Текст книги "Время таяния снегов"

Автор книги: Юрий Рытхэу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)

39

Дядя Павел с тетей Дусей рано утром уехали в Кытрын. Их повез Кукы, пристегнув к своей упряжке еще Петиных собак. Ринтын с Петей притащили в ярангу полосатый матрац, две простыни, подушку и ватное одеяло.

В яранге дядя Кмоль отозвал Ринтына в сторону и тихо сказал:

– Может быть, соорудить Пете кровать? Вон ту старую нарту можно приспособить. Спроси его.

– Хорошо, – ответил Ринтын, – в школе узнаю у него.

Вернувшись из школы домой, Ринтын не узнал ярангу. Собаки были изгнаны из чоттагына и, привязанные к наружной стене, жалобно скулили на холоде. Земляной пол тщательно выметен. Еще больше поразился Ринтын, когда вошел в полог. Лучшие оленьи шкуры были разостланы на полу, жирники горели ровным пламенем. Между деревянными планками, подпирающими стенки полога, был укреплен плакат, изображающий воздушный бой. У задней стенки стояла старая нарта, на которой были аккуратно разложены Петины вещи.

Возле чайного столика в ослепительно белых кальсонах, надетых вместо обычных домашних замшевых штанов, сидел дядя Кмоль и держал на руках маленького Етылъына. Рытлина в цветастом новом платье выкладывала в миску румяные лепешки, испеченные на нерпичьем жиру.

– Садитесь, ребята, пейте чай, – сказал дядя Кмоль. – Ты, Петя, располагайся поближе к свету.

Дядя Кмоль и тетя Рытлина то и дело поглядывали на Петю, стараясь по выражению его лица узнать, доволен ли он. Кажется, все было в порядке. Петя с таким аппетитом уплетал лепешки, что скоро его щеки залоснились от жира.

После чаепития тетя Рытлина подала тазик с теплой водой для рук и чистое полотенце. Дядя Кмоль завел патефон.

– Храбрый твой отец! – сказал дядя Кмоль, меняя пластинку.

– А мама говорит: дурень, – сказал Петя. – Она грозилась разбить об камень папино ружье. А еще сказала: "Мало тебе дохлого моржа, так ты еще на белого медведя полез".

– Что слушать женщину! – возразил дядя Кмоль. – Они, женщины, в жизни мало понимают.

В чоттагыне раздались шаги.

– Мэй! Кто там? – спросила тетя Рытлина.

– Я, – ответил голос, и в полог просунулась голова старого Рычыпа. Иду, слышу, музыка играет. Дай, думаю, загляну ненадолго, послушаю русские песни.

Старик говорил, а сам внимательно, оценивающе осматривал полог. Скользнув взглядом по застланной нарте, он удовлетворенно крякнул и обратился к Пете:

– Ну, как чувствуешь себя в пологе? Не скучаешь по своей деревянной комнате?

– Мне здесь нравится, – ответил Петя. – Только немного жарко.

– А ты совсем разденься. Вот как твой друг, – посоветовал Рычып, указывая на Ринтына, который был в одной длинной, до колен, нижней рубашке.

В чоттагыне кто-то закашлял.

– Мэй! Кто пришел?

– Это я. – Меховая занавесь заколебалась, и все увидели Тэюттына. Он пристроился рядом с Рычыпом и объявил: – Захотелось послушать патефон.

Почти сразу же вслед за ним пришли старая Пээп, потом Татро. Между старым Рычыпом и Татро протиснулся Аккай. А люди все приходили.

В этот вечер вдруг многие жители Улака захотели послушать патефон. Каждый старался не показать виду, что пришел единственно для того, чтобы посмотреть, как чувствует себя в чукотском жилище русский мальчик. Разговор шел о самых посторонних вещах. Рычып с жаром доказывал, что человек, выдумавший такой чудесный напиток, как чай, заслуживает увековечения. Старая Пээп не сводила подслеповатых глаз с Пети и все порывалась рассказать о чукотском мальчике, похищенном американской шхуной.

И лишь перед самым уходом Рычып торжественным голосом сказал:

– Ну, Петя, теперь ты настоящий чукча. И язык наш знаешь и пищей нашей не брезгуешь, а теперь даже в пологе поспишь. Вот еще тебе без подставки научиться спать, тогда будет совсем хорошо.

40

Пекарь с женой возвратились раньше, чем их ожидали.

Зоя Герасимовна отпустила Петю с уроков.

Вечером Ринтын отнес Петины вещи к нему домой.

– Починили меня, Ринтын, – сказал дядя Павел, крепко пожимая ему руку, спасибо за заботу о Пете.

Ринтын сел на диван и вдруг заметил странного пушистого зверька, бегающего под ногами. От удивления он вскочил и закричал:

– Ой, какой-то зверек здесь бегает!

Дядя Павел расхохотался.

– Это кот.

– Какой ловкий! – все больше удивлялся Ринтын, наблюдая, как кот прыгает то на диван, то на стул.

В комнату вошел дядя Кмоль, таща за собой свернутую медвежью шкуру.

– Это тебе, Павел, – сказал он. – Я ее хорошо обезжирил и выделал.

– Спасибо, Кмоль, – с чувством сказал пекарь. – Ты настоящий друг. Большое спасибо за сына, за подарок, за все спасибо.

Он крепко обнял дядю Кмоля и трижды по-русски поцеловал его.

– Смотри, дядя, какой интересный и ловкий зверек! – Ринтын за рукав потряс Кмоля.

– Чудеса! – воскликнул дядя. – Никогда такого не видел. Что это за штука?

– Кот называется, – ответил пекарь. – В книжках пишут, что от тигров происходит. Как, Ринтын, понравился он тебе?

– Еще бы! Какой хорошенький! – с восхищением ответил Ринтын.

– Ну так возьми его себе. Что, отдадим Ринтыну кота? – обратился к жене пекарь.

– Пусть берет, – сказала тетя Дуся.

Так появился у Ринтына кот. После некоторого раздумья он решил назвать его Тигром.

Прослышав о необыкновенном зверьке, который может, подобно мухе, ходить по вертикальной стене, в ярангу дяди Кмоля повалили любопытные. Тигр прыгал по шкурам, забирался на подпиравшие полог столбики и оттуда поглядывал на всех зелеными глазами.

Каждый оценивал кота по-своему.

– Сколько же надо таких собачек в упряжку?

– Ласковый зверь!

– Ловкий щеночек!

– Он ест мясо, – заявил гордо Ринтын.

– Ого! Такой маленький, а знает, что сытно.

Тигр внес оживление в ярангу дяди Кмоля. Тетя Рытлина безропотно убирала за ним, пока Лена не посоветовала поставить в пологе ящичек с песком. Кот играл с маленьким Етыльыном, носился по тесному пологу или, свернувшись клубочком, спал возле жирника.

– Что это он все время хрипит? – спросила как-то Ринтына тетя.

– Это он мурлыкает от радости, – успокоил мальчик тетю Рытлину.

Весной Ринтын начал выводить Тигра на улицу. С каждым днем кот становился храбрее и отваживался уже один выходить из яранги. Собаки, почуяв Тигра, бросались за ним вдогонку. Коту как будто нравилось дразнить собак. Он взбирался на столбы, на крыши яранг и оттуда бесстрашно посматривал на лающую свору.

Отлучки Тигра становились все продолжительнее.

Дядя Кмоль говорил Ринтыну:

– Дичает твой зверь, скоро совсем уйдет в тундру.

Но кот не ушел в тундру. Его растерзали собаки у самой яранги на глазах Ринтына. Он с трудом разогнал разъяренную свору и поднял с земли окровавленного кота. Прижав его к груди, со слезами на глазах Ринтын внес его в ярангу. Тигр был мертв.

Всю ночь Ринтын не смыкал глаз, горюя над котом. В пологе было тихо, и казалось, умер не кот, а близкий человек.

Наутро, выпросив у тети Рытлины кусок материи, Ринтын зашил в нее кота и отправился хоронить на речку Тэювээм.

Он шел на лыжах по подтаявшему, мягкому снегу. На склонах холмов лыжи, сделанные дядей Павлом из оструганных дощечек, разъезжались в стороны.

На высоком берегу речки, откуда открывался вид на далекие горы, Ринтын вырыл в снегу ямку и закопал в нее Тигра. Он долго сидел на лыжах, вслушиваясь в небо. Высоко-высоко над редкими полупрозрачными облаками летели на запад самолеты. Последние дни гудение их моторов не умолкало над Улаком.

41

Все лето в Улаке главным предметом разговоров была шхуна «Касатка». Улакский колхоз еще весной получил письмо от начальника Провиденских судоремонтных мастерских, в котором говорилось о том, что коллектив рабочих в неурочное время привел в порядок и отремонтировал старую шхуну «Касатка». По постановлению общего собрания рабочих решено было ее передать тому зверобойному колхозу, который окажется победителем в социалистическом соревновании. Письмо было полной неожиданностью для улакских охотников, и они решили не отказываться от даровой шхуны. Тут вспомнили об Эрмэтэгине. По последнему нартовому пути он отправился в бухту Провидения принимать командование судном.

Потянулись дни ожидания. Ушел припай, море совершенно очистилось ото льда, и ничто, казалось, не могло помешать приходу шхуны, а ее все не было. Вместо шхуны председатель Татро получил от Эрмэтэгина письмо, содержание которого сразу же стало известно всему Улаку. Капитан писал, что требуется некоторое время, чтобы устранить в шхуне кое-какие недоделки.

"Вот была бы сейчас шхуна…" – эти слова теперь часто можно было услышать в Улаке.

Все уже знали историю судна. Незадолго до войны ее нашел, выкинутую на берег, охотник-эскимос с мыса Чаплина. На ней не было ни одного человека, но по этикеткам на консервных банках и по другим признакам удалось установить, что шхуна американская. Однако американские власти отказались признать ее своей, и шхуна была отбуксирована в бухту Провидения, где и стояла на приколе, пока начальнику мастерских не пришла в голову мысль отремонтировать ее.

Наконец шхуна прибыла в Улак. Она была меньше «Нерпы», но больше обычного буксирного катера; имела одну мачту. От берега до шхуны из досок, положенных на связанные между собой железные бочки, были сооружены мостки.

Спустившись к морю, Ринтын прочитал на спасательных кругах и на носу шхуны название «Касатка». Осторожно, боясь свалиться в воду с шатких мостков, Ринтын пробрался на судно. На шхуне, казалось, никого не было. Красный флаг на корме едва колыхался от слабого утреннего ветерка.

Шхуна имела вид большой закрытой лодки, без палубных надстроек. К корме верхняя палуба была немного скошена, и там виднелись штурвал и несколько деревянных бочонков для пресной воды. Рядом со штурвалом находился люк в виде небольшой дверцы, ведущей внутрь судна.

Из люка показалась взлохмаченная голова, плечи и, наконец, туловище человека. На человеке была настоящая моряцкая тельняшка. Это был Эрмэтэгин.

– Здравствуй, капитан! – крикнул Ринтын.

Эрмэтэгин медленно повернул голову и улыбнулся, узнав Ринтына:

– Здорово, шкипер!

Ринтын перелез через нижний фальшборт и оказался рядом со штурвалом. Тут же его внимание привлек наполовину открытый ящичек с двумя отделениями. В одном лежал большой компас и часы с двадцатью четырьмя делениями.

"Это, должно быть, специальные морские часы", – догадался Ринтын и перенес свое внимание на черный дубовый штурвал.

– Пойдем в кубрик, – потянул его за рукав Эрмэтэгин, – покажу тебе наше хозяйство.

В кубрике капитан рассказал Ринтыну, как он добивался в бухте Провидения, чтобы шхуну отремонтировали.

– Кроме того, просил сменить название судна. «Касатка» – неподходящее название для корабля.

– А кто же дал такое имя шхуне? – спросил Ринтын.

– Тут какое-то недоразумение, – махнул рукой Эрмэтэгин. – Старик эскимос, нашедший шхуну, вообразил, что этот дар ему преподнес морской дух-покровитель – Касатка. Выдумал целую историю. Его выслушали, объяснили старику, что все это сказки, религиозный бред, но все же решили назвать шхуну "Касаткой".

– А почему потом не переименовали? – спросил Ринтын.

– Оказывается, поздно. Шхуна внесена в книги под именем «Касатка», и нет никакой возможности изменить его. Бюрократизм!

Ринтына восхищала в Эрмэтэгине его способность обращаться свободно с любым словом. Ученые выражения, стихи делали его речь немного непонятной, но волновали мальчика, как полустертые этикетки на консервных банках, выбрасываемых морем. Возможно, что капитан «Касатки» не знал столько, сколько знал, допустим, школьный учитель… Но важно было другое: Эрмэтэгин достиг высот образованности, каких еще не достигал никто из чукчей, во всяком случае, никто из жителей Улака.

– Теперь мне понадобится моторист, – сказал Эрмэтэгин. – Двигатель у шхуны сильный – от трактора. Нужен будет мне и матрос. Был бы ты повзрослее, можно было бы взять тебя. Парень ты смышленый.

Слова Эрмэтэгина глубоко запали в душу Ринтына. Но Татро решительно отказал ему в просьбе зачислить в команду "Касатки".

– "Касатка", – сказал он важно, – не игрушка, а корабль.

Все лето шхуна ходила за охотившимися в открытом море вельботами, перевозя на берег моржовые туши. Иногда она отправлялась в бухту Провидения. Каждый раз, возвращаясь оттуда, капитан Эрмэтэгин добавлял к своей одежде что-нибудь новое. К осени, когда «Касатку» ввели на зимовку в лагуну, Эрмэтэгин был уже одет в полную форму полярного капитана. Лишь приняв снова дела заведующего колхозным клубом, он переоделся в обычную свою одежду, да и в фуражке ходить было уже холодновато.

42

В эту осень северные ветры обрушивали на берег огромные волны ледяной зеленой воды. Соленая водяная пыль оседала на крышах яранг и домов, на электрических проводах. Прямо посреди стойбища валялись большие ледяные глыбы. На берег выбрасывало много плавника. Каждое утро, встав пораньше, улакцы отправлялись подбирать выброшенные волнами обломки дерева, целые бревна.

Лагуна уже замерзла, выпал глубокий снег, а на море за прибойной чертой еще колыхалась белая ледяная масса.

Ринтын проснулся рано. Поеживаясь в остывшем пологе, он тихонько, чтобы никого не разбудить, оделся и вышел в чоттагын. Натыкаясь на собак, он подошел к двери и высунул голову. На улице было тихо: исчез непрерывный глухой рокот моря.

Ринтын торопливо вышел из яранги. Море молчало. И сколько мог увидеть глаз при свете звезд, все было бело. Море, наконец, сдалось, стихло, и кругом наступила такая тишина, что Ринтын отчетливо слышал биение собственного сердца.

Натянув камлейку, он отправился собирать плавник. Вот уже несколько дней Ринтын рано встает и уходит к морю за плавником. Возле яранги лежит порядочная куча бревен, досок, обломков брусьев. Вместе с досками, оставшимися от разбитой яранги отчима Гэвынто, всякого дерева у дяди Кмоля теперь больше, чем у кого-либо в Улаке, если не считать Журина.

Дядя Кмоль собирается перестраивать свою ярангу, сделать жилище просторнее и даже поговаривал о том, чтобы соорудить окно. Это началось с тех пор, как в яранге пожил Петя.

Ринтыну нравилась затея дяди, и он в мыслях уже видел себя живущим в домике-яранге с окном. Но чтобы выстроить хотя бы однокомнатный домик, того запаса дерева, который имелся у дяди Кмоля, было недостаточно.

Возле магазина намело большой сугроб, и Ринтын, перебираясь через него, едва не наступил на старого Культына, вырывшего себе в снегу берлогу.

– Постой! Кто лезет? – крикнул спросонок сторож.

Культын выбрался из снега, отряхнулся и, узнав Ринтына, попросил его:

– Помоги найти ружье. Оно где-то тут, в снегу.

Ринтын помог старику отыскать ружье, очистил его от снега.

– Шел бы ты, дед, домой спать, – сказал он, – что зря мерзнуть на снегу!

– Нельзя, – ответил Культын. – Сторожу. Зарплату за это получаю. А ты поторапливайся, часа два назад проходил Рычып.

Ринтын пошел вдоль ледяного припая к скале Ченлюквин. По дороге попалось несколько больших бревен. На всех лежали камни в знак того, что бревна уже имели хозяина. Ринтын подобрал несколько сучьев, обломков досок и сложил все в кучу.

Небо светлело, гасли одна за другой звезды, и ярко-красная заря захватила уже значительную часть восточного небосклона.

Ринтын решил еще немного пройти вперед и вернуться домой: там, где прошел Рычып, другому уже не на что надеяться, разве что попадется жалкий деревянный обломок, годный на растопку.

Вдруг до слуха Ринтына донесся скрип шагов по сухому снегу. Взобравшись на торос, Ринтын узнал Рычыпа. Старик бежал мелкой рысцой и, видимо, утомился. Заметив Ринтына, он что-то прокричал и помахал руками по направлению к Ченлюквину. "Уж не гонится ли за ним умка?" – с ужасом подумал Ринтын.

– Рьэв! Рьэв! – разобрал, наконец, он слова Рычыпа.

"Старик сошел с ума! – пронеслось в мозгу Ринтына. – Вообразил, что за ним гонится кит!"

– Там кит! – выкрикнул Рычып, подбегая к мальчику. – Прямо вмерз в лед! Скорее надо сообщить в стойбище!

Старый Рычып, не замедляя бега, сделал знак рукой Ринтыну, чтобы тот следовал за ним.

Заметив дремавшего возле магазина Культына, Рычып громко закричал:

– А ну, вставай сейчас же! Беги скорее и скажи всем, что Рычып нашел такое большое счастье, какое тебе и не снилось! Я нашел вмерзшего в лед кита!

Пока запрягали в стойбище собак, готовили нарты, приводили в готовность убранные на зиму специальные ножи для разделки китовой туши, рассвело и взошло солнце.

Василий Львович, посовещавшись с учителями, отменил занятия в старших классах, начиная с пятого.

Ринтыну вместе со своими товарищами-пятиклассниками пришлось добираться до кита пешком. С ними отправились и свободные от уроков учителя.

– Вот теперь старый Рычып разбогатеет! – сказал Калькерхин, когда вдали среди торосов показались копошащиеся возле кита люди.

– Почему только он? – спросил учитель математики Максим Григорьевич. Всему колхозу прибыль.

– Нет, – разъяснил Ринтын, – по нашему закону выброшенное морем принадлежит тому, кто первый его обнаружил.

Кита еще не начали разделывать. Рычып, важный и довольный, ходил между нарт и громко распоряжался, чтобы собак отвели подальше. Когда упряжки были привязаны и охотники готовились приступить к разделке, Рычып поднял руку, как на собрании, и, когда толпа затихла, сказал:

– Слушайте меня! Прежде чем начать разделывать кита, я должен был принести жертву Вечноскорбящей. Но случилось так, что я позабыл об этом. Да не обидятся на меня охотники. За всю свою долгую жизнь мне впервые выпала такая удача, и я немножко растерялся. Вы все знаете, что счастье принадлежит тому, к кому оно пришло. Но теперь у нас жизнь идет по другим, новым законам. Вот этот большой кит, по древнему закону, принадлежит мне, но я возьму от него не все, а только то, что мне нужно.

Старый Рычып замолчал и усиленно заморгал. Высморкавшись и прокашлявшись, он сказал:

– Неопытный я говорун. Татро, ты бы хоть мне помог! Запутался я в словах, как рыба в сети. Сделаем так. Кит этот велик. Я старый человек, мало охотился и мало давал в фонд обороны. Пусть половина всего вытопленного жира от этого кита пойдет в фонд обороны. Вы только послушайте… – Старик скинул малахай и поднял лицо к небу, прислушиваясь.

Едва различимые в голубой вышине, шли самолеты на запад.

– Слышите? – Рычып повернулся к слушателям. – Эти самолеты куплены нашим правительством у американских капиталистов. Пусть у нашей армии будет больше самолетов, пусть деньги, вырученные от продажи китового жира, пойдут на производство наших самолетов, и пусть небо над фашистами так загудит от самолетов, что враги не будут знать покоя ни днем, ни ночью. Пусть будет так!

– Верно! – закричали охотники. – Пусть будет так!

– А теперь, – едва сдерживая волнение, вызванное собственной речью, сказал Рычып, – начинайте разделку.

Рычып отошел в сторону и сосредоточенно принялся набивать трубку.

– Какой мудрый старик! – с восхищением заметил Максим Григорьевич.

– Я тоже немножко коммунист, – сказал Рычып, от которого не ускользнуло замечание учителя.

– Ты, наверное, хотел сказать – беспартийный коммунист, – поправил его Василий Львович.

– Нет, я немножко партийный коммунист, – сказал Рычып.

До позднего вечера продолжалась разделка кита. От стойбища до кита и от кита до стойбища сновали собачьи упряжки с предельно загруженными нартами. До наступления темноты все, до чего могли дотянуться разделочные ножи, было срезано с кита. Над льдом возвышались оголенные огромные ребра, напоминающие издали недостроенную ярангу великана.

Ринтын уходил последним. Вместе с товарищами он медленно шел за едва тащившейся, тяжело нагруженной нартой. Под скалами в сгущающихся сумерках они заметили человека, в молчании стоявшего лицом к Вечноскорбящей. Подъезжая ближе, они узнали старого Рычыпа.

– Пошли с нами, Рычып! – крикнул Ринтын.

– Поезжайте, поезжайте, – смущенно сказал старик, – я вас догоню.

Мясные ямы Улака не вместили даже половины всего китового жира. Нужно было копать новые ямы, но люди устали, и Татро разрешил отложить работу до следующего дня, распорядившись выставить караульщиков для охраны китового добра от собак.

Когда взошла луна, то в одной, то в другой яранге послышались песни.

В магазин было не протолкаться. По случаю удачного дня Журин распорядился открыть продажу спирта.

Наум Соломонович, стоя за прилавком, мерил мензуркой спирт, едва успевая разливать его в протягиваемые со всех сторон бутылки.

Изрядно захмелевший Евъенто с резиновым шлангом в руках пристроился возле большой бочки со спиртом. На его обязанности лежало пополнять жестяной бак, цедя спирт с помощью шланга.

Посреди улицы стоял Кукы и останавливал прохожих, прося их послушать русскую песню, выученную им:

 
Умру – в чужой земле зароют,
Заплачет мамонька моя!
Жена найдет себе другого,
А мать сыночка – никогда!
 

Жена уговаривала его пойти домой, а Кукы смеялся, обнимал жену и снова пел:

 
Умру – в чужой земле зароют…
Веселье продолжалось до утра.
 

Дядя Кмоль не выпил ни капли. Он чинил разбитые нарты и, прислушиваясь к пьяным голосам на улице, ворчал себе под нос:

– Как дети маленькие! И что хорошего в этом спирте? И Журин тоже хорош! Нашел время продавать зелье свое!