короткими блестящими лапами черно-бурый зверь рвал могучую шею таежного красавца.

Выстрел громовым раскатом пронесся по дремотной утренней тайге. Зверь отскочил от лосиной туши, метнулся в сторону, откуда он появился. Но тут же присел, забившись в снегу. Музгарка рванулась было к теряющему силы хищнику, но Сергей остановил ее. Где-то слыхал он, что укус росомахи смертелен. Подойдя ближе к ощетинившемуся животному, он почувствовал противный звериный запах. Да, это была росомаха. Оскалив острые зубы, она желтыми глазами смотрела то на Сергея, то на лающую собаку. В ее пронизывающем взгляде рычал тот же зверь. И хрустящий снег, и высокие деревья, и вся тайга, кажется, пропахли росомахой. Она, живучая, пускала в ход последнее свое средство защиты – стойкий и густой росомаший запах. Музгарка заливалась в лае, как бешеная. Кажется, она обалдела от этого запаха.

– Росомаха, а Росомаха, кто же ты все-таки такая? – допытывался Медведь, разглядывая приятельницу с головы до лап. – Все знаешь, всех судишь… Как-то это не по-звериному. Ты, наверно, из другого мира?!

– Да, дорогой, угадал.

– Расскажи, миленькая, про себя. Может, и я прозрею. Не вечно же мне оставаться дремучим. Гладь меня. Сегодня разрешаю. Гладь и рассказывай.

Росомаха долго смотрела желтыми печальными глазами на Медведя, потом, вздохнув, нехотя заговорила:

– Стоит ли мне вспоминать подробности жизни моей трагичной? В жизни нет ничего неизменного: все непостоянно и ненадежно. Все бежит и движется без остановки. То, что сегодня твое, – завтра может исчезнуть, и ты не успеешь назвать его своим. Сегодня ты на вершине, – завтра будешь внизу. Все в этом вечном и шатком мире зависит от случая.

Была я богиней. На небе. Живым золотым изваянием ходила рядом с солнцем. Глядя на лицо мое сияющее, на грудь высокую, на стан мой тонкий, кичливые боги стыдливо опускали вороватые глаза, волочась за мной по звездным дорожкам.

Была я женой Тапал-ойки – первого помощника верховного бога Торума. Правил миром не Торум – владыка Земли и Неба, всем миром крутил Тапал-ойка, мой муж. Все молитвы сначала к нему поступали. Владычицей чувствовала себя и я. Окружали меня друзья и богатство. Изобилие друзей и поклонников дарило мне призрачно-блаженные сны и крылатую радость. Счастье, игравшее рядом со мной, казалось вечным. Я изумлялась своей Судьбе, не задумываясь, куда может привести это бездумное счастье. Судьба долго-долго льстила мне светлой улыбкой. Но она, коварная, лаская меня, готовила мне иную участь.

Мой муж, правитель Неба, верный пес верховного бога, служака и раб, жаждал иметь себе подобных. Но я никак не могла родить ему сына. Посчитав меня бесплодной, разгневавшись, в один сумрачный вечер он сбросил меня с неба. И я стала – росомахой. Понимаешь, Медведь, как я была наказана. А ведь мной всегда владело честолюбие, и только оно поддерживало во мне память о том, кем я была.

Истинное честолюбие – это страстное стремление к воплощению своего «я» в деле, которому ты служишь. Это мечта о подвиге, в котором бы «я» смогло шагнуть далеко за пределы краткой личной жизни. Это борьба, беспощадная и бескомпромиссная, против временности и бренности всего существующего – гордое желание подчинить себе природу и заставить ее сохранить в себе отпечаток могучей личности, сознающей себя необходимой, правоспособной и сильной.

Ах! Теперь уж я всего-навсего росомаха, а ведь была я богиней. И какой!.. Ты, Медведь, представить себе не сможешь!..

Да, была я богиней, теперь росомаха, а завтра, быть может, травою стану, а может, снова богиней. Вот только б найти мой образ, мое легендарное золотое изваяние!.. Ты, Медведь, коренной житель этой тайги, не видел где-нибудь «Золотую бабу»?

– Никакой бабы я не видел. Ни золотой, ни деревянной, – отвечал Медведь, постанывая от боли.

– Найти бы мне ее. Да быстрей войти в свой золотой, божественный образ! Ты не можешь представить, дорогой, как надоело быть коварной и злой росомахой! Или кто-нибудь убил бы меня, что ли! Может быть, я тогда снова обратилась бы в богиню. И тогда я не стала бы больше кривляться… Ах, как я наказана!

Выслушав Росомашью исповедь, Медведь чуть не расчувствовался. Его круглые дремучие глаза потеплели. В них, кажется, в одно мгновение даже что-то шевельнулось. Но, увидев перед собой Росомашью морду, он вдруг словно пробудился от сна и, оттолкнув от себя легким движением лапы Росомаху, пробурчал:

– Ишь ты какая! Колдунья! Чего еще захотела!..

Отлетев в сторону, как пушинка, Росомаха испуганно озиралась по сторонам, не понимая, почему Медведь, только что ласкавший ее, так грубо оттолкнул.

– Околдовать меня, самого Медведя, хозяина тайги! Да знаешь ли что!.. Катись-ка ты в сторону, откуда явилась! А то косточек не соберешь – лапа-то моя еще медвежья!..

Треснула веточка. Росомаха исчезла. Будто ее и не было. Выбравшись из-под коряги, Медведь грузно зашагал по тайге, переваливаясь с боку на бок.

Желтые Росомашьи глаза, в которых только что играла жизнь, горя то ненавистью, то животным удивлением, потухли.

И лось уже не вздрагивал. Соперники успокоились. Они, окровавленные, лежали на белой поляне. Один большой, другой маленький. Маленький убил большого. И такой невзрачный зверек съел бы такого гиганта, если бы не Сергей. Такова росомашья натура…

Лось – краса тайги. Он могуч и силен. Величавее его, кажется, никого нет во всем таежном мире. Медведь и тот надает замертво от удара его раздвоенного копыта. А росомаха – зверюшка по сравнению с таежным великаном – в поединке вышла победительницей. Почему? В любой борьбе, наверное, нужна не одна сила!

А росомаха довела до гибели своего соперника просто. Ильля-Аки не раз рассказывал про ее проделки. Высмотрит она зоркими глазами лосиную тропу. Вынюхает каждый след, каждое дерево, под которым любит он постоять и полакомиться. Притаившись на густых ветвях такого дерева, росомаха терпеливо ждет, когда величественные рога подплывут под ветви. И тогда она прыгает на широкую спину лося, припадает к голове и острыми когтями маленьких, но проворных лап царапает глаза, вырывая их с нервами из глазниц.

Ослепленный таежный гигант в паническом страхе обращается в бегство. Он несется вперед, стараясь уйти от нежданно нагрянувшего жгучего мрака. Треск и гром стоит на его пути. Все ломается, гнется перед великаном. И только громадные кедры и лиственницы, вздрогнув от удара, отбрасывают его в сторону, нанося ему ощутимые побои. Шарахаясь из стороны в сторону, натыкаясь на деревья, грузно падая и поднимаясь, таежный красавец несется до тех пор, пока его не покидают силы. А следом за ним, кувыркаясь, перевертываясь, кривляясь, скачет росомаха, ожидая, когда длинные и стройные ноги не захотят больше нести гордую коронованную голову таежного великана. И когда рога склоняются на снег, хищная продолговатая морда, сверкая оскалом превосходных зубов, припадает к горлу лося. Росомаха пьет горячую кровь, смакуя и наслаждаясь. Потом ест. Потом спит. И снова ест. До тех пор находится около своей жертвы, пока не останется от нее и косточки…