Текст книги "Тайна Сорни-най"

Автор книги: Юван Шесталов

СНАЧАЛА БЫЛА СКАЗКА

КОГДА ПОЛЯРНАЯ НОЧЬ

Мы с мамой приехали в Квайка-я. Квайка-я – дедушкина деревня. И бабушкина тоже. Радовался я встрече не только с ними, но и с кедрами. Кедры рядом с избушкой стоят. Высокие, как богатыри. Сердятся, когда подует ветер. Шумят, прячут дедушкину избушку от холодного северного ветра. А от солнца не закрывают. Молчат, когда солнце. Слушают. Смотрят. На меня с удивлением смотрят. Откуда, мол, такой шустрый приехал. А я приехал из отцовской деревни Хомрат-павыл. Наша деревня большая, колхозная. Много домов. Правда, снегу больше. А Квайка-я – деревня маленькая. Несколько избушек. Избушки будто в снег вросли. Над снегом дымки. Колышутся. Живые, теплые. А кругом мороз. И большие звезды ночью. Больше никаких огней. А в колхозной деревне Хомрат-павыл есть большой дом с большими окнами. Вечером эти окна светятся ярче звезд. Школа-интернат. И весело там! Всех ребят собрали туда. А меня не взяли. Все мои беды начались с осени.

ИДЕТ ОСЕНЬ

Вода большая ушла. Река стала узкой. Березы будто выросли, стали высокими.

Цветным осенним светом смотрят берега. Куда ни кинешь взгляд, радуга играет. Багровым, золотистым, бурым, зеленым, голубым, белым, серебристым осенним светом светится земля.

Земля глядит разноцветными глазами созревшей морошки, голубики, брусники. Косогоры цветут разноцветьем сыроежек, волнушек, подберезовиков, маслят. Каждый листочек, каждая травинка наперебой хотят показать свою красоту.

Кончается лето.

Идет осень.

С места на место перелетают совы с совятами. Совята кричат, просят есть. Совы хищно высматривают уток, куликов, чаек.

Чайки, кулики, утки поднимаются на крыло и учатся летать.

Идет осень. Дни короче. Ночи темнее. Холоднее утренние росы. Кончилось лето.

Идет осень. Осень идет по реке.

Густым туманным утром не видно ни берегов, ни воды, ни неба. В молочной туманной пене летящие гуси кажутся крылатыми чудовищами. Шум, гвалт над водой.

Гуси поднимаются стаей, вытягиваются клином, собираются в полет.

По низким берегам вышагивают гусиные выводки. Молодых не отличить от взрослых. Большими стали малыши. И все же можно отличить большого от малого.

Вот гусь-отец и гусыня гуся-сына учат против ветра взлетать, чтобы знать силу ветра.

Гуси учатся летать.

И не только гуси. На обрывистом берегу сидит птенец сапсана. Хоть маленький, а сидит соколом. Вот он расправил крылья, оттолкнулся лапами и устремился вниз. Полетел.

Приземлился. Немножко неудачно приземлился. Кувырком через голову. Ничего! Научится! И соколу надо учиться…

А меня учиться не взяли.

Пришла осень. Закурил дедушка Север трубку. Потянуло хмарью. Дохнуло холодом. Пошли дожди. Занудил ветер.

Разыгрались волны на реке. Потускнели краски. Пожухла трава. Опала наземь листва. Засеребрились от изморози косогоры. Зазвенели на озерах корочки льда.

И огласилась земля прощальными криками гусей, лебедей, уток.

Кончается северное лето. Птицы устремились на юг. Летит с облаками косяк за косяком.

Со свистом над водой проносятся гагары. Над песчаными берегами перепархивают стайка за стайкой пуночки, подорожники, снегири, рогатые жаворонки. Летят чайки, канюки, сапсаны. Лебеди-кликуны, журавли-стерхи летят, махая белыми крыльями.

Белый лебяжий пух сыплется с белых крыльев. Белым лебяжьим пухом покрывается земля.

Пришла осень.

Ребята идут в школу.

Да. Все мои беды начались с осени. Сначала осень была как все осени. Птицы собирались в стаи. И желтый песчаный берег, и серебристый плес становились по утрам черными от уток и гусей. И небо темнело, когда стаи поднимались на крыло. Покружившись вокруг плеса, над лесом, над берегом, птицы снова льнули к земле. Будто они кого-то искали, зовя его в свою стаю. Мои товарищи тоже казались другими. В эту осень они собирались не на охоту. Самый большой дом с самыми светлыми окнами стоял на краю деревни. Школа. Там есть горн – труба серебряная. Флаг красный. А еще – учительница. У учительницы – книги. С картинками. И вот вместе с ребятами пошел и я в большой светлый дом, где есть серебряный горн, красный флаг и книги.

Всех ребят собрали туда. А меня не взяли. Мало того: отправили в дедушкину деревню, в глушь. В наказание. Что же я такого сделал?

И вот я стою на снегу. Сквозь сугробы облаков вдруг появляется небо. Большое вечернее небо. Яркая заря над застывшей снежной пустыней. В темнеющей стороне неба звезды. Их отблески застывают на снежных волнах. Снежные волны мертвы. В лунном свете мерцает вдали белый лес. И карликовое деревце белое. Рядом с деревцем стою я. Моя меховая малица тоже белая, заиндевела.

Охваченное стужей, потрескивает карликовое деревце.

Ночь… Яркие капли звезд во мгле. В этой звездной темноте брызнул луч и заколебался.

Второй, третий вспыхнул рядом… Четвертый…

Вздрогнул, изогнулся, наливаясь ярким светом… Нежно-зеленый, синий, желтый, красный луч, серебристый иней…

Лучи разгорелись лучиной… Заколебалось, задрожало пламя…

И над синими снегами загорелся костер. Большой костер, яркий, радужный костер. Выше леса, гор выше…

Горит небесный костер. Горит, но не греет.

 
Небо красноватое играет —
Будто там бруснику собирает.
Мажет ею огненные тучи
Ставший на дыбы медведь могучий…
Пляшет золотистыми столбами,
Плещется искристыми цветами
Над землею радужное пламя.
 

Мертвые волны снега. Холодный свет неба. Тихо. Тяжкий вздох осевшего сугроба. И снова тихо. Хрустальный воздух, звенящая тишина. Кажется, еще мгновение – и я навеки оглохну, онемею, замру…

Я слышу, как во мне все замерзает. Еще мгновение – и я сольюсь с белым снегом, с ночью, стану льдом… Лишь глаза мои не мерзнут.

Ночь. Полярная ночь…

Кажется, тьма родила меня, и этот снег, и звезды, и людей…

Кажется, до самого сердца мы пронизаны мраком и мысли людей сумеречны.

И лишь северное сияние как озарение…

Но, вслушиваясь в себя, вглядываясь в лица друзей, я вижу: сквозь мрак холода пробивается волшебное свечение человеческого дыхания и света, радостного света.

Небо и земля. На земле снег. На снегу я. Я не одинок. У меня есть друг. Мой друг – собака.

 
Когда на лыжах я в тайгу
Иду под снегопадом,
Четыре лапы на снегу
Со мною мчатся рядом.
Когда врага почует вдруг,
Рычит и огрызается.
А если к ней подходит друг,
Глазами улыбается.
Другу верному верна…
Угадай-ка: кто она?..
– Собака!
У кого зимой и летом
Нос всегда холодный?
– У собаки.
 

«Кхе! Кхе! – заскрипел пень, сбрасывая снег. – Я Танварп-эква, щекочу непослушных детей по ночам. К непослушным у меня нет никакой пощады. А ты мальчик, который должен бояться меня».

Собака Ханси сияет глазами, смотрит на меня, словно успокаивает: «Ты не бойся Танварп-эквы. Она из сказки, из злой старой сказки, легенды. А легенды придумали люди. И людей надо заставить забыть злые сказки».

У меня есть еще дедушка Ась-ойка и бабушка Анеква. И братишка Кирилл, тетин сын. Хотя мама у него другая, бабушка и дедушка у нас общие. И мы братья. Мы все время вместе. Вместе играем, вместе едим, растем. Иногда ссоримся. Но больше играем.

А еще играет с нами соседская девочка Агирись. И где же они запропастились? Почему они не смотрят игру небесного огня – северное сияние?

– Где вы? – кричу я. – Небо горит красивым огнем! Смотрите!

Распахивается дверь соседской избушки. Оттуда бегут Агирись и Кирилл. Смотрят молча. Удивляются молча. Завидуют мне. Как же они раньше меня не заметили северного сияния!

Теперь они делают вид, что ничего особенного в северном сиянии нет.

– Пылает огонь, а холодно! – как бы между прочим роняет Кирилл.

– Почему горит огонь, а тепла нет? – спрашивает Агирись.

– Не знаю.

– А, не знаешь. Так пойдем в избушку. Там огонь не такой красивый, но теплый.

– И дедушка скажет, почему небесный огонь не греет, – поддержал Кирилл.

 
Хищная и яркая,
Словно волчий глаз,
Глядит звезда Полярная…
Морозит нас.
 
 
О, сиянье северного неба,
Не красуйся ты холодным светом.
Лучше обернись скорее в солнце,
Растопи недвижность льда и снега,
Людям возврати живую воду.
И тепло, и теплый-теплый свет…
 

– Пойдем, пойдем к домашнему огню! – кричат ребята. – Дедушка еще сказку скажет.

Разве устоишь перед настойчивостью Агирись… И мы весело бежим к избушке, к дедушкиному очагу.

 
У вашего огня погреемся,
Погреемся.
Рыбки поедим,
Чайку попьем.
У нашего огня
Повеселимся.
Друг друга посмешим,
Песни попоем.
Да будет высоким
Ваш огонь.
Да будет веселым
Наш огонь!
 

Мы вбежали в избу. Повеяло теплом огня и лаской бабушкиных рук.

Бабушка помогла мне снять малицу. Стянула с ног кисы. Подала мне мягкие оленьи тапочки, а на спину накинула халат из шкуры молодого оленя… У бабушки длинные, до пола, косы. Косы у нее не простые, а звенящие. На них много звенящих медных побрякушек, колец, монет. Бабушка моя всегда возится у чувала. То снимает чайник с кипящим чаем. То навешивает медные котлы над пляшущим пламенем.

 
В дремучем лесу
Котел кипит.
Огонь не горит,
А котел кипит.
– Это муравейник
Муравьями кишит…
 

У огня мы всегда играем в загадки. Сегодня моя очередь загадывать первым.

 
В углу избы с четырьмя углами
Стоит женщина в шубе из стерляжьей кожи.
Если замерзнешь.
Она согреться поможет.
 

– Чувал. Кто этого не знает! Загадал бы настоящее загадочное, – с укором говорит мне Агирись.

Юрта дедушки была особой, непохожей на наш новый дом, который построил колхоз. В нашем доме – русская печь, сложенная из кирпича. А здесь печь – чувал. Сделана она из прутьев, замазанных глиной. Стоял чувал в правом углу юрты, рядом с дверью. Чувал круглый. Труба его широкая. Когда не горит огонь, можно видеть звезды. Одна сторона чувала открыта. И когда горят в нем дрова, то не только тепло, но и светло. Чувал еще называют камельком, огневищем. Хорошо сидеть у горящего камелька и загадывать загадки.

 
В горячем море,
В туманном просторе
Богатыри в шлемах
Остроконечных скачут…
– Это значит – закипел котел.
 
 
Через горячее море
Над туманным простором
Черный соболь скачет,
Выгибая черную спину.
– Ручка котла,
Большого медного котла,
Висящего над огнем.
 
 
Четыре девочки,
Четыре черные подружки
Покрылись одной шалью…
– Ножки столика.
Низенького столика,
Как дружные подружки,
Покрылись одной шалью —
Скатертью волшебной.
И крепко стол стоит,
Кушаньями на нас глядит.
 

– Не пора ли, ребята, и вам за стол? – весело говорит дедушка. И мы садимся за низенький столик, подобрав крест-накрест ноги.

А на столе большая деревянная чаша. Недавно ее вырезал дедушка. Новая чаша, а еда в ней старая. Не конфеты, не сахар, не масло, не хлеб в ней лежали. Все это у нас кончилось. В чаше лежал обыкновенный ёхыл – сушеная рыба. Хотя и надоела она нам, а есть-то хочется. Жадными глазами смотрим на ёхыл. Слюнки текут. «Когда голоден, и снега наешься», – любят поговаривать дедушка и бабушка. Только успела бабушка сказать: «Ешьте», – а я уже расправляюсь с сушеной рыбой. Рыба оказалась вкусной. Сушеный муксун. Это не щука, не чебак, даже не сырок, а большая рыба. Жирный муксун нежный, вкусный. Солнцем пахнет. На холодном осеннем солнце его сушили. А соли в муксуне нет ни капли. Ёхыл у нас без соли сушат. А я люблю сладкое. Раз нет сладкого, люблю вот такой ёхыл, пахнущий еще смолистым ветром и вкусной летней водой…

Юрта дедушки небольшая. Не отличается она и особым убранством. Но в ней много такого, что глаз веселит. На потолке не доски, а бревна. Пол юрты ровный, устланный досками. На досках плетеный ковер из камыша. Ковер мягкий, теплый. Вверху несколько перекладин. На них одежда, шкурки беличьи и горностаевые сушатся. На стене висит обыкновенное ружье, такое же, как у многих. Рядом с ним лук и стрелы. Их я только у дедушки и вижу. Никто теперь с луком на охоту не ходит. Кроме ребят, конечно. У взрослых – ружья. Настоящие. Выстрелишь – любая птица падает. Даже звери не уходят от метких выстрелов. А луком-стрелами теперь играют ребята. Но наши луки простые. А этот – большой черный лук. Дедушка не разрешает его трогать. Будто бы этот лук священный. А в правом – «священном» – углу сидит Медвежья голова. Рядом лежит бубен. Он тоже священный. Дедушка иногда на нем камлает, разговаривает с духами леса и воды, чтобы они были добрее и щедрее к маме. А мама моя на промысле: в тайге промышляет зверя, в реке ловит рыбу. Дедушка говорит, что вся добыча – подарок духов… Но сегодня дедушка не камлает. Сидя у огня, он мастерит загадочную вещь.

 
Сам деревянный.
Голова железная.
Что это?
– Топор.
 
 
Рука деревянная,
Тело стальное.
Что это такое?
– Нож.
 

В руках у дедушки играет узкий нож, который называется «сёхри». Знаю: это нож-лекарь. Нож-хирург. Если заболит живот, этим острым узким ножом шаман изгоняет боль. Так говорила бабушка про этот нож. Это нож-художник. Ась-ойка неторопливо водит им по гладкому кедровому черенку, вырезает глубокие причудливые узоры. Узоры носят звучное имя: орнамент. Каждый орнамент – это целая история, сказ. О чем говорит история? Об охоте, рыбалке, о лосе, медведе, лягушке. Знаки орнамента называются тамгой. Тамга – знак руки, родовой знак. Вырезал дедушка орнамент, растопил олово на огне и стал заливать причудливые узоры горячим металлом. Когда олово приостыло, Ась-ойка осторожно вырезал выпуклые места олова. Протерев тряпкой черенок, он стал чернить его сырой сажей. Красиво получилось… Я удивлялся мастерству дедушки.

Считают Ась-ойку слепым. И правда, он плохо видит. Когда идем по лесу, я впереди шагаю, трость его держу. А вот когда он что-то делает, все видит. Пальцы у него будто зрячие, шаманские. Раньше дедушку считали шаманом-художником. Он вышивал священный ковер для жертвенной лошади. В те дни дедушка должен был жить особенно, не как все. Он не мог не только пить вино, но и есть жирное, вкусное мясо. Зато к нему сходило вдохновение… И он вышивал на ковре волшебные узоры, каких никто еще не видывал, каким удивлялись будто бы даже сами боги… А теперь Ась-ойка сделал простой нож. Но мне он казался тоже необыкновенным, ведь черенок его говорящий…

 
Устали не знает,
Тогда лишь отдыхает,
Когда хозяин устанет.
– Нож. Нож, которым мастерит дедушка.
 
 
Мастер из дома выходит,
Поколет, порежет,
Снова в дом заходит.
Лишь там покой находит…
– Нож заходит в ножны.
 

А ножны у дедушки красивее, чем нож. Ножны дедушки висят на поясе. Пояс тяжелый. На нем много металлических бляшек, медвежьих, лосиных, росомашьих зубов. Эти зубы рассказывают: когда-то дедушка был удачливым охотником. И черенок ножа, и ножны украшены резьбой… Точки, линии, кружки с точкой в центре, полукружия, зигзаги, треугольники, фигуры, похожие на след птичьей лапы. Это говорящие знаки. Их можно читать на ноже, на луке, на бубне. Один знак везде общий. Медвежий знак. Знак руки дедушки, его родовое клеймо. Считалось, наш род происходит от Медведя. А Медведь когда-то был великим мастером, обладал великим умением делать все добротно, красиво.

И сказал дедушка такие слова:

 
Молодцу
И тысяча ремесел
К лицу.
Но знай:
Лучше одно ремесло
Хорошо узнай,
Чем десять плохо.
 

Нож у дедушки волшебный. А лезвие ножа острое. В лучах яркого огня чувала оно сияет, искрится…

 
В нем огонь полярного сиянья,
Легкость снега, звонкость января.
В нем кружится наше мирозданье,
Голубыми звездами горя.
В очаге родном играя,
Огонь-друг
        красив и весел.
А огонь в руках злодея
Превращает землю в пепел…
Будь высоким, огонь добрый!
 

Дедушка взял в руки нож, поднес к очагу и заговорил в лад потрескиванию огня:

 
Огонь горит, огонь во мне искрится,
Плывут слова, как рыбы, не спеша.
Летят слова, крылатые, как птицы.
Слова мои – открытая душа.
Слова мои, ранимые, как сердце,
Скажите всем, кто слышит нас еще,
Как я страдал,
                      пытался отогреться,
Склоняясь тихой Правде на плечо.
Гори огонь!
Да будут свет и правда
Нам освещать бессмертные пути,
Чтоб от небес, реки и леса
                                         взгляда,
Как от тебя, огонь, не отвести!
 

Бабушка моя тоже всегда занята. Растапливает чувал бабушка. Еду варит бабушка. Чай кипятит бабушка. А сегодня она шьет. Не одежду шьет, не утварь из бересты шьет, – все это в нашей избе сделано ее руками. Сегодня бабушка мастерит тучан. Это не дедушкина ловушка, не лук, не стрела. Тучан – это обыкновенный меховой мешочек. В таких мешочках хранятся не шкурки, не рыба, а вещи для рукоделия. Бабушкины вещи, не дедушкины. У мамы таких тучанов несколько. В одних она держит свои кольца, серьги, украшения для кос; в других, маленьких тучанах, хранит иголки, нитки; в третьих – талисманы, кукол, изображения духов предков. У меня тучана нет, я не девочка. Но рассматривать содержимое удивительных мешочков я люблю, уж больно все красиво. Сегодня бабушка шьет тучан из белого и коричневого оленьего меха и кожи, украшенный мозаичным узором. Бабушка умеет читать узоры. Я еще не умею. Но научусь обязательно.

Я знаю, тучан чаще всего шьют из пыжика – шкуры молодого оленя. Но оленей у нас нет. А мех лисиц, песца мама сдает государству. И потому бабушка чаще всего шьет тучаны из шкурок мелких зверьков – бурундука, горностая, белки. Шила бабушка красивые вещи даже из налимьей шкуры, которая под ее ловкими руками становилась из заскорузлой шелково-мягкой, желтовато-белой.

У бабушки умелые руки.

На ее работу все больше смотрит Агирись. Учится шить. Ну, а мне бы скорей на охоту, чтобы принести бабушке мех для работы.

 
Что для мужчины самое лучшее?
Самое лучшее?
Какое украшение
Самое лучшее?
Лучшее украшение мужчины – знание.
Невидимое сокровище – знание.
Море радости – знание.
Река счастья – знание.
Ручей славы – знание.
Лучший наставник – знание.
Без знания человек – росомаха.
Не будь росомахой!
Учись!
 

– Учитесь, ребята, – сказал Ась-ойка.

– Учатся в школе, а нас туда не взяли, – ответил я дедушке.

– У жизни учитесь: у реки, у леса. Даже у медведя, волка учитесь. У них много добрых и хитрых повадок. Знания, которые вы приобретете, будут вам друзьями во всем.

ЗАПОВЕДИ ДЕДУШКИ

 
Если нет у тебя отца и матери,
Знания будут защищать, словно мать,
Будут учить добру, подобно отцу.
 
 
Ты сын тайги дремучей,
Но не будь сам дремучим.
Знаю, ты будешь лучше,
Светлее, яснее нас.
Душа твоя,
Словно воздух тайги, свежа.
Мысль твоя —
Ветер всепроникающий, гуляющий над тайгой.
Руки твои быстрые —
Золотые твои мастера, дорогой.
 
 
Если ты назвался именем Человека,
Мало обладать силой одной.
Ты должен быть добрым – раз!
Ты должен быть честным – два!
Ты должен быть мастером – три!
Ты должен сказку с собою носить,
Как спички, как нож, как глаза.
И мастерство ты должен хранить,
Как спички, как нож, как глаза.
 

Ась-ойка встает. На пень кладет оленью шкуру. Садится поудобнее и начинает пробовать голос. Прокашливается и что-то бормочет про себя. Потом снова молчит. Я чувствую по приготовлениям Ась-ойки, что он собирается сказать что-то важное…

СКАЗКА ДЕДУШКИ

 
Слово народное – пламень дыхания.
Слушайте слово с должным вниманием.
 

ЭКВА-ПЫГРИСЬ

Живет Эква-пыгрись с бабушкой в лесу. У него нет ни отца, ни матери. Только одна бабушка. «Эква» по-мансийски – «женщина», «пыгрись» – «мальчик», Эква-пыгрись – сын женщины, внук бабушки. Живут они в глухой тайге. Там, рядом с их избушкой, нет других домов, стоят только кедры, ели, лиственницы. Высокие деревья. Летом они пахнут смолой, зимой снегом. Сквозь густые зеленые лапы елей синеет кусочек неба – так много на них хвои. Рядом с избушкой бежит-звенит, играя камешками, узенькая таежная речка.

Эква-пыгрись тоже играет. Играет с деревьями, стреляет по ветвям из лука, и тогда на землю падают снежинки… На снегу следы зверей – будто узоры нарисованы вокруг избушки.

«Какого это зверя следы? – думает Эква-пыгрись, рассматривая их. – Наверное, большого – вон какие крупные. А что, если какого-нибудь зверька поймать? Спрошу-ка я у бабушки, как это сделать. Она долго жила – наверное, знает».

И спросил.

– Научу я тебя, внучек, научу, – сказала бабушка. – Будешь ты сильным, смелым охотником.

И научила. Из жил оленя сделала петли. Рассказала, как их поставить: на Севере наши бабушки знают все охотничьи тайны.

Так Эква-пыгрись в своем уголке леса стал охотником. Однако бабушка не разрешала мальчику уходить далеко от избушки. Все время учила внука, приговаривала:

– Выйдешь на опушку – далеко не ходи. Там Мэнквы – людоеды живут. Поймают тебя – съедят.

Эква-пыгрись слушался бабушку и далеко от избушки не отходил. Надоест ему играть – домой идет.

Но однажды, играя, задумался он: «А что, если уйти подальше от дома? В лес. Посмотреть, что там, как?» Задумал – пошел. Идет, посматривает вокруг, удивляется. Лиственницы словно выше стали, кедры словно кудрявее стали. В своих кудрявых головах прячут золотое солнце. Идет Эква-пыгрись среди самых высоких деревьев. За самым густым лесом увидел что-то сияющее, светлое. Большое. Быстрее росомахи побежал Эква-пыгрись домой, чтобы про необыкновенное чудо рассказать бабушке.

К удивлению Эква-пыгрися, бабушка сказала просто:

– Это озеро, обыкновенное озеро.

– А что в нем так сияет?

– Вода.

– А что в воде?

– В воде тоже жизнь. Рыбы там живут. Рыб тех ловят и едят люди, медведи, чайки…

 
Тайга шумит, зеленая, как море.
Зверье, что рыба в шубе меховой.
А в реках, что сияют, с небом споря
Безбрежной широтой и синевой,
Гуляют осетры, как шхуны,
И нельмы – как серебряные луны.
 

– А нельзя ли нам половить рыбы?

– Почему нельзя. Можно.

– А как?

– Просто. Ловушки надо поставить. И на озере. И в нашей таежной речке. В ней тоже рыбы много. Только надо запор сделать.

– А что это такое?

– Это перегородка в речке.

– А как ее сделать?

– Покажу. Только ты помогай. Сил у меня мало стало…

И принялись они перегораживать речку тонкими кольями. Посередине оставили отверстие. В это отверстие поставили гимгу – ловушку, сплетенную из кореньев.

На другой день Эква-пыгрись пошел смотреть свою ловушку. И удивился: кто-то успел раньше его вытащить весь улов. «Кто-то кроме меня еще есть в тайге, – подумал Эква-пыгрись. – Почему он только в чужую ловушку смотрит? Неужели самому рыбы не поймать?..»

Пошел на берег. Среди кустов запрятался. Сидит. Ждет. И вот что-то зашевелилось. Ожил берег речки: по камешкам прибрежным, по снежку идут три девушки. Легкими шажками идут, озираясь вокруг, ждут, будто кого-то боятся.

Долбят лед, вытаскивают гимгу. А там вьются налимы. Усатые и скользкие рыбы. Вид у них неприятный. Но девушки сбрасывают усатых рыб на берег. Хохочут.

«Интересно, чего они хохочут? И кто это такие? Добрые лесные духи Миснэ или Порнэ – злые духи тайги? Не пойти ли по их следу? И что они будут делать с рыбами? Не про них ли рассказывала бабушка?» И пошел Эква-пыгрись по их следам. Увидел таежный домик. Залез на крышу и сквозь трубу чувала смотрит вниз. А в чувале уже поленья потрескивают, уха варится. Смастерил Эква-пыгрись удочку и стал выуживать рыбью печень. Один кусок вкуснее другого, один сочнее другого. Ест и радуется. А между тем Порнэ сели за стол. И вместо нежной печени друг друга грубой бранью кормят. Одна говорит: «Ты, наверное, съела!» Другая говорит: «Наверное, ты воровски вытаскала самые лакомые кусочки!» Ругают друг друга на чем свет стоит, сквернословят, бранятся.

А Эква-пыгрись сидит на крыше. Сытый и веселый, ухмыляется над злыми женщинами, над лесными Порнэ. И думает: «Неужели так бывает и среди людей? Неужели все женщины такие коварные? А может, лишь духи лесные такие? И правильно ли поступил я, Эква-пыгрись, будущий человек?»

А печень у налима сочная!..

– Ну-ка, братцы, скажите: правильно ли поступил Эква-пыгрись, выуживая печень из чужого котла? – Бабушка вдруг заулыбалась. – Ну-ка, кто из вас скажет?

– Я думаю, рыбу ловить хорошо. Воровать – плохо, – сказал тихо Кирилл.

– Воровать плохо! – повторила Агирись.

– Правильно сделал Эква-пыгрись. Нечего им было брать рыбу из чужой ловушки! – кричу я.

Наступила тишина. Слышно было только, как трещит огонь, поедая сухие поленья. Дедушка подкладывал поленья в чувал, кормил огонь и о чем-то думал.

– Нет наслаждения большего, чем есть и пить, – промолвил наконец он. – И этим блаженством вознаграждаться должен человек только за свой труд. Запомните эту первую заповедь и передайте другим. Пусть каждый берет лишь свою долю. Брать чужое – злая болезнь, тьма. Жить во тьме, есть во тьме – быть в страхе. А человек должен жить в радости. А радость – в труде. Люди сами пусть создают себе свою радость: пусть ловят рыбу, охотятся на зверей, строят дома, добывают огонь…

Эква-пыгрись на этот раз ошибся. Простим ему: он, как вы, был тогда мальчиком, человеком неопытным. Для того сказочный мальчик и ошибался, чтобы вам, земным, было легче идти по дороге жизни…

 
Вырастешь ты —
            на Оби серебристой
Станешь ловить золотых муксунов.
Может, в лесу повстречаешься с рысью.
И с росомахой бороться готов.
 
 
Все ты пройдешь:
И огонь, и ненастье,
Бури и грозы,
И звездную тишь, —
Только в груди
Материнское счастье,
Сердце отца
Навсегда сохранишь!
 

Утром мы с Агирись пошли в лес. Снег в лесу пушистый, как заячий мех. Мимо кедров и елей вилась тропа. Агирись шагала весело, бодро. Она читала письмена снега, словно книгу. Вот глухарь крестики наставил, вот заяц путал след, убегал от кого-то, а вот здесь лиса кралась. Наверное, она зайца хотела поймать… Вдруг деревья расступились, и мы попали на небольшую поляну. На поляне стоял невообразимый шум. Десятки сорок, рассевшись на ветвях, с криком перелетали с дерева на дерево, будто затеяли веселое игрище. Одна слетит с ветки – на ее месте уже другая покачивает длинным черным хвостом. А на снегу разгуливают вороны. Тоже чем-то взволнованные.

– Сорока кричит – значит, кто-то на этой поляне есть, – говорит догадливая Агирись.

И правда, скоро на краю поляны, между двумя деревьями, увидели мы пляшущего зайца. Когда подошли поближе, заяц замер, вытаращил косые глаза, заурчал, пятясь назад. Одна лапа его была крепко зажата проволочной петлей. Мы долго смотрели на бедного зайца. Заяц смотрел на нас. Смотрел зло, враждебно.

– Заячье мясо вкусное! – сказал я тихо, проглатывая слюну. – Давно с охоты не приезжала мама. Свежее мясо у нас кончилось. И всю норму хлеба мы съели. А магазин далеко. В лесном магазине не пусто. Вот заяц попался. Хорошо!

– Но это не твой заяц. Ведь не ты ставил ловушку?

– Не я.

– И не твой дедушка ставил эту петлю.

– Не мой дедушка. Наши ловушки дальше. Знаю.

– Так и нечего глазеть. Это только сороки да вороны на чужую добычу зарятся. Видишь, как они расшумелись.

– Дома варить нечего.

– Ну и что! Сам поставь петлю. Сам поймай… – Потом Агирись замолчала. Долго молчала, жалобно глядя на зайца, который вновь заплясал на трех лапах, стараясь вырвать четвертую из петли. – Неужели тебе не жалко зайца? – жалобно, чуть не плача, сказала Агирись.

Я же охотник. И моя мама охотница. И дедушка был охотником. Я знаю. Мы тем всегда и жили, что ловили зайцев, белок, глухарей, лосей, питались их мясом. Без этого мы бы сразу померли. Это я знаю. Но уж больно просит девочка. И как мне не выполнить ее просьбу? Тем более что ловушка не моя. Пусть себе гуляет косоглазый. Я разжал петлю. Заяц даже несколько раз поцарапал мне лицо. Агирись визжала от радости. И когда мне удалось расслабить тугую петлю, заяц, бултыхнувшись в снег, помчался в лес. Агирись закричала торжествующе:

– Беги да больше не попадайся!

Но я тут же поправил ее:

 
Беги, беги, заяц!
В чужую ловушку не попадайся,
Мою ловушку находи!
 

Заяц и я… Мы разные. Заяц должен быть ловким. А я, охотник, должен ловить зайцев. Ведь дедушка говорил:

 
Зайчонок с заячьим сердцем
Трусливым зайцем станет.
Лосенок с лосиным сердцем
Сильным лосем станет.
А сын хорошего охотника
Хорошим охотником станет.
 
 
И охотником ты будешь
От души – не поневоле.
Разве есть на свете лучше,
Выше этой славной доли?
И к твоим ногам склонится
Сам медведь – хозяин чащи.
Разве есть в таежном мире
Для людей другое счастье?
 

Вырасту большим, стану охотником. Большим охотником. Великим охотником!

Вечером мы снова слушали сказку дедушки.