Текст книги "Военные приключения. Выпуск 2"

Автор книги: Юрий Лубченков

Соавторы: Андрей Серба,Александр Александров,Сергей Дышев,Владимир Зарубин,Григорий Кошечкин,Анатолий Иванов-Скуратов,Тамара Казьмина,Виктор Колесов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

Кавказцы едва успели получить приказ, как горы, казалось, почернели: медленно, но неуклонно – не спускались, а как бы сползали со склонов сплошные массы войск – на помощь Мунибу шли два других паши: Феик и Измаил.

Начальник пехотного отряда генерал-майор Броневский вызвал из резерва два с половиной батальона крымцев и ставропольцев и приказал им, заняв позицию на правом фланге отряда, сдерживать Феик-пашу. Против наступающего же Измаил-паши начала скоро выдвигаться колонна начальника кавалерии отряда генерал-майора Амилахвари, состоявшая из всей кавалерии – порядка трех тысяч сабель, конной батареи и двух рот стрелков.

Крымцы и ставропольцы уже отогнали турок с большими потерями и тоже примкнули к колонне генерала Амилахвари.

И все это время, под неумолкающий артиллерийский и ружейный салют, который, казалось, раздавался в их честь, рота Крючкова, находящаяся на острие штурмовой группы, медленно продвигалась вверх. С невероятными трудностями, вися над страшной пропастью, практически с голыми руками, забросив ружья за спину, солдаты упрямо карабкались по почти отвесному склону. Крючков просил их перед началом подъема не подавать голоса ни при каких обстоятельствах, и теперь можно было видеть, как какая-нибудь фигура, не найдя опоры, молча срывалась и летела вниз, в пропасть. Ни один из тех, кто погиб при подъеме, не крикнул, умирая, и тем самым не подставил товарищей под турецкие пули.

Крючков не видел ничего этого. Он лез первым, свято соблюдая рыцарский кодекс офицера, в самые трудные минуты следовавшего девизу «Делай, как я». Он лез, страхуя и вытягивая тех, кто шел по этой стене за ним. Осознание того, что каждую минуту рота может быть обнаружена, отрезана и расстреляна прямо на стене турками, подстегивало его. Крючкову показалось, что прошло совсем немного времени с начала подъема, и вот они уже на зубцах отвесного, скалистого гребня, окружающего город с восточной стороны! На самом деле шел уже четвертый час пополудни.

Турки, наконец увидя совершенно изолированную, пробирающуюся по зубцам горсть русской пехоты и сразу осознав все преимущества доселе не занятой ими высоты, опасность ситуации для себя, если русские займут господствующую над батареями позицию, открыли бешеную стрельбу по малочисленному неприятелю. Огонь был чрезвычайно массированный – для этого османы почти перестали обстреливать крымцев и ставропольцев, сосредоточив всю ружейную мощь против роты Крючкова. Одновременно часть горцев из числа осаждавших цитадель отрядов Муниб-паши бросилась к той же высоте, надеясь достигнуть ее вершины по примыкавшему к их позициям пологому склону быстрее русских и тогда сбросить их штыками вниз. Но рота Крючкова дошла до вершины на несколько мгновений раньше. Тут же по приказу командира она открыла беспрерывный огонь по также приближающимся к вершине горцам, быстро заглушив их боевой пыл и завернув их обратно, по боевой линии турок и по их резервам. Находясь в чрезвычайно выгодном положении, Крючков после первых нескольких сумбурных залпов приказал людям действовать хладнокровнее и осмотрительнее, и русские начали вести выборочный прицельный огонь по тылам противника.

Турки принялись было горячо отвечать, но вскоре заметили, что их выстрелы, направленные вверх, не причиняют никакого вреда русской пехоте, а сами же они, находясь на открытой площадке для сидящих над ними, несут ежеминутно огромные потери. Несколько минут они еще выдерживали этот хладнокровный расстрел, но в конце концов, побросав орудия и лагерь, обратились в бегство.

Крючков, оставив на занятой высотке один взвод, под его огневым прикрытием с остальными тремя взводами перешел в наступление, захватывая батареи. Одновременно с ним крымцы и 4-я рота стрелкового батальона, воспользовавшись тем, что турки перенесли практически весь огонь на роту Крючкова, также пошли вперед, поднялись на возвышенность и штыковым ударом выбили артиллерийскую прислугу и пехоту прикрытия, которые, несмотря на всеобщее бегство правого фланга турок, не могли отступить, отрезанные стрелками 2-й роты. Преследование турок продолжалось до самого их лагеря, расположенного за городом.

Оставался, однако, еще Измаил-паша. Тер-Гукасов приказал обстрелять его колонны из всех девятифунтовых орудий отряда, и турецкий военачальник, и до того не особенно рвавшийся в бой, счел сие достаточным для прекращения наступления на гяуров.

Так закончилось Баязетское сражение, по праву считавшееся славнейшим в боевой истории Эриванского отряда, одним из героев которого отныне стал поручик Крючков, награжденный за этот бой орденом Святого Георгия IV степени.

III. Бравые ребятушки мы, саперы

В войну достается всем находящимся на передовой, независимо от рода войск. Вот и в русско-японскую войну множество саперов 6-го батальона заслужили всеобщую известность и уважение храбростью и спокойным выполнением воинского долга под губительным огнем противника.

28 сентября 1904 года, в период первого наступления русских войск на позиции Пензенского полка, занимавшего так называемую Лесистую сопку с расположенной на ней кумирней, было жарко. Разумеется, не о погоде речь кто на войне обращает внимание на такие мелочи! Жарко было от японской шрапнели. Энергично стреляла и неприятельская пехота. Позиция пензенцев простреливалась, казалось, насквозь – не было ни одного места, где человек мог чувствовать себя хотя бы в относительной безопасности. Стоило только поднять голову, как десятки и десятки осколков и пуль начинали жужжать у самого уха. И чудилось, что все они летят именно в тебя. Так было в окопах, а уж что говорить о том, когда люди покидали их…

Но военная необходимость диктует собственные законы, расходящиеся с обычными. И инженер-капитану Рукину понадобились посыльные – для четкого взаимодействия всего подразделения. Самих посыльных давно уже всех повыбило, и теперь Рукин приказал кликнуть добровольцев. Вызвалось трое. Один из них был старший унтер-офицер Иван Бахарев. На протяжении длительного боя Бахарев под убийственным огнем японцев передавал приказания, получаемые от капитана.

После сражения 3-я рота, в которой он служил, единодушно присудила ему знак отличия военного ордена Святого Георгия IV степени.

Через четыре месяца Бахареву довелось отличиться еще раз. Дело уже происходило у деревни Ванзявона, где действовал своднострелковый корпус в ходе операции под Санделу. Бахарев под частым и весьма метким огнем противника распоряжался работами по укреплению деревни, не обращая внимания на опасность. И делал он это так естественно, что ему искренне завидовали и восхищались им не только его товарищи по батальону, но и корпусные стрелки, за долгие месяцы войны неоднократно повидавшие уже смерть, разучившиеся, казалось, бояться чего-либо на свете, как и чему бы то ни было удивляться. Но даже они теперь пасовали перед посмеивающимся под их громкими похвалами Бахаревым.

Однако работы по укреплению деревни оказались напрасными – последовал приказ командира корпуса генерала Кутневича отойти в деревню Чжантаньхенам. После передислокации, произведенной весьма поспешно, генерал Кутневич кликнул добровольца: проверить, не осталось ли в Ванзявоне кого-либо из солдат, в спешке все могло приключиться. Солдаты замялись. Дело было настолько опасным, что шансов вернуться с докладом практически не оставалось. Затянувшееся молчание нарушил Бахарев.

– Я готов, – звонко отозвался он в ответ на очередной призыв.

Вскоре Бахарев уже направлялся в сторону Ванзявоны. Поначалу предполагалось, что для этого дела потребуется несколько человек, но поскольку желающих больше не нашлось, то он пошел один.

Японцы усиленно обстреливали новые позиции русского корпуса, разведчику почти всю дорогу пришлось пробираться ползком.

Задание он выполнил быстро и точно: собственными глазами убедился, что из русских в деревне никого не осталось. Зато один из стрелковых полков оставил множество инструмента в сарае на околице. Саперное сердце Бахарева было возмущено, он не забыл изложить сей факт в докладе.

Поначалу сгоряча даже решили послать команду к злополучному сараю, но японцы уже занимали деревню – было уже поздно…

Командир этого полка получил разнос от начальства, а Бахарев – Георгиевский крест III степени. Каждому – свое.

IV. Сухопутный моряк

Морская служба накладывает на людей особый отпечаток. Она требует от тех, кто посвятил ей себя, сметки, выносливости, храбрости. Особенно служба в военном флоте. Победить – или умереть! Моряки знают, что им в бою не укрыться в спасительном окопе, они все на виду. Их единственная защита – храбрость и военный опыт.

Именно учитывая эту морскую закалку, и набирали в 1914 году команды «охотников» из военных моряков для службы в кавалерии и пехоте – на самых сложных участках боевых действий. И прежде всего – из моряков-балтийцев, моряков самого славного из русских флотов. Тогда нашлось множество желающих испытать себя в бою с врагом грудь в грудь. Был среди них и комендор Хрисанф Григорьевич Бондарь.

Бондарь был родом из далекой от всех морей Минской губернии, из деревни Костеши, где уже многими поколениями жили его предки крестьяне. В 1910 году, достигнув призывного возраста, 21 года, он попадает в Кронштадт. Народная школа, оконченная им в Могилеве, помогла ему успешно закончить и школу артиллерийскую, откуда он вышел уже комендором. Служил на разных кораблях, а когда объявили набор «охотников» в отряд Балтийского флота при Кавказской дивизии, записался одним из первых. Его взвод был прикомандирован к Дагестанскому конному полку, и началась уже иная, сухопутная боевая служба.

Воевал он – как привык делать все в жизни – основательно и умело. И за пять месяцев боев заслужил полный бант.

Боевое крещение принял в Карпатах в декабре 1914 года. Пехота, подкрепленная пулеметной командой из моряков, наступала на деревню Горный Бережок. Пулеметчики заняли позицию невдалеке от деревянной церкви. Впереди шли русские пехотные цепи и спешенные кавалеристы. Им навстречу вылетела австрийская кавалерия, по которой ударили пулеметы балтийцев. Австрийцы свернули атаку, уступив место артиллерии, принявшейся густо осыпать наступающих снарядами.

По цепи прозвучал приказ об отходе. Пулеметчики остались прикрывать его, и, когда австрийские кавалеристы вновь предприняли атаку, их опять встретил густой огненный заслон. Вновь зазвучала артиллерия. Под ее огнем начали теперь отходить и балтийцы, сделавшие все необходимое. Им удалось оторваться от противника без потерь. Когда вскоре командование награждало наиболее отличившихся в этом сражении, в их числе был и старшина пулемета Хрисанф Бондарь, получивший Георгия IV степени.

Буквально через две недели – в первых числах января, уже нового, 1915 года, – Дагестанский полк получил приказ задержать противника на дороге между деревнями Седово и Боберка. Основная тяжесть этого боя легла на плечи пулеметной команды. Один из пулеметов стоял немного в стороне от дороги, обстреливая наступающего неприятеля с фланга, а Бондарь расчетом бил прямо в лоб наступающей колонне. Бой продолжался почти целый день, но австрийцы так и не сломили сопротивления моряков. За этот бой они получили награды, в том числе и Бондарь, отмеченный Георгием III степени.

27 марта балтийцам вновь предоставилась возможность отличиться. Соседний с Дагестанским Каспийский пехотный полк занимал позицию около поселка Залещики. Дагестанцы же стояли в городке Чертково, более чем в двадцати верстах от них, служили резервом. Австрийцы большим числом атаковали каспийцев и сумели их значительно потеснить, овладев частично даже их окопами и захватив два их пулемета. Тогда было решено срочно усилить каспийцев Дагестанским полком, и ночью началась переброска резерва. Несмотря на сильный огонь противника, вновь прибывшие заняли позиции и занялись их устройством. Австрийцы, видя это и не желая отдавать достигнутых преимуществ, усилили нажим, подключив и несколько артиллерийских батарей. Но каспийцы и приданные им балтийцы молчали, не желая до времени обнаруживать огневую мощь.

С рассветом австрийцы, успокоенные их молчанием и уже не ожидая жесткого сопротивления, предприняли очередную атаку. И попали под кинжальный огонь пулеметов. Наступление захлебнулось, однако вскоре последовала еще одна атака, также отбитая с большими для австрийцев потерями.

После боя особенно хвалили Бондаря, бывшего у «охотников»-балтийцев за старшего. Георгий II степени, полученный им за это дело, стал очередным его орденом.

Через два месяца – почти день в день – дагестанцы стояли под деревней Жижава на берегу Днестра. Ночные дозоры обнаружили на противоположном берегу скопление австрийцев, которые почему-то лишь к утру начали переправу. Но у русских было время подготовиться, и поэтому неприятеля здесь уже ждали. К сожалению, сил было мало – один пулемет Бондаря, что было явно недостаточно для удержания переправы, хотя расчет балтийцев и показывал чудеса хладнокровия и точности, кося противнику почти в упор. Тогда Бондарь, выяснивший, в каком месте идет основной нажим на русские позиции, отдал приказ подтянуть туда еще один «максим», тотчас же включившийся в дело. Одновременно с этим были отправлены посыльные в другие части с просьбой об огневой поддержке. Подоспевшую помощь Бондарь умело расположил на берегу, взяв переправу австрийцев в клещи. И, несмотря на интенсивный огонь вражеской артиллерии, пулеметов и беспрерывную ружейную пальбу, еще более часа держал переправу и отступил только после приказа, когда были подготовлены новые позиции для достойной встречи наступающего противника.

Пулеметчики отходили последними, прикрывая полк, беспрерывно огрызаясь, когда кто-либо из австрийских командиров излишне торопился и переходил невидимую черту, приближаясь на расстояние выстрела. Балтийцы не имели потерь. Этот бой сделал Бондаря полным георгиевским кавалером.

Впереди были еще сражения, в которых Хрисанф Бондарь действовал всегда так же решительно и смело.

ИДУ НА ВЫ

Владимир Зарубин
О НАРОДНОЙ МУДРОСТИ И ОДИННАДЦАТОЙ ЗАПОВЕДИ

Бывший рабочий судостроительного завода в Феодосии. Ныне – начальник Черноморского отделения нашего «Отечества». Незаурядный публицист, талантливый прозаик, оригинальный поэт. Неоднократно выступал в журнале «Молодая гвардия». Его приключенческая повесть «Убить Скорпиона» опубликована в первом номере нашего сборника.

Уже выводят из себя «размышления» некоторых писателей о патриотизме. Вижу, как нередко идет прямая спекуляция на моих читательских патриотических чувствах. Прикрываясь болью военных потерь, будь то Великая Отечественная война или война в Афганистане, Алесь Адамович, например, увещевает кого-то воспитывать  а н т и в о е н н ы х  п а т р и о т о в, не объясняя, что все это значит. Но должен же он сознавать, что опасность возникновения войны остается?! Или он призывает сыновей наших отказаться от Присяги Отечеству? Подспудно проводится мысль, будто от рядовых солдат зависит, литься или не литься крови народной.

Всегда было и пока есть такое положение, что солдату отдается Приказ, который ценою крови выполняется. Если бы антивоенные выступления советских писателей достигали ушей гипотетических противников, то тогда уместны были бы их слова об «антивоенном патриотизме», обращенные пока что только к «нашим» воспитателям. Поэтому, как бы ни гуманно были настроены такие писатели-«гуманисты», выглядят они, мягко говоря, людьми наивными. Хотя стремления и намерения их могут быть благими, слишком уж рьяно и слишком рано некоторые пытаются агитировать наших парней «воткнуть штыки в землю». А почему бы, например, Адамовичу не заняться параллельно с этим гуманистической пропагандой среди армейского состава западных военных блоков? Или попытаться уговорить наставников душманов перейти на рельсы воспитания по принципу антивоенного патриотизма?

Гражданин любой страны должен быть патриотом, иначе какой же он гражданин? Патриотизм всегда означал осознанную возможность самопожертвования человека ради блага всего народа. Благодаря этому чувству, всегда имевшемуся у наших соотечественников, мы с Алесем Адамовичем можем сейчас рассуждать о судьбах мира и, может быть, решать их в пользу мира для человечества в будущем. Но это совсем не значит, что я своих сыновей должен воспитывать в пацифистском духе. Всем, наверное, теперь понятно, что война народов, если она будет развязана, будет войной всеуничтожения, в том числе и самих себя. Понятно это и моим сыновьям. Но ясно ли Адамовичу, что если даже сыновья всех матерей Советского Союза откажутся брать в руки оружие, то этим они не обеспечат мир?! Я почему-то уверен, что не от них одних, не от нас, всех граждан СССР, зависит, быть или не быть войне. Поэтому со своими сентенциями писателю лучше обращаться не к рядовым гражданам в первую очередь, а в соответствующие инстанции, в которых, всего скорее, могут снять угрозу войны. Когда ее не станет, то можете быть уверены, Александр Михайлович, что все мы скажем «Прощай, оружие!». Ведь на свете очень мало людей, с радостью надевающих солдатскую амуницию.

Второе. О ребятах, прошедших через «Афган», как они его называют. Без сомнения, все, кто пострадал там, а также семьи погибших имеют право получить и материальную, а главное – моральную компенсацию, ибо компенсировать утрату жизни никакими материальными средствами невозможно. И уж, во всяком случае, мы не должны допускать осквернения памяти павших. Пусть их смерть останется на совести тех, кто отдал парням такой приказ. Все эти ребята, вернувшиеся и не вернувшиеся, долг свой исполнили. Прежде всего перед Родиной. Этих ребят называют «интернационалистами», но так ли это на самом деле? Ведь в Афганистане они выполняли требования Конституции  с в о е г о  государства! Приказы они получали от  с о в е т с к и х  командиров. Разве в Афганистане действуют интернациональные соединения, явившиеся туда со всех частей света? Нет, это – наши сыновья. Наши Саши и Магомеды. Упрекать их не в чем. И правительство, которое возвращает их домой, должно заботиться именно о достоинстве советского солдата. И неуместна здесь бравада: воевал, дескать, и уже поэтому полагаются почести. Едва ли не каждый из ребят мог оказаться в этой ситуации. В армию призывают не за тем, чтобы веники вязать.

Оплачен кровью трагический шаг государственной политики. Я не знаю, был этот шаг верным или неверным. Но пока существуют в мире государства с разной идеологией, у них будут существовать армии. Поэтому уместнее было бы писателям направить свои усилия на изменение политики государств, а не апеллировать к народу, вернее, не пытаться народ «поссорить» со своим правительством, как получается это у Адамовича за кадром фильма «Боль», и не следует игрой слов вуалировать трагическую ошибку политики, как это делает В. Дашкевич в статье «Осторожно! Заплачено кровью…» («Красная звезда» от 21.10.1988 г.). Один, с моей точки зрения, старается разбудить совесть народа (как будто правительству совесть вообще чужда), у другого почти все наоборот. Но я бы добавил, что лучшие писатели сами были всегда совестью народов и государств, совестью, с которой считались правительства!

Но поневоле подумаешь, своя или чужая кровь в писательских чернильницах, если у них разное с народом понимание патриотизма. Теперь кое-кто так напуган словом  п а т р и о т, что любое выражение чувств любви к Родине воспринимается чуть ли не как угроза перестройке, хотя каждому ясно, что без патриотизма перестройка невозможна.

Воины, опаленные Афганистаном, встречаются сейчас везде, не так их мало оказалось в «ограниченном контингенте». В основном это прекрасные труженики, скромные и добросовестные. Чуткость к ним необходима, но нельзя же требовать от каждого обывателя, чтобы он стал чуток, насаждать любовь по образцу.

Очень уж «оригинально» рассматривает проблему патриотического долга Вячеслав Басков в газете «Советская культура» за 20 октября 1988 года, рисуя ужасающую картину «гибели одаренных», осуществляемую на призывных пунктах военкоматов. «Скрипач вернется, ты только жди…» – такая вот саркастическая интонация слышится в статье. Конечно, одаренный человек, будь он кем угодно – музыкант ли, художник, – принесет стране пользу как патриот не меньшую, чем «отличник боевой и политической подготовки», если и не будет носить два года кирзовые сапоги. Но мне, например, кажется, что Министерство обороны вряд ли имеет такое уж непреодолимое желание обмундировать юного Паганини и заставлять его непременно вместо скрипки упражняться с автоматом Калашникова.

Дело тут, вероятно, в бюрократизме, но не одностороннем, как читается в статье, только по линии Министерства обороны. Бюрократ из этого министерства думает так: дай только «слабину» – отсрочку для поступления высокоодаренных юношей в высшие заведения, – так бюрократы из других ведомств представят такие списки «высокоодаренных», что служить в армии вообще будет некому! И можно не сомневаться: предоставят! И музыкальные, и художественные школы, а за ними другие творческие спецзаведения – у нас их много, в том числе всевозможные спортивные. Таким образом, в армию будут призываться, мягко говоря, только ничем не одаренные юноши. Ведь в конечном итоге даже те, что идут в «кулинарные техникумы», тоже являются одаренными. Не говоря уж о парикмахерах – эти вообще художники!

Рациональный, разумный подход, если говорить серьезно, требует учитывать профессию допризывника. Но тон статьи Баскова говорит о том, что Чайковских у нас просто-таки замучили сержанты, выколачивая из «студентов-музыкантов», «студентов-артистов», «студентов-певцов» весь дар божий, когда последние попадают в руки первых. Разрешите этому не поверить. И не оттого слышатся факты «печальных повествований о нынешнем унылом состоянии нашей музыкальной культуры», что высокоодаренным отказано в отсрочке призыва на армейскую службу. Унылое состояние музкультуры не зависит от армейской мускулатуры. Так не грешно и весь застой в литературе, и во всех видах искусства «объяснить» одной статьей Конституции, по которой восемнадцатилетних призывают на воинскую службу. Можно ведь объяснить! И доказать можно. Это нетрудно.

Надо менять Конституцию? Но тогда надо сразу менять и весь мир. Чтобы не было армий и чтобы скрипачи не скрипели кирзовыми сапогами по сержантской команде: «Раз! Два! Левой!..» Чтобы ребята наши никогда не погибали в каком-нибудь «ограниченном контингенте». Поэтому готов и хочу согласиться с Адамовичем, что в Афганистане была «принципиально последняя» интернациональная война. Однако и соглашаясь с этим, почему-то думаю, что до начала ее в 1979 году так остро не стоял у нас вопрос об отсрочке высокоодаренных юношей. Может, просто я не знаю, сколько гениев задушено в казарменной дисциплине срочной службы? Поэтому кажется, что раньше призывы в армию протекали как-то естественно и менее болезненно. Можно ли объяснить это «рабским сознанием», темнотой, в которую мы были погружены в период «сталинизма», и раннего «постсталинизма»? Или думать так меня подталкивают «прорабы» музкультуры и перестройки?

Тогда что же делать с патриотами, если я сам себя считаю таковым, хотя и понимаю, что война – гибель для всего человечества? Несомненно, что «военно-патриотическое» воспитание сейчас должно вестись на совершенно ином уровне сознания. Иногда воспитатели используют устаревшие образцы. И терминология отстает. Будучи солдатом, я испытывал неловкость при необходимости отвечать на вопрос: «За что я должен любить свою Родину?» Был такой вопрос в подготовке по курсу «молодого бойца». Надо было говорить какие-то слова, поясняющие «за что», а я ее любил и люблю ни за что! Просто так, потому что это Родина – Советский Союз. И другой у меня нет. Поскольку я был солдатом, призванным после окончания первого курса института, то соображал, что те слова, которые надобно было произносить на занятиях политподготовки, не отражали сущности моей любви. И кажется мне, что истинные патриоты при ответе на этот вопрос всегда испытывали неловкость.

Я совсем не отрицаю того, что иногда и пацифизм может быть настоящим патриотизмом. Но можно ли утверждать, что уже наступило время перемены «полярности чувств»?

Пусть я был обманут, но при трехлетней службе в армии меня всегда не покидала мысль: служу затем, чтобы войны не было. Судя по предпринятым мерам о договоренности государств о начальном разоружении, мне кажется, что та моя солдатская мысль находит подтверждение. Это, конечно, не моя заслуга. Но патриотизм, любовь к Родине рано сдавать в Музей Вооруженных Сил.

И вот еще что. Истинные Герои прошедших войн заслужили почести, которые им надо оказывать. Надо… Но и ветеранам надо не забывать, что и их награды, их право на жизнь оплачены в большой степени кровью погибших. Я уступлю место в транспорте и в очереди человеку с орденскими планками на груди, даже не вглядываясь в них, для определения «ценности» наградных символов. У меня нет неприязни к людям с наградными планками, но почему я своим спасителем должен считать не своего погибшего отца, а дядю Симонова, написавшего «Живые и мертвые»?

Когда я слышал голоса старших в адрес молодых людей, изрекавшие: «Мы за вас жизнь отдавали и кровь проливали!», – мне до сих пор неловко от этого. Право, ответ у меня был. За меня мой отец пролил и отдал.

Противореча друг другу и самим себе, некоторые писатели заняты странным делом: рекламой собственных убеждений. А убеждения эти тоже довольно странные, как я уже сказал, непонятные, как, например, а н т и в о е н н о – п а т р и о т и ч е с к о е  воспитание у одних, а у других: «Если бы наши парни были лучше подготовлены…» Как их если не физически, то морально лучше подготовить, если мало-мальски одаренные чем-то парни не хотят служить в армии? Отсрочкой от призыва?.. До Афганистана еще так-сяк, но когда начали гробы летать, то ведь и подумал кое-кто, и вслух сказал: дурак я, что ли, на тот свет торопиться? Но ведь кроме «дураков» есть парни – и слава богу, что их много! – которые все же предпочтут оказаться дураками, да с чистой совестью, которые, как хорошо их ни готовь, все равно могут вытянуть черный билет.

Кому верить?.. Авторы «Советской культуры» сетуют на то, что Министерство обороны не способствует развитию музыкальной культуры… Адамович упрекает своих собратьев по перу в излишней тяге к теме военно-патриотического воспитания. А Дашкевич, как армейский инспектор, резюмирует, что мало всякого воспитания в армии.

Нет, не верю я всему этому. Музыкальная культура страдает от засилья масскультуры – это ее внутренний нарыв, никакая скрипка не перекричит самый захудалый рок-ансамбль или группешку. Военных писателей, правда, много, только кого они воспитывают, если их скучно читать, когда магнитофон и телевизор под боком: кнопку нажал, и никакого усилия. Мало патриотов? Мало. Скажи: я – патриот, в шовинисты угодишь. «Огонек» таким огоньком прижжет, что только держись! Но истинных патриотов, как и высокоодаренных музыкантов, мало. Человек в некоторых органах печати как-то уж очень легко поставлен в точку презрения к самому себе. Можно высказать свое мнение. Но зачем? Чтобы тебя тут же обругали. Умно, тонко, «эзоповским языком», выучились которому за годы застоя. Откровенно уже мало кто и высказывается.

Знаю двух писателей, которые кричат от боли народной. Это Василий Белов и Валентин Распутин. А очень многие размазывают эту боль на страницах своих повестей и романов. Размазывают с непонятным удовольствием показа «мерзостей нашей жизни». Битов, Гранин, Рыбаков, Адамович – наиболее известные и рекламируемые писатели из этой группы. Не сейчас, не сию минуту они стали писателями, а давно, значит, присутствовали при создании «мерзостей жизни», критикой которых усиленно теперь занимаются, с удовольствием размывают теперь грязь.

От имени своего погибшего отца я бросаю им слово упрека за их духовную нечистоплотность. Я не научился «эзоповскому языку» в построении фраз, основывающихся на софизмах, поэтому говорю прямо и откровенно, что и в «Последней пасторали», в «Пушкинском доме», в «Детях Арбата», в «Зубре» звучит неприкрытый снобизм, цинизм, с которым писатели прикасаются к «болевым точкам». Не сострадание к бедам народным, а злорадство звучит в них. Нет нужды останавливаться на деталях, изобразительных средствах этих произведений. Их надо читать и слышать гнетущий акцент безысходности, чтобы уловить, в какую сторону они стремятся повернуть ветер свободы и перестройки – в тупик.

Высокое слово  н а р о д  становится едва ли не целью презрения «писателей-подстройщиков» под перестройку, А отсюда и озлобленные, поистине кликушеские вопли в адрес российских патриотов, кампания с атуканьем Нины Андреевой вместо нормального разговора с ней, а ведь статью ее мало кто и читал, потому что под шумок «силы быстрого реагирования» изъяли газету из подшивок многих библиотек. Отсюда и облыжное обвинение журналов «Наш современник», «Москва» и «Молодая гвардия» в «консерватизме мышления». Хотя, если честно попытаться дать ответ, то Рыбаков, например, мог бы признаться, что его мышление с перестройкой совсем не изменилось: в «Детях Арбата» оно осталось тем же, что было в «Тяжелом песке».

После слащавой догматики социализма в иных произведениях, после прекрасной лжи напудренного социалистического «реализма» в литературе и искусстве мы наконец почти обрели право высказывать свое личное мнение. Почти. Формально право такое есть – но всегда ли оно осуществимо? В лучшем случае «Огонек» может опубликовать на своих страницах письмо какого-нибудь «сталиниста-антиперестройщика» для потехи, сохранив орфографию этого письма, где слово «гласность» дважды написано с двумя «т» после обеих «с». Те, кто в «застое» имел голос, имеют его и теперь, они «перестроились», а кто не имел, тот и не имеет. Кто благословлял и проповедовал застой в культуре, тот нередко теперь управляет перестройкой культуры. И в то же время криком кричат, что сталинские репрессии извели под корень русскую интеллигенцию. Откуда же ей взяться сегодня, когда параллельно с этими криками там и здесь с нажимом идет разговор об элитарности каждого общества как законе его культурного развития. Так и создается общественное обеспечение для признания «элиты»: сын слесаря – слесарь, сын кесаря – будущий кесарь, несмотря на то, что сей кесарь в застойные времена выкесарился. Что ожидает в будущем такое общество? Да полнейшая деградация! Потому и названные мною романы (их больше, но эти у всех на устах) отвечают «духу перестройки» лишь определенного общества, готового разбить страну на рабов и элиту. Может быть, это и резко, но говорю, что думаю, время такое, что некогда выбирать изысканные выражения. Душа болит. Не хочу, чтобы наше общество, если с ним не случится катастрофы прежде, дошло до такого состояния, когда Ксанф будет повелителем, Эзоп – бесправным рабом. Мы уже почти дошли, если вспомнить недавнее титулование Брежнева чином писателя, званием лауреата и прочая, и прочая, и прочая… При сегодняшнем состоянии гласности, когда блиндажи некоторых редакций не пробить словом от сердца, деградация интеллигенции не так уж и невозможна.