Текст книги "Тайна Сорни-най"

Автор книги: Юван Шесталов

Уложишь берестяные ковры на пятиметровые шесты, скрепленные наверху наподобие треноги, – вот и получится берестяной дом, чум островерхий. Свет попадает только сверху, там, где связаны шесты.

Там и отверстие для дыма. А огонь горит посреди берестяного дома. На большом железном листе играет огонь. Над огнем – прокопченный котел и большой медный чайник. Они висят на черной перекладине. А на светлой перекладине высоко висят мягкие на ощупь белоснежные шкуры гагар: ими отделывают одежду. Внутри дома лежат оленьи шкуры, малицы, пушистые меховые женские сахи, расшитые ярким орнаментом. На них сидят люди. И нас просят сесть. И мы садимся за низенький, с маленькими ножками, стол. На столе дымится рыба. Но нам уже не хочется есть. Мы пьем чай, черный, как деготь, кирпичный чай. Потом начинается веселье. Дядя Сергей берет в руки санквалтап. Когда этот инструмент, пятиструнный волшебник, по форме напоминающий лодку, заговорит, кажется, ты плывешь по большой реке за большой рыбой. И вслед за звуками плывут слова:

 
Ай-я! Ай-я! Ай-я-я-я!
Эй ты, Витхон, водяной царь,
Бороду травяную почеши,
Рыб на речной простор выгони.
Пусть послушают они наши песни.
Пусть осчастливят наши невода.
Я призываю всякую рыбу.
Осетра беру своим вожаком,
Он любит плавать лишь по чистым струям.
Я зову в глашатаи серебристую нельму.
Пусть она будет нашим глашатаем,
Пусть призовет других рыб:
И муксуна, и сырка,
И сосьвинскую селедку —
Наше живое золото.
Да будет плескаться.
Золотая рыбка в наших неводах.
А вы, большие рыбы,
На этот раз можете не заплывать в невод.
Будьте вожаками!
И мы скажем:
Пумасипа! Много раз спасибо.
Ай-я! Ай-я! Ай-я-я-я!
 

Потом мы идем в свой шалаш. Долго в гостях засиживаться не надо. Знаем песню дяди Сергея:

 
В гости
           без злости
И сытым иди.
Уважай хозяина,
Долго не сиди.
У гостеприимного огня
Погрейся три дня.
Помни:
В первый день
Ты золото.
Во второй —
Серебро.
На третий день
Ты медь.
На четвертый —
Твоему имени
За порогом греметь…
 

Мы идем домой, довольные хозяевами и собой. Завтра рано вставать. Рыба не плывет к сетям, рыба попадается тому, кто обычаи предков бережет…

А главный обычай – работать до седьмого пота. Так началась сельдяная путина. Наше тяжелое, но веселое трудовое лето.

Хорошо у чувала: огонь в нем не прячется.

– А у нашего учителя печь каменная.

– Не каменная, а кирпичная. Кирпич люди сами сделали, а камень на берегу валяется. Дикий он, как и деревья.

– Какая же печь лучше?

– Это кому как: русским, наверное, белая печь, она не дымит, как чувал. А нам, манси, наверное, без чувала было бы плохо.

– Почему?

– Огонь спрячет свой танец. Глаза радость потеряют. И загадки, может, не захочется загадывать. Без огня стояла бы ночь.

В углу дремучего леса стоит чаша со строганиной из нельмы, со строганиной из осетра.

– А это дрова для чувала. Вот они валяются у чувала, эти стружки. Сытым будет чувал.

На черный лук натянута острая костяная стрела.

– Костяная стрела, наверно, клюв. А какой птицы – не знаю.

Дядька в черном кувсе за ночь облазит верховья семи речек лесных, все камушки собирая.

– А, глухарь! Это в его зобу бывает много камушков. Мне папа сделал шар из зоба глухаря. Как настоящий мяч этот шар! И камушки внутри шара. Подкинешь его – и камушки внутри глухо позванивают.

А вот еще одна лесная загадка.

В глубокой яме, в глухом лесу лежит бревно. Поросло бревно черным мохом. Что это?

– Любой манси знает такую загадку. Это медведь.

– Тс-с! Нельзя называть хозяина по имени!..

И мы с Кириллом играем, загадывая друг другу загадки.

 
Триста шестьдесят пять рябчиков.
Зимних, весенних,
Летних, осенних
Пестрых рябчиков.
Пятьдесят две тетерки,
Двенадцать гусей,
А вместе – один орел,
Крылатый орел,
Которого стерегут
Два человека,
Щедрых человека.
Светлых человека…
 
 
– Солнце и луна
Эти два человека.
Остальное:
Дни, недели, месяц, год.
 

Мы плыли на лодке по реке. Река была извилистой. Один плес не походил на другой.

У каждого плеса, острова, обрыва – свое имя, своя легенда. Мы проезжаем по протоке мимо двух островов. И у них есть своя легенда.

ДВА ОСТРОВА

В этой заводи жил Виткась.

О, это волшебное и таинственное водяное существо!

Рассердится на людей или на духов, населяющих землю и воду, – начинает рыть берег. И крутой берег реки сползает в реку, валятся даже вековые деревья… Вы о нем еще много услышите. А сейчас расскажу о том, что случилось однажды.

Плыли по реке два Мэнква. Посреди реки плыли. Не боялись, наверно, Виткася. А люди его боялись. Обходили это место. Лодки и вещи тащили волоком. Мэнквы людских обычаев не придерживаются. Вот и поплатились. Лодку великанов закрутило в заводи, как щепку. И на широком плесе, где, пенясь и шипя, крутились струи, раздался плач людоедов. О, сколько было слез!

И неспроста плакали. Великий Виткась всплыл на поверхность. В момент, когда Виткась всплывал, переломились греби великанов и лодка села на мель, а великаны тут же превратились в два песчаных острова. До сих пор эти два песчаных острова посреди реки стоят.

Вот какую силу имеют обычаи и законы людей. Упрямство и непослушание валят даже великанов, превращая их в песок, в прах, в землю.

Дядя Сергей сидел на корме нашей лодки и пел:

 
Что глаз мой видит,
О том и пою.
Что ухо слышит,
О том и пою.
Что сердце чует,
О том и пою.
Слушай песню мою —
Узнаешь
             душу мою.
 
 
Яр высокий с рябиной красной.
Крутоярье, страшный берег,
Сыпучий берег с зеленым кедром,
В половодье оживает
И шипением пугает.
 
 
Крутоярье, берег красный,
Как живой сползает в воду,
Осыпаясь звонким громом.
Кто туда весною ходит,
Кости мамонта находит.
Так говорят люди,
Совсем старые люди…
 
 
Если солнце, как брусника,
Станет красным на закате, —
Утром ветер заиграет,
Тучи в небе закачает.
Так говорят люди,
Совсем старые люди.
 
 
Если солнце желтым маслом
Обольет закат свой зимний, —
Быть тогда морозу утром.
Так говорят люди,
Совсем старые люди.
 
 
А летом много цветов.
Облака похожи на цветы.
Небо похоже на цветы.
Солнце похоже на цветы.
 

И на лугу цветы. Цветы нельзя рвать. Бывает, из них вырастает вкусная ягода. Красиво цветет земляничная поляна. А еще красивее бывает на земляничной поляне, когда созревают на ней душистые красные ягоды, сладкие-сладкие. Красиво бывает и на Черемушьей гриве.

В конце лета все созревает.

СЕВЕРНЫЙ ХЛЕБ

Мы с атей шли по большой траве. Большая трава высокая, чуть выше меня. Но атя мой выше. Трава шуршит, будто что-то говорит. И атя мой говорит. Он говорит о необыкновенно большой траве, которую я вижу впервые.

– Это колос, – сорвав одну травинку, говорит атя.

– Но разве это мука?! – удивляюсь я.

Колос… Так называют у нас муку. И еще так называют мясной суп, приправленный мукой. А чтобы траву, растущую на лугу, так называли, я не знал.

– Это не луг, а поле, – продолжает объяснять атя. – Луг дикий, а поле пашут люди, чтобы вырастить на нем хлеб.

– Разве это хлеб? – опять удивляюсь я. – Трава же это!

Я знаю, как вкусен хлеб. Особенно горячий, который только что из печи. Ноздреватый, пышущий жаром хлеб – сказка!.. Но разве эта трава – хлеб?!

– Хлеб! – твердо сказал атя. Сказал, как отрезал. Атя председатель колхоза. Он не любит, чтобы ему перечили. Я не колхозник, но даже со мной он разговаривает, как с колхозником. Мне это не нравится. Но хлеб я люблю. Даже тот, который ржаной. И я, пожалуй, люблю его больше белого. Особенно со строганиной из свежемороженой нельмы. Перламутровые стружки строганины вкусно тают во рту с теплым ржаным хлебом. Но никак не пойму, как из этой желтой, золотистоголовой травы такой вкусный хлеб может получиться.

– О, это большой и долгий труд! Много пота надо пролить, чтобы на черной земле вырастить белый вкусный хлеб! Станешь взрослым, сынок, – узнаешь.

Подул ветерок. Золотистые волны поплыли по лугу, который называется, хлебным полем. Хлебное поле небольшое. Не сравнишь его с широкой Обью, с тайгой, даже с озером, что у нашей деревни плещется. В озере больше воды, чем в этом поле травы, которую называют вкусным словом «колос». Да, ведь я помню, как отвоевывали у тайги это поле. Сначала рубили лес. Под звон топоров валились на землю сосны, ели, даже кедры. Потом вырывали из земли корни деревьев. Корни таежных деревьев разлапистые, жилистые, крючковатые. Цепко держатся за землю. Земля черная не отдавала их без труда. Долго возились колхозники с ними. Пот лил с колхозников, комары кусали… И атя махал топором, и с ати лил пот. Но он подбадривал других словами: «Корчевать, корчевать, корчевать! Будет хлеб, картошка! Картошка – второй хлеб!»

Картошка выросла. Я уже не раз ее пробовал. Вкусно. Особенно вкусна та картошка, которую печешь на углях, на горячей золе костра. И зимой в интернате, когда слишком холодно и голодно было, как спасали картошка и каша. И каша, оказывается, тоже из «хлеба» – из колосьев. Кашу варят из крупы, крупу делают из колосьев, колосья растут на поле…

– Только вот думаю: выращивать хлеб и картошку, как русские люди, сможем ли мы, манси? – глядя на поле, говорит атя. – Русские люди хлебопашцы, мастера. А мы мастера ловить осетра, муксуна. Перед манси сложит свои могучие лапы медведь и хитрущий соболь снимет с себя шкуру, охотнику ее подарит. Мы, таежные люди, умелые ловцы зверя и рыбы. Мы – охотники. Мы – рыбаки. Мы – мастера ловцы, мы – следопыты. Вот это мастерство не утерять бы нам! Вот о чем я думаю, сын мой! Рыба – третий хлеб, вкусный хлеб, нежный хлеб. Плещется рыба – жизнь играет. Хлеб колосится – жизнь играет.

А в жизни главное – труд. Так я думаю. Запомни, сын мой! Корчуешь ли ты лес, пашешь ли поле, сеешь ли, поливаешь ли, следишь ли за всходами, – ты во всем этом увеличиваешь свою радость. В эту землю ты вложил свой труд, свое время, свои заботы, свою душу и песню. И она, эта земля, ответит зрелым колосом, большим хлебом. И если ты рыбу ловишь, зверя добываешь, богатство людей умножаешь, – это не только чистая радость, но и большой труд. А рыбу ловить, зверя добывать тоже не просто. Надо быть умельцем, мастером надо быть!

Золотыми волнами волновалось поле. Колхозное поле. Хлебное поле.

– Хлеб – всему голова! – сказал отец, сорвав колос. – Но и колосья бывают пустые, как и головы некоторых людей. Вот этот колос, например. Как он гордо стоял, покачивай головой. А посмотри: он пустой. Многие люди подобны ему, – сказал отец, о чем-то задумавшись. – Ты сам увидишь, когда вырастешь. Но помни, не твое дело судить, к какому колосу принадлежит тот или иной человек. А думай, к полному или пустому колосу принадлежишь ты сам.

«Хлеб всему голова!» – говорят русские люди.

«Большую рыбу ловит лишь большой человек!» – говорят манси.

Думая о хлебе и большой рыбе, подумай, какой ты человек!

Мы вышли в гарь. Здесь когда-то играл огонь. А теперь тут иван-чай заливает все своими красно-лиловыми цветами.

Высокие стебли, похожие друг на друга, стоят прямо, как солдаты.

Их много, много.

Красно-лиловое море плещется и плещется, утомляя глаза…

А вокруг гари, у тайги, растут березки, ивы, и рябины с подлеском из жимолости и кизельника. А между ними – герань, козелец, тысячелистник. И много других растений, имен которых я не знаю.

– Эту гарь надо распахать под поле, – говорит отец.

– А не жалко тебе этих растений?

– Среди всего растущего главное – хлеб и человек. Хлеб всему голова. Ведь все для человека: и поле, и лес, и солнце…

Однажды мы с отцом приехали в город. Город сиял огнями.

Столько огней я никогда не видел. В вечернем небе играло северное сияние. И хотя стоял большой мороз, город казался очагом тепла.

Наши олени остановились на центральной площади. На площади стоял бронзовый Ленин. Я сразу его узнал: видел на открытках. Прикрытый белым пушистым снегом, он, казалось, был одет в белую пушистую парку из меха молодого оленя.

Наступил месяц черной ночи, январь…

Самое суровое время года. Холодным сном уснуло все живое. Медведь спит в берлоге. Белки не выходят из гнезда. Дятел перестал долбить кору старых лиственниц, кедров. Глухари и тетерева зарылись в снег. Часто в лесу, когда наступаешь на снег, из-под ног вылетает испуганная куропатка, белая как снег, живая как облако. Белая сова сидит на белой ветви дерева, спрятав голову под крыло. Волки лежат в белом снегу, уткнув морды в густую шерсть.

Солнце зимнее показывается на мгновение. Сядет на вершину дерева, посидит холодной птицей, взмахнет бледно-желтыми крыльями и – снова спрячется за деревья, вызывая на небо луну. Бледный диск луны и днем не сходит со звонкого неба.

Холодно. Темно. Но мне нынче не холодно. У меня много друзей. Дерево, которое стоит рядом с нашим домом, – мой друг. Собака лайка – мой друг. Я ее привез из деревни дедушки. У меня есть друг – заяц. Летом его поймал. А теперь он как ручной. Берет еду с моей руки. А ночью прыгает на меня заяц – мой друг…

Почти каждый день атя говорит мне:

 
Тот настоящий человек,
Кто не ленится целый век…
Не стыдно, когда не знаешь,
А стыдно, когда не учишься…
Кто много читает,
Тот много и знает.
Ученье ум развивает,
А лень притупляет.
 

И я стараюсь учиться. А в школе хорошо: много у меня товарищей, друзей. Весело мне с ребятами. И забываю, что у меня нет мамы. Часто лицо мамы сливается с лицом Евфросинии Ивановны, моей учительницы. И мне кажется, что мама и впрямь стала учительницей. И все же иногда во сне мама беспокойно говорит, чтобы я не забывал отца, новый родной дом.

 
Птица крылата
Далеко летает.
Птица крылата,
Да старого гнезда
Не забывает.
Неужели ты,
Когда станешь крылатым,
Забудешь дом родной?
 

Как это я могу забыть родной дом, если я заповедь знаю:

 
В школу пойдешь —
В новый мир войдешь.
Там светло, высоко,
Видно все вокруг
Далеко-далеко!
 
 
Мой путь, чтоб счастие познать!
О Север мой!
                    Ведь я увидел много.
Легко ногам под солнышком шагать,
Дорога, к счастью —
                                бескрайняя дорога.
Здесь все в глазах родимое до боли.
Земля – тайга.
                       Земля – река.
                                             И поле.
Мой путь земной,
                          чтоб счастие познать!!
 

В школе учиться хорошо. В школе и на самом деле светло, высоко. И видно все вокруг далеко-далеко… Школа теперь мой самый светлый, высокий, теплый дом…

Я просыпаюсь и радостно бегу в школу.

 
– Я человек! —
Запел северянин,
Запел во весь голос.
– Я не самоед! Я ненец!
Ненец – человек.
Я не дикарь – я ханты.
Ханты – человек.
Я манси, чукча, эскимос!
Я саами, ительмен, эвенк!
Я нивх, эвен, юкагир!
 
 
Тебе, северянин, дан дар
Быть огнедобытчиком!
Тебе, северянин, дан дар
Быть на земле Человеком!
 
 
Я человек!
И я буду жить!
По законам природы…
Буду служить
Земле родной
И родному народу.
Я человек!
И я буду петь,
Загадки загадывать,
Легенды складывать,
Сказки сказывать.
Я человек!
И я буду жить!
 

ТАЙНА СОРНИ-НАЙ

1

Сергей шел по заброшенной, еле заметной охотничьей тропе. Снег похрустывал под лыжами. Ветви деревьев сверкали под лучами низкого зимнего солнца. Смоляной настой кедрового бора пьянил. Впереди бежала Музгарка. Хвост у нее калачом, уши навострены. Из ветвей курчавого кедра вылетела ронжа и затрещала на весь лес. Музгарка остановилась, прислушалась, но лаять не стала. Знает, умница, цену этой птице.

Выпорхнул из ельника рябчик, осыпав с ветвей радужный бисер. Музгарка радостно взвизгнула, но опять остановилась, поглядев на хозяина.

«Птицы растревожили душу собаки, – отметил Сергей. – Давно не ходили на охоту. Соскучилась, бедная».

Похрустывал снег. Шагать бы вот так и смотреть на деревья, нарядившиеся в причудливые кружева, и слушать тишину леса, и говор таежной речки на перекате, и задорный лай собаки, идущей по следу медведя. Дышалось легко и свободно, и, казалось, ничто не мешало Сергею думать. На охоте всегда хорошо думалось. А подумать ему было о чем. Прожито тридцать семь лет. Может, половина, а может, и большая часть жизни уже позади. Вроде бы многое должен знать, понимать, правильно оценивать. И тем не менее каждый день ставит все новые и новые задачи. Большие и маленькие. И надо их решать. И не кому-то, а самому.

На днях Сергея пригласил начальник управления «Юграгаз» Спиридонов. В кабинете, большом и светлом, непрерывно звонили телефоны. Спиридонов то брал трубку черного телефона и говорил с кем-то о неполадках в водоснабжении поселка, то, не торопясь, тянулся к белому телефону и, выслушав, спокойно и просто объяснял кому-то важность быстрейшей сдачи в эксплуатацию бани.

И ни слова о газе. Точно это не управление крупного газопромыслового хозяйства, а небольшое учреждение, которое занимается лишь бытовыми и житейскими делами.

Сергею редко приходилось встречаться со Спиридоновым. У рабочего человека свои дела и масштабы, у начальника, разумеется, дела и масштабы другие. Правда, несколько раз Сергей обращался к нему, как депутат областного Совета, куда избрали его два года назад. Но то были деловые, очень короткие встречи. Сегодня Спиридонов вел себя иначе, даже не как начальник, а как старший товарищ, требующий совета.

– У нас тут возникла одна идея… Своего рода эксперимент. Не попробовать ли нам на новом хантыйском промысле так укомплектовать кадры, чтобы большая часть их состояла из людей местных? Скоро будет новый выпуск ПТУ. Там учатся ребята ханты, манси, ненцы. Это – будущие операторы, слесари… Конечно, пошлем туда и опытных людей… Как вы считаете, возможно это или нет?!

– Почему же невозможно, – почти машинально ответил Сергей.

– В таком случае еще один вопрос. Кому-то надо поехать туда и возглавить этот важный участок… В общем, заведующий промыслом нужен. Мы тут посоветовались и решили предложить эту должность вам. Как вы смотрите?

Все что угодно ожидал Сергей, но только не этого. Он засмущался, как мальчишка. Спиридонов успокоил его:

– Не торопитесь. Подумайте. С семьей посоветуйтесь. Только имейте в виду: рано или поздно с газом и нефтью, со всеми богатствами этой земли, придется работать вам, коренным жителям…

В это время зазвонил телефон. Густые черные брови Спиридонова нахмурились, на добродушном лице появилась озабоченность.

– Сейчас приеду! – сказал он, вставая из-за стола. – Когда все обмозгуете – приходите, – и крепко пожал Сергею на прощание руку.

В коридоре управления Сергей встретил Веньку, давнего своего приятеля. Он куда-то бежал с бумагами, но увидев Сергея, остановился.

– Слыхал, друг, слыхал, – весело похлопал по плечу. – Тебя того! На повышение! Оно, конечно, почет большой, деньги. Но ведь на Север предлагают, не на юг…

А дома?.. Сказал – и столько упреков пришлось выслушать от жены, что даже растерялся.

– Хватит, – всхлипывала жена. – Никуда больше не поеду. Только устроились, только получили квартиру! А там опять жить в вагончиках, толкаться в очередях. Про́клятая я, что ли? Да ты о детях хотя бы подумал… Здесь музыкальная школа… Тебе что, славы захотелось?..

На следующий день Сергей, утвердительного ответа начальнику не дал, а попросился в отпуск, лелея где-то в подсознании надежду: если на берегу «священной речки» предков не созреет решение, то, во всяком случае, он успокоится. К тому же ему давно хотелось на зимнюю охоту.

И вот теперь он шел по лесу и думал: «Повышение в должности. Раньше бы радовался. А теперь… Остаться на обжитом месте или ехать осваивать новый промысел? Быть оператором компрессорной станции или самим заведующим промыслом? Говорят, высокие стремления – удел молодости. Но ведь и теперь… Разве жизнь потеряла смысл? Может, только сейчас и настает время разгадывать настоящие загадки? Жизнь… Почему она так устроена?»

Медведь выскочил из белой чащобы и – замер. Его желтовато-черные глаза смотрели напряженно-пристально. Сергей будто окаменел. Он не замечал ни надрывного визга собаки, не ощущал дремавшего в руках ружья. Но вот медведь шевельнулся, взревел – и Сергей, очнувшись, вскинул ружье. Когда пороховой дым рассеялся, поляна по-прежнему поблескивала в лучах скупого зимнего солнца. Медведя словно и не было. Но удалявшийся лай Музгарки говорил о том, что все было наяву, и тотчас в сознании промелькнуло:

«Раненый медведь… опасен».

И рука потянулась к патронташу за новым патроном…

Медвежий след уходил в густой валежник, туда, где светлая гарь переходила в дремучий урман. Деревья там стояли плотно, будто взявшись за руки. Казалось, эти великаны не пустят никого в свою глухую чащу, где живут вековые лесные тайны.

Отец Сергея был лесным человеком. Он соблюдал законы и поверья тайги, как дед и прадед, и, как все старые манси, считал медведя своим собратом, потому и называл его просто – Вортолнут – «В лесу живущий». Он старался не вступать с ним в поединки и ненужные ссоры. Для него медведь был не зверь. Но он хорошо знал, что если обидеть медведя, то в нем проснется звериное…

Сергею с раннего детства запомнился «медвежий праздник» в глухой таежной деревеньке, куда его мать возила в гости.

В большом доме народу было так много, как в лесу деревьев. Люди сидели на скамейках, расставленных вдоль стены, на деревянной кровати, на шкурах и циновках, постеленных на пол. В дальнем углу стоял «священный стол». На красной скатерти, среди дорогого сукна и шелка, сидела «Медвежья голова». В ушах серьги с драгоценными камнями, на груди – бисер, на голове – разноцветные ленты… Перед черной «Медвежьей головой» – бутылка спирта и рюмка, старинная, позолоченная, искрилась в тусклом свете керосиновых ламп…

С одной стороны стола сидел охотник, «приведший» Лесного духа на человеческий праздник. С другой – шаман с санквалтапом в руках. Тронет струну – люди пляшут, поют. Молвит слово – парни и девчата, старики и женщины замолкают, вслушиваются в сказания волшебной старины.

В дом входит охотник с головы до ног обвешанный мехами лисиц, соболей, горностаев. Становится посреди дома и под звуки санквалтапа начинает петь:

 
На седьмом небе растят Медведя – Нуми-Торума сына,
В светлом дому лелеют Медведя – духа лесного.
В изголовье подушки высокие ночью кладет он, —
Они ему кажутся ниже, чем палые листья.
В изголовье подушки низкие кладет он, —
Они ему кажутся выше, чем снежные горы.
 

Это поет Кастан-хум, ведущий медвежьего праздника. Семь ночей и дней он пел историю Медведя. Семь ночей и дней Сережа смотрел, слушал, а иногда плясал вместе с другими ребятами перед священной «Медвежьей головой». Ему казалось тогда, что люди, боги, звери – все вместе собрались в этом доме, чтобы играть в одну и ту же игру – жизнь. Все было просто, и не нужно было искать ответа на сложные жизненные вопросы.

И сейчас, глядя на медвежий след, петлявший в густом валежнике, Сергей почувствовал, что угасшие, казалось бы, в его душе таежные легенды предков вновь оживают. И оживают, обогащенные новым временем. Он вспомнил одну из них…

Лежит Медведь под корнем кедра. Лежит, потягивая то одну лапу, то другую. Хочет встать – падает. Больно бокам – земля твердая. Лежишь спокойно – земля даже мягкой кажется. Глаза закрываются. И жизнь опять сливается со сказкой. А в сказке та же самая жизнь. Те же радости и болезни, сомнения и думы.

Вдруг Медведь слышит: что-то треснуло. Открыл глаза. Рядом Росомаха. Скалит зубы. Облизывается.

– Ты меня съесть хочешь?! – простонал Медведь.

– Такого черного, тощего, вонючего?! – брезгливо фыркнула Росомаха. – Да я лучше буду голодна.

– А что ты со мной собираешься делать?

– Гм! Словно ребеночек! Все умею делать! Все!

– Даже можешь сказать, почему я стал таким?

– Могу. Ведь когда-то я была Богиней. Теперь простая лесная шаманка.

– Пошамань, пожалуйста! Узнай, почему я стал таким?

– Раз так просишь… ладно уж. Покамлаю.

Повернувшись в сторону самого высокого дерева, Росомаха трижды поклонилась, потом отвесила еще четыре поклона на четыре стороны света. Затем, подняв глаза к небу и навострив уши, что-то забормотала. То ли шумел ветер, то ли она общалась с богом на высоком языке, но сначала ничего нельзя было разобрать. Но вот сквозь высокое и божественное постепенно услышал Медведь обрывки земного, понятного…

 
Э-ке-лэ-лу-лу! Э-ке-лэ-лу-лу!
Небо. Земля. Вселенная. Мир.
Звери, как люди, по лесу гуляют.
Люди, как звери, в шкуры одеты.
Квакает лягушка. Мамонт песни поет.
Ворона каркает на черном дереве.
Черное дерево падает от белой вьюги.
Умирает вьюга под лаской солнца.
Родятся струи, ручьи, реки.
Пробиваются травы из-подо льда.
Листочки трепещут, расправляя бледно-зеленые крылья.
Самцы на полянах токуют, поют, галдят,
стараясь перепеть, перекричать друг друга.
Самки вертят хвостами,
красуясь разноцветным своим опереньем.
То длиннохвостые самки в моде,
то из-за короткохвостых идут друг на друга.
Зверь точит зубы, тренирует лапы,
растит мускулы, вертит хвостом.
Человек вооружается.
Вооружается ножом, топором, стрелой, копьем,
мечом, ружьем, ракетой, бомбой.
Бронзовый щит. Каменный меч.
Железный занавес. Свободный мир.
Пластмассовые птицы. Космическая эра.
Человек крылат, могуч, велик.
Зверь за решеткой,
в раю зоопарка пытается родить зверенышей.
Решетка железная. Век атомный.
А самки по-прежнему вертят хвостами.
И снова бой.
На фестивалях, рингах, олимпиадах.
На земле и в небе, на льду и под водой.
Шайбу! Шайбу! Шайбу!
Богиня Танца, Королева Красоты, Мисс Вселенная.
Шахматист, боксер, мудрый дельфин, говорящая обезьяна.
Корабли плывут, летят.
Летят к Луне, Марсу, Венере.
Человек крылат, могуч, велик.
Вечное земное притяжение.
Ностальгия.
Запах Родины.
Язык, матери.
Сказки дедов.
Призраки предков.
Призраки белые, черные, красные, желтые.
Кичатся призраки своим происхождением,
крича в газетах, по радио, в телевизор
о своих белых, черных, желтых достоинствах.
Зреет битва не на жизнь, а на смерть.
Прозревают боги.
Белые, черные, желтые боги
в своих кабинетах-святилищах,
обставленных модерн-мебелью,
предлагают свои модерн-проекты спасения мира.
Мир кружится в бешеной пляске.
Кружатся спутники, спортсмены, газеты.
Газеты ревут о рекордах, нефти, машинах.
Лошадь дичает, живым ископаемым бродя по степи.
Машины прожорливые жаждут нефти.
К черным и белым континентам тянутся жирные
щупальца нефтепроводов.
Черный труд, белый отдых.
Города, дворцы, стадионы, виллы, яхты, нейлон,
холодильник,
золото, доллар, валютный кризис, водка, опиум,
сигареты, нагие женщины, рыжие бороды,
лохматые шкуры. Снова шкуры, шкуры, шкуры.
Люди, как звери.
Звери, как люди…
Бах! Бух! Трам! Тарарах!
Вниз! Вверх! Вверх! Вниз!
Кружится! Кружится! Кружится! Кружится!
– Э-ке-лэ-лу-лу! Э-ке-лэ-лу-лу!
 

Росомаха долго шаманила. Вспотела вся. Глаза покраснели.

– Так вот, дружище! – кончив петь-камлать, произнесла она. – Ты, конечно, еще не дорос до высокого божественного слога. И мало что понял. Я попытаюсь теперь объяснить простыми словами: ты нарушил заветы и наставления жизни. Ты глумился над человеком… Потому и потерял свой облик. Хочешь, перечислю все твои грехи? Но сначала уплати за камлание…