Текст книги "Америкен бой"

Автор книги: Юрий Рогоза

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Америкен бой

Техник сидел в микроавтобусе и безразлично наблюдал, как снимается последний на сегодняшний день сюжет. Было солнечно и, как обычно, он глазел на происходящее в окно, а вовсе не на маленький черно-белый монитор, на который, собственно, и обязан был смотреть по долгу службы. Впрочем, один наушник чудом держался у него на ухе, в то время как другой безнадежно съехал куда-то под подбородок, поэтому он все же услышал, как корреспондент ТАСС в Соединенных Штатах Борис Калягин с заученно доверительными интонациями сообщает:

– В наш сегодняшний репортаж мы решили включить еще один, не совсем обычный, как нам показалось, сюжет. Вот здесь, в десяти километрах от столицы США Вашингтона, в уютном городке Урбандейл, мы встретили нашего бывшего соотечественника, ныне гражданина Соединенных Штатов, Ника Маккензи. И причина тому, что молодой советский человек стал американцем – не эмиграция, а боль и беда нашей страны – война в Афганистане. Ник, расскажите, пожалуйста, нашим телезрителям, как вы очутились здесь.

Техник чуть более внимательно присмотрелся к молодому хорошо сложенному мужчине, который обаятельно улыбался, немного смущаясь перед камерой. Рядом с ним, прижавшись и словно прячась за его спину, стояла девушка.

 – Знаете, мне не хотелось бы говорить ни о плене, ни о войне,– заговорил Ник.– Я обещал себе забыть все это и, кажется, у меня начинает получаться. Хочу только еще раз поблагодарить замечательных людей, работников Красного Креста, которым удалось то, что не удалось ни одной другой организации в мире. Я.– живое тому доказательство: я действительно жив, здоров, могу говорить сейчас с вами...

«Парень хороший», —подумал техник.– Но сюжет нам проваливает. А то в Останкино делать больше нечего, кроме как Красный Крест благодарить...»

– А почему вы остались жить в Соединенных Штатах?– попытался хоть что-то вытянуть из парня Калягин.– Ведь дома, наверное, ждут родные, близкие,..

– У меня нет родных. Я вырос в детдоме, потом, почти сразу, армия, война... Потом плен, освобождение. Можно сказать, что жизнь моя началась здесь – все, что было до этого, оказалось лишь предисловием к ней.

«Еще один прокол,– отметил техник.– Ну, что теперь?»

– Сейчас вы гражданин Соединенных Штатов? – не сдавался Калягин, и техник злорадно прищурился: «Ты ж его представлял только что как гражданина, позабыл?».

 – Да. Видите ли, в корыстных целях я женился на стареющей, хромоногой, страдающей эпилепсией американке...– Ник улыбнулся и, приобняв девушку за плечи, вытянул ее у себя из-за спины и поставил рядом. На ярком солнечном свете оказалось, что она весьма привлекательна, в отличие от большинства американок.

Техник от души порадовался за героя репортажа: счастливчик! Сам хорош, на войне не пропал, из плена выкарабкался, а тут еще такую красотку отхватил. Присмотревшись, он заметил, что девушка слегка беременна, и это особенно его тронуло.

Они как-то хорошо смотрелись рядом, как на фотографии, только малыша на переднем плане не хватало. Но и он просматривался где-то там, в перспективе, правда, пока еще не особенно резко.

Девушка тем временем, очевидно и желая сниматься, и сознавая, что надо стесняться, залепетала что-то по-английски,– но слов было не разобрать,– и стала вырываться от мужа, несколько театрально отбиваясь от него кулачками.

Техник глянул в монитор. Милая получалась картинка, тем более, что оператор наконец показывал их одних, без официального корреспондента ТАСС. «Как пить дать, вырежут,– решил техник.– Слишком непосредственные ребята. Да и галстука на нем нет, так, джинсы да рубашка».

Калягин тем временем напомнил о себе, и камера метнулась в его сторону:

– И даже сменили фамилию?

– Понимаете, фамилию мне дали в детском доме, настоящей не знал никто. А моя жена,–он снова попытался вытянуть ее в кадр, и на этот раз девушка милостиво подалась вперед и потупилась по всем правилам,– Деб знает свою родословную до десятого колена. У.нас даже в гостиной висит портрет ее пра-пра-пра, я не помню, сколько раз,—дедушки. Он чуть ли не с Колумбом в Америку приплыл. И библия есть, правда, на ирландском языке, которая с ним из Ирландии приехала. Там все записаны – когда родился, когда женился. И мне очень хочется, чтобы у моего ребенка все было настоящее.

– И что, на родину совсем не тянет?

Ник задумался. На самом деле это был первый вопрос, который заставил его задуматься. То, что журналист имел в виду под «родиной», для Ника было довольно-таки расплывчато и, честно говоря, совсем не притягательно. Бесконечная тошнотворная серость детдомовских дней, которые складывались в годы и о которых совершенно нечего было вспомнить. Обшарпаная общага при отвратительно грязном, полуразвалившемся заводе, где на станках под многими слоями краски еще можно было угадать по очертаниям двуглавых орлов и следы надписей с «ятями»; гнусные пьянки со «старшими товарищами». Серое небо, облупившаяся штукатурка, купленый однажды костюм, который оказался пострашнее обносков из детдома – морщил и обвисал; морось с неба и разбитые мостовые промышленной окраины. У него было ощущение, что по-настоящему солнце он впервые увидел в армии, к которой, впрочем, за это тоже теплых чувств не испытывал: мордобой и муштра как-то сводили все приятные воспоминания на нет. А потом была тоскливая бесконечность Афганистана, который все-таки уже не родина.

 Он оглянулся. Чистенькая улочка, обсаженная вязами, ухоженные домики, стриженые газончики, заботливо поливаемые каждое утро, аккуратные машины... Как человек честный, Ник готов был прямо сказать, что родину свою он не только видеть, но и вспоминать не хочет, но все-таки смягчил ответ:

– Не знаю... Пока я очень счастлив здесь.

– Значит, все связи с родиной утеряны? —настаивал журналист, незаметно интонацией давая понять, что на такой вопрос утвердительного ответа быть не может.

Но Ник намека не заметил и ответил искренне, хотя и впопад:

– Нет, не все. У меня в Союзе фронтовой друг, мы переписываемся. Я долгое время не мог освободиться от дел, но сейчас уже взял билет и скоро лечу к нему. В гости. Бумаг надо было собрать кучу, да еще при получении гражданства какое-то время нельзя покидать Америку. Ну, и денег тоже не было. Знаете, это ведь недешево.

– Вполне вероятно, что ваш друг будет смотреть нашу передачу,– улыбается Калягин. «Если ее в эфир выпустят»,– замечает про себя техник вполне автоматически.

На Ника это известие произвело впечатление. Он словно другими глазами взглянул и на камеру, и на Калягина. Непонятно отчего, но внутри взбурлила некая радость от скорой встречи и с другом, и со страной, которую, кажется, и любить-то не за что, а что-то в нее тянет:

– Й-е! – с оттяжкой, как настоящий янки, воскликнул Ник.– Серега, я скоро буду! Привет! Вот, посмотри, это моя Деб!

Техник скосил глаза на монитор. Как он и ожидал, на картинке уже не было ни Ника, ни Деб. Был там Борис Калягин, корреспондент ТАСС в Соединенных Штатах. Одет он был в прекрасно сидящий и явно недешевый костюм; скромный, но модный галстук четко выделялся на фоне белоснежной рубашки. И занимался он тем, что на всякий случай «закруглял» явно слабенький репортаж:

– Да, по-разному складываются судьбы воинов-интернационалистов. Но давайте пожелаем всем им счастья, покоя и благополучия. Мы прощаемся с дружной семьей Маккензи и с вами, наши дорогие телезрители. До новых встреч!

– Снято,– говорит оператор, снимая с плеча камеру и неся ее к машине.– Как со звуком?

– Шикарно,—отвечает ему техник.– Наши дорогие телезрители будут в полном восторге. Как ты думаешь, нам на излете тяжелого трудового дня соотечественник выпить предложит?

Словно расслышав его слова, Ник, оставив Калягина, подошел к машине:

– Ребят, давайте бросайте тут все и в дом. Кофе там, может еще чего... Перекусим, водочки выпьем.

– Ну и благосостояние у тебя! – удивляется техник, проворно выскакивая из машины.– Даже водка есть! Она же стоит тут чуть дешевле обогащенного урана.

– Я же знал, что вы подъедете! – улыбается Ник.– Шиканул на этот случай.

– Это правильно,– заметил оператор.

Кстати, техник, страдающий пессимизмом и излишним критиканством, ошибся. Сюжет тот прошел по ЦТ дважды. Конечно, сокращенный, конечно, мельком, но все-таки прошел. Только Серега его так и не увидел.

Ник провел гостей в дом, за который еще должен был платить в течение десятка лет. Домик был стандартный, но американский. А это предполагало пару этажей, холл, который тут принято считать уютным, то есть имеющим в наборе журнальный столик, камин, бар, мягкую мебель и палас. Присутствовала также витиеватая лесенка на второй этаж, где, уж конечно, одна из комнат предназначалась первому ребенку, другая – второму, которого пока позволить себе нельзя, а третья – родителям. За неимением второго ребенка, пустующая спальня считалась «комнатой для гостей», но до сих пор там еще никто не жил. Несмотря на это, почему-то именно комната для гостей вселяла в Ника глубокое удовлетворение, и обычно, рассказывая о своем доме, он начинал именно с нее. Кстати, расстраивался, если не встречал должного восхищения в слушателе.

Пока гости рассаживались, и Ник, радуясь своему положению настоящего хозяина настоящего дома, спрашивал, кому что налить, Деб «суетилась по хозяйству». То есть выкладывала в пять тарелок пять закусок из пяти приобретенных в супермаркете пакетов. Таким образом, стол оказался облагорожен несколькими банками пива, вазочкой со льдом, огромной бутылкой «Смирновской», которую, впрочем, почти не тронули, сыром, ветчинкой, орешками, салатом и маслинами.

Шика со «Смирновской» не получилось. Калягин пить отказался наотрез, за ним, скрепя сердце помотал головой и оператор. Ник к тому времени уже плеснул в два стакана и почти с мольбой взглянул на техника. Тот посомневался мгновение, но потом решил не обижать парня и, рискнув выговором, кивнул. А чтобы больше об этом не думать, тут же чокнулся с Ником да и махнул свои сто грамм залпом, закусив маслинкой. Ник последовал его примеру. Но не оттого, что так привык. Так он как раз отвык и предпочитал пить по-американски, лишь пригубливая свою порцию. Просто не хотелось, чтобы все подумали, что он корчит из себя американца. Хлопнул, в закуске тоже отдал предпочтение маслинкам и слегка «потеплел».

Отпустило напряжение от съемки, Деб уютно сидела рядом, разговор, плавно перетекая с английского на русский, плелся своим чередом. Ник протянул к секретеру руку и достал тоненький альбом для фотографий:

– Это наш общий,– сказал он.– Видите, как мало еще...

И протянул его гостям:

– Вот это я, когда в Америку прилетел.

На фотографии был запечатлен изможденный подросток, больше похожий на индийца, с темной кожей и звериным взглядом исподлобья. Корреспондент недоверчиво посмотрел на Ника: здоровый, веселый, обаятельный – он не был даже отдаленно похож на свою фотографию.

– Мне самому иногда кажется, что это ошибка и сфотографировали кого-то другого,– чуть смущенно улыбнулся Ник.– Я-то самого себя таким не помню – там зеркал не было. Иногда смотрю и жалею себя. Странноватый парнишка, правда?

– Узнать трудно,—сдержанно согласился корреспондент, а подвыпивший техник, решивший, что раз все равно нагоняя не миновать, то можно принять и еще, поглядел на фото, на Ника, и сказал:

– А давайте в сюжет доснимем? Это ж контраст какой!

Но его предложение поддержки не встретило.

Повисла неловкая пауза. Босс Калягин отстраненно думал о том, что эта далекая и неафишируемая война в диком Афганистане

как-то слабо перекликается с его солнечными репортажами из столицы США, и поднимать все это нет никакого смысла. Ну, предположим, война. Мало ли их? Все время кто-то кого-то мутузит. И с точки зрения профессионала– не киллера, а репортера,– все одинаково виноваты, и пользы от анализа нет никакой.

Он задумчиво перелистывал альбом. Больше таких страшных фотографий не было. Ник везде улыбался. Вот мелькнула первая фотография с Деб: групповой снимок на фоне баскетбольной площадки. Потом они фигурировали уже парой. Вплоть до предпоследней фотографии – свадебной. Последней в альбоме была фотография, на которой Ник показывал группе одетых в спортивную форму мужчин какое-то сложное движение. Судя по общему абрису позы, это было занятие по каратэ.

– Вы спортом занимаетесь? – спросил корреспондент, кивая на снимок.

– Это моя работа,– просто пояснил Ник.– Я тренер в спортзале «Саут Атлетик».

– Учите американцев боевым искусствам?

– Не только. Я инструктор,– Ник улыбнулся.—Знаете, весь этот набор: стрельба, селф-дефенс, выживание, прыжки с парашютом, борьба, конечно, тоже. Надеюсь, ни одному моему ученику ни один из привитых мной навыков не пригодится. Но они будут продолжать ходить ко мне – в конце концов все вот это,– Ник кивнул на фотографию,– единственное, что я умею делать профессионально.

– Да, Америка очень благополучная страна. Но я тоже замечал, что американцы с большой охотой тратят деньги именно на то, что им совсем не нужно.

– Ну, так тоже нельзя сказать,—мягко возразил Ник.– Никому не повредят ни крепкие мускулы, ни хорошее здоровье.

– Значит, армия все-таки хоть что-то вам дала? – только уже задав вопрос, оператор понял, что не стоило встревать в разговор, да еще с такой бестактностью.

Ник, впрочем, ничего не ответил, только чуть пожал плечами: не соглашаясь, ни отказываясь. Паузу прервал все тот же техник.

– Давай выпьем, что ли. На посошок, Ник...

Ник отзывчиво наполнил посуду. Возможно даже чуть более торопливо, чем требовала вежливость. Где-то глубоко внутри его начали тяготить эти «свои» люди. Ну, говорят они на одном языке с ним, так что с того? От встречи с ними он ждал больше радости, какого-то понимания и сочувствия —не в смысле жалости, упаси Боже, просто какого-то человеческого участия, и даже не участия, просто приятного удивления – вот он, прошел – сквозь такую мясорубку, но вышел из нее обновленный, как сказочный персонаж. Сам он иногда своей собственной судьбе удивлялся, а другие – почти никогда. Ну, американцы вежливо кивали, улыбались своей стандартной улыбочкой, когда в самом начале он пытался что-то рассказать им, а в заключение несли какую-нибудь самодовольную чушь, типа того, что не каждому удается пережить подобное приключение. Ник думал, что это от сытости, от того, что они понять не могут – как это нет «пепси» без сахара? Что, и воды тоже нет? Ну, в такую жару наверное не следует брезговать пивом.

От встречи с бывшими соотечественниками он ждал понимания, но, глядя сейчас на них, втайне мечтал, чтобы они поскорее ушли. Для себя он решил, что это неправильные соотечественники: живут за границей, обуржуазились. Вот там, по ту сторону океана все будет по-другому.

– На посошок! – Ник поднял бокал.

– Присоединяемся,—вежливо за себя и за оператора сказал Калягин.– Счастливо, Ник.

– Да что все Ник, да Ник,– пожелал раскрепостить обстановку техник.– Давайте хоть в своем кругу человека по-русски звать. За тебя, Николай!

– А Ник,– мягко возразил хозяин,– это не от Коли. Меня там Владимиром звали, но очень давно. Ник – это от фамилии. В детдоме дали фамилию Никифоров, а уже в армии, как это бывает, по фамилии и кличку дали. И раньше иногда Ником звали, но в армии и потом —всегда. Я привык. Можно считать, что это мое настоящее имя.

– Знаете,– уже в дверях заметил корреспондент перед прощанием.– Должен вам сказать, Ник, что вы совершенно не похожи на эмигранта. Особенно на советского эмигранта.

– Наверное это потому, что у меня раньше никогда не было своего дома,–легко согласился Ник.—Вот этот первый.

И он снова начал улыбаться свободно и счастливо, видимо вспомнив о том, что дом у него есть, что наверху его ждет любимая жена, что все страшное в его сказке уже кончилось и он наконец-то просто живет по ту сторону надписи. «конец».

– Кажется, вы счастливы?

– Да. Я очень счастлив.

Ник говорил совершенно искренне и доверчиво улыбался, прощая уходящим гостям все невольные бестактности и натянутости за то, что – пусть и в самом финале,– но они задали ему единственный по-настоящему важный и правильный вопрос. Вопрос, на который ему очень хотелось ответить.

* * *

Каждый должен делать только то, что у него получается хорошо. И так, как ему с руки. Ник не собирался ни извещать Серегу о точном времени своего прилета, чтобы не создавать тому лишних хлопот, ни тем более тащить с собой что-либо более объемистое, нежели спортивная сумка. У него, собственно, другой сумки и не было, если не считать громадного армейского баула, которым его снабдили на одной из американских военных баз, где пришлось ему побывать, пока утрясался вопрос с натурализацией. Тогда он еще не познакомился с Деб.

Но все пошло совершенно не так, как он предполагал. Деб, считая это вполне естественным, даже не поставив его в известность, развила бурную деятельность, и вскоре вся ближайшая округа знала, что ее муж отправляется в катастрофически грязную и неблагополучную, судя по телевизионным репортажам, Россию.

И в дом стали поступать ящики и сумки с тем, что наивные американцы считали своим вкладом в гуманитарную помощь.

В первый момент Ник был поражен, наткнувшись на стопку незнакомых рубашек, которые Деб аккуратно паковала в пластиковый мешок.

– Что это?

– Это ты возьмешь с собой,– просто ответила жена, не прерывая своего занятия.

– Зачем? —все еще недооценивая серьезность происходящего, удивился Ник.

– Как это зачем? —в свою очередь искренно удивилась Деб.– В России сейчас тяжело, весь народ борется за демократические преобразования, но людям трудно. Наши соседи хотят помочь и передают некоторые вещи, чтобы ты раздал там нуждающимся. Что-то еще непонятно?

– Ты с ума сошла? Ты хочешь, чтобы я тащил через океан вот это барахло? —Ник не сердился, напротив, его даже несколько развеселила такая мысль.—Куда я его там дену?

Деб на секунду задумалась, удивленная реакцией мужа. Но, как ей показалось, быстро нашла ей объяснение:

– Это не Сергею, что ты! Я планировала ехать покупать ему подарки в пятницу.– Если бы ты освободился пораньше, мы успели бы в Вашингтон, в какие-нибудь приличные магазины. А это просто надо раздать тем, кто нуждается. Если не хочешь заниматься сам, отдай в районное отделение армии спасения.

– Знаешь, в России нет армии спасения.

– А нуждающиеся есть?

Только тут Ник начал понимать, что все это не шутка, а проблема. И вместе с тем, глядя на свою мило беременную Деб, которая старательно собирает какие-то вещи для неизвестных ей людей просто потому, что кому-то где-то плохо и, нет денег на новую рубашку, а старые сносились, он почувствовал, как его захлестывает такая волна нежности и благодарности, что чуть не прослезился. Он обнял жену, вдохнул запах ее волос и уткнулся ей в шею.

– Как я тебя люблю,– сказал он, ощущая своими руками через тонкий трикотаж майки ее разогретую работой кожу.

«Черт с ней, с проблемой. Возьму все, что она соберет. В аэропорту брошу, кто-нибудь подберет».

Деб откинулась на его руки и нашла своими губами его.. Ник с удовольствием отдался поцелую, отчего-то возбуждаемый запахом стираных рубашек, что горой лежали на столе.

* * *

День отъезда приближался и, когда билет уже был заказан, Ник узнал, что Деб отправила Сергею в Москву телеграмму с номером рейса и текстом специально для этого случая переведенным на русский язык, но написанным латинскими буквами.

Впрочем, на этот раз он не расстроился, понимая, что объяснить Деб всю бесцельность ее действий невозможно. Телеграмма непременно потеряется, да и утруждать друга встречей в аэропорту не хотелось. Но, если она считает, что так правильно, значит, пусть так и будет. Не привыкший к вниманию, Ник грелся в заботе жены, как в лучах весеннего солнца и, если бы был человеком более романтического склада, непременно отметил бы, что чувствует, как из него пробиваются наружу зеленые листики.

Он по-прежнему ходил на работу, привычно тренировал американцев, но внутренне уже как бы был в пути. Вся эта поездка постепенно наполнялась дополнительным смыслом: он не нашел бы нужных слов, но ясно чувствовал, что только после нее сможет вернуться в Америку уже совершенно. И хотя он сам себе не признавался в этом, ехал он еще и для того, чтобы убедиться: его больше ничто не держит на первой родине и дом его, окончательно и навсегда, здесь.

* * *

Покупку подарков отложили на день отъезда: рейс приходился на вечер и по пути к аэродрому Кеннеди решено было завернуть в Вашингтон. Поэтому утро началось со страшной суматохи.

Ник проснулся как обычно раньше Деб. Он вообще просыпался очень рано и, пока она еще спала, принимал контрастный душ. Специальная, предельно сложная душевая установка, способная при помощи микрокомпьютера, подчиняясь выбранной программе то сменять ледяную воду почти кипятком, то пульсировать струей воды толщиной в руку, то, разбиваясь на мелкие колющие струйки, массировать кожу,– эта душевая установка была, пожалуй, единственным настоящим предметом роскоши, приобретенным Ником. Привыкнув во всем быть по-американски бережливым, он не мог себя заставить экономить воду, за что периодически получал нагоняй от жены, для пущей важности иллюстрируемый фотографиями из журналов «Грин-пис». Но понимая всю чудовищную аморальность своих действий, мало того, искренно переживая и за судьбу китов, и за амазонские «зеленые легкие планеты», все равно настойчиво и с огромным удовольствием отдавался водным процедурам по сорок-пятьдесят минут каждое утро.

Отбарабанив себя водой разного напора и температуры, Ник сделал несколько упражнений, проверяя каждый мускул своего тела, и остался ими доволен. Он был несколько возбужден предстоящим путешествием, но надеялся, что оно не сможет выбить его из колеи благодушного успокоения. Затем он сел в позу лотоса и около часа медитировал, очищая внутреннюю пульсацию праны от неприятных цветов и ритмов. И только после этого он с радостью принял новый день.

По дороге на кухню он заглянул в спальню. Деб лежала на кровати и притворялась спящей. Хотя Ник ходил очень тихо, ему почти никогда не удавалось застать ее врасплох. Она как будто чувствовала его присутствие. Но, с другой стороны, ей никогда не удавалось обмануть его.

Как и на этот раз. По чуть неровному вздоху и легкой дрожи ресниц Ник сразу понял, что она уже проснулась. Но, принимая ее игру, неслышно двинулся к кровати. Солнце, пробиваясь сквозь жалюзи, весело освещало комнату и растормошенную сном постель, на которой лежала его жена, рассыпав по подушке выбившиеся из заколки волосы и выпрастав из-под одеяла соблазнительную пятку, замысловатым кулинарным изыском розовевшую на белом фоне белья. Приближаясь и не только сдерживая дыхание, но и заставляя сердце стучать пореже и поровней, Ник постепенно сгибался и приседал, так что когда он достиг кровати, пятка была напротив его глаз. Он облизнул тонкие губы, но в этот момент пятка взвилась вверх,и раздался визг Деб:

– Только не за пятку!

– Не мешай моим отношениям с ней! Я же вижу, она меня нарочно подманивала.

– Нет, она спала, мирно спала, но тут подверглась агрессии!

Деб рухнула на кровать навзничь и притянула Ника к себе:

– И она все еще спит! – уже на ухо сообщила она мужу.– И не только она. Спит все.

В подтверждение своих слов Деб стянула одеяло до пояса и предъявила Нику действительно совершенно сонные груди, еще хранящие следы складочек от пижамы. Ник прижался к ним губами по очереди и почувствовал, как они расправляются, разглаживаются и словно прихорашиваются, обретая более определенную форму.

– По-моему, они просыпаются,—заметил Ник, собираясь вновь поцеловать так приятно пахнущую со сна кожу, но Деб опять взвизгнула и моментально завернулась в одеяло:

– Что у тебя на уме? Где кофе? Собраны ли вещи? Куда ты задевал свой паспорт?

Нику всегда удавалось безошибочно определить, кокетничает Деб или его ласки только приятны ей, но не возбуждают. Сейчас был очевидный второй случай. Ник легко победил свое, начинающее давать о себе знать, желание и, оставив Деб нежиться в кровати, отправился на кухню готовить завтрак.

* * *

Завтракали в гостиной, за тщательно сервированным столом, но среди расставленных по всему полу полосатых красно-синих сумок. Сумок было неприятно много. Краем глаза Ник пересчитал их и понял, что в каждой руке придется нести по три, а свою, видимо, взять в зубы. «Ну да не беда,– решил про себя Ник.– Дотянем, бывало и пострашнее». Он подлил себе кофе и начал намазывать тост джемом.

Деб следила за его действиями чуть задумчиво.

– Господи,– наконец сказала она.—Как я тебе завидую! Как это все получилось некстати...– Она развела руками, печально посмотрев на свой живот.– Мне так хочется поехать с тобой!

– Мне тоже,– ласково ответил Ник.—Но пока нельзя. Побудь тут, подожди меня. Я ненадолго.

А потом уже вместе съездим. —

Он подмигнул и тоже кивнул на живот:

– Втроем. О.К.?

– Уговорил,– Деб рассмеялась.

Она допила свой кофе, составила грязную посуду на поднос и отнесла в кухню, где через минуту заурчала посудомоечная машина.

– Ну,—она повела руками в стороны, демонстрируя поклажу, которая сделала бы честь небольшому каравану.– Не пора ли собираться?

Ник послушно вскочил. Но Деб с сомнением посмотрела на него:

– Слушай, красноармеец, а ты хотя бы до машины все это дотащить сможешь?

– Ты не понимаешь. Я еду в Россию, и мне надо привыкать к тамошним порядкам,—серьезно начал Ник.– Но, видишь ли, по традиции, у нас там принято в качестве вьючных животных использовать женщин. Так что иди сюда и нагнись пониже.

– Вот еще! – возмутилась Деб.– Я не женщина.

– А кто же ты?

– А я черный буйвол. А ну посторонись, стул!

Деб сложила на голове пальцы рожками и понеслась на Ника, по пути проворно убрав с дороги стул. Но Ник ловко поднырнул под нее и через секунду жена очутилась у него в руках. Он невысоко подбросил ее, но все-таки вызвал подвизг, в котором был не столько страх, сколько восторг.

– На самом деле в России все наоборот. Вот сейчас возьму все сумки, посажу тебя себе на шею, так и пойдем в аэропорт. А машина —это роскошь.

Деб привычно, поскольку проделывала это не первый раз, взобралась Нику на шею и устроилась там поудобнее, спустив ноги и придерживаясь ими за торс мужа:

– Отличная идея! Так мы сэкономим бензин, не загрязним окружающую среду и сможем избежать противных пробок, в которых меня тошнит. Ну, поехали. Твои рассказы о России заставили меня полюбить эту страну.

– А как же движение феминисток?

– А я не феминистка. Мне нравится идея страны, где женщины ездят верхом на мужчинах. Потому что, что?

 – Что?

– Экология! – Деб сама подтрунивала над своим увлечением движением «зеленых».

Они еще скакали некоторое время по дому, как расшалившиеся школьники, и только подустав, начали грузить вещи в старенький «фордик» залихватского ярко-синего цвета.

 * * *

К живой изгороди, что отделяла их дом от соседнего участка, подошла женщина и стала наблюдать за погрузкой. Деб стояла у машины, помогая утрамбовывать вещи. Ник таскал сумки из дома. Когда в целом операция была завершена, крышка багажника захлопнута, а «фордик» недовольно осел на задние колеса, соседка махнула рукой:

– Привет!

– Привет!—хором ответили Деб и Ник. «Ну,– подумал Ник.– Сейчас она спросит, как дела, а мы ответим, что замечательно. Потом она спросит, еду ли я в Россию, хотя уже спрашивала об этом и вчера и три дня тому назад. И мы ответим, что да, я еду в Россию. Тут она пожелает счастливого пути и спросит, скоро ли я вернусь...»

Ника несколько утомляли эти нескончаемые и постоянно повторяемые всеми диалоги. Это была какая-то странная, растянутая во времени форма вежливости. Там, где другой нации хватало двух слов типа «здравствуйте – здравствуйте», американцам непременно хотелось завязать некое подобие светской беседы.

– Как у вас дела? – спросила соседка.

– Хорошо! —ответили Ник и Деб и широко разулыбались, как того и требовал ритуал.

– Ник едет в Россию? – тоже улыбаясь спросила соседка.

Ник несколько виновато развел руками, дескать, глупо отпираться, действительно еду:

– Да, в Россию.

– Берегите себя,– вдруг довольно проникновенно попросила соседка.– За то время, что вы тут живете, я очень привязалась к вам. И потом, кто же будет помогать Джону чинить его машину?

Ник неплохо разбирался в технике, и она его зачарованно слушалась. Он действительно один раз помог Джону, мужу соседки, когда тот пытался реанимировать «крайслер» 63-го года, который зачем-то стоял у них в гараже. В тот раз им даже удалось запустить мотор, Джон был счастлив, собирался продолжить на следующей неделе, но так больше и не собрался. Было как-то странно, что соседка вспомнила об этом, и вообще, вся сцена вызвала некоторое чувство неловкости.

– Я всего на неделю,– попытался легко откликнуться на ее слова Ник, но ответ прозвучал капельку фальшиво.– До скорой встречи!

– До свидания, мой мальчик. Храни тебя Господь!

* * *

Они весело забрались в машину, которая нехотя тронулась и вырулила на подъездную дорогу. И Ник, и Деб пытались не подавать вида, что безудержное веселье их покинуло, сменившись чуть истеричной нервозностью.

Впрочем, тучка была небольшой. Езда, до которой оба были большие охотники, разогнала неприятное чувство.

«Собственно,– думала Деб, поглядывая то на автостраду, что споро неслась им под колеса, то на профиль мужа, который чуть улыбался и тоже поглядывал на нее. А когда рука была свободна от переключателя передач, ласково теребил ее плечо. —Собственно, миссис Уинтер просто отнеслась к этой поездке серьезно, в то время, как и для меня, и для Ника это лишь какая-то очередная эскапада его игры. Он так же просто прыгает с парашютом, таскается со своей группой по горам, ловит рыбу, лупится с кем-нибудь на местном чемпионате по каратэ. Все у него получается легко, весело. Вот и в ту страну он так же хочет съездить. Или я ошибаюсь?»

Она посмотрела на Ника. Но тот как раз очень удачно обогнал какой-то бензовоз и, весело улыбаясь, взглянул на Деб.

«Красноармеец! – нежно подумала Деб.– И машину водит как сумасшедший: у нас не принято скакать из ряда в ряд, но мне нравится.»

Тут они въехали в пробку. Машины ехали медленно, время утекало, идея с магазинами дала легкую трещину.

– Когда у тебя самолет?

– Успеваем,– Ник беспечно глянул на часы.– Самое главное, чтобы не оказалось, что я забыл дома паспорт.

Оба почему-то думали, что впереди произошла авария. И что это дурной знак. Но они молчали и никак не комментировали пробку, как будто они нарочно тащатся как черепахи.

Тут замелькали проблесковые сине-красные огни полицейских машин, появился регулировщик, который прогонял машины в тесную дырку рядом с монстрообразным сооружением на колесах, все функции которого сводились к нанесению на полотно дороги новой разметки с впечатанными в разделительные полосы желтыми не то лампочками, не то хитрыми зеркалами.