Текст книги "Военные приключения. Выпуск 2"

Автор книги: Юрий Лубченков

Соавторы: Андрей Серба,Александр Александров,Сергей Дышев,Владимир Зарубин,Григорий Кошечкин,Анатолий Иванов-Скуратов,Тамара Казьмина,Виктор Колесов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

– Ты кликал? – спросил он, усилием воли заставляя себя остаться у телеги.

– Я, сотник.

– Откуда знаешь, кто я?

– А ты меня не узнаешь?

Недоля внимательно посмотрел на лежавшего. Но лицо того было настолько обезображено, что он отрицательно покачал головой.

– Я не знаю тебя. И почему кличешь меня сотником, если я уже давно полковой есаул?

– Знаю это. Но есаулом ты стал у гетмана Мазепы, а я помню тебя сотником у батьки Голоты.

– У батьки Голоты? – как эхо повторил Недоля. – Кто же ты, добрый человек?

– Твой стародавний друг-товарищ куренной атаман Левада. Не позабыл такого?

– Левада? – лицо есаула побледнело, он отшатнулся от борта телеги. – Но как очутился ты здесь?

– Из-за нашей с тобой дружбы, сотник. Батько Голота снова на Украйне и послал меня, дабы кликнуть тебя к себе.

Задрожавшей рукой есаул провел по лицу, его глаза не отрывались от лежавшего.

– Батько на Украйне? Неужто простил царю свои муки и бесчестье?

– Простил или нет – ведают лишь он да господь бог. А тебя, друже, как и иных верных соколов, кличет он под свой пернач для защиты родной земли от недруга-шведа.

– Я не верю тебе, – глухо произнес Недоля, нахмурив брови. – Не мог батько послать тебя ко мне без своего письма. Никогда не доверял он подобных дел одним чужим языкам.

– Верно молвишь, друже, а потому возьми батькину грамоту в шинке, где меня схватили. Отдал ее в руки хозяина… И коли ты еще не валяешься рядом со мной, значит, она до сего часу у него.

Драгунский полковник с трудом протиснулся сквозь узкий вход палатки, завертел головой, ища Меншикова.

– Здесь я, – проговорил князь, поднимаясь с кучи еловых веток, прикрытых плащом. – Говори, с чем пожаловал.

– Худые вести, ваше сиятельство, – ответил полковник, сбрасывая с головы капюшон плаща и стряхивая с него снег. – Мы что есть мочи скачем к Орше, а, может, совсем напрасно.

– Что городишь? Говори толком и вразумительно.

– Только что к батьке Голоте казаки доставили какого-то рыбака с того берега. И он уверяет, что Левенгаупт замыслил форсировать Днепр у Шклова.

– Откуда знает?

– У Голоты среди изменников-сердюков имеются свои люди. От них рыбак и явился с вестью.

– А не врет? – прищурился Меншиков. – Иди, хуже того, не подослан ли шведами?

– Кто ведает? Потому и предложил батько Голоте на всякий случай доставить его к вашему сиятельству.

– Правильно сделал. Тащи его сюда.

Князь грузно опустился на крепкий деревянный стул, поставил локти на крышку грубо сколоченного стола. Двое казаков с саблями наголо ввели в палатку рыбака, остановились с ним у входа.

– Что скажешь, старче? – спросил Александр Данилович, задерживая взгляд на седой бороде рыбака.

– Неприятели начали переправу у Шклова. Все их войска и обозы стягиваются к Днепру в то место…

– Сам видел? – недоверчиво спросил князь.

– Нет. Берег у Шклова неприятели крепко стерегут и никого к нему не подпускают. Весть сию передал мне лишнянский батюшка Ларион. А мне надлежало…

– Батюшка Ларион? Что это за птица? – перебил его Меншиков.

– Он давний мой друг-товарищ, – вступил в разговор Голота. – Я уже не единожды получал от него важные вести. Знаю, что помогают ему и верные люди из его прихожан. Но никого из них не видел.

– Та-ак, – нараспев произнес Меншиков, переводя взгляд с Голоты опять на рыбака. – Хочется тебе верить, старче, да не могу… А потому, невзирая на лета твои и седину, посажу под стражу до тех пор, покуда не проверю истинность слов твоих…

Когда рыбак в сопровождении конвоиров покинул палатку, князь встал из-за стола, сердито засопел.

– Что скажете теперь? – спросил он, вперивая взгляд в драгунского офицера и Голоту.

– Я уже отправил три разъезда к Шклову, – спокойно ответил Голота. – А двум другим велел переправиться на тот берег Днепра и тоже искать переправу. Может, с вражьей стороны к ней подобраться будет легче.

– А ежели не сыщут. Тогда что? А если шведы все-таки у Орши? Что говорят твои драгуны? – повернулся Александр Данилович к полковнику.

Тот переступил с ноги на ногу, опустил голову.

– Мои разведчики не смогли достичь места, что указал шляхтич. На всех путях к Орше полно шведской кавалерии. Крепко бережет генерал свою переправу.

– А ежели не переправу, а место, где ему выгоднее нас видеть? – прищурился князь. – Может, генерал специально заманивает нас к Орше, дабы мы не мешали ему под Шкловом или Копысью?

– Но, ваше сиятельство, шляхтич собственными глазами… – обиженно начал полковник, но Меншиков оборвал его:

– В том и беда наша, что мы покуда верим чужим глазам и языкам. Потому и ломаем голову, кто говорит правду: шляхтич-униат или рыбак. А я хочу не гадать, а доподлинно знать, где сейчас корпус Левенгаупта и что неприятели замышляют. Слышите, доподлинно и как можно скорее.

Александр Данилович опустился на стул, зябко повел плечами.

– Посылайте кого и куда хотите, скачите хоть сами, но шведов и их переправу надобно обнаружить. А пока велю остановить все войска и сделать большой привал.

Дверь шинка распахнулась, в ее проеме появился есаул Недоля, за ним четверо сердюков. Сразу позабыв о шведских обозниках, которым до этого прислуживал, хозяин поспешил навстречу новым гостям. Есаул уже стоял посреди избы, его хмурый взгляд был направлен в сторону шинкаря, но смотрел сквозь него. Все сердюки с мушкетами в руках остались у порога.

– Пан есаул, какая честь… Что угодно вашей ясновельможности? – низко кланяясь, заговорил хозяин.

Не удостоив его взглядом, есаул протянул руку.

– Грамоту… Мигом, – тихим, бесцветным голосом произнес он.

У шинкаря от страха отвисла челюсть и перехватило дыхание, на затылке зашевелились последние волосы. Откуда есаул знает о грамоте? Неужто схваченный казак все рассказал? Ответов на эти вопросы хозяин не знал, а изворотливый ум уже нашел выход из положения.

– Сейчас, ваша ясновельможность, сейчас… – плохо повинующимся языком зашептал он, пятясь от Недоли. – Для вашей милости хранил ее, только для вас.

Выбивая зубами дрожь, шинкарь метнулся к печке, достал грамоту. С заискивающей улыбкой отдал Недоле.

– Давно ждал вашу ясновельможность. Знал, что изволите прийти.

Все так же глядя мимо хозяина, есаул взял грамоту, сорвал с нее печати. Развернул. Его глаза быстро заскользили по пергаменту, брови нахмурились, на щеках вспыхнул румянец. Дочитав, он опустил руку со свитком, прикрыл глаза.

«…А потому, друже, позабудем в сию суровую и смутную годину личные счеты и обиды. Приглушим в душах праведный гнев, станем думать лишь о неньке-Украине и свято служить ей. Вспомним великое дело славного гетмана Хмеля, и не дадим повернуть его вспять».

Есаул свернул грамоту, сунул ее за свой широкий пояс, Присел на ближайшую скамью.

– Может, горилки желаете, ваше ясновельможность? – прозвучал голос шинкаря.

– Сгинь с глаз…

Сидя в жарко натопленной избе в окружении запорожцев, священник сдавал карты. Вошедший с улицы сердюк наклонился к его уху.

– Отче, тебя кличет молодая паненка.

– Кто? – спросил поп, едва не поперхнувшись от удивления.

– Родичка полковника Тетери. Без малого лошадь не загнала, покуда скакала до вас. Кабы не наказ полковника беречь ее и ни в чем не отказывать, ни за что не пустился бы с такой нетерпеливой в путь.

Священник бросил карты на стол.

– Панове, вынужден оставить вас. Неотложные деда, – проговорил он, вставая из-за стола.

Панночка поджидала священника у его телеги. Рядом храпел ее взмыленный конь.

– Зачем пожаловала, дочь моя? – спросил поп.

– Хочу помолиться о душах убиенных родителей.

Панночка была среднего роста, с небольшой, гордо посаженной головкой. Тяжелая русая коса спадала до пояса. Под длинными черными бровями тревожным блеском сверкали глаза. В облике девушки и во всей ее стройной, легкой фигурке было столько свежести, что священник почти физически ощутил лежащее на его плечах бремя прожитых лет.

– Зачем явилась сама? Разве не могла прислать Остапа? – зашептал он, не выпуская из вида прискакавших с панночкой сердюков, расположившихся невдалеке от поповской телеги.

– Не могла, его курень уже на том берегу. А дело спешное, не ждет ни часу.

– Говори.

– Шведы второй день как переправляются у Шклова. А к россиянам подослали шляхтича Яблонского, дабы направить их в другую сторону.

– Знаю о том. Сам предупредил о месте переправы отца Лариона, при мне он отправил верного человека к казакам Злови-Витра. А на следующее утро привез ко мне полусотник Цыбуля отпевать царских казаков и своих сердюков. Мыслю, что сгинуло с теми покойниками и наше послание.

– Сгинуло одно – надобно слать другое. Переправе мы уже не помешаем, а как можно скорее остановить россиян и вернуть их обратно – в наших силах. Но поспешать им теперь следует уже не к Шклову, а Пропойску [18]18
  Пропойск – ныне город Славгород Могилевской области БССР.


[Закрыть], поскольку именно туда замыслил двинуться от Днепра Левенгаупт.

– К Пропойску? – встрепенулся священник. – А не ошибаешься?

– Сама слышала разговор полковника Розена с Тетерей. Курень Остапа как раз и поскакал на разведку дорог в сторону Пропойска. Теперь понимаешь, отче, что нельзя нам терять ни минуты?

– Понимаю, добре понимаю, И уже прикидываю, как снова повидаться с отцом Ларионом.

– Будь осторожен, отче. Кирасиры Розена недавно схватили в шинке чужого казака, как думают, прибывшего с того берега. Казак на допросах молчит, а Розен оттого лютует. Велел сжигать по дороге все деревни и хутора, а также удвоить посты и секреты, дабы никто не смог пробраться ни к россиянам, ни от них. Даже не знаю, как тебе удастся попасть в лишнянскую церковь.

– Господь не оставит без помощи слугу своего…

Приказав вознице поставить телегу на ночь поближе к придорожным кустам и едва дождавшись темноты, священник скользнул в лес. В наброшенном поверх рясы белом полушубке он почти сливался с мутновато-белесыми цветами ночного осеннего леса, а два пистолета и сабля должны были оградить его от неприятностей при возможной встрече с сопровождавшими шведский обоз волчьими стаями. Стараясь держаться как можно ближе к деревьям и кустарникам, обходя стороной встречавшиеся на пути прогалины и освещенные луной поляны, он осторожно шел вдоль узкой лесной тропы, что вела от большака к маленькой деревушке. Вот и высокий пригорок, с которого должно быть видно расположенное в речной низине селение. Священник остановился, перевел дыхание, глянул с возвышенности вниз.

Перед ним, как и в прошлый раз, вдоль спокойной лесной речушки расстилалась широкая поляна, за ней вздымалась в небо колокольня. Не было лишь самой деревушки: черными безобразными оспинами виднелись на снегу остатки изб и хозяйственных построек. Над некоторыми из них еще вился дым, ни одна тропа не вела к сожженному селению. Только не тронутая шведами церковь и стоящий рядом с ней добротный дом священника сиротливо выделялись среди этой тоскливой картины.

Перекрестившись, поп собрался было спуститься с пригорка, как вдруг из-за недалеких к нему кустов появилось несколько темных фигур.

– Стой Ни с места!

«…Шведы!» – обожгла сознание мысль, и руки тотчас потянулись к пистолетам. Выстрел, второй – две ближайшие фигуры, словно споткнувшись о невидимую преграду, вначале остановились, а затем повалились на землю. Отшвырнув в сторону ненужные пистолеты, священник кубарем скатился с пригорка, хотел юркнуть в густой ельник. Но ударили вслед чужие выстрелы, и острая боль обожгла ногу. Священник остановился, сбросил с плеч полушубок. Выхватил из ножен саблю, прислонился спиной к дереву. Подбежавшие к нему солдаты загалдели, увидев перед собой священнослужителя, но командовавший ими офицер быстро покончил с возникшим замешательством:

– Вперед! Брать живым!

Не принимая всерьез возможность сопротивления раненого старика, шведы смело ринулись на него, но жестоко просчитались. Да и откуда им было знать, что еще несколько лет назад на широких плечах их противника была не потертая поповская ряса, а роскошный жупан запорожского сотника, участника многих славных битв и схваток, и что лишь старые раны да шестилетняя каторга на турецких галерах заставили отважного казака сменить острую саблю на кадило и крест. Два молниеносных взмаха клинка – и ближайший к священнику швед молча рухнул в снег, другой, взвыв от боли и схватившись за перебитое казачьей саблей плечо, отпрянул назад. Но не переоценил своих сил старый рубака, знал, что не совладать ему с десятком молодых, здоровых врагов. А пуще всего он помнил одно – ни в коем случае нельзя попасть шведам в руки живым. И бывший сотник врезался в самую гущу смешавшихся врагов…

Полковник Розен долго смотрел на доставленный к нему труп священника. Зачем-то дважды обошел вокруг него и лишь после этого задал свой первый вопрос начальнику охраны штаба и генеральского обоза.

– Майор, что обнаружено при убитом? Грамота с тайнописью, иные уличающие его бумаги?

– Ничего, господин полковник. Возможно, он шел с устным сообщением.

– К кому?

– К священнику деревни, возле которой его пытались задержать. Еще утром она была сожжена, а все жители направлены в распоряжение начальника обоза. Исключение, согласно приказу генерала, было сделано для церкви и ее служителей. К ним и лежал путь убитого.

– А если он просто шел мимо?

– День назад он уже был у этого священника. Когда его задержал наш патруль, он объяснил свое посещение какими-то церковными делами. Тогда ему поверили и отпустили… Но какие дела могут быть ночью? Зачем ему потребовалось брать с собой целый арсенал? А сопротивление нашему секрету?

– Что говорит его сообщник из деревни?

– Я решил не трогать его, а оставить как приманку. Может, к нему пожалует еще кто-либо из русских лазутчиков? Деревня, вернее то, что от нее осталось, обложена двойным кольцом наших тайных постов. Солдатам строго-настрого приказано не трогать никого, кто бы туда ни направлялся.

– Разумно, майор. Жаль только, что мы не знаем причины, потребовавшей встречи этих слуг божьих.

– Что думаешь делать?

– Об этом нетрудно догадаться. В настоящий момент русских больше всего интересует место нашей настоящей переправы и дальнейший маршрут корпуса на левобережье.

– Вот именно. Но откуда об этом могли знать убитый или его местный сообщник? Значит, за их спиной стоит некто, имеющий доступ к нашим тайнам. Может, это к нему и прибыл казак, захваченный в трактире? Вот кто нам нужен в первую очередь, майор.

– На этот счет у меня есть одно соображение. Я прикажу выставить труп священника на всеобщее обозрение. Смысл? Главарю царских лазутчиков станет ясно, что его сообщение не попало по назначению, и он будет вынужден послать нового человека. Кто знает, возможно, и он не минует лишнянской церкви.

– Согласен. И пустите слух, что священник погиб не у деревни, а сразу при входе с большака в лес. Его сообщники не должны даже догадываться, что секрет лишнянской церкви в наших руках.

Подперев рукой голову, сотник Дмитро с непривычной для него тоской смотрел на сидевшего через стол есаула Недолю.

– Эх, братку, никогда не думал, что с женитьбой столько хлопот и мороки. Знал бы это, ни за что в подобное дело не ввязался.

– А какое дело вершится без хлопот, братчику? Лучше скажи, согласна ли на свадьбу избранница?

Дмитро недовольно крякнул.

– В том и дело, что нет. Говорит, что любит меня как брата, а жених у нее давно уже имеется. Какой-то сотник Диброва. Не слыхал о таком?

– При гетмане такого нет. Наверное, из тех полков, что ушли в Лифляндию.

– Уж чего я ей ни сулил! Родовой хутор и полшапки цветного каменья, любой дом в Умани и чистокровного арабского жеребца – ничто не берет душу клятой девки!

– Что думаешь делать?

– Поговорю с ней последний раз да и плюну на все. Махну со своими хлопцами опять на Запорожье, покуда сечевики не ушли в новый поход.

– Верно, братчику, – одобрил его решение есаул. – Силком мил не станешь. Да и сколько добрых казаков сгинуло для славных дел, спутавшись с бабскими юбками. Так что не журись, поскольку ни одна дивчина того не стоит.

Сидевший сбоку от сотника черноусый пожилой сердюк прислушался к разговору, хлопнул Дмитро по плечу.

– Нечего тужить о дивчине, хлопче! Встретишь их еще десяток, одна другой краше.

Сердюк сбросил с плеч кунтуш, потянулся к висевшей на крюке кобзе.

– Выкинь из души тоску, хлопче. Жив, здоров, кругом верные други-товарищи… Чего еще надобно казаку для счастья? Разве что добрую песню? – Он тронул слегка струны кобзы, прислушался к их звуку. Тихо запел:

 
Ой на гори та жнеци жнуть.
А попид горою, яром – долыною
                                                  козаки идуть…
 

Вмиг стихли за столом разговоры, все повернулись к казаку с кобзой.

 
Попереду Дорошенко, попереду Дорошенко
Веде свое вийско, вийсько запоризьке
                                                          хорошенько…
 

Заглушая слова пожилого казака, в песню и рокот струн вплелись новые голоса. Они звучали все громче и раскатистее, и вскоре песня вырвалась за стены шатра, поглотив все другие звуки.

 
А позаду Сагайдачный, а позаду Сагайдачный,
Що проминяв жинку на тютюн та люльку
                                                              необачный…
 

Пели все находившиеся в шатре. Кто-то стучал в невесть откуда появившийся бубен, кто-то свистел залихватски, трясся от избытка чувств головой. Наполовину прикрыв глаза и положив ладонь на плечо казака с кобзой, пел вместе со всеми и Дмитро Недоля, на лице которого не осталось и следов грусти.

Песня! Тебе всегда есть место в славянской душе! Ты постоянно живешь в ней, готовая в любой миг выплеснуться наружу. И для русского человека ты всегда желанная гостья! В час веселья и радости закружишь его в пляске и взлетишь в небо звонкоголосой, с переливами птицей. В годину печали и скорби тихим своим напевом успокоишь тоскующую душу и словно на невидимых легких крыльях унесешь с собой часть людской беды.

Песня! С тобой, наверное, и появляется на свет русский человек! А потому и не расстаться вам, покуда будет ходить под солнцем хоть один из сынов могучего славянского племени!

Незаметно появившийся в палатке дежурный офицер бесшумно приблизился к Меншикову, быстро зашептал ему на ухо. Тот, выслушав его, махнул рукой, и офицер так же неслышно исчез за пологом. Князь подошел к царю, склонившемуся над столом с картой, осторожно кашлянул.

– Говори, – разрешил Петр.

– У полковника Голоты сейчас полусотник изменников-сердюков, сбежавших от Мазепы к шведам. Сообщает важные вести.

Петр поднял голову.

– Бывший гетманский полусотник? Молодцы казаки, что живьем такую важную птицу изловили.

– Не изловили, мин херц, а сам прискакал. По доброй воле…

– Сам? Уж не того ли поля ягода, что шляхтич да рыбак? От их доброй воли у меня голова кругом идет.

– Полковник говорит, что полусотник прибыл от его верного человека, которому он верит, как самому себе. Спрашивает, не доставить ли сего сердюка к тебе?

– А что доносят твои разведчики?

– Ничего, – отвел глаза в сторону Меншиков. – Из-под Шклова ни с чем вернулись три партии. Шведы стерегут подступы к нему так же, как к Орше. Половину разведчиков перебили да ранили, остальным едва из засад да болот удалось вырваться.

– Значит, до сей поры пребываем в неведении? – раздул ноздри царь. – Что ж, тогда сам бог велел нам послушать сердюка. – Петр набросил на плечи простой офицерский плащ, скатал в трубку и сунул в карман карту. – Собирайся-ка, Алексашка, в гости к Голоте.

Сидевший в своем шатре полковник при появлении царя и Меншикова встал, указал им на длинную лавку. Но Петр отрицательно качнул головой, остановился сбоку от полусотника Цыбули. Не снимая плаща, окинул колючим недоверчивым взглядом могучую фигуру сердюка, махнул Голоте рукой.

– Продолжай, полковник.

– Что велел передать мне есаул? – возвратился к прерванному появлением царя и Меншикова разговору Голота.

– Два дня назад шведы наладили переправу у Шклова. Без малого все войска и большая часть обоза уже на левом берегу. К завтрашнему полудню генерал собирается отправить на сей берег и последних своих кирасир, что пока дурачат царских солдат у Орши и Копыси.

– Откуда знаешь все? – отрывисто спросил Петр, с неприязнью глядя на парчовый жупан сердюка, его дорогие саблю и кинжал, на торчащие из-за пояса инкрустированные слоновой костью рукоятки пистолетов. – Сам Левенгаупт тебе об этом докладывал, что ли?

Цыбуля медленно повернул голову в сторону царя. С пренебрежением скользнул взглядом но его мокрому плащу, заляпанным грязью грубым ботфортам, видневшейся из-под плаща обычной армейской шпаге. Не удостоив Петра ответом, лениво отвернулся и снова почтительно замер перед Голотой.

– Ответствуй, полусотник, перед тобой сам государь Петр Алексеевич, – поспешил вмешаться в разговор полковник, видя, что у царя от гнева стали округляться глаза и мелко задрожала в руке снятая с головы треуголка.

В глазах Цыбули мелькнуло смятение, косматые брови полезли вверх. Он поспешно сорвал с головы шапку, ударил себя кулаком в грудь.

– Государь, не признал… Впервой довелось лицезреть твою царскую особу. А потому не гневись на слугу своего верного.

– Ладно, казак, не кайся, не в чем… Сам говоришь, что первый раз меня видишь, – усмехнулся Петр. Прошел к столу, за которым сидел Голота, развернул принесенную с собой карту. – Лучше скажи, сможешь ли показать место шведской переправы?

– Смогу. – Цыбуля подошел к карте, ткнул в нее пальцем. – Переправа ось, туточки, у излучины, где течение послабже. Верховые идут налегке вплавь, а пешие и обоз по наплавным мостам. Старшой на переправе полковник Розен.

– Сколько людей у генерала и велик ли обоз? – поинтересовался Петр.

– Солдат, пеших и конных шестнадцать тысяч при семнадцати гарматах. А обозных возов без малого восемь тысяч.

Трубка, которую Петр подносил ко рту, неподвижно замерла в его руке. Он рывком поднял голову, с нескрываемым изумлением посмотрел на Цыбулю.

– Сколько? Повтори еще раз.

– Шестнадцать тысяч солдат при семнадцати гарматах. О том я не раз слышал от полковника Тетери. Это число велел передать батьке Голоте и пан есаул Недоля.

– Хорошо, казак, хорошо. Верю… А куда генерал собирается двинуться от Шклова?

– Не ведаю, государь. Сокрыто сие ото всех в тайне. Может, пан есаул разузнает про это позже.

– Есаул больше ничего не велел передать? – спросил Голота.

– Полковник Розен, правая рука генерала Левенгаупта, разговаривал с ним с глазу на глаз. Имел интерес, есть ли промеж сердюков такие, что видели государя в лицо. Как уразумел пан есаул, полковник замышляет переодеть их в форму простых полковых казаков и со злым умыслом на государя послать на лихое дело. А до этого пан есаул уже не единожды замечал при шведском штабе эскадрон кирасир, переодетых российскими драгунами. Разузнал, что командуют ими два переметчика [19]19
  Переметчик – перебежчик.


[Закрыть]-офицера из иноземцев, добре знающих царскую особу.

– Спасибо за службу, казак, – весело сказал Петр, хлопая Цыбулю по плечу. – Рад буду иметь такого молодца в своем войске. Думаю, что полковник Голота не поскупится отдать под начало столь бравого казака лучшую сотню своих хлопцев. А, полковник?

– Не поскуплюсь, государь, – сдержанно ответил Голота. – Пусть только смоет поначалу с себя ту кровь и грязь, которыми запятнал казачью честь службой у неприятелей.

– Смою, батько, – твердо сказал Цыбуля, кладя руку на эфес сабли и глядя в глаза Голоте. – Расквитаюсь с ними за все и сполна. А сейчас дозволь вернуться до пана есаула. Дюже чекает он меня.

– Возвращайся, казаче. А Недоле передай, что не дождусь обнять его, как батько сына…

Когда за полотнищем шатра затих топот коня скакавшего полусотника, Меншиков задумчиво почесал переносицу.

– Мин херц, а не зря мы отпустили этого сердюка? – с сомнением спросил он.

По лицу Голоты пробежала нервная дрожь, в глазах вспыхнул и тотчас погас злой огонек. Он без слов достал из-за пояса и протянул Меншикову небольшую грамоту. Князь развернул ее, с интересом поднес к глазам.

«Батько, прости. Знай, что я с тобой и честно исполню свой долг перед Украйной. Твой Иван Недоля», – медленно прочитал он вслух и непонимающе уставился на Голоту.

Тот взял из рук Меншикова грамоту, свернул ее, снова сунул за пояс.

– Ее доставил полусотник от есаула, что вместе с полковником Тетерей командует мятежными сердюками у Левенгаупта, – пояснил он. – А раньше этот есаул был моим сотником, вернейшим и отчаяннейшим. Потом… – Голота запнулся, опустил глаза, – когда меня погнали в Сибирь, он ушел поначалу на Сечь, затем – не знаю почему и как – очутился у Мазепы, а теперь у шведов. Несколько дней назад я отправил ему грамоту, в которой кликал к себе. И вот его ответ – полусотник с письмом и нужными нам вестями.

– А если твой бывший сотник за это время превратился во врага России? – не отставал от Голоты Меншиков. – Такого же верного шведам, как раньше тебе. Тогда что?

Отвернувшись от князя, полковник обратился к царю, с трубкой в зубах слушавшего каждое их слово.

– Государь, я доверяю Недоле, как самому себе. И потому не он, а я говорю тебе: шведская переправа у Шклова.

– Полковник, кабы я усомнился в честности есаула – не скакал бы его гонец обратно, – ответил Петр. – И давайте раз и навсегда покончим с этим делом. Алексашка, прикажи отпустить на волю рыбака и достойно отблагодарить его. А шляхтича вели вздернуть. А сейчас разговор о главном, – жестко сказал царь, опираясь о стол обеими руками и глядя поочередно на Меншикова и Голоту. – Гонялись мы за восемью тысячами шведов, а напоролись на шестнадцать. Собирались бить Левенгаупта, а теперь впору самим ему спину показывать. Так давайте решим, как поступить в нашем случае. Твое слово, Алексашка, обратился он к Меншикову.

Тот облизал кончиком языка губы, его глаза насмешливо блеснули.

– Мин херц, нельзя нам уходить ни с чем: обувка не позволяет. Покуда гонялись за шведом по лесам да болотным кочкам, у солдат все сапоги износились. Разве в них теперь от Левенгаупта по морозцу и снегу убежишь? А посему потребно добывать новые сапоги из неприятельского обозу. Потому, мин херц, покуда совсем босиком не остались, следует бить гостей незваных.

Петр улыбнулся, одобрительно хмыкнул, взглянул на Голоту.

– А каков твой совет, полковник?

– Государь, разве от того, что недруга оказалось больше предполагаемого, отпала необходимость его разгрома? Напротив, он стал еще опасней, а потому и громить его надобно решительней и смелей. Пускай у Левенгаупта больше солдат, зато обоз висит, как гиря на ногах: отвлекает часть сил для дорожных работ и охраны, замедляет движение а лишает маневра. Мой ответ таков: бить шведа обязательно и как можно скорее, покуда он после переправы не отдохнул и не привел себя в порядок.

Глаза Петра радостно заблестели, он с силой сжал в руке трубку.

– Спасибо, други мои верные, – дрогнувшим от волнения голосом произнес он. – Рад, что не ошибся ни в ком из вас.

Поеживаясь и пряча лицо от резкого, холодного ветра, порывами налетающего со стороны подернутых тонким льдом болот, Дмитро Недоля с братом свернули с лесной дороги, остановились в редких кустах. Мимо них сплошным потоком двигались телеги шведского обоза, направляющегося к переправе через Днепр.

– Значит, отплываешь утром на Сечь? – спросил есаул, затягивая потуже узел башлыка.

– Да, братку, нечего мне здесь больше делать. У невесты свой жених, а на твоих дружков, – кивнул Дмитро на колонну шведских солдат, – уже насмотрелся вдоволь. Будь моя воля, валялись бы они сейчас без голов по окрестным болотам.

– А чьей воли ты ждешь для этого? – полюбопытствовал есаул.

– Я запорожец, а Сечь не воюет с королем, – хмуро обронил сотник. – А вот ты служишь шведам и вкупе с ними идешь на россиян, наших братов по вере и крови.

– Иду, да еще не дошел, – ответил старший Недоля. – Так что рано корить меня королевской службой. А грех, братчику, на нас покуда одинаков. Оба сидим сейчас на конях, сытые и одетые, и смотрим, как собаки-иноземцы измываются над нашими людьми… Такими же, как россияне, братами по вере и языку.

Дмитро перевел взгляд на дорогу. Серое, без единого просвета небо висело над самыми головами. Напоенные влагой тучи низко плыли над лесом, цепляясь за острые вершины деревьев. Влажный ветер с болот съедал выпавший ночью снег, превращая дорогу в непролазное месиво. По ней, увязая в колеях по ступицы колес, медленно двигались телеги шведского обоза. Худые, с торчащими ребрами лошади и волы с трудом тащили доверху нагруженные возы. Десятки оборванных, обессиленных белорусских мужиков, баб и детишек, облепив их со всех сторон, помогали животным. Едущие вдоль обочин королевские драгуны и кирасиры, не жалея, хлестали надрывающихся людей плетьми и слегка кололи остриями длинных копий.

Дмитро, застонав от бессильной ярости, наполовину выхватил из ножен саблю и со звоном задвинул ее обратно.

– Что деется, братку! Скотина и православные для шведов одно и то же, – выдохнул он. – Будь на твоем месте, уже давно ускакал бы к батьке Голоте.

– Так скачи. Кто тебя держит, – угрюмо ответил есаул.

– Я сечевик, а запорожцы сейчас воюют с турками и татарами, которые не дают житья нашему люду с моря и Крыма. Мы бороним Украйну от басурман, а не Московию от шведов.

– Складно молвишь, братчику, да попусту. Сегодня королевские солдаты измываются над нашими людьми в Белой Руси, а завтра будут на Украине. Вы этого дожидаетесь на своих порогах?

– Когда пожалуют, тогда рада с кошевым и решат, что делать, – пробурчал Дмитро, опуская глаза.

Есаул ощерил зубы, махнул плетью в направлении дороги.

– Ждите… А покуда любуйся, какие гости поспешают на Украину.

Громкое лошадиное ржание и звонкий девичий смех заставили братьев повернуть головы. В нескольких шагах от них, осадив коня, сидела в седле панночка Ганна.

– Дмитро, вот ты где, – сказала она, подъезжая к сотнику. – А я ищу тебя с самого утра. Узнала, что собираешься снова на Сечь, и хотела проститься. Может, проводишь меня к полковнику Тетере? Как раз к обеду поспеем. Догоняй, казаче, а то без галушек и вареников останешься.

Дав коню шенкеля и вытянув его плетью, девушка призывно махнула рукой и быстро поскакала в сторону от дороги.

– Догоняй ее, братчику, – проговорил есаул, провожая панночку восхищенным взглядом. – Скинуть бы с плеч годков двадцать, сам бы кинулся за такой кралей.

Конь девушки мелькал среди деревьев далеко впереди, и сотник погнал своего застоявшегося жеребца с места в полный намет. Он почти догнал панночку на высоком пригорке, под которым на берегу спокойной, заболоченной речушки лежало сожженное село, одиноко и тоскливо возвышалась небольшая деревянная церквушка да вился дымок над крышей поповского дома. Обернувшись и помахав сотнику рукой, девушка пришпорила коня и поскакала через пепелище к церкви.