Текст книги "Время таяния снегов"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

9

Шхуна «Чукотка» вошла в бухту Гуврэль рано утром. Бухту укрывал низкий плотный туман. Шхуна шла медленно и через равные промежутки времени подавала протяжные гудки. Наконец «Чукотка» остановилась посреди бухты и бросила якорь. Слева от борта темнел большой океанский пароход. То и дело пронзительно ревели сирены проходящих катеров.

Ринтын стоял на палубе и наблюдал, как постепенно рассеивался туман. За множеством пароходов показались железные скелеты портальных кранов, а за ними разбросанные по склону высокой сопки каменные дома, поднимались трубы электростанции. Немного правее, ближе к углу бухты, стояли большие палатки. Гуврэль строился. Ринтын об этом слышал и знал, что Гуврэль должен стать самым большим портом на Чукотке. На противоположном низком берегу виднелись высокие мачты радиостанции, а под ними – знакомые будки для метеорологических приборов. Где-то там работают Анатолий Федорович и Лена.

К полудню «Чукотка» встала к причальной стенке, и Ринтын сошел на берег. Невообразимый грохот ошеломил юношу. Над головой с лязгом проносились крепко зажатые челюсти ковша угольного крана, под ним сновали автомобили и тракторы. От причала к высокой угольной куче по самодвижущейся ленте тянулся поток угля.

Ринтын вышел на улицу. Повсюду были видны следы большой стройки. Высились недостроенные здания, по бокам улицы лепились временные бараки и ветхие, сколоченные на скорую руку домишки.

Невдалеке от большого каменного здания с вывеской «Столовая» стоял старый катер. Из его выхлопной трубы вился дымок. Ринтын остановился перед катером, стараясь разгадать его назначение. Может быть, это какое-нибудь историческое судно, совершившее знаменитое плавание? Название катера было старательно соскоблено и вместо него написано черной краской: "Улица Дежнева, дом 14". Пока Ринтын читал эту загадочную надпись, открылась дверь капитанской рубки и оттуда вышла женщина. Она вела за руку маленькую девочку.

– Гуляй только на палубе! Не смей спускаться на землю! – строго сказала женщина.

Оказывается, катер был просто жильем! Такое можно было встретить только в Гуврэле!

Ринтын прошел через весь поселок. Здесь на склоне сопки пасся табун лошадей. Ринтын остановился. Вот они какие, эти самые кони, которых он видел только в кино!

Лошади мирно щипали чахлую северную травку и громко чавкали. Ринтын не решался подойти ближе и наблюдал за диковинными животными издали. Да, лошади, видно, очень сильны. Один даже самый маленький конь запросто может тащить нагруженную нарту и по заснеженной и по мокрой тундре и сколько хочешь времени.

Из стоящего поодаль домика вышел маленький кривоногий человек и подошел к лошади. Огромный зверь не обратил никакого внимания на человека. Человек спокойно взял лошадь за веревку, висевшую под подбородком, и повел за собой. Ринтын невольно двинулся следом.

За домиком он увидел некое сооружение, которое должно было изображать телегу. На раму, укрепленную на четырех колесах, были настланы доски. На досках разбросана охапка сена.

Ринтын приблизился к телеге. Маленький человек запрягал лошадь, кряхтел и ругался вполголоса. Судя по акценту, с лошадью возился земляк Ринтына.

– Откуда ты здесь появился? – спросил маленький человек, увидев Ринтына.

– Приехал сегодня, – ответил Ринтын. – Из Улака я, племянник дяди Кмоля.

– О, Кмоля я знаю! А куда путь держишь? Или грузчиком в порт завербовался?

– Нет, – ответил Ринтын. – Я еду учиться в Ленинград.

– Куда? – недоуменно переспросил человек с лошадью.

– В Ленинград.

– Но это ведь очень далеко!

Ринтын догадался, что его новый знакомый даже не может себе представить, где находится Ленинград.

– Ну, садись на телегу, до порта довезу.

Ринтыну впервые приходилось ездить на телеге, которую тащила настоящая живая лошадь. Копыта громко стучали по камням. На память пришла картина далекого детства. Новогодний вечер в Улакской школе. Он, маленький мальчик, еще дошкольник, сидит в первом ряду и слушает, как во время исполнения "Марша буденновцев" балалаечник-бухгалтер изображает цоканьем языка стук конских копыт…

По дороге новый знакомый Ринтына сказал, что его зовут Василием Корнеевичем.

– А как ваше настоящее имя? – спросил Ринтын.

– Что значит – настоящее имя? – сердито переспросил Василий Корнеевич. – Вот, посмотри паспорт.

Он расстегнул ватник и из нашитого на подкладку кармана извлек новенький паспорт. С фотографии на Ринтына глядело напряженное лицо с неестественно выпученными глазами. Рядом было написано: "Нутэринтын Василий Корнеевич, 1917 года рождения, место рождения – Сешан".

Василий Корнеевич постучал ногтем по фотографии.

– Похож? Только глаза великоваты вышли. И все фотограф виноват. Наверное, бывший командир или тальман: поверни голову туда, поверни сюда, нагнись, обратно выпрямись. Замучил совсем. То залезет под кусок черной материи, то вылезет и так завернет шею, что из глаз искры летят. Но я терпел. Застыл без движения. Влез он снова под черное одеяло и вдруг кричит: "Ты что глаза закрыл? Немедленно открой глаза!" Я сижу с открытыми глазами и не думал их закрывать. Раскрыл я шире веки. А он опять: "Не щурься!" Рассердился я и вылупил глаза, как только мог. А фотограф удовлетворенно говорит: "Теперь другое дело!" Вот и пучеглазый получился, со вздохом сказал Василий Корнеевич и спрятал за пазуху самодельный бумажник. – Наши узкие глаза для фотографии мало приспособлены.

Лошадь бойко бежала по улице и не пугалась встречных грохочущих автомашин и тракторов. Ринтын смотрел на нее во все глаза.

– Вот, – обведя рукой вокруг, сказал Василий Корнеевич, – строится форпост арктического флота на Чукотке. – И с гордостью рассказал обо всем, что построено здесь за последние годы. Свою речь он пересыпал мудреными русскими словами, коверкая иногда их так, что Ринтын еле сдерживал улыбку.

– А где вы работаете? – улучив минуту, спросил Ринтын.

Василий Корнеевич с явной неохотой ответил:

– В охране социалистической собственности, а днем по совместительству развожу продукты по магазинам.

– Вон там я живу, – показал Василий Корнеевич на маленькую сторожевую будочку возле приземистых складов, прилепившихся к склону крутой голой сопки. Возле будочки высились остроконечные горы кристаллической каменной соли, штабеля кирпича, рулоны толя…

– Все это я охраняю, – с гордостью сказал Василий Корнеевич и тихо добавил: – Конечно, не один.

Телега прогромыхала по мостику, проложенному над мутным потоком, от которого поднимался пахнувший мылом туман.

– Там баня, – сказал Василий Корнеевич. – Я тебя отвезу к младшему брату. Он работает сезонным грузчиком. Живет в общежитии. Там можно для тебя найти место.

10

Прошла неделя. Ринтын уже освоился с жизнью в Гуврэле. Целыми днями он один бродил по строительным площадкам или через дыру в заборе пробирался в порт и часами смотрел, как грузятся углем океанские пароходы. Огромный кран, как чудовищное животное, вгрызался в угольную кучу. Ковш с зажатыми зубами повисал над пароходным трюмом, раскрывался, и уголь поглощала ненасытная океанская громадина.

На многих кораблях с самого утра по радио транслировали пластинки. Разноголосая музыка гремела над бухтой, переплетаясь с грохотом лебедок, лязгом цепей и криками: "Полундра!", "Майна!", "Вира!"

Жизнь порта казалась необыкновенно загадочной, и не верилось, что здесь работают такие же, как и он, чукчи.

Люди приходили с работы усталые, грязные, в угольной пыли. Они долго мылись прямо на улице, отвернув кран уличного водопровода, затем отправлялись в столовую. Пока у Ринтына были деньги, он ходил вместе с ними, ел вкусный флотский борщ из больших жестяных мисок и гречневую кашу с тушенкой. Грузчиков кормили хорошо, и за несколько дней Ринтын поправился.

Он устроился вместе с Гришей Кавраем, юношей безнадежно влюбленным в нормировщицу Пэлянны, которая жила в том же бараке в женской половине. К Пэлянны ходил крановщик Борис Борисович, великан с большими красными руками. Рассказывали, что, когда к Пэлянны начал захаживать Борис Борисович, Гриша Каврай вдруг вынес на рассмотрение собрания жильцов предложение – не пускать по вечерам посторонних в барак. Большинство жильцов поддержало это предложение. На двери были навешены особо прочные запоры. Но каково было удивление Гриши Каврая, когда на следующее утро мимо него как ни в чем не бывало прошагали Борис Борисович и Пэлянны. Оказалось, что предприимчивая в любви Пэлянны распорола парусиновую стенку палатки возле своей кровати и наутро аккуратно ее зашила. Надо заметить, что палатка изобиловала таким количеством заплат и зашитых прорех, что еще одна дыра была мало заметна.

Гриша Каврай спал на нижней – кровати, а Ринтын на верхней. Металлические кровати были сварены прочно и, когда по ночам ворочался Каврай, Ринтын рисковал слететь на пол и свернуть себе шею.

…Пароходов на юг все еще не было. Они шли на север, везли лес, продукты, оборудование для полярных станций. На одном пароходе была даже целая животноводческая ферма. Два дня над бухтой слышалось грустное, протяжное мычание коров, заглушавшее музыку.

Скромные сбережения Ринтына таяли с каждым днем.

Вскоре ему пришлось отказаться от сытных обедов в портовой столовой и перейти на питание дома. Он брал банку свиной тушенки, полбуханки хлеба, и этого ему хватало на весь день. В кипятке недостатка не было: в бараке с утра до вечера на железной плите стоял бак с водой.

– Почему бы тебе временно до парохода не поступить на работу? – предложил как-то Каврай. – И талоны на еду дадут и на дорогу заработаешь.

Каврай сам сводил Ринтына в портовую кондору.

Начальник отдела кадров внимательно выслушал Ринтына.

– Мы тебе поможем, молодой человек, – сказал он, упираясь большими пальцами в зеленое сукно стола, и позвал: – Валя!

В комнату вошла тоненькая девушка.

– Возьмите у молодого человека паспорт и оформите временно тальманом.

Ринтын даже вспотел.

– У меня нет паспорта, – выдавил он из себя. – Есть только справка Улакского сельского Совета. – Он протянул начальнику отдела кадров сложенную бумажку.

– Вам пора получать паспорт, – сказал начальник. – Сегодня же сходите в паспортный стол к Папазяну. Фотография есть?

– Есть, – ответил Ринтын. У него оставалось несколько фотографических карточек еще с того времени, когда получал комсомольский билет.

У кабинета Папазяна долго ждать не пришлось. За столом сидел черный мужчина с выбритыми до синевы щеками и маленькими черными усиками.

– Садысь, – сказал он Ринтыну и улыбнулся. – Паспорт выдадим. Дело за небольшим: необходимы имя и отчество.

Ринтын, ободренный улыбкой милиционера, ответил:

– Но ведь у чукчей нет имени и отчества. Вот меня зовут Ринтын, и все. Скажем, как в древности называли Гомера, Аристотеля и других. Есть и еще один исторический пример: все короли носили имя с номером.

– Ай-ай-ай! Зачем комсомольцу брать пример с королей? Зачем в эпоху социализма мерить жизнь по древним образцам? Раз в паспортном бланке есть соответствующие графы, следовательно, они должны быть заполнены. Если затрудняетесь, могу вам подсказать. Хотите, как Пушкин, быть Александром Сергеевичем? Нет? Не нравится? Думайте, думайте, молодой человек. Рано или поздно вам придется обзаводиться именем и отчеством.

Ринтын лихорадочно перебирал в уме знакомые имена.

– Можно Анатолием Федоровичем?

– Можно, – ответил Папазян. – Так и запишем.

Он обмакнул перо в бутылочку с тушью.

– Подождите! Подождите! – остановил его Ринтын. – Я ведь должен его спросить. Я сегодня же съезжу на другой берег. Он там работает начальником полярной станции.

– Анатолий Федорович! Я его знаю. Сомневаюсь, чтобы он разрешил воспользоваться его именем и отчеством, – улыбнулся Папазян. – Как-никак человек занимает ответственный пост.

– Попробую все-таки, – тихо сказал Ринтын, в душе радуясь предлогу навестить Анатолия Федоровича и Лену.

– Попробуйте, попробуйте. – И Папазян снова улыбнулся.

11

Бухту Ринтын переехал на портовом катере. В отличие от противоположного берега, где крутые сопки начинались у самой воды, здесь берег был низкий и лишь на горизонте виднелись горы. Построек было немного. Высокие радиомачты и метеоплощадка, на которой стояли флюгер и будки, сразу же выдавали полярную станцию.

На крыльце самого большого дома сидела женщина с книгой в одной руке, другой она качала детскую коляску. Ринтын направился к ней, намереваясь спросить, где можно найти Анатолия Федоровича и Лену. Женщина подняла голову, и Ринтын застыл на месте: перед ним сидела Лена!

Некоторое время она пристально смотрела на Ринтына, потом тихо ахнула:

– Ринтын?

Она медленно положила книгу на ступеньки крыльца, встала и подошла к юноше.

– Это ты, Ринтын?

– Я, – пробормотал Ринтын и зачем-то прибавил: – Еду в Ленинград.

– Милый ты мой Ринтын, – ласково сказала Лена, так же, как при прощании, взяла двумя руками его лицо и крепко поцеловала в губы.

Она побежала к детской коляске, откинула покрывало и поманила Ринтына пальцем.

В коляске лежал розовощекий ребенок и сладко спал. Он изредка причмокивал губами, и в это время его редкие белесые ресницы дрожали.

– Это наш сын, – с гордостью сказала Лена, – Володенька!

– Значит, он будет Владимиром Анатольевичем, – грустно улыбнулся Ринтын, вспомнив, для чего он сюда приехал.

– Ну что мы стоим? Зайдем в дом, – засуетилась Лена. Она опустила покрывало на лицо сына и, подхватив под руку Ринтына, ввела его в дом.

Анатолий Федорович сидел в своем кабинете за столом, заваленным бумагами, письмами и телеграммами.

Он долго тряс руку Ринтына, хлопал его по плечу, по спине.

– Смотри, Лена, как вырос! Настоящий студент!

Лена сидела на диване и радостными глазами смотрела на Ринтына.

Вечером за ужином Ринтын рассказал о последних улакских новостях. Лена и Анатолий Федорович наперебой задавали вопросы, интересовались каждой мелочью.

В детской кроватке лежал маленький Владимир и шумно сосал пустышку. Лена часто подходила к нему и каждый раз целовала то его пухлую ножку, то щечку, то ручку.

Лена сильно изменилась. Похудела и вместе с тем как-то раздалась вширь, поступь ее стала степеннее, медлительнее. Анатолий Федорович изменился мало. Только на висках у него прибавилось седины и на переносье залегла глубокая морщина.

Ринтын ел, отвечал на вопросы и все обдумывал, как заговорить о своей просьбе.

На улице уже стемнело. Ринтын стал собираться в порт. Лена пыталась его удержать.

– Нет, я не могу, – сказал он, – мне завтра надо на работу выходить.

– А ты разве работаешь? – удивился Анатолий Федорович.

– Временно, до прихода парохода. – Ринтын замялся и пояснил: – Собственно, я еще не работаю, только устраиваюсь.

Анатолий Федорович решительно поднялся с места и сказал:

– А ну пойдем в кабинет, поговорим по-мужски.

Едва Ринтын уселся на стул, как Анатолий Федорович вплотную придвинулся к нему и спросил:

– А деньги у тебя на дорогу есть?

– Заработаю! – бодро ответил Ринтын и рассказал о том, как он красил здание редакции районной газеты в Кытрыне.

Анатолий Федорович вынул пачку «Беломора», щелчком выбил папиросу и закурил.

– Скажи, Ринтын, чем я могу тебе помочь? Ведь воспользоваться помощью друга – в этом ничего плохого нет!

– Если хотите мне помочь, – сказал Ринтын, – разрешите мне взять ваше имя и отчество.

– Как это? – удивился Анатолий Федорович.

Ринтын рассказал о своем разговоре с начальником паспортного стола. Анатолий Федорович расхохотался:

– Вот так Папазян! Ничего! Я напишу ему записочку…

12

Через несколько дней Ринтын встал раньше всех в бараке и вышел умыться на улицу. В этот день ему предстояло выйти на работу – тальманом Гуврэльского порта.

Наступала осень. Вершины сопок побелели. Со стороны второй бухты тянуло ледяным сырым ветром. Где-то за сопкой сияло солнце, и часть его лучей падала на бухту у створа. Вокруг стояли подведенные под крышу недостроенные дома. Между ними уже обозначились улицы, переулки. Улицы шли одна над другой, уступами, а соединяющее их переулки круто карабкались в гору.

Ринтын поежился, отвернул кран и стал умываться ледяной водой.

– Привет!

Ринтын обернулся и увидел улыбающегося Василия Корнеевича.

– Почему в гости не заходишь?

– На работу устраивался, паспорт получал. – Ринтын похвастался новеньким паспортом.

Василий Корнеевич осторожно взял в руки паспорт и медленно прочитал:

– Анатолий Федорович… Неплохо звучит. Папазян придумал? Или ты сам предложил?

– У меня знакомый есть, – ответил Ринтын, – начальник полярной станции.

– Что ты говоришь?! – воскликнул Василий Корнеевич. – Повезло тебе. А вот мое имя-отчество на ходу придумали. Как раз в момент, когда я получал паспорт, в милицию доставили пьяного боцмана – Василия Корнеевича. Где-то теперь плавает мой тезка! – вздохнул Василий Корнеевич и поплелся в сторожевую будку.

Гриша уступил Ринтыну старую позеленевшую брезентовую куртку, такую жесткую, словно она была сшита из невыделанной моржовой кожи. Еще накануне Ринтыну выдали на складе рукавицы и сапоги.

Работа оказалась несложной. Ринтын сидел на борту судна рядом с лебедчиком и отмечал в блокноте количество заполненных грузом сетей.

Теперь он стал получать в конторе талоны в столовую и в обеденный перерыв как равный садился за стол рядом с Гришей.

Ринтын уже не экономил оставшиеся деньги и по вечерам ходил в портовый клуб смотреть кинофильмы.

Работа изменила Ринтына. Он уже не краснел, слыша крепкое ругательство, и даже иногда переругивался с пароходным тальманом, когда у них не сходились цифры.

Бывало, что моряки приглашали его обедать к себе на корабль. Моряки были на редкость гостеприимными и отзывчивыми людьми. Стоило кому-нибудь из них узнать, что Ринтын собирается ехать в Ленинград, как непременно находились советчики, которые рекомендовали наиболее выгодный и кратчайший путь. С легкой руки Гриши Каврая Ринтына стали звать студентом.

В воскресенье Ринтын еще раз съездил на противоположный берег бухты в гости к Лене и Анатолию Федоровичу.

Лена была на вахте, и Ринтын вместе с Анатолием Федоровичем пришли в радиорубку. Лена с наушниками сидела за столом. Комната была полна знакомых звуков.

– Разрешите представить вам Анатолия Федоровича Ринтына, – торжественно объявил Анатолий Федорович, подталкивая Ринтына вперед.

– Получил паспорт? – обрадованно спросила Лена.

– Получил, – ответил Ринтын. – Уже работаю в порту.

Лена взяла в руки паспорт Ринтына и прочитала вслух: "Ринтын, Анатолий Федорович, год рождения тысяча девятьсот тридцатый, место рождения село Улак Чукотского национального округа".

– Вот и кончилось твое детство, – грустно сказала Лена. – Ты стал взрослым человеком.

– Что ж, надо вспрыснуть твое совершеннолетие, – улыбнулся Анатолий Федорович. – Верно, Лена?

– Только, чур, подождите меня, – шутливо погрозила она пальцем.

За столом Ринтын охмелел от двух рюмок красного вина. Когда Анатолий Федорович третий раз наполнил его рюмку, Ринтын решительно отказался и попросил чаю.

– Знаешь, Ринтын, – доверительно сказал Анатолий Федорович, когда Лена ушла мыть посуду, – надо реально смотреть на вещи. В этом году ты уже не сможешь попасть в университет. До начала учебного года остались считанные дни, а ты все еще на Чукотке. Я тебе предлагаю поработать на станции, а следующей весной с первым же пароходом отправишься на материк.

Ринтын отрицательно покачал головой.

– Не упрямься, Ринтын, – поддержала вошедшая Лена, – прием в университет уже закончен.

– Да, но ведь приехать в Ленинград можно в любое время. А если я буду там, то можно считать, что я уже в университете, – упрямо твердил Ринтын. – И в следующем году до поздней осени пароходы будут идти только на север, и снова придется столько же ждать.

Ночью Ринтын попрощался с Леной и Анатолием Федоровичем и на попутном катере переправился в порт.

13

Непросыхающая лужа возле водопроводного крана, где по утрам умывался Ринтын, замерзла. Даже в полдень, когда Ринтын подходил мыть руки, она не оттаивала до конца: по ее краям сверкала на солнце ледяная кромка. Ушли уже два парохода во Владивосток, но Ринтыну так и не удалось попасть на них. В порту с каждым днем все меньше становилось сезонных рабочих: почти все чукчи разъехались по домам. Пэлянны переселилась к крановщику Борису Борисовичу, который получил новую комнату. Те грузчики, которые захотели остаться на зиму, получили комнаты или места в новом доме, выстроенном недалеко от порта. Настал день, когда Ринтын остался один в брезентовом бараке.

Начальник порта уговорил Ринтына поработать еще немного и обещал его отправить на пароходе "Жан Жорес", ожидавшемся со дня на день.

Дня за три до прихода парохода Ринтын уволился с работы и получил при расчете значительную сумму, вполне достаточную, как уверил начальник порта, чтобы скромно доехать до Ленинграда.

Стояли ясные осенние дни. Иногда по утрам шел редкий снег, который тут же смешивали с грязью автомашины. По вечерам, когда в портовом клубе не было кино, Ринтын шел в сторожку Василия Корнеевича и болтал с ним до полуночи.

Василий Корнеевич говорил с Ринтыном только на русском языке и не обращал внимания на бесконечные поправки Ринтына.

Однажды, когда Ринтын коротал вечер у Василия Корнеевича и ждал, пока вскипит чайник на маленькой печурке, верный страж социалистической собственности с гордостью показал Ринтыну пачку денег и отпускное удостоверение.

– Начальник порта премировал за отличную работу, завтра еду в родное стойбище.