Текст книги "Тайна Сорни-най"

Автор книги: Юван Шесталов

– Хорошо вы сегодня поохотились. Черного соболя принесли. Законы тайги говорят: кто победил хозяина леса, – медведя, тот сам выбирает тропу. Тот, кто добыл черного соболя, равный всем великим охотникам. Вы – великие охотники, – кивая нам с Кириллом, говорил Нярмишка.

В дымоходе чувала на ясном вечернем небе видны звезды. Мы с Кириллом выходим на улицу, смотрим на звездный вечер. Хорошо в эти морозные ночи! Лунный свет разливается над тайгой. Звезды низко опустились над лесом. Они словно рассыпались на снегу искрящимся инеем.

– Снег голубой. Хорошо зверькам. Завтра пойду и я на соболя. Соболь хитрый. Не всяк его возьмет. Сидит он в своем доме, и собака не сразу его почует. Помогать надо собаке. Увидишь соринку на снегу – остановись, посмотри. Может, выше домик соболя. Соболь – зверь мудрый. Он знает меня, охотника. Я зверей жалею. Летом у реки лося не возьму. Стыдно. Летом от комаров спасается лось. Легче его брать. Летом лось подошел к жилью – мошкара его пригнала. Постоял недалеко от моего костра, ушел. А зимой лося брать трудно. Его ноги носят. Быстро бежит. И я гоняюсь за ним. Мы равные зимой. Зимой я возьму лося. Только мне бы лучше великий лес подарил черного соболя. Соболь – зверь дорогой.

Мама, накрывая на стол, что-то нашептывала. Навострив уши, мы слушали заклинание:

 
Из белки шапка хороша
Для всех.
Для женской шубки так хорош
Соболий мех.
Ах, если б кто-то, шапку надевая,
Вдруг поумнел!
Ах, если б кто-то, шубку примеряя,
Вдруг сердцем подобрел!
 

КОГДА КАЖДЫЙ ДЕНЬ СКАЗОЧНЫЙ

И вот мы уже снова дома, в дедушкиной избушке. Вернулись с таежной речки с богатой добычей.

Огонь горит ярко. Тепло. Над огнем висит кипящий котел. В котле тает снег.

Протягивая лапы к огню, позевывая и щурясь на пляшущие языки пламени, лежит собака дедушки Нёхс. У нее седые усы. Глаза слезятся. С утомленным видом много и часто работавшего пса поглядывает она на шаловливого своего собрата, на Ханси.

Ханси похож на юркого хищного соболя. Взгляд старой собаки выражает безразличие к шалостям Ханси. В нем осуждение шумного, суетливого поведения молодой собаки. Нёхс стар и мудр, как Ась-ойка. Многие годы он был самым близким и незаменимым его другом. Они вместе слушали тайгу. Радовались успеху на охоте. Вместе огорчались. Теперь Нёхс состарился, согнулся, шерсть его местами облезла. Взгляд зорких глаз потух.

Правда, он и сейчас ходит на охоту. Он идет рядом с дедушкой, настороженно поднимая ухо. Другое ухо оторвано в схватке с хозяином тайги. Вместо пушистого хвоста тоже торчит половинка. Когда он идет с дедушкой, то гордо его поднимает. Ничего, что плохо видят глаза, ничего, что слух отшибло тяжелым ударом тяжелой лапы черного зверя, ничего, что иссякло обоняние. У Нёхса есть еще преданность, и он отдаст ее человеку.

До самой смерти он будет служить человеку. Пес сдержан и непроницаемо равнодушен. Он не завидует молодой прыти Ханси.

Ась-ойка сидит у огня и что-то опять мастерит. Заслышав нас, он широко улыбается и говорит:

– Садись к огню. Сердце пусть отогреется, мягким станет.

Сегодня дедушка сделал операцию шаману Нярмишке. Нярмишка ходил на охоту. Пришел и говорит, что плохо видит. Ась-ойка подбросил побольше дров в чувал. Огонь в чувале волшебно затрещал. Потом Ась-ойка достал узкий нож – сёхри. Я знаю, это нож-лекарь, нож-хирург. Повертел его над огнем. Сказал два-три каких-то непонятных слова, потом наклонился над лицом Нярмишки. Нярмишка лежал у огня, глядя красными глазами в потолок. Я с ужасом смотрел на узкий волшебный нож Ась-ойки, который пока покоился в его руке. Наконец дедушка вывернул веки Нярмишкиных глаз и сделал надрез острым кончиком ножа. Потом к красному глазу стал прикладывать маленькие кусочки снега. Снег в то же мгновение окрашивался, впитывая в себя кровь. Я испугался, думал, что Нярмишке конец. Увидев мой испуг, Нярмишка лукаво ухмыльнулся. На другой день он был здоров и прекрасно смотрел на снег. А до этого он не мог смотреть на яркий свет, все время закрывал глаза руками, жалуясь на страшную боль в висках.

– Что с Нярмишкой? – спросил я дедушку.

– У него снежная слепота.

– Что это такое?

– Это вроде болезни. Когда яркий солнечный снег, к глазам приливает кровь. Сильный прилив. Чтобы отогнать ее, надо надрезать верхнее веко и выпустить кровь.

Я с удовольствием посмотрел на дедушку. Сам почти слепой, а других лечит. Это ему, наверно, сёхри – волшебный нож – помогает.

У меня нет сестренки, такой, как Агирись. Почему у меня нет сестренки? Одному скучно. Если бы не сказка, совсем плохо было бы. Только в сказке можно жить. Как хорошо чувствовать себя богатырем, сыном земли, поднимающимся на небо, опускающимся на дно морское, создающим острова, леса, реки, озера. Хорошо быть строителем. Только плохо без сестренки. И я жалобно смотрю в смородиновые глаза Агирись.

Агирись будто поняла меня. Кивнув собаке и мне на прощание, важно сказала:

– А теперь приходите к нам…

И, не ожидая ответа, побежала к себе домой. «Как хорошо, что есть эта девчонка!» – подумал я.

 
Падает снег звездами,
Пушистыми звездами.
Соболь играет хвостом,
Золотисто-пушистым хвостом.
Рябчик играет крыльями.
И мы с подружкой играем,
В искристом снегу летаем.
Глаза у нее – звезды,
Брови – соболя.
И рябчиком крылатым,
И соболем пушистым
Порхает
             подружка моя.
 

Однажды я пошел в гости к Агирись. Она жила в соседней избушке. Мы были одни. Был темный зимний день. В избушке стоял полумрак. Агирись показала мне чемодан с раскрашенными картинками. На картинках большие дома с большими окнами. Дома каменные. Улицы каменные. Берега реки каменные. Только вода блестит, как всякая вода. Река живая. Течет она меж каменных берегов.

– Что это? – спросил я Агирись.

– Это город, – сказала Агирись. – Мне подарила мама.

– А где твоя мама?

– Она уехала.

– Как уехала? – удивился я.

– Она уехала на учебу. Иногда она пишет мне письма. Письма читает вслух Учитель-най. Иногда мама присылает красивые вещи.

Мной овладело любопытство. Только я не знал, можно ли расспрашивать. Агирись взяла меня за плечи и серьезно предложила:

– Давай играть в русских.

Она открыла чемодан и стала доставать разные диковинные вещи: шелковые платки, ситцевые платья, перчатки, шарфы ярких цветов, причудливые шляпы. Раньше таких я никогда не видал.

– Это все мамино. – Сказала и тяжело вздохнула. Она взяла тонкий голубой шарф с серебряными блестками и обернула им мою голову. Затем нарядила меня в красную кофту и белую юбку.

– Какой смешной! – воскликнула она.

Я взглянул на себя в зеркало, и мы оба долго смеялись.

– А сейчас я себе нарисую усы, – сказала Агирись.

Мне казалось, что усы девочке не идут, но Агирись не обращала на это внимания. Она обожгла пробку и сделала себе большие черные усы. А мне начернила брови. Потом накинула на себя китель, который висел на стене, надела фуражку с красной звездой. И мы опять расхохотались.

– Похожа я на русского? – спросила она, глядя в зеркало.

– Нет, не похожа! – возразил я твердо.

Потом она приказала мне смыть краску с бровей и сама смыла свои большие усы. Нарядилась в красивую женскую одежду. И стала совсем другой, не похожей на Агирись, на мансийскую девочку.

– Ну как я? Хороша?

– Хороша!

– А ты надень китель и эту фуражку с красной звездой… И будешь русским.

Мне очень хотелось фуражку с красной звездой и китель такой же. Только небольшой, поменьше. И я не стал надевать чужое, чем вызвал возмущение Агирись. Мне захотелось иметь русскую одежду, но маленькую, свою. Но об этом я не сказал Агирись.

Бабушка как-то по-особому смотрит на соседскую девочку Агирись. Она то ласкова с ней, то сурова. Однажды она дала ей строгие советы.

СОВЕТЫ БАБУШКИ ДЕВОЧКЕ

 
Скоро, ягодка, созреешь,
Крылья, птичка, обретешь,
Улетишь с родного дома…
Что сказать тебе в дорогу?
Нужны девочке советы,
Как платок, как бусы, косы.
Скажет бабушка.
                          Послушай:
Улетишь крылатой птичкой
Из родного очага.
Пред тобою двери жизни
Сами мигом распахнутся.
Ты смелей входи, не бойся.
Все в чужом дому иначе.
Все не так, как в нашем крае.
Здесь и в пенье вьюги слышишь
Голос матери родимой…
Ты, очаг свой покидая,
Забери с собой, что хочешь.
Но оставь ты у постели
Узелок с цветными снами.
Пенье брось веселым окнам.
Лень свою ты выкинь в снег,
Шалость подари подругам.
Позабудь былые нравы.
В ласках матери родимой
Ты не сможешь уж купаться,
К нравам привыкай чужим.
Отдавай поклоны людям.
Отвечай добром, кто добрый.
Душу вкладывай в слова.
Нехороших нравов бойся,
Чистоту свою храни,
Как лицо, глаза. Но руки
Ты не прячь, не береги
От любой людской работы…
Смелой будь и будь разумной.
Зоркий глаз имей – и ночью
Без огня работать сможешь.
Острый слух имей под утро.
И до птиц, до звонкой трели
Ты вставать должна, запомни!
Утро, солнечное утро
Тебя встретит новой песней.
 

Сегодня меня озадачила Агирись. Как обычно, играли мы с ней, загадывали загадки, сказки сказывали. Поговорили про Эква-пыгрися, про его подвиги порассуждали. И вдруг она меня огорошила. Да так, будто по сердцу ножом.

– Ты не похож на Эква-пыгрися, – сказала она как-то по-особому. И запела такую песенку:

 
Снится мне мой Эква-пыгрись.
Мой Эква-пыгрись – богатырь.
Красивый, сильный богатырь.
Выше кедра богатырь.
Стройнее ели богатырь.
А брови у него черные, как соболя.
А глаза у него круглые, как луны.
А взгляд у него не злой.
Не лживый, не жадный, не горделивый,
А добрый, лучистый,
Чистый, как лесной ручей…
Благородный, гордый, умный
Мой богатырь.
На все руки мастер
Мой богатырь.
 

«Неужели я не похож на такого Эква-пыгрися?» – с сожалением подумалось мне. Мне стало обидно. Я стал придумывать какие-то загадки, слова, чтобы не показать свою обиду.

ЛУННАЯ ИГРА

Станет луна полной, как бубен. Соберутся малыши в светлую лунную ночь. И в серебристом сиянии начнется потешная лунная игра.

 
Закричат проказники,
Всполошат ораву:
– Новолунья праздники
Справим мы на славу! —
Детвора, ликуя,
Поспешает в гости.
– Кули, кули, кули, —
Открыть двери просят.
Пироги и сласти за порог кидают,
За порог кидают.
Двери того дома
Крепко запирают.
Двери того дома
Громко заклинают,
Протянув ладони,
Крошки хлеба сея:
– Щедрый, теплый домик,
Будь еще щедрее!
Коли в доме пусто,
Пусть же густо станет.
Если в доме грустно,
Веселей пусть глянет.
Кто не держит слова —
К нам его пошлите,
Вспыльчивого, злого —
К нам его пошлите,
Кто драчлив,
                    кто буен,
С нами несогласный —
Мы с ним потолкуем
Под луною ясной.
Станет он послушный
Под луной большою…
В дом всегда радушный
Ввалимся гурьбою,
Скажем:
             «Ну, впускайте!»
Улыбнемся ясно,
Высыплем на скатерть
Собранные яства…
Сами ходят руки
У ребят все время —
Лепят из краюхи
Хлебного оленя.
Вон с шутейным страхом
Вынесут ребята.
И на снежный сахар
Встанет зверь рогатый.
Дедушка наш лунный,
К нам тянись руками…
Чтоб ветра подули
К северу и югу:
Кули, кули, кули! —
Кормят они вьюгу.
Средь снежинок сеясь,
Сотканный из света,
Закружился месяц:
– Щедрого вам лета! —
И танцоры вьются.
Шум подобен грому.
И слова несутся
К месяцу седому.
Это честь по чести
Месяц – сам проказник —
С ребятнею вместе
Справил
             лунный праздник.
 

А ночью мне приснилось капище – избушка на четырех ножках, где сидели таежные боги, разряженные в меха и сукна. Они смотрели на меня холодными пуговками глаз. Мне было жутко…

Утром мама пела песни в лесу. Пела громко и весело. А дятел, будто подыгрывая ей, стучал острым клювом по дереву, как по струнам санквалтапа. Дерево звенело задорно. Бодро токовал глухарь, словно подпевал. И рябчик насвистывал в лад этой музыке. Веселая музыка плыла по тайге, где недавно почудились мне хмурые боги.

– А где боги? – спросил я маму, удивляясь, что в лесу она совсем не боится.

– Какие боги?

– Священные деревья, капища, камни…

– Дедушкины боги там, в тайге, в капище, а мы живем здесь. Если будешь умным, никто тебя не тронет, даже медведь.

И были мне ее слова и понятны и непонятны.

Зимние ночи на Севере бывают волшебными. Умолкнет вьюга, утихнет мороз, взойдет луна. Полная луна. Снег облит серебристым светом. На белых снежных волнах резкие, черные лунные тени. Небо чисто и прозрачно. Тишина. И вдруг на большой дороге, идущей мимо нашей деревеньки, раздается тихий топот и шелест: это едут оленеводы. При лунном свете вид у них сказочный. Олени легко бегут по снегу, словно не касаясь земли. И легкие нарты беззвучно скользят по снегу. Мохнатые фигуры оленеводов неподвижно сидят с шестами в руках. Оленеводы едут за рыбой. Они мчатся быстро. Срочно нужна рыба. Нужна для фронта, для красноармейцев, воюющих с Гитлером… Олени летят. На обратном пути они будут идти медленно. Нарты, груженные рыбой, тяжелые…

И вот опять не слышно скрипа полозьев. На дороге никого Тишина. Спокойствие. Лишь луна сияет… Большая луна смотрит без всякого выражения. Тишина, спокойствие, величавое равнодушие Природы. Кажется, все дремлет под лунным светом.

СКАЗКА БЕЛОЙ НОЧИ

 
Зима. Хорошо.
Снег. Мороз.
Снег белый.
Мороз звонкий,
Колючий.
Тепло лучше.
Тепло летом.
Лето приходит
За весной.
Я жду весну.
Зову весну.
 

А когда живешь с мамой, не замечаешь ни зимы, ни лета. С мамой хорошо и зимой, и летом. Я не заметил, как прошла зима и пришло лето.

Но сначала пришла белая ночь. Это особая ночь. И у нее своя, особая песня:

 
Белая ночь,
Бледнолицая ночь-северянка,
Дочь солнца и сумеречной синевы
Сиреневого апреля.
Плывет над хрустальными льдами,
Над льдистыми снегами…
И звезды-невидимки померкли
В сиреневом апрельском небе.
Тонет круглая луна,
Не звенит, как бубен,
Стала невидимкой.
Половодьем света
Плещется белая ночь
В сиреневом небе.
В небе весна.
Белая синева.
Белая ночь.
Небо проснулось.
А земля спит.
Лед стоит.
Синий лед.
Хрустальный лед.
Хрустальным холодом дышат
Сиреневые сугробы.
В темно-сиреневых кустах
Замерла ночь…
Мрачный холод.
Сиреневатые пуночки,
Легкокрылые пуночки,
Пролетая с сугроба на сугроб,
О чем-то щебечут.
Может, о тепле щебечут?
Может, тепло разносят?
Лучисто и морозно
На земле и в небе…
Земля еще дремлет.
Небо уже проснулось.
Небо плещется солнечным,
Солнечным светом.
В половодье света
Плывет весенняя ночь.
Сиреневая ночь.
Белая ночь
Сиреневого апреля.
 
 
Эй, тронулся лед.
Река ожила.
Живая вода
По реке поплыла.
И ты,
        старый снег,
Не лежи, не зевай.
Уплывай, уплывай.
Все горе возьми,
Что принес старый год.
Пусть счастлив
                       и весел
Будет народ.
 

Мне снится сон. Снится белая ночь. Я с мамой иду по большому лесу. Над темными деревьями светлое небо. Светло-бирюзовое небо. Не шелохнется дерево. Не всплеснет фиолетовая гладь воды. Беззвучна черная тайга. Тайга спит в белом сумраке. Спят звери, птицы.

Белая ночь. Светло. Странно, загадочно в тайге, и на речке, и в деревне. Как будто день. Тишина. Изредка по-ночному взлает собака – и снова тишина. Пугают ночные звуки при сияющем свете. В такую необычную ночь вся природа кажется особой и уводит меня в сказочный мир грез.

 
Лес медведем
Темным встал.
Дальше горы:
Там Урал…
За Уралом
Где-то, знать,
Солнце село
Отдыхать.
Прикорнуло
На часок…
Белый сумрак
Наземь лег.
 

Мы с мамой идем по большому загадочному лесу. Темные деревья окутаны сумрачной тенью. Дорога. Большая дорога. По обеим ее сторонам растут цветы. Желтые и красные цветы. Я иду рядом с мамой, ни о чем не думая, гляжу на цветы.

«Можно рвать только красные цветы, – говорит мама, – желтые ядовитые».

Боролись два богатыря, два духа. Добрый дух и злой дух. Бились до того, что истекали кровью. От злого духа лилась желтая кровь, от доброго – красная.

Я выпустил руку мамы и остановился, чтобы сорвать ей цветок. Большой красный цветок, качавшийся на высокой ножке. Какой странный цветок! Не то красный, не то желтый. Шаманский цветок! Я понюхал его. И удивился: красный цветок на глазах превратился в желтый. Я бросил этот гадкий шаманский цветок на землю, растоптал его, как противного зверька. Обернувшись к маме, я увидел, что ее уже нет.

«Мама! – крикнул я. – Где ты? Зачем ты прячешься?»

Я побежал в лес, но и там ее не оказалось. Я готов был расплакаться. В лесу было жутко и пусто. Вдруг совсем рядом я услышал голос:

«Я здесь, сынок! Разве ты не видишь?»

Но я никого не видел.

«Я здесь. Почему ты не идешь сюда?»

Я понял: голос доносился из колючих кустов шиповника. Я бросился туда, но вместо мамы увидел шамана Нярмишку. Он корчил страшные рожи и показывал мне язык. Язык у него длинный, красный. И он вытягивал его все больше и больше, будто языку не было конца. Длинный шаманский язык весь покрыт красно-желтыми пузырями. Я хотел бежать, но не мог сдвинуться с места. Ноги мои точно приросли. Вдруг все исчезло – и цветы, и деревья, и шиповник. Я хотел кричать, но не мог: горло будто перехватило, язык словно примерз. На щеках замерзали слезы.

Когда я проснулся, увидел наклонившуюся надо мной маму.

– Ах ты, соня! – говорила она. – Разве ты забыл, что сегодня день Большого Солнца. Твой день. – Серые глаза мамы загадочно блестели. – Вот тебе подарок, – сказала она, положив сверток на постель. Кивнула мне и вышла из комнаты.

У меня еще слипались глаза, в голове было смутно. И я не сразу обратил внимание на сверток. Сначала увидел солнечный зайчик на полу. Это наступил день. Золотым конем стояло солнце. Это белая лошадь в окно хвост пропустила. Я опять закрыл глаза. А когда открыл, солнце было уже на окне. Мне хотелось вскочить на золотого коня и лететь над землей, над большой водой. Вчера вода подбиралась к дому. Я соскочил с постели и побежал посмотреть на большую воду. Большая вода сияла кругом, плескалась о бревна нашего дома. Наш дом будто плыл, как огромная огненная лодка-пароход. Только рядом с пароходом никогда не плавают утки. Огненная лодка шумная. Шуму боятся утки. Наш дом не шумный, рядом с нашим домом плавают утки: и селезни, и короткохвостый. Только гуси, маленькие чирки сидят далеко – наверное, боятся меня, большого.

Вода на озере голубая. Сколько на небе облаков, столько и на воде. Рядом с домом по колено в воде стоят чахлые березки. Они почернели от воды, от холода. Лишь тальничок не мерзнет. Но и тот не зеленый, а беловатый, словно его в снег обмакнули. Где-то слышно: «кака-уюв! кака-уюв!» Свиязи. Просвистев над головой, утки сделали круг и упали, всколыхнув воду. На воде, словно от сильного ветра, качнулись облака и березки.

 
Ты послушай
Как вода поет,
Большая вода
Синей весны.
Ты послушай,
Как береза поет,
Белая береза
Посреди воды.
На березе птичка
Крылышки чистит,
Ждет подружку
Гнездышко вить.
Ты послушай,
Как птичка поет,
Малая птичка
Теплой весны.
Ты послушай.
Как птицы летят,
Большие птицы
Синей весны.
 

КИСОНЬКА-ОХОТНИЦА

 
– Мяу, мяу, кисонька,
Черноглазая кисонька!
Куда ходила?
– На озеро ходила.
– Мяу, мяу, кисонька,
Черноглазая кисонька!
Зачем ходила?
– На озере утки.
– Мяу, мяу, кисонька,
Черноглазая кисонька!
Почему ходила?
– Меня била бабушка,
Била кнутовищем.
– Мяу, мяу, кисонька,
Черноглазая кисонька!
За что била бабушка?
– Ой, не знаю, мальчик.
– Мяу, мяу, кисонька,
Черноглазая кисонька!
А у нашей бабушки
Кто ж съел сметанку?
– Утки съели, мальчик.
– Мяу, мяу, кисонька,
Черноглазая кисонька!
Утки в речке плавают,
В дом не ходят.
– Может, тогда бабушка
Сама сметанку съела.
– Мяу, мяу, кисонька,
Черноглазая кисонька!
Не обманешь ты меня,
Не обманешь бабушку.
– Ой, не бей меня, мальчик!
Была сметана вкусная,
Ой, какая вкусная!
Мяу, мяу, вкусная!..
 

Пришла Мария Михайловна.

– А человек Большого Солнца спит еще? – спросила она. Ее зовут еще Учитель-най. Она будет учить взрослых дядей и тетей писать и читать. Мария Михайловна тоже принесла какой-то сверток. – Вот тебе подарок, – сказала и всунула мне в руку сверточек. Но я не торопился развернуть его.

Я смотрел на улицу.

Вдали плавали лебеди. Я глядел на лебедей как зачарованный.

То ли они только сели, то ли выплыли из-за тальника.

– Ой, в какой красоте ты живешь, Юванко! – воскликнула Учитель-най. – В каком уютном лебедином царстве ты живешь. – Глаза учительницы смеются. – Сколько ты, Юванко, в эту весну уток взял?

«Соврать?» – думаю. А ведь врать-то я не умею. Один раз сказал неправду про бурундука, будто поймал его руками, – так до сих пор стыдно. После этого дал себе слово не обманывать больше. Уж лучше смолчать, чем неправду сказать. Молчу, краснею и наконец тихо, чуть не плача, отвечаю:

– Ни одной не убил.

– Ни одной? – удивилась Учитель-най. Она посмотрела на ружье и сказала: – Отгадай: удал человек, а без чьей помощи выстрелить не может?

Я знал и сказал:

– Без ружья.

Весной стрелять нельзя. И утки, и гуси, и лебеди, которые сегодня плавают у нашего дома, пришли поздравить меня с днем Большого Солнца.

КУЛИК

 
«Йирув, йирув!» – кричит кулик.
И тот, кто слышит этот крик,
Без всяких слов тотчас поймет,
Что, значит, скоро дождь пойдет.
 
 
Крыльев частые удары,
Серебристый след гагары,
Пенный хвост на водной глади
За гагарой блещет сзади.
Вот промчалась!
                         И вода
Вновь зеркальна, как всегда.
 

Пришла мама. Она удивилась, что я не раскрыл ее подарка. Сама развернула сверток, и я увидел маленькие брюки галифе, сшитые из зеленого сукна. В таких галифе папа приехал из города, туда он ездил на сессию с новым именем «депутат». И еще в свертке были няры – чирки, сшитые из кожи, красивые няры, расшитые бисером.

– Ой, какие красивые! – воскликнула Учитель-най.

А мне они показались некрасивыми, у других ребят такие же.

Зато я обрадовался часам, которые мне подарила Учитель-най. Я раньше не видел часов. Красивые часы на цепочке и блестят на солнце.

 
Загадочный человек
День и ночь ходит.
Ходит без устали,
Пощелкивая,
Похрустывая.
Что это?
– Часы.
 

И стрелки под стеклом красивые. Как человечки. Один человечек большой, другой маленький. Маленький человечек всегда убегает, а большой всегда догоняет. Убежит маленький человечек, пройдет совсем немного времени, а большой опять уже догоняет. Интересно смотреть.

Еще подарила Учитель-най мне книжку с картинками. Книжку я долго рассматривал. Утки, рыбы нарисованы. И дома, и лодки, и мальчики такие же, как я, на страницах. Мой дедушка так бы не сумел вырезать на дереве. А кто-то смог. Потом мама приготовила угощение – жареного глухаря. Мы ели его. Мясо глухаря пахнет сосной, солнцем.

Мария Михайловна живет в доме дяди Сергея. Учит его читать. Занимается и с другими, такими же большими дядями и тетями. Даже старикам подсовывает свои буквари. А те не хотят, ругаются. «Зачем нам это нужно? Разве книга рыба или зверь? Разве ею сыт будешь?» – говорят они. Не хотят они учиться, – считают, поздно. А их заставляют. Я хочу, а меня не пускают – говорят, рано. Что же происходит? Несправедливость какая-то.

И моя мама называет Марию Михайловну Учитель-най. «Най» по-мансийски «богиня», «героиня». Неужели Мария Михайловна героиня? Этого я не знаю точно. Знаю только то, что у нее много красивых вещей: книг с рисунками, блестящих тетрадей, острых карандашей. Тетради белые, будто сделаны из шкуры нежного зверя. Но самое интересное, конечно, карандаш: им можно выводить разные тамги, чертить, рисовать.

И как же эта палочка не сгорела, ведь ее прожгли насквозь, даже угли остались в середине. Я очень был рад, когда Учитель-най подарила мне раньше моих одногодков такую палочку и тетрадь. Она сказала: «Пиши! Ты узнаешь много новых слов».

А я хочу писать палочкой с синим угольком. Удивительный этот уголек. Сухой, пишет тонко, еле заметно. А если послюнить, жирные следы оставляет. Следы синие, как поутру следы зверя. Я люблю синий карандаш. Такой карандаш был у ати, моего отца. Он всегда его носил за ухом. Мой атя председатель колхоза. Я тоже хочу быть председателем колхоза. И мне очень нужен синий карандаш. Мне уже было дали его. Я даже успел поносить синий карандаш за ухом. Только недолго. Я очень часто слюнявил мой карандаш. И язык мой стал красивым, синим. Увидела это Учитель-най, закричала северным ветром: «Ой, отравится наш Юванко! Химия! Химия опасна не только для птиц, рыб и зверей, но и для людей. Отравится человек!»

Так я узнал, что я человек. И мне опасно много химии. Кричи не кричи Учитель-най, а я все равно люблю химический карандаш. Но с тех пор карандаш у меня отобрали. Пугают все время химией. Ох уж эта Учитель-най! Неужели из-за нее мне не быть председателем колхоза?! Люблю я синий карандаш. Но Учитель-най теперь подарила мне красный карандаш. А я очень хотел синий, потому что от него как тени на снегу.

– Но главный подарок тебе, мой сын, – торжественно сказала мама, – мои напутственные слова:

 
Светлый свет тебе, мой сын,
Я дала в подарок.
Щедрым стань и добрым будь —
С детства ты навек забудь
Гнев, тупую ярость.
Знай, тебе всегда друзья
Конь, олень, собака…
Защищайся, но не лезь,
Коль не нужно, в драку.
Честь, как око, как дитя,
Береги от века, —
Вот тогда достоин ты
Званья человека!
 

Все остальные подарки исчезли скоро, как глухарь, которого мы быстро съели. А слова ее и сейчас помню. Берегу их, как глаза и честь.