Текст книги "Время таяния снегов"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 42 страниц)

33

Ринтыну прислали гранки. Это были длинные полосы бумаги с набранным текстом. На широких полях виднелись пометки редактора и отпечатки чьих-то пальцев.

Ринтын не стал откладывать чтение и тут же уселся за свой дощатый, на козлах стол. Набранная настоящими типографскими буквами книга выглядела совсем иначе, чем рукопись на машинке. Каждый рассказ читался как новый, с интересом, а некоторые страницы даже рождали волнение. Нет, все-таки это была хорошая книга! Она вся пронизана солнцем, светом, весенним настроением. Многие места вызывали улыбку.

Герои уже жили своей собственной жизнью, независимой от автора. Вот старый Мэмыль. В его словах мудрость народа, созданная многовековым опытом хозяйская забота о колхозе, о людях, которые работали рядом с ним. Старик давался Ринтыну с трудом, своевольничал, говорил собственные слова. А Кэнири? Он был задуман как эпизодическое лицо – этакий добродушный лодырь, немного фантазер и мечтатель. Но стоило ему обозначиться в рукописи, как он повел себя странно, принялся расталкивать других героев и при каждом удобном случае выскакивать на первый план. Бывало, садясь за очередной рассказ, Ринтын решал обойтись без Кэнири. Пусть себе шумит и смешит народ на других страницах, а здесь его не будет. И все-таки он ухитрялся выскочить! Можно было подумать, что он пробирался на лист бумаги в те минуты и часы, когда автор отходил в сторону, откладывал рукопись. Ринтын пытался его убрать, но Кэнири уже шумел, требовал своего места в книге, и с ним никак нельзя было сладить. Вопреки желанию Ринтына он стал одним из самых заметных героев книги.

Аня Тэгрынэ!.. Ринтын давно собирался дать героине другое имя. Ведь в рассказе была не совсем та живая Аня, которая училась в Ленинграде. Ринтын читал ей рассказ, она загадочно улыбалась и не возражала, что другую зовут ее именем. Может быть, оставить так? Имя Тэгрынэ очень распространено на Чукотке.

Ринтын чувствовал себя так, как при прощании с Кайоном. А с Мэмылем, Тэгрынэ, Кэнири и другими людьми книги придется расставаться навсегда. Они выходят в самостоятельную жизнь, как корабли, которые сходят со стапелей Адмиралтейского завода.

Ринтын читал гранки, правил, а мысли его были далеко, там, где сейчас ходит Кайон чувствуя ногами мягкую, податливую тундру после многих лет ходьбы по твердому камню и асфальту. Скоро выйдет книга. Через два года будет окончен университет, и Ринтын вместе с семьей поедет к себе на родину. Где произойдет встреча друзей? В Анадыре либо в Гуврэле? В Улаке или в безыменном тундровом стойбище? Будущее вовсе не так легко предсказать, даже если оно полностью в твоих руках.

Подошла Маша и села рядом. Она взяла несколько гранок и углубилась в чтение. Странно читала Маша: глаза быстро бежали по строчкам, губы беззвучно шевелились, а на лице отражалось все, что было написано. Машино лицо как будто морская гладь, а содержание книги – облака, бегущие по небу: они отражались на ее лице, то набегая тенью, то открывая солнечный луч.

– Вот держу эти гранки, – сказал жене Ринтын, – и боюсь, что, пока выйдет книга, я свыкнусь с печатными страницами, с ровными строгими строчками, и радости и удивления уже не останется на тот день, когда у меня в руках будет настоящая, только что рожденная живая книга.

– А ты береги радость, – посоветовала Маша.

Путь от рукописи до готовой книги оказался долгим.

Проходило лето. Длинные прилавки Всеволожского колхозного рынка ломились от обилия даров земли. Эстонцы торговали чистенькими поросятами, грузины привезли с далекого Кавказа экзотические фрукты – гранаты, персики, черный виноград. По шоссе проезжали грузовики, полные ленинградских рабочих, служащих и студентов, – на уборку урожая в колхозы и совхозы.

А Ринтын ждал книгу. Облетели листья с деревьев, в лесу стало сыро, и пошли осенние нудные дожди. Они громко стучали по железной крыше веранды, сбивали с деревьев желтые листья. Одна за другой заколачивались дачи, тише стало во Всеволожской – только дождь и шум ветра в деревьях стал громче и слышнее.

Ночью Ринтын просыпался и слушал лесной шум. Сердце сжималось от тоски, потому что в эту минуту вспоминался шум осенних штормов в Улаке, удары волн о скалы мыса Дежнева и запах соленого льда… Хвойный запах почему-то напомнил Ринтыну запах лекарства и не нравился ему.

По старой привычке Ринтын и Маша ходили в лес за грибами, когда выпадали погожие дни. Иногда Ринтын ездил в город, заходил в издательство, но каждый раз получал один и тот же ответ: книга еще не вышла.

По лицу мужа Маша догадывалась, что новости неутешительные, и отвлекала его рассказами о том, каким словам научился Сергей и что нового он сказал сегодня.

Начались лекции в университете. Ринтын взял свободное расписание, чтобы побольше бывать дома.

Из английского издательства "Лоуренс энд Уишарт" пришло письмо с уведомлением, что фирма собирается издать сборник рассказов Ринтына и просит написать предисловие, обращенное к английским читателям.

…Много лет назад пароход выгрузил в Улаке библиотеку, предназначенную для окружного центра Анадыря. Книги были в больших прочных ящиках. Заведующий торговой базой Журин расколотил ящики, книги свалил под брезент, а из деревянных дощечек соорудил пристройку к своему дому. Книги мокли под снегом, их растаскивали по ярангам. Маленькому Ринтыну попалась книга "Оливер Твист" Чарльза Диккенса. Он читал эту грустную книгу в холодном чоттагыне, а отчим Гэвынто отбирал ее и швырял в собачью стаю…

Ринтын писал в предисловии о том, что нравственные муки маленького далекого англичанина потрясли его, потому что чукотский мальчик пережил то же самое…

Ринтын поехал в город и показал предисловие Лосю. Георгий Самойлович читал и морщился, как от зубной боли.

– Если уж об этом писать, то надо писать роман, а не куцее короткое предисловие да еще для иностранных читателей, – наставительно сказал Лось.

– А чем хуже иностранные читатели наших советских? – спросил Ринтын.

Лось строго посмотрел на него:

– Классовое чутье надо иметь, Анатолий Федорович.

Предисловие пришлось писать другое. Об успехах малых народностей Севера, о том, что дала им Советская власть, о гигантском прыжке от первобытности в социализм.

Ринтын запечатал письмо в толстый конверт и написал английскими буквами адрес издательства. Это был первый случай, когда язык, который Ринтын изучал уже много лет, практически ему понадобился.

С почты Ринтын завернул в издательство. Едва завидя его, секретарша сказала:

– Нет, Анатолий Федорович, книга ваша еще не вышла.

Ринтын вздохнул и направился к двери, но за спиной услышал:

– А не хотите ли посмотреть сигнал?

Ринтын из практики работы в Учпедгизе знал, что такое сигнальный экземпляр. Это же настоящая книга!

– Конечно, очень хочу посмотреть! – живо отозвался он.

Секретарша подошла к шкафу и вынула оттуда небольшую книжку в темно-зеленом переплете.

Книга выглядела не в точности такой, какой она представлялась в мечтах. Но у Ринтына не было чувства разочарования, а скорее слегка грустное удивление, примерно такое, какое он испытал, когда впервые увидел лицо новорожденного сына. Он погладил картонный переплет, холодноватую поверхность зеленой краски и неуверенно спросил:

– Можно мне ее взять?

– Что вы, Анатолий Федорович! – ответила секретарша. – Это абсолютно исключено!

– Это же первая книга!

– Ну и что же! – спокойно отозвалась секретарша и потянулась за книгой.

В эту минуту в комнату вошел директор издательства.

– А, наш молодой автор! – Он пожал Ринтыну руку. – Видели книгу? Ах, она уже у вас? По-моему, неплохо получилась? Да? И вы тоже так думаете?

– Не хочет отдавать сигнальный экземпляр, – пожаловалась секретарша.

Директор быстро взглянул на Ринтына, решительно сказал:

– На этот раз нарушим правило – пусть берет!

Ринтын выскочил из издательства, словно боясь, что директор передумает. По каменным стенам, по большим зеркальным витринам струился дождь. Ринтын держал книгу под плащом, чувствуя ее своим телом. Он заходил под арки, отгибал полу плаща и еще раз осматривал книгу со всех сторон, потом прижимал ее к себе и шел дальше.

Наполненные влагой тучи неслись с Балтики. На Дворцовом мосту трамвайные дуги рвали с проводов маленькие молнии. Рыбаки садились в черные, щедро просмоленные лодки у каменного спуска и даже не смотрели на человека, который нес радость вместе с собой. Как жаль, что нельзя подойти к первому встречному и громко сказать ему: "Глядите, у меня вышла книга!"

Не поймет никто, сочтут за хвастовство. Какое же хвастовство, когда человек делится радостью с другим человеком?.. Зайти в университет и показать товарищам по курсу? Неудобно. Жаль, Кайона нет. Он бы понял радость друга. Ведь все, что написано здесь, переживали и он и многие другие земляки Ринтына.

Впереди из-за частой сетки дождя возникли бесстрастные каменные лица сфинксов. Ринтын оглянулся – на всей мокрой набережной от Дворцового моста до моста лейтенанта Шмидта никого не было. Тогда он близко подошел к каменным изваяниям и крикнул, выхватив из-под мокрого плаща книгу:

– Земляки! Глядите, у меня вышла книга!

Сфинксы так же невозмутимо смотрели друг на друга. Только у одного из них, у того, который был обращен к университету, в каменной глубине лица таилась улыбка. Надо было быть очень счастливым и нести в сердце очень большую радость, чтобы увидеть в каменном лице сфинкса улыбку.