Текст книги "Черный альпинист"
Автор книги: Юрий Ищенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
На днях не стал убивать пахана северо-западной группировки – она базировалась на афганцах, пахан там сам из майоров-десантников, однорукий. Дела вели, по данным Тахира, очень чисто, иногда не разобрать – то ли рэкет, то ли робин гуды, или просто отчаянные, нуждой доведенные до злобы и сдвига мужики, которые не знают, как «по-нормальному» выжить, остаться вместе, сильными, уважающими себя… Тахир сравнивал их с собой – чаще не в свою пользу. Ну, негероического в делах группировки афганцев тоже хватало, – но их пахан был точно последним в списке, который Тахир держал в голове, в списке зарвавшихся бандюг.
Да, он все решительней, уже смакуя кайф от власти, начинал сам править суд. Когда назначили куратором, вызвали к ихнему генералу на аудиенцию. Тот часа два поил водкой и втолковывал, чего именно добивается контора. Красиво говорил.
Что сейчас идет стадия «первичного накопления капитала». Действуют еще советские законы, которые никто уже не может исполнять, если на свой страх и риск начинает бизнес. И ему, бизнесмену, ни контора, ни милиция не могут обеспечить защиту от банд, значит, он начнет защищаться сам. Либо пойдет «под охрану», либо «крутым» станет, сам наберет вооруженную команду. Что из этого следует? Что контора должна держать ситуацию под контролем, с далеким благородным прицелом. Пусть они «грабят», попирают паршивые законы, главное, чтобы они постепенно, приобретая вкус к солидности, к чистому бизнесу, понемногу перерождались в настоящих финансистов и производственников.
Эту задачу и должен был как бы решать куратор. Направлять средства и интерес мафии в легальные, оттого не менее прибыльные области бизнеса: торговлю, сферу развлечений, импорт и экспорт, строительство. Предотвращать, а по необходимости, жестко пресекать конфликтные ситуации, приводящие к междусобойчикам: стрельбе на улицах, взрывам, похищениям, терактам и прочим дестабилизирующим моментам. По возможности, не стимулировать ввоз в Москву наркоты, лучше помочь в налаживании каналов транспортировки подальше за рубеж, вплоть до Амстердама и Нью-Йорка.
Район Тахира по степени сложности уступал разве что окрестностям Кремля: был предельно насыщен новыми отелями, банками, казино, сексклубами, престижными ресторанами, не говоря о гигантских проблемах с ВДНХ. Все местные воротилы, поочередно и после проверок, подобных сегодняшней, с удовольствием шли навстречу. Он давал им сведения – о планах конкурентов, о методах отмывки денег, держал в курсе случавшихся наездов «гастролеров» или «захватчиков», – тех встречали уже на вокзалах, укладывали в обратную дорогу, обычно в грузовом вагоне, залив бетоном. В общем, хватало дел, хватало риска, деньжата сыпались, – но вот больше всего было врагов, обиженных, недовольных, слишком крутых, не принимающих никаких форм контроля. И враги ненавидели не контору – его лично. Щупали, вычисляли, рано или поздно должно было так случиться, что выйдут на Марину и сына. Он ждал этого момента. Готовился и опасался: имел две иномарки, одну записал на жену, две купленные квартиры (одна, в случае чего, оставалась за женой), полсотни кусков зеленых, раскиданных по тайникам, вкладам и вложениям. Все это должно было достаться сыну в случае худшего, только Тахир решил, что сына должен воспитывать отец. И надо остаться отцом, живым и не таскающим за собой угрозу смерти.
Сегодня он отработал последнего «клиента» у ВДНХ, ближайшую неделю можно было передохнуть ничего не предпринимая, выждать. Конверт с рекомендациями для Ржавого уже лежит у того дома. Ржавый почитает, пораскинет мозгами и проглотит без пережевывания: несколько подкинутых Тахиром (и конторой) операций почти без риска грозились стопроцентной прибылью с оборотом в две недели. Куратору причиталось сорок тысяч, из которых он решил половину оставить себе. Он готовил отход, а куда именно, подскажет ближайшее время. Может, на Дальний Восток? Жена продолжит карьеру журналистки, а сам, если пожелает, в ОМОН или в охранники пойдет. Сын будет глазеть на корабли в порту. То, что надо.
Он предусматривал крайние варианты с Западом: Швеция, Норвегия, что-нибудь тихое и либеральное. Но на самом деле Тахир не хотел на Запад. Особенно в Штаты: пусть говорят, что угодно, но он до сих пор считал их врагами, а теперь, когда американская «культура» торжествовала здесь, ненависть даже усилилась, поскольку к ней добавилось каждодневное раздражение. Жаль, что в Северную Африку или на Ближний Восток Марину не затянешь. Забоится. А его манило, когда он в охране тусовался, поездил: Израиль, Ливан, Сирия, Иордания, Эмираты – очень, очень здорово, мест спокойных хватает, дух восточный, настоящий. И примерно те же воззрения, что и у него, на жизнь. У него даже козырь был – Хадж совершил, во время командировки осталось два свободных дня, съездил в Мекку, точно зная, что может пригодиться. Дизентерию, правда, заработал, переночевав вместе с толпой паломников в сарае, – пили вместе из лоханей каких-то… Но так велел обычай. Скорее, это был не расчет, а толчок, порыв, также не случайно он прихватил в Эмиратах кучу кассет с записями мусульманских молитв.
Конечно, ему там ни слова не понятно. Кричит заунывно и протяжно мулла с минарета. Слышен шорох колен, легкое постукивание голов мусульман в чалмах об полы. А Тахир, все более в это погружаясь, слушает молча, сидя в кресле где-нибудь в халупе на задворках города. Купил Коран на русском языке. Тоже вот есть еще над чем подумать: в Казахстане теперь русские в загоне, тот уйгурский, что достался от родителей в объеме квартирных разговоров, не годится (хотя схож с казахским, равно как с киргизским или даже с узбекским). Рашидка, младший брат из Алма-Аты, прислал по его просьбе несколько дисков с записями песен-импровизаций казахских акынов (импровизаторы, поющие и играющие на домбрах во время народных гуляний – тоев), слушал и их, зачастую не успевая разобрать ни слова:
А-а-а-а-а-а-а-а ала кош берды жусай
кош берды кош берды кош берды
а-а-а-а-а-а-а, хой-хой-хой, кош
а-а-а-а-а-а-а, жусай…
И берет дрожь этого заматеревшего, весьма уже тяжеловесного, с буграми жира на бедрах и заднице, гэбиста, а еще проще выражаясь, – умелого диверсанта и убийцу.
Скольких убил – не считал. Сперва что-то вроде спортивного интереса было, потом надоело, потом отупение пришло, беспомощность, потом легкий шелковистый страх. Вот в 91-м, во время путча, когда схлестнулись промеж себя служивые конторы, убил четверых. Двое из тех были почти кореша. Один из двоих, сам почти пацан желторотый, когда-то в ночном рейде спас ему жизнь.
Теперь после убийства, даже после стрельбы или драки, после любого нервного напряжения – Тахир сутками не мог отойти. Дрожали, как у похмельного, руки. Трещала голова. Не выносил стрельбы по телевизору, вообще телевизор игнорировал (как и многие сослуживцы – особенно властвующие персоны и их речи раздражали гэбистов, всех как одного). Разве что в редкие вечера, когда спокойно ночевал дома с женой и сыном, садился в кресло и смотрел «Рабыню Изауру», «Богатые тоже плачут». Фильмы с более напряженным действием, даже с легким намеком на насилие, смотреть не мог, уходил на кухню или в спальню. Слушать современную музыку мог недолго и избирательно: главное, чтобы не на западных языках и не быстрая. Например, ему нравились казахи из «А-Студио» и песни всех времен Аллы Борисовны…
Регулярно раз в неделю напивался до чертиков, прячась от семьи и дел. Вообще-то, выпивал непрерывно. Но пока организм не сдавался, служил, зараза. Вот этой ночью двоих убил, одного на всю жизнь изуродовал. И ничего, лишь трудно трясущимися руками машину вести. Но БМВ хорошо устроен, послушен, даже такого неврастеника слушается без усилий. «И сегодня напьюсь, Марина сама уже набралась, так что не обругает, даже не заметит», – решил Тахир.
На Новом Арбате за три квартала до ночного клуба его тормознул наряд омоновцев. Тахир не знал, экстренное это или плановое мероприятие, хуже, что он документов собственных не имел. Но форсировать события не стал, не до того, аккуратно припарковался. Двое мужиков в пятнистой униформе, с напяленными поверх бронежилетами, держа короткие АКМС наизготовку, пошли к БМВ. Тахир быстро открыл бардачок: там валялось несколько корочек – удостоверения мента, журналиста, военного, что-то еще, чем давно не пользовался. Гудела голова, отказываясь быстро сообразить, чем можно воспользоваться, – он не помнил, какие из документов сделаны в конторе (и способны выдержать осмотр), а какие самодельные, совсем липовые. Схватил наугад корочку, чтоб уж не красная была, прочел в тусклом свете – «персональный шофер министерства финансов», приоткрыл дверцу.
Омоновец уже подошел к машине, легонько пнул тяжелым башмаком.
– Эй, козел, лень вылезти, что ли? Или подмокнуть боишься?
Тахир вылез из БМВ, встал перед ним. Второй служивый, как и положено, отстал на три шага, наставив на Тахира дуло автомата. Тут же он понял, что омоновцы пьяны.
– Ага, гляди, горца поймали! Зачем в белокаменную заявился, айзер? – спросил первый, не спеша заглядывать в пачку документов, поданных Тахиром.
– Я не кавказец, казах, – сказал ему Тахир.
– Думаешь, самый умный! – на ровном месте омоновец завелся, распаляя себя собственными воплями. – Думаешь, мне надо знать, из каких ты чучмеков! Лицом к машине, козел! Быстро!
– Ноги широко расставь! – Развернул Тахира, пнул по щиколоткам (одна была когда-то покалечена, и Тахир охнул от неожиданной боли). – На хрена к нам приехал? Ну? Руки за голову! Не дергайся, пристрелю! На хрена приехал? Наших девок насиловать?
– Ты глянь в документы хоть, – сдерживаясь, миролюбиво предложил Тахир. – Я живу здесь, пять лет живу, шофером ишачу.
– Да срал я на твои документы. Понял? Они у любого айзера красивей моих собственных. Это твоя машина? Эй, шофер, твоя машина?
– Да, – кивнул он.
– На что купил? Убил кого или грабанул? – омоновец ткнул кованым передком башмака по колену Тахира.
Тахир, зверея, развернулся, взял омоновца за грудки, стараясь слиться с ним в один контур, – чтобы второй с перепугу не шарахнул очередью.
– Тебе чего надо? – спросил шепотом. – Я правила нарушил? Тогда штрафуй. Документы проверь. Денег надо? Или не на ком злость сорвать?
– Я тебя убью! – булькал омоновец со стиснутой воротом гортанью. – Тебе не жить… Нехристь сучья…
– Эй, отойди, стреляю! – орал второй.
От двух милицейских «газиков» уже бежала толпа. Тахир не отпускал омоновца, пока их не окружили. Спросил:
– Кто старший?
Ему в спину вжали ствол автомата и что-то острое.
– Отпустил. Быстро. Стреляю.
Он опустил руки. Психованный омоновец тут же попытался ударить – ногой, затем рукой. Тахир блокировал удары.
– Отставить, – кому-то из начальства надоело смотреть на это.
– Мужик, лицом к машине, руки назад, – кто-то достал наручники.
Как назло, дождь припустил сильнее и сильнее, все переминались, поднимая воротники. Тахиру заливало глаза, ни одной рожи не мог разглядеть.
– Кто старший? – повторил Тахир.
– Ну я, – буркнул толстый мужик.
С двух сторон подскочили омоновцы, пытаясь заломить руки Тахиру. Он легонько сопротивлялся, не отзываясь на чувствительные шлепки резиновыми палками по спине и кистям рук.
– Арефьев? – спрашивал, вглядываясь в лицо. – Готовцев? Кто?
– Бучма, старший лейтенант, – сказал нехотя толстый, махнул рукой, и подручные отошли.
Наконец-то сработала память Тахира.
– В августе ночную засаду в банке помнишь? Казанцев брали.
– Ну и что?
– Нугманов я. Глазки твои от газа промывал.
– Ну и что? Оружие у него есть? – спросил лейтенант у своих.
Тахира обшарили. Тот самый первый, что нарвался, изловчившись, крепко припечатал Тахира кулаком под дых. Тахир упал, двое или трое с наслажденьем пнули по ребрам.
– Отставить. Гэбешник это, – пробурчал старший. – Пошли отсюда.
Омоновцы нехотя пошли обратно к посту. Тахир встал, отдышался, сел в машину и поехал прочь.
У входа в клуб притормозил, увидел жену в синем плаще, рядом стояла какая-то дамочка, подружка. Тахир избегал знакомств с коллегами жены, равно как и «светской жизни». Но сейчас обижать Марину не хотелось, да и ничего уж такого, отвезет бабу, если что.
– Тахирчик, мы тут! – пьяненькая жена была само очарование, все мужики на входе оглядывались.
Вышел, открыл переднюю дверцу, ничего не говоря, надеясь, что подружка оскорбится и уйдет сама.
– Лялька, заваливай на заднее, – решительно сказала Марина. – Тахирчик, Ляле сегодня некуда податься. С хахалем разругалась в клубе. И я обещала приютить ее на ночь.
Тахир осмотрел Лялю, робко подошедшую к машине. Вроде симпатичная, худенькая, одета просто, но вроде как изысканно (в таких вопросах уверенности у него не было). Не то, что Марина: под распахнутым плащом черное платье в обтяжку и выше колен, на шее колье с бриллиантами, в мочках тоже искры посверкивают. Кстати, удивился про себя, сережек таких не дарил, вроде, откуда? Он давал на расходы тысячу долларов в месяц, но жила Марина на широкую ногу, беззаботно, а сережки стоили не меньше двух-трех месячных пособий.
Марина села неловко, почти упала на него, но тут же развернулась к подружке, оживленно затараторила:
– Ой, ну ничего фуршетик, да? Только с музыкой подкачали, мне лично так кажется. Какая-то жуткая попса!
– Они не мудрствовали, всю десятку хит-парада недели пригласили, – разъяснила с заднего сиденья Ляля. – И это все-таки не фуршет, а вечерняя презентация.
Голос у Ляли был хриплый, немного вибрировал, вероятно, и она хорошо «приняла на грудь», – но выглядела почти трезвой.
– Слушай, муженек, а ты Тимурчика уже забрал? – вдруг забеспокоилась супруга.
– Нет, позвонил и сказал, что оставим там на выходные. Я его завтра покатаю днем, повеселю, чтобы не обиделся, – ответил Тахир.
Их пятилетний сын постоянно проживал в частном детсаде, где детей отпускали лишь на выходные. Но разрешалось оставлять их и на уик-энд, по необходимости.
– Ну и слава Богу, – облегченно сказала Марина, – а то мамашу пьяной увидел бы, испугался.
– У меня тоже Машка за городом живет, – вмешалась Ляля, – ей три годика. Бабушку мамой называет, а меня то тетей, то бабушкой. Путает. Маринка, а где ваш детсадик? Может, и мне дочь поближе пристроить. Я ее по полгода иногда не вижу.
Тахир искоса метнул взгляд на жену, – Марина скорее холодком по коже почувствовала, чем разглядела. Говорить о местонахождении сына кому бы то ни было он запрещал многократно.
– Да прямо около нас, – сказала беззаботно, – две бабульки такие старорежимные пансиончик держат. Дерут по двести долларов с носа, но с питанием и на экскурсии даже возят. Но у них очередь на год вперед. Они не больше десяти детишек берут.
Дамы затараторили дальше о своем. Тахир прислушивался, но на опасные темы жена больше не выруливала. Ему надо было сделать крюк на Цветной бульвар, где в «почтовом ящике» ждало послание от узбеков, но вряд ли что-то срочное, подождет до завтра. Не ехать же с этой Лялей.
Квартира их находилась на Рождественском бульваре, недавно отремонтированный дом номер семь. А напротив через бульвар с разлапистыми старыми липами и ясенями, чем-то похожими на алма-атинские корявые карагачи, высилась чуть ли не крепость из красного кирпича. Пока еще полуразрушенная, с осевшей высоченной оградой, дырами в кровле, сбитыми рамами, такая героическая – она очень нравилась Тахиру. Хотя уже навесили на узкие бойницы верхнего этажа щит, извещавший, что банк купил особняк, будет реставрировать его под главный офис. Жили они здесь всего месяц, с предыдущей квартиры в Черемушках снялись быстро, внезапно, в один день: тогда у Тахира тоже случился «период жареных цыплят». Хотелось слинять со всем известной точки на всякий случай. Старая за ними осталась, двухкомнатная была и неудобная, здесь же было четыре комнаты, роскошная отделка по европейскому классу, финская мебель (покупал с обстановкой, под ключ). В общем, Марина легко смирилась с переполохом.
Дамы отправились в дом, Тахир загнал автомобиль в подземный гараж, не спеша пошел за ними, оглядываясь и прислушиваясь к ощущениям. Но сюрпризов не намечалось. Разве что очень удивился, войдя в квартиру, – дамам оказалось все еще мало, и они «догонялись», не дождавшись даже его, бутылкой французского шампанского из запасов Тахира.
– Тахир, нам сегодня один продюсер рассказывал об эстрадных нравах. Такие дела, такой ужас! В попсе крутят огромные деньги, все мафиозные, а никого за задницу не берут! – вдруг решила посетовать Марина.
– А зачем? – удивился в свою очередь Тахир. – Пусть лучше поют, девчонок радуют, вообще радость доставляют. Лучше будет, если эти деньги в оружие или в наркотики вложат? Да и певцам и группам где деньги брать, скажи? У Росконцерта?
– Я с вами не согласна, – заявила Ляля. – Там не только деньги, там и нравы уголовные. Разборки, наезды, унижения, особенно для девушек, кабальные условия и правила.
– Меня, честно говоря, это не интересует, – отмахнулся Тахир, сел в кресло, плеснул себе «кока-колы» из двухлитрового баллона.
– А почему? Вы, если я правильно поняла, представитель каких-то там силовых структур? Мне так и кажется, что сейчас там всем наплевать на прямые свои дела, – не унималась Ляля.
– Побыл и представителем, – кивнул Тахир. – Теперь ушел туда, где поспокойней, в частное агентство. Там и заработки, и даже поинтересней.
– Правда? – Марина очень удивилась. – А почему я ничего не знаю?
– Зачем это тебе? Я же говорил много раз, женушка, что работа и дом для меня – вещи непересекающиеся. Я из Азии, и мой отец никогда дома не говорил о работе, потому что отдыхал дома, о детях говорил, о планах семьи, деньги матери на хозяйство давал, любил нас. Я до сих пор смутно представляю, чем он занимается. Вот так надо.
– Во чешет, да! – обернулась сердитая Марина к Ляле. – Главное, мы оба родом из Алма-Аты, и ничего подобного я там не наблюдала. Вполне европейские нравы, точнее, советские: мужики пьют, жены их ругают и колотят, футбол у телека по вечерам и мечты о пикничке с приятелями на Капчагае.
Дамы непрерывно прихлебывали шампанское. Тахир не хотел ни разговаривать, ни пить, – усталость навалились, как объятия большой хищной птицы. Извинился, вышел в ванную. Принял душ, вымыл голову, переоделся в домашнее. Когда вернулся в гостиную, Марина спала на диване, на столе лежал опрокинутый ее бокал в лужице напитка. Ляля сидела в кресле, грустно поглядывая на спасовавшую подружку.
Он поднял жену на руки, пронес в спальню. Платье, скользкое, прилипшее к телу, как змеиная кожа, снять не смог, а Марина просыпаться не желала. Лишь хныкала и крепко прижималась к нему во сне. Тахир рад бы был улечься тут с ней, повеселиться, – но с пьяной иметь дел не мог, противно, может быть, давно уже такой зарок дал. А между тем, они не спали вместе уже около месяца. И никто ему не подвернулся (Тахир иногда спал с проститутками, дорогими, бывали и случайные интрижки, но в последнее время хватало других, насущных забот). Вернулся к гостье.
Ляля, беззаботно улыбаясь, показала опустевшую бутылку:
– У вас коньяка не найдется? – спросила жалобно. – От шампанского голова болит, лишь из-за Маринки решилась пить.
Он достал из бара «Белый аист», подозревал, что гостья скривится. Ляля же внимательно изучила этикетку – коньяк был старый, советского доперестроечного разлива и десятилетней выдержки, – радостно закивала. Плеснул, и не подумав заменить бокалы, себе, чуть меньше, чем ей.
– Мне Марина ничего не сказала о вас. Вы работаете вместе? – спросил у Ляли.
– Нет, из меня журналистки не выйдет. Ленивая.
– А кто вы?
– В юности была фотомоделью, затем пыталась модельером поработать.
– Не вышло?
– Вышло. Только замужем вдруг оказалась, и муж захотел, чтобы домохозяйкой была. Отдохнула от светской жизни.
– Так вы с Мариной сегодня и познакомились? – удивился Тахир, чуть уже возмущаясь, – не хватало еще, чтобы в дом незнакомых тащила, пусть даже это и пикантная дамочка.
Ляля, по-видимому, была «в дым» пьяна, улыбалась, подмигивала. Щелкала пальцем по бокалу, напоминая, что опустел. Тахир подливал.
– Ну, сложный вопрос. Не так, чтобы сегодня… Я Марину давно знаю, а она меня вряд ли. Я, видите ли, являюсь супругой главного редактора газеты, в которой работает ваша супруга. Ох, еле выговорила. И вдруг решила, что пора с Мариной познакомиться! И познакомилась!
– А зачем? – спросил Тахир.
– Зачем? Действительно, вроде как незачем. Просто ваша Марина спит с моим мужем. Уже больше года. Я женщина культурная, понять могу. И решила: сделаю, как в домах Филадельфии, там жены с любовницами дружат, тесно общаются. Во всех смыслах так спокойнее. Ну и, если честно, любопытно было понять, что мой в ней нашел. Какую изюминку.
– И поняли? – так же тихо спросил Тахир, но коньяк пил уже большими глотками, как водку.
– Совершенно не поняла, – сказала Ляля, наклонившись к нему и широко распахнув глаза.
