Текст книги "Черный альпинист"
Автор книги: Юрий Ищенко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)
– А Марину возьмешь? – в очередной раз спросил Тахир.
– Слушай, объясни мне, как я ее могу брать или не брать? – старик даже жевать перестал, отложил ложку и развернулся к Тахиру. – Оля сама не пойдет, ножками, мне ее надо на санки привязывать и тащить. А твоя баба тоже слаба, доходяга почти. Кто ее на себе до перевала поднимет? Кто спустит? Сама? Не верю, сама не справится. Если пойдет, пропадет. Если здесь сядет да с умом, глядишь, и не пропадет. Вникаешь?
Тахир подумал ворочая желваками. Кивнул.
– Ладно, твоя взяла.
– Слушай, к тебе тоже просьба есть. Сходи в сарай к Игорю. Пошарь в карманах насчет документов, я в комнате не нашел. И еще, если сумеешь, как-нибудь выправь его. Чтоб в нормальный вид привести, а то не по-людски это. Не покойник, а абстракционизм какой-то.
Тахир встал, пошел в сарай. Труп окоченел. В полутемном закутке его торчащие вразнобой вывернутые конечности действительно приобрели какой-то паучий вид. Пошарил в карманах куртки, нашел паспорт, бумажник, удостоверение члена Альпинклуба города Пржевальска.
Дальше началось самое трудное: хоть и не до конца промерзло мясо, а трещало и хрустело при усилиях Тахира, грозя расколоться на куски. Руки вытянуть вдоль тела удалось быстро, с ногами намучился. Пока не плюнул на приличия, покойника они вряд ли заботили. Опустил труп на пол и где ударами, где давлением своего веса выправил обе ноги. Осталась повернутая за спину голова. Тахиру вдруг показалось, что глаза у Игоря широко раскрылись от мучений, причиняемых ему. Сплюнул в сторону три раза, сам сел на пол и зажал коленями торс покойника. Двумя руками обхватил голову, как огромный винт, и стал сворачивать назад. Давил, раскачивал, давил, рвал мелкими усилиями, пока не сделал требуемое.
– Ты не обижайся, – сказал Игорю напоследок, – я по просьбе старика и для твоего блага старался. Ну пока, что ли…
Когда вернулся, в гостиной о чем-то совещались Евсей с Мариной. Евсей махнул рукой, подзывая:
– Эй, тут новая забава для тебя.
– Не забава. Там Оля мерзнет, согреться не может. У нее бред, Игоря зовет. И трясет ее непрерывно, я все одеяла и куртки собрала, накинула, все равно трясет, – горячо заговорила Марина.
– Ты сама ложись и грей, – посоветовал Тахир.
– Я пробовала. Только, наверное, мужик нужен. Евсей говорит, он холодный уже, кровь не та. Ее же спасать надо, сходи к ней, – с мольбой просила его.
– Ладно, попробую, – решил он. – Все равно мне отоспаться надо. Из дому ни шагу, ясно? – напомнил ей.
Не успел подняться в спальню, а у самого уже глаза слипались. Оля что-то бормотала из-под вороха, он запустил руку, пощупал ее плечо – ее действительно колотил озноб. Тахиру очень хотелось просто рухнуть рядом, вытянуться и заснуть. Но старательно, хотя из-за измотанности со скрипом рассуждая, решил, что должен сам раздеться. Снял все, кроме трусов. И полез к ней.
Сзади вошла в комнату Марина, остановилась, наблюдая за ним.
– Слушай, – спросил он, – тебе не кажется, что я гораздо больше похож на Черного Альпиниста, чем на ее мужа? А если напугаю окончательно?
– А ты поласковей, – спокойно ответила Марина.
Как ни странно, ему было неудобно и неприятно на ее глазах вот так лезть в объятия к другой. Хотелось гаркнуть, чтобы убиралась, но сдержался. Осторожно, как щенка, поглаживая и что-то нашептывая, прижал к себе Олю. Она не реагировала. Тогда он осмелел, прижал тельце покрепче, обвил руками, прижал к груди. Натянул одеяла. Марина подошла, смотрела на его манипуляции.
– Я бы выспался, – сказал ей.
– Сейчас уйду, – Марина тоже немного сконфузилась. – Знаешь, я только сейчас заметила – ты ведь поседел. Совсем седой. И… какой-то старый…
– И хрен с ним, – буркнул Тахир, закрывая глаза.
Марина ушла, плотно притворив дверь. А Тахир, не теряя ни секунды, провалился в сон.
Сон выдался тяжелым, липким, как огромная бадья с патокой, в которую он провалился, тяжелая вязкая жидкость не отпускала руки, норовя придавить, опустить на дно, сомкнуть слои над его головой. Сквозь длинные медлительные кошмары слышал, как возится рядом Оля, почувствовав его, гладит ладошками, жмется уже сама. От ее возни он возбудился, спящая девушка это сразу ощутила и потребовала взаимности. Вот так, на пару пребывая в кошмарных снах, они сумели заняться скоротечным сексом. После чего она вдруг окончательно затихла и успокоилась, с нее ручьями потек пот, обстановка в кровати стала похожа на русскую баню.
И проснулся он оттого, что не хватало воздуха. Освободился от ее рук – она не проснулась, вылез, заметил на трусах липкие белые потеки. Снял трусы, наслаждаясь холодом, прошелся, выглянул в щели затворенного окна: на дворе снова с угрозой темнел вечер. Тахир вспомнил о словах Марины, подошел к зеркалу.
Первое, что окончательно испугало, это полное исчезновение реденького чубчика, он окончательно стал мужиком с лысиной, сверкающей до темени коричневой лакировкой. Провел пальцами по лысине, пробуя новые ощущения. Волосы на висках стали почти светло-серыми. «Старый сивый мерин», – решил про себя. А лицо, все в старых и новых царапинах, синяках, грязи, – лицо он не сразу признал за свое.
Глубокие морщины разрезали щеки в неожиданных местах, морщинистые карты легли у глаз и у рта. Он действительно мог сойти за старика. Или убийцу в третьесортном боевике, где злодеи не имеют ни благородства, ни величия.
Едва успел нацепить плавки, штаны и рубаху, как вошла Марина, позвала к ужину.
Ели молча. Совещались на равных, кто завтра пойдет вниз. Марина не скрывала, что идти просто боится и сил у нее не хватит. Даже идиотская вылазка к водопаду потребовала сильнейшего напряжения, а кожа очень болезненно реагирует на солнце, не говоря уже о воспаленных глазах, которым и черные очки не помогают.
Тахир смирился с тем, что она остается. Долго и убедительно рассказывал старику, как важно, чтобы тот привез сына. Старик наконец дал согласие.
Марина ушла ночевать в комнату Оли. Старик остался на кухне. Тахир сидел над рюкзаком в гостиной. Разложил рядком боеприпасы. К американской штурмовой винтовке остался один магазин. Он отложил игрушку про запас, тщательно прочистил АКМ, потренировался накручивать заряды на подствольный гранатомет, чтобы все делать в считанные секунды. После чего опять заснул, не вставая с кресла, – умудрился слегка подпалить один сапог, придвинув ноги к пылающему камину.
Утром Евсей долго запасался провизией, залил в термосы бульон и какао, прихватил свою охотничью «ижевку», смастерил на санках крепление для Оли. Ее укутали в огромный кокон, оставив узенькие отверстия для дыхания, – лицо, руки и ноги девушки старик покрыл толстым слоем жира. Сам долго и тщательно ел, кормил с ложки Олю, а когда она пыталась отказаться, матерно обругал, почти насильно впихивая ей в рот куски пищи. На пару с Тахиром привязали ее к саням. Марина ее расцеловала, сама измазавшись в жире. Тахир смотрел на Евсея, – в его возвращении, если придет с Тимуркой, сосредоточился смысл жизни. Провожать не стал, на пороге Евсей махнул им рукавицей и бодро, размашисто побежал по лыжне, почти не толкаясь палками, – на веревке за ним скользили санки.
Тахир долго смотрел им вслед: показалось, что от старика удача ни за что не отвернется. Повернулся к Марине, поправил ремень автомата на плече и предложил:
– Ну, пошли чай пить.
– Я с тобой чай пить не собираюсь! – отчеканила вдруг она, гордо развернулась и зашагала к открытой двери.
Выйдя в восемь утра, лишь к трем часам Евсей залез сам и затащил санки с Ольгой на перевал, в седловину пика Пионера. Не хотелось ему пробиваться к своей турбазе, но до Бутаковки было дальше, – есть ли на ней люди и транспорт – непонятно. А в гараже «Алма-Тау» должен был стоять на приколе его собственный «газик», летом еще Евсей им пользовался.
Наобум спуск к турбазе не начал. Напоил горячей тюрей девушку (набросал сухарей в бульон), поел сам. Прошелся по хребту к точке повыше, чтобы осмотреть турбазу сверху. И сразу различил на спортплощадке две туши военных темно-зеленых вертолетов с венчиками прогибающихся до снега лопастей. На турбазе дежурили военные. Если стоят эти здоровенные машины – значит, их много, готовят что-то серьезное. А «серьезные дела» военных, как уяснил старик в последнее время, всегда плохо переносят глаза и уши посторонних. Стараются нейтрализовать носителей чужих органов зрения и слуха. Он в эти дни не старался вникнуть глубоко в то, путем каких решений и замыслов Тахир с женой оказались на турбазе, а затем и у него под Жингаши. Просто сам был уверен все эти пять лет, что эти двое еще вернутся.
И так же был уверен, что в игре, которую играли неведомые ему «шишки» (в октябре) в горах, – Тахир «пешка», а его баба числится придатком пешки. И они не будут нужны, если удастся кому-то справиться с Черным Альпинистом. И он, Евсей, и эта вот глупенькая и искалеченная Оля тоже заранее записаны в расход.
Он решил тащить сани по острию хребта, благо, это было достаточно удобно и проходимо. Вниз, параллельно дороге с турбазы. Дотащит до аула, если в нем есть хоть один человек, – Евсею помогут, никто не откажет.
Но если придется заночевать на горе, то Ольга наверняка умрет, – сам он помочь уже не в силах.
Глава 5
ВТРОЕМ
Больше всего в эти дни она боялась вовсе не Сашу, не Черного Альпиниста. Даже там, на водопаде, когда от ужаса не могла вдохнуть, а ноги ватными столбиками гнулись и отказывались идти. Уже спустя десять минут, во время возвращения к Евсею, она нашла нужный ответ: Саша безумен, но там, на водопаде, он нападал на Тахира, а они, дурехи, испугались. А что черный, дикий, страшный, так ничего более цивилизованного и быть не могло. Пять лет в горах, как зверь, наверное, и зверей тут ловил и ел их сырыми. Кошмар, конечно.
Ее сначала потряс страх смерти, когда блуждала в белых снегах, в сугробах, сквозь леса и кусты, сквозь мелкие и быстрые речки. Она не успела замерзнуть или ослабеть от холода, когда ее случайно встретил Евсей, вышедший на охоту. Но была очень близка к тому, чтобы от страха сойти с ума. И этот страх остался во внутренностях, где-то непрерывно и мелко дребезжал. Теперь ей трудно давались считанные шаги от порога дома во двор.
Но, как и любую женщину, мучило и жгло главным образом другое: что с ней, с ее лицом, руками стало после блужданий. Язвы от ожогов не проходили, на пальцах и щеках остались черные пятна. Старик сказал ей, что это мертвая отмороженная кожа, какое-то время спустя она сойдет, но белые пятна останутся. Возможно, навсегда. И навсегда в любой морозец отмороженные места будут напоминать о себе – покалыванием и даже болью.
Так что соображать, решать, действовать Марине в эти дни было совсем некогда. Вдруг в какой-то момент ледяные торосы в ее душе были смыты благодарностью к Тахиру: сам едва живой, измотанный и изодранный событиями гораздо больше ее, он умудрялся поспевать всюду, спасать или хотя бы помогать всем. Появился на водопаде, притащил из леса Ольгу – и лег к ней в постель. Этот факт, это зрелище (она едва заставила тогда себя уйти из комнаты, где Тахир обнимал Ольгу) потрясли ее красотой и благородством. Но потом, поздним вечером, она сама залезла в эту кровать, на простыни, сильно попахивающие потом, и убедилась, что здесь только что занимались любовью… И внутри умиление чем-то другим сменилось. Нет, ревновать его не имела ни права, ни желания, но подумала – а если он воспользовался беззащитностью девушки?
А когда видела Тахира с его любимыми погремушками, оружием на ремне через плечо, то дикая ярость охватывала заново. Воин! Убийца! Всегда готов, всегда стремится убивать! Уверен в себе, плюет на всех, на сошедшего с ума Сашку, на ее желание попробовать спасать Сашку, на гибнущих вокруг, видит только одну точку, один красный знак смерти. И прет на него, сминая все вокруг. И она заново возненавидела Тахира.
С ненавистью пришла и трезвость. Села в гостиной, раздобыв и заварив крепкого кофе. Зашел Тахир, шумно принюхался, не спросясь, налил и себе из кофейника. Сел, стараясь оказаться к ней боком.
– Тахир, а что дальше будет? – спросила Марина.
– Ничего, – сообщил он.
– Ты знаешь, что я думаю? Что лучше было бы, если бы ты ушел отсюда. Я останусь, пробуду столько, сколько надо, чтобы Сашу вылечить. Я уверена, что это возможно.
Тахир с любопытством ее осмотрел, будто открыл для себя что-то новое.
– Евсей жил здесь пять лет. И наблюдал за ним долго, не знаю уже, два или три года. Или больше. Евсей любил Сашку, за сына считал. И Сашка его любил. Наверняка и старик надеялся что-то сделать, помочь или вылечить. Однако сдался и просто ждал. А что можешь ты?
– Я – это я. Случилось все из-за меня. Только с моим участием можно все повернуть назад. Мне так кажется, и я должна это проверить, – заявила Марина.
– Марина, поверь, это иллюзии. Это романтика, даже не знаю, как тебе объяснить.
– Ты умеешь убивать и больше ничего. Не тебе рассуждать или объяснять.
Тахир допил, поставил чашку, встал и подошел к ее креслу.
– Что мне делать? – спросил у нее. – Я должен его убить, иначе он убьет тебя. Он охотится на женщин. Но я не могу даже выйти за порог, зная, какие идеи бродят в твоей голове. Ты вяжешь мне руки. Мне тебя связать и запереть? А если он в мое отсутствие набросится? И ты окажешься беспомощной… – Говорил задумчиво, как бы советуясь.
Марина решила, что этот разговор бесполезен, встала и ушла наверх в спальню. У нее было много дел: стирка, штопка (остатки одежды после ее блужданий ни на что не годились, надо было перекраивать под себя штаны и свитера, которые дал Евсей). К вечеру захотелось есть, подумала, что теперь вообще она должна готовить. Она же женщина. Спустилась на кухню, – а там в плите тлели угли, Тахир таскал в гостиную сковородки и тарелки. Он уже пожарил двух кегликов.
– Я тебе одежду принес, – сказал ей, когда сели есть, – с Игоря. Он худой, невысокий, тебе как раз будет. Лучше, чем в тулупе и ватных штанах путаться.
– Я с покойника не надену.
– От Ольги одежды же не осталось. А эта не с покойника, в их сумках нашел.
– Что ты намерен делать? – спросила она. – Неужели мы вот так будем сидеть и ждать, когда умрем?
– Я еще не придумал.
– А что ты можешь придумать? Ты тупой, как валенок, тупой и исполнительный. Ты будешь просто ждать, когда тебе начальники что-нибудь прикажут. У тебя связь какая-то есть?
– Нет.
– Ну тогда мы пропали. Тогда ты и сам не шелохнешься, и мне не позволишь. Кстати, очень вкусно, спасибо. Я буду спать в своей комнате, если не возражаешь.
– Пожалуйста, я там окна уже укрепил. Никто не пролезет, – благодушно согласился Тахир.
Она ушла, он подкидывал полена в камин, понемногу хлебал коньяк из чайной чашки, смотрел на трепет язычков огня. То, что надо было действовать, он и сам знал. Но для чего? Среди ночи, когда вдруг стало настолько душно, что задыхался, он вышел из дома, запер дверь на два замка, отошел к долине.
От хмеля разгорячился, морозный жесткий воздух перехватил дыхание. Чем-то знакомым пахло то ли от массивных разлапистых елей, то ли порывы ветра приносили ароматы высокогорья, отсырелых трав, мокрого камня… Спиртное разгорячило кровь, как-то сильней и отчетливей чувствовались все шишки и ушибы, немного щемило в желудке, усталая тяжесть, как жаба, разлеглась на сердце. Потукивало оно, напирая на кости грудины, – Тахиру внове были все эти ощущения, почти с изумлением прислушивался, вникал, как это – быть больным изношенным человеком. Вдруг какие-то отсветы на искрящемся лунном снеге заставили задрать голову: над дальними черными в ночи горбатыми хребтами медленно плыли вниз искрящие огни. Осветительные ракеты? Нет, желтая, зеленая, красная. И снова запустили в небо ту же комбинацию цветов. Что-то это значило, для него именно значило. Он вдруг понял, что ему наплевать, он и вспоминать не хотел назначения огней.
Значит, дела там, у них, продолжаются. Кипит жизнь, кипят замыслы, пакости. Время поджимает. Огни повисали над пиком Пионера, пуляли из ракетниц на турбазе. Обнаружен Евсей? Вряд ли, старикан-таракан и ему, и им фору в любой вылазке даст, даже с телом на салазках.
И снова толчком, озарением вспыхнула идея. Обмыслить времени хватит, да и выспаться надо. Повернул, пошел в дом, напрочь забыв о возможном противнике.
А Черный Альпинист был рядом. Удобно устроился в скопище сучьев на ели, развалился буквально в полусотне метров от дома. Он не спал, он ждал и, судя по подрагиванию пальцев со сбитыми изуродованными ногтями, ждал нетерпеливо. Блестели белки глаз, попадая под лунные лучи, белоснежные клыки то и дело хищно обнажались в путаной грязной поросли бороды.
На рассвете Тахиру послышался какой-то шорох, мгновенно открыл глаза, обвел взглядом комнату. Никого. Встал и бесшумно проскользнул на кухню, не забывая непрерывно коситься себе за спину. Пошел наверх: одна комната была пуста, во второй под горкой одеял должна была лежать Марина. Но он предположениям не доверял, подошел и осторожно скинул край одеяла с головы. Действительно, это была Марина.
– В чем дело? – спросила хмуро.
– Показалось, – объяснил ей. – Вставай, я к завтраку чего-нибудь придумаю.
Придумал яичницу (у Евсея в холодильнике нашел штук пять чудных пестреньких яиц), накромсал копченый окорок, сгреб на тарелку крошащиеся остатки лепешек. Ждал жену в гостиной. Марина появилась очень недовольная.
– В умывальнике вода замерзла, не умылась и зубы не почистила, – сообщила ему.
– Ничего, еще умоешься, – спокойно ответил Тахир.
– О, какой ты хозяйственный, как выяснилось… Я почти не спала. Только глаза закроешь, ужасы с ходу начинаются, как в паршивом видеоужастике. Знаешь, что снилось?
У Тахира рот был набит пищей, поэтому лишь отрицательно помотал головой.
– Будто бы Черный Альпинист, причем какой-то другой, не Саша, какой-то мерзкий и хитрый, приходит и предлагает тебе за меня деньги. Какие-то кучи. Ты не соглашаешься, он тогда возвращается с пулеметом или чем-то еще стреляющим. Ты берешь, а он идет на кухню и точит ножи, чтобы меня, значит, резать. Ножи о камень визжат, а я наверху, в постели лежу и жду. Тебе что-нибудь снилось?
– Ничего не видел – сообщил вяло Тахир.
– Или не помнишь?
– Помню. Я засыпал, передо мной сразу возникала черная стена. Или экран… что угодно, в общем. Может быть, это была пустота. И пока спал несколько часов – стоял и смотрел в нее, в черное. Поэтому устал, пока спал.
Марину его сон не заинтересовал Съела тоже мало, попробовала сама разжечь камин, не вышло. А Тахира просить не захотела.
Тахир решил, что настал нужный момент.
– Марина, у нас с тобой сегодня будет одно общее дело.
Она ничего не спрашивала, уставилась на него настороженными глазами.
– Ты вчера говорила – беда в том, что я ничего не смогу предпринять. Я посидел, подумал и, мне кажется, придумал правильный ход. Мы пойдем ловить Альпиниста.
– Я не желаю… – начала было Марина.
– Стоп. Сейчас меня твои размышления не интересуют. Ты много говорила вчера и раньше. Я примерно понял твои желания, отношение ко мне. Понял, проверил, успокоился. Я верю, что не зря попал сюда, а потому это мое место и мое дело. Я уже успел несколько раз повидать Альпиниста, я видел пару раз Сашу-призрака, говорил. Это мое дело – убить маньяка. Я это начал. Возможно, нужно говорить – мы с тобой начали, но не суть важно. Неважно, как ты все себе представляешь, надо успеть все сделать. На турбазе уже стоят войска, вот-вот могут здесь появиться, и тогда меня прикончат, а все покатится дальше, в бесконечность. Я могу всех остановить.
– А при чем здесь я?
– Я один пробовал его поймать и убить. Не вышло. Долго объяснять, но понял: мы с тобой вместе должны идти.
– Куда?
– Все просто. Пойдем на водопад.
– Я не пойду, – Марина даже встала и отошла к двери. – Я не желаю. Я больна, просто не дойду. И я боюсь, тебя боюсь. Ты сошел с ума, не трогай меня.
– Да, все так. Но ты пойдешь. Ты мне там нужна. Оденься потеплее, выпей коньяка грамм сто. И с собой остатки прихватим. Все будет ништяк. Иди одевайся. Мне плевать, если точно, чего ты сейчас хочешь. Это неважно, надо просто сделать необходимые вещи.
Он встал и смотрел ей в глаза. У Марины в голове вертелось сразу множество фраз, упреков, ругательств. Но, видя его, его взгляд, осеклась. И сломалась, пошла одеваться.
В одиннадцать утра вышли из дома. Встали на лыжи, Тахир заботливо помог ей с креплениями, подобрал палки по росту. Он пошел первым, с рюкзаком за плечами и «Калашниковым» на груди. Она шла медленно, но Тахир Марину ни разу не поторопил, боясь, что иначе она сразу выбьется из сил.
За ночь выпало немного снега, легшего тонким слоем на старый уплотненный наст, и лыжи скользили идеально. Солнце было прикрыто белесой дымкой и не тревожило ожоги Марины и Тахира. Лишь очень далекие вершины ослепительно блистали, – на ближних лежали густые синеватые тени. На второй, нижней, вершине Жингаши прямо на их глазах с различимым грохотом сошла лавина, казавшаяся из долины легкой поземкой, рассеянной скалами и обрывами еще в зародыше. А где-то там, наверху, лавина в этот миг разбивала в щепки толстенные, в три обхвата, ели. Тахир вспомнил, что у водопада тоже лавиноопасный участок, нахмурился.
И было очень холодно, густые пары при дыхании на миг застилали видимость, оседали на коже лица сухим инеем, стягивая кожу. Тахиру с его недельной щетиной это было не страшно, а Марина мучилась, мгновенно побелели и заныли все помороженные места на щеках, на ушах. И не спасали двойные, из шерсти с конским волосом рукавички.
Старой лыжни уже было не найти, но дорога давалась легко. Тахир уже включился в дело, в голове было пусто, лишь что-то негромко позванивало. Он вертел головой, ничего не обнаруживая, а звоночки трезвонили и убеждали – тот где-то здесь, рядом. И тело наполнялось тревогой, тяжестью, кровь бешено пульсировала по телу, отчего оно даже становилось немного неловким. Когда добрались до ущелья, на входе в которое и обрушивался водопад, Тахир остановился. В него ткнулась Марина, не совладав с движением.
– Выпей еще, – он подал бутылку, заставил сделать два больших глотка.
– Что еще? – спросила она вяло.
– Иди к водопаду, разденься и лезь под воду.
– Я умру, – то ли спросила, то ли сама себе равнодушно сказала Марина.
– Нет. Думаю, что нет. – Он, не дожидаясь, сам повернул, толкнулся и заскользил к бугру, с которого уже караулил Черного Альпиниста в предыдущий раз. Марина глядела на него, хотелось плакать или кричать. Но не могла.
Даже коньяк не совладал с ее апатией, разве что купание поможет. Тихо пошла к водопаду.
Речка почти полностью укрылась под лед, лишь крупные камни черными зрачками высовывались из-под торосов. Кое-где сквозь прозрачную наледь было видно, как бурлит и крутится на дне вода. Выбивались к поверхности сухие ломкие пряди водорослей. Заметила даже вмерзшую в лед форель, чешуя ее переливалась серебром. Она покорно шла к тому месту, где раздевались с Олей. Вспомнила тельце Оли, когда ее приволок из леса Тахир, – заиндевевшие глаза и волосы, бредовый шепот, вопли и тихие жалобы.
С трудом нашла кружок жесткого серого мха, чтобы не раздеваться в глубоком снегу, встала, обвела глазами кругом. Тахира не заметила. А водопад замерз! Огромные столбы льда с гирляндами сосулек повисли в воздухе, внутри некоторых сталактитов бежали ручьи, все вместе представало каким-то сказочным роскошным гротом. Но красота эта была угрожающей, зловещей. Лишь где-то с краю еще плескала жидкими струями вода, падая в исковерканные чаши льда, и было очень страшно идти туда, под ледяной ненадежный свод. Она запаниковала, снова беспомощно огляделась. Куда бежать? Кого звать? Может быть, Сашу?
– Сашка! – сама не ожидала, что так тоненько и жалко крикнет. – Помоги мне! Сашка!
Стыло после бега тело, надо было решаться. И она вжикнула замком куртки, Игоревой куртки. Неловко, медленно стянула куртку за рукава, оставшись в свитере. Рукавички мешали, но их решила ни за что не снимать – иначе пальцы вообще отрезать придется. Через голову, на несколько секунд погрузившись во тьму, стянула свитер. Под ним осталась водолазка. Стянула и ее, – лифчика не надевала, чтобы как можно меньше возиться.
Груди дружно подобрались, воспряли сосками вверх от холода. Соски на глазах темнели и кукожились, из светло-розовых стали почти черными, морщинистыми. Дрожь сперва легко и ласково пробежала по спине и плечам, потом вернулась и затрясла за плечи. Она уже заспешила, быстро сняла джинсы, сняла теплые толстые рейтузы и нагая, мгновенно ставшая гордой и смелой от наготы и красоты своего тела, пошла к водопаду. Мох мерзлый, как острые гвоздики, колол босые подошвы. Втянулся и без того плоский живот с глубоко провалившейся ямкой пупка. Обтянулась кожа на посиневших бедрах. Смешно затопорщились испуганные волосы на лобке, мороз свирепо грыз обнаженные ягодицы.
Оступаясь, покачиваясь и шарахаясь в стороны, с трудом шла по торосам, по острым вздыбленным наворотам льда и камней. Очень боялась, что на нее обрушатся гирлянды сосулек, обошла их. Вдруг провалилась по колено, нога ушла в воду, под тонкий лед, ударилась о камни на дне – а острые края проруби исцарапали и изрезали кожу на щиколотке. Поднялась, смотря, как красные струйки мутно расползаются, а мокрая кожа тут же прихватывается ледком. Ей было непонятно, что дальше делать, просто стоять или обязательно намочиться под водой. Догадалась – выбрала струи покрупнее, встала под них. Сперва оберегала волосы, откинулась, чтобы ледяная обжигающая вода сыпалась на плечи и грудь (в этот раз вода хотя бы не больно била), но волосы все равно от брызг мокли. И тогда уже истово, входя в азарт, подняла руки и подставила пригоршни, омыла лицо, плескала на тело, на живот, на спину, поглаживая и пощипывая ошпаренную кожу…
Сколько длилось ее купание, ни Марина, ни Тахир не знали. Провалились вдруг из времени во что-то другое, обоим казалось: свершается какое-то важное, главное действо, ритуал. Если бы в этот миг появился маньяк, Тахир так и остался бы лежать в снегу с напряженно распахнутыми глазами, не помня, где его автомат и что он сам должен делать. Шептал какой-то бред:
– Стань чище!
А потом все кончилось, она вышла из-под воды синяя, жалкая и несчастная. От дрожи не решалась сделать ни шагу, обхватила себя руками, струйки воды, как змеи, скользили вниз, вызывая брезгливое отвращение. Она добралась до кучки одежды на замшелом валуне, подняла голову: мрачно и сосредоточенно следили за ней скалы, тускло светился равнодушный снег, постукивали в реке камни и звонко стучала об лед падающая вода. В прозрачном голубом небе с хлопьями сероватых облаков кружила птица, а солнце уже готовилось высунуться на чистое место, чтобы нестерпимо заблистать. Марина не решалась одеваться, но потянулась за полотенцем, старательно и долго вытиралась. Она представила, как дрожит палец Тахира на курке, как зажался где-нибудь в скалах маньяк, было муторно, от страха кислая слюна понемногу скапливалась во рту. «Когда это кончится, когда же, когда-нибудь…» – шептала себе. И, устав, замерзнув до онемения рук и ног, нерешительно потянулась за джинсами.
Когда оделась, натянула тяжелые, слишком большие для нее ботинки, попробовала сама встать на лыжи, – но не получалось закрепить эти рычажки и пружины на обуви. Тут и услышала хруст продавливаемого снега. К ней с бугра пробивался по снегу Тахир с лыжами в одной руке, «Калашниковым» навскидку в другой. Подошел, сорвал с себя и натянул на нее вторую шапочку.
– Что, сволочь, не вышло у т-те-б-бя? – постукивая зубами, тихо спросила.
Подбородок трясся, она изо всех сил заставляла себя не разреветься.
– Будь внимательна, еще ничего не кончилось, – буркнул он, встал с колен и подал палки. – Пошли назад. Работай изо всех сил, а то замерзнешь.
Грубо подставил горлышко бутылки, влил коньяк в рот, – Марина поперхнулась и закашлялась. Стекло дребезжало о ее зубы. Он дождался, пока успокоится, заставил еще выпить.
Обратный путь был невыносимо тяжел для обоих. Марина то и дело падала в снег, зарываясь в сугробы с головой, вниз лицом. Она полностью потеряла координацию и уже мало понимала, что происходит. Тахир поднимал ее, ставил на лыжню, очищал одежду и лицо от снега (очень боялся, что обморозится), еще раз заставил пить коньяк, дал таблетку, которой она едва не подавилась. Метров за двести от дома она просто упала, раскинув руки, и встать уже отказалась. Он хлестал Марину по лицу. Застонала, открыла глаза, смотря на него в упор, – взгляд был жесткий, ненавидящий. Не отвернулась, не зажмурилась, когда ударил еще раз.
– Встанешь, – сказал он, встряхнул ее, как сломанную куклу, не сдерживаясь, длинно, матерно выругался: – Вставай, сука, слышишь? Загнешься же, падла, думаешь, я железный… Убью, а заставлю, поняла!
И она встала, сбросила лыжи – по лесу легче идти без них. Он подобрал ее лыжи, связал со своими, закинул на плечо. Долго смотрел на ели, на кусты, изучал сугробы и завалы бурелома. Потом спохватился, что отстал, поспешил за Мариной. Но она уже вошла в дом (сам же дал ей ключи). Захлопнула с треском дверь. Тахир расслышал, как она роняет в гнезда железные запоры. На кухонном оконце изнутри захлопнулись ставни. Марина запиралась.
– Марина! – закричал, роняя лыжи. – Марина, не дури!
– Убирайся вон, – громко и спокойно ответили из-за двери. – Я тебя не впущу. А сдохнешь ты или нет, мне все равно. Пусть он теперь на тебя охотится. Иди прочь, слышишь?
Он присел на колоду для рубки дров, пытаясь прикинуть, как может в дом пробраться. Но сам же несколько дней заботился о надежности стен и окон. Разве что с крыши, – но она покатая, снизу не достать, с деревьев разве что обезьяне удалось бы спрыгнуть. И тут что-то неясное, бесформенное метнулось из-за козырька крыши к печной трубе, протиснулось внутрь. У Тахира и без того в глазах от снега рябило, – забыл, идя к водопаду, очки нацепить, теперь мучился. Он присмотрелся, ничего не понимая, потом испугался, подскочил к двери, постучал:
– Марина, мне показалось, там в трубу с крыши кто-то залез. Марина, слышишь?
– Слышу, – после паузы отозвалась Марина. – Врешь ты. У меня тут никто не появился.
– Проверь! В камин загляни, только осторожно, – сказал в замочную скважину Тахир.
Услышал ее шаги, она вышла из коридорчика в гостиную, затем вернулась.
– Говорила же, врешь. Тахир, уходи, я не впущу тебя.
– Разожги огонь в камине. На кухне щепы набери, я заготовил – посоветовал он.
– Больше я с тобой разговаривать не буду, прощай…
Он тоже успокоился, решил, что померещилось. Это было неудивительно. Сумел же с призраками беседовать и с маньяком на пару девок воровать. Вернулся к колоде, отложил автомат и пошарил в карманах куртки. В смятой пачке нашлась последняя сигарета – остальные остались в доме, в рюкзаке. Может, попросить, выкинет рюкзак в окно… Вряд ли. Осторожно закурил – и зажигалку любимую, «зиппо», теперь надо было беречь. Эх, дура дурой, куда ему идти? Здесь должен старика и маньяка ждать. Ничего, костер можно всегда соорудить, не замерзнет. Из «Калашникова» чего-нибудь настреляет. Вон, по елям белки шустрят, горлинки на кустах кормятся, хотя такую птичку разрывная пуля в мелкий пух распотрошит. Длинно, жадно затягивался, взгляд уперся в сарай, – вставной замок с него можно было выбить пулей, но как из сарая в дом попасть?
