Текст книги "Военные приключения. Выпуск 2"

Автор книги: Юрий Лубченков

Соавторы: Андрей Серба,Александр Александров,Сергей Дышев,Владимир Зарубин,Григорий Кошечкин,Анатолий Иванов-Скуратов,Тамара Казьмина,Виктор Колесов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Огульский же шел иногда на явную провокацию, и провокация эта выглядела достаточно опасной, потому что имела под собой почву. Например, однажды он сказал Петру:

– Мои люди видели вас в Горске. Как вы это объясните?

Петр был готов к этому вопросу, держал при себе придуманную на такой случай легенду. И ответил:

– Если ваши люди бывали в Москве, они могли меня видеть и там…

– Это очень интересно!..

– Кому-то да, но только не вам и вашим людям.

– Почему?

– Потому что вас это не касается. Мое появление здесь – важный, но эпизод в моей службе. Есть дела и поважнее. Может, вы желаете еще и знать, какие это дела? Извольте, но сначала я запрошу центр и выясню, могу ли я быть с вами столь откровенным…

– Не стоит. Я заранее знаю их ответ. И не надо сердиться, это была просто шутка…

– Хорошо. Но постарайтесь больше со мной так не шутить, пан Огульский. В будущем это принесет вам только пользу.

– Вы верите в свое будущее?

– Да, верю. Потому что я верю в справедливость своего дела.

Огульский помолчал, а потом вдруг неожиданно предложил:

– Выпьем по маленькой? Что-то грустно стало…

– Если по маленькой, не откажусь! – поспешил принять предложение Петр. – А грусть не такая уж плохая штука, Огульский! Во всяком случае, она куда лучше, чем подозрительность, не так ли?

Огульский ничего не ответил. Вероятно, ему было неприятно признаться в том, что подозрительность давно уже вошла в его кровь и плоть и он уже без нее просто не мыслил своего существования…

Капкан на этот раз не сработал, но Петр отлично понимал, что главарь банды одним капканом не ограничится, поэтому ему приходилось быть постоянно начеку, в напряжении, а это изматывало и морально, и физически. В редкие минуты передышки он думал: «Скорее бы развязка! Что там решили наши? Только бы разгадали мой замысел! Банда не должна сделать из логова ни одного шага!..»

Беспокойство Петра усилилось после встречи Огульского с главарями мелких банд. На этой встрече один из главарей предложил Огульскому подтянуть банду поближе к объекту нападения. Петр, естественно, не знал, что возможность такой переброски обсуждалась и на совещании у Капралова, что наше командование уже приняло на этот случай соответствующие меры. И все же интуиция подсказывала Петру, что решающий удар наши планируют нанести здесь, поэтому главная его задача – задержать банду – оставалась в силе, но осложнилась, поскольку Огульский заколебался. Надо было действовать, заставить его поверить в правильность первоначального плана.

Огульский не представил Петра главарям банд, не считал, видимо, нужным: слишком мелкие сошки для «большого человека». Но Петру в сложившейся ситуации терять было нечего, больше того, он решил использовать в своих целях свое «высокое положение» и представился сам. А потом высказал твердое мнение:

– Считаю, что ничего менять не надо. План пана Огульского продуман до мелочей и утвержден центром. Район расположения… наших сил (он едва не сказал «банды») – единственный район, который чекисты не смогли до сих пор засечь. Как мне известно, не смогли они засечь и подъездных путей, ведущих отсюда к объекту нашего нападения. Зачем же осложнять операцию, ставить ее под удар? Полагаю, нам нет необходимости шарахаться из стороны в сторону. Есть план, и его надлежит точно в намеченный срок осуществить. И поможет нам бог!..

После совещания Огульский сказал Петру:

– Зря вы им представились. Если ваше пребывание здесь – только эпизод, то конспирация вам вряд ли бы помешала.

– Благодарю за заботу. Но в данном случае она излишня. Вы же сами прекрасно знаете, что все эти мелкие сошки и руководимые ими группки мы приносим в жертву нашему плану. Убежден, что ни с одним из них мне уже не придется встретиться. И вам тоже…

Огульский опять ничего не ответил, но от Петра не ускользнула пробежавшая по его лицу грустная улыбка. Подумал про себя: «Боится за свою жизнь, не верит, что уцелеет». А вслух сказал:

– Вы опять загрустили, Огульский?

– Да, есть немного. Одолевают иногда предчувствия…

– Навещают они и меня. Но я стараюсь от них побыстрее избавиться. И вам советую. Нам нельзя сейчас раскисать, дорогой пан! Мы еще не исполнили своего долга!..

– Не знаю, как вам, а мне, честно признаюсь, уже надоело быть должником.

– Вы сами избрали свой путь. Пройдите же его до конца.

– Постараюсь. У меня нет другого выхода…

Они говорили на одном языке. Но как же разнились их мысли! Петр тоже сам выбрал свою трудную дорогу. И жить ему хотелось ничуть не меньше, чем Огульскому. Но он сейчас не думал о своей жизни, не боялся ее потерять. Все его устремления были направлены к одному – выполнить порученное ему дело, в справедливости которого он не сомневался. И не долг перед самим собой руководил сейчас им, а долг перед своими товарищами, перед всеми теми, кто скоро вступит в бой с бандой Огульского. Долг перед ними был для него превыше всего, потому что они тоже жили а боролись для других. Их так воспитывали, и никакая сила уже не могла их перевоспитать.

Огульский никогда этого не поймет. Он порожден обществом собственников, где понятие «мое» всегда довлело над понятием «наше». И в этом, в сущности, и был смысл его трагедии. Он разнился с Петром так же, как разнилась прожитая ими жизнь. Но ущербная мораль не делала его слабым противником, потому что ущербности этой он не осознавал. Он будет бороться за «свое» с тем же упорством, с каким Петр боролся за «наше». В этом не было никакого сомнения. Отсюда и неизбежность, неотвратимость их столкновения. И Петр к нему готовился…

27

Операция по ликвидации банды Огульского началась за два дня до намеченного им срока нападения на Горскую электростанцию. Выделенные для этого части были подтянуты к району расположения основной базы противника ночью. В ту же ночь были взяты в железные клещи и другие бандитские группы. Удар по ним планировалось нанести одновременно с главным ударом, поскольку ликвидация этих групп хотя бы часом раньше могла спугнуть Огульского, и он, вполне вероятно, успел бы развернуть свою до зубов вооруженную банду в боевые порядки.

…Сторожевые посты банды на дальних и ближних подступах к логову были без единого выстрела сняты пограничниками. Готовились к этому, естественно, заранее и тщательно, но осуществить важнейшую для дальнейшего успешного хода операции задачу оказалось не так-то просто. Тут понадобились в высшей мере и отменная выучка, и смекалка, дерзость и выдержка, – словом, все то, чем и отличаются, сильны пограничники.

Одним из пограничных взводов, прибывших из отряда, командовал лейтенант Тамаров…

– Я должен там быть! – сказал он капитану Орлову. – Мне нельзя иначе! Ищенко спас мою жену, и я обязан ему помочь! Понимаете, обязан!..

– Не имею права тебя отпустить, – отвечал Орлов, – ты нужен здесь, на заставе. Операция важная, желание твое мне понятно, но охрану границы никто не отменял, тем более что мы должны как раз сейчас усилить службу…

Все, о чем говорил капитан Орлов, было правильно, но убедить Тамарова он не смог. Не было таких слов, чтобы убедить. Можно было только приказать. Но Орлов этого не сделал. И дело тут было не только в том, кто вопрос об участии Тамарова в операции был уже согласован с начальством (Орлов сознательно умалчивал пока о принятом решении). Главное было в том, что начальник заставы был человеком, и по-человечески он понимал Тамарова, готов был, окажись он на его месте, сделать то же самое.

Уже изрядно подустав от обрушившихся на него горячих доводов молодого лейтенанта, Орлов сдался и объявил; ему решение начальника отряда.

– Что же вы раньше-то?.. – только и смог вымолвить Тамаров, а потом долго тряс руку капитана и благодарно заглядывал в его смеющиеся глаза.

– Ты, как барышня, право, чувствительный, – сказал, освобождая руку, Орлов. – А хватка у тебя наша, мужская. – И уже со строгим видом добавил: – Иди, готовься. Там будет жарко. И опасно…

– Я знаю, – тихо ответил Тамаров. А про себя подумал: «Какой же мерой тогда оценить ту опасность, в которой оказался Петр Ищенко?!» Тревога за судьбу этого человека, страстное желание помочь ему не оставляли Тамарова ни на минуту даже в самые решающие моменты операция. В сущности, ликвидация банды была для него общей задачей. Спасение Петра – стало для него конкретной целью…

* * *

Огульский почуял неладное только под утро, когда на базу не вернулись бандиты с дальних постов. Контролировавшие к этому времени уже и ближние подступы к логову пограничники пропустила посланные на смену бандитские наряды в наш тыл, где их без особого труда и лишнего шума обезвредили. Огульский хотел выяснить ситуацию и намеревался послать для этого своего заместителя, но Петр, поняв, что операция по ликвидации банды началась, сорвал вылазку.

– Не стоит паниковать, – сказал он главарю. – Ваши парни могли просто задержаться в пути. Если же их накрыли, тогда где гарантия, что не накроют и вашего заместителя? Надо подождать с выводами. В конце концов, если и был провал, то он произошел достаточно далеко от базы, и нам ничто не грозит. Или вы не уверены в своих людях?

– Уверен. Они умеют держать язык за зубами.

– Значит, мы вне опасности. Чекисты наведены нами на ложный след, они ищут базу в другом месте, основываясь на показаниях умело использованной вами жены русского офицера. В противном случае…

– Противного случая не может быть! – оборвал Петра Огульский. – Я абсолютно уверен и в Яремчуке! Вы ведь его имели в виду?

– Да. И я рад, что вы исключаете его предательство.

– Прошло уже много дней…

– Логично. Если Яремчук и другие ваши люди не выдали нас, то кто же мог еще? Таких просто нет. Поэтому чекисты и не смогли пока выйти на базу.

– Надеюсь, и не выйдут. Просто не успеют…

Петр добился своего: заместитель остался на месте. А о том, что пограничники сеяли уже посты бандитов и на ближних подступах к базе, Огульский и не думал, и не гадал – он этого и представить себе не мог…

К семи часам утра наши подразделения замкнули кольцо окружения и отрезали банду от внешнего мира, лишив ее главаря всякой возможности знать, что делается вокруг.

Еще не рассвело, а у нас все было готово к атаке. Но атаку не начинали, ждали рассвета. В темноте, конечно, застать противника врасплох легче, если хорошо знаешь его позиции и засечены его огневые точки. А если нет, тогда из доброго помощника темнота грозится стать злой и коварной обманщицей. Сдвинутые сроки операции не позволили провести нашим глубокую разведку, а без нее, вслепую атаковать укрепленный район было рискованно, чревато большими людскими потерями. Не получили наши нужной информации и от Петра Ищенко, да он и не мог ее дать, поскольку дальше основного бункера и пятачка вокруг него подозрительный Огульский своего «высокого гостя» не пускал. Таким уж он был, главарь банды: в чем-то скоро, сразу поддался Петру, а где-то не доверял, гнул свою линию, относился к нему, как к чужому…

Не менее важным было и другое соображение, чисто психологического порядка. Наше командование, учитывая все «за» и «против», надеялось все-таки и на бескровный исход операции, на добровольную сдачу бандитов. Но для этого с нашей стороны требовался впечатляющий тактический ход, который должен был показать, внушить противнику всю бессмысленность сопротивления. Решили так: с рассветом, соблюдая необходимые меры предосторожности, демаскировать свои силы, обнажить сжатые вокруг базы клещи, дав таким образом банде понять, что никаких шансов на прорыв у нее нет…

Петр Ищенко не мог знать точно планов нашего командования, он мог только о них догадываться. И все же опыт и интуиция в этот решающий момент не подвели его, сработали в нужном направлении. Не сбрасывая со счетов подавляющую волю и разум бандитов силу влияния Огульского, он вместе с тем уже успел заметить среди них брожение, плохо скрытую и потому легко обнаруживаемую нервозность, неуверенность в успехе задуманной их главарем акции. Но, что самое главное, многие из них потеряли веру в справедливость творимых ими дел, потому что видели, с каким осуждением относится к ним местное население, с каким упорством оно защищает и отстаивает тот образ жизни, против которого их заставляют бороться. Против кого борьба и зачем, в чем ее смысл? – этот вопрос рано или поздно вставал перед каждым бандитом во весь рост. А ответа на него люди Огульского не получали, да и не могли получить. Не станет же их главарь убеждать в том, что они сражаются за что-то свое, за какое-то отнятое у них Советами богатство. Своего, тем более богатства, у них никогда не было. Всем владели огульские, которые никогда с ними, бедняками, ничем не делились и не поделятся, а вот работать на себя, батрачить за жалкие гроши наверняка заставят. Так за что же они воюют, за чью долю?..

За свое короткое пребывание в банде Петр не раз слышал подобные разговоры. Говорили бандиты с опаской, с оглядкой на двери, но, видно, не могли уже молчать, наболело. И по земле руки соскучились, и семьи, у кого они есть, ждут. И жить хочется. Не хочется умирать за чужое благополучие… Огульский знал о таких настроениях в банде и самых «опасных смутьянов» ликвидировал. Но с каждым днем, с каждой неудавшейся операцией «смутьянов» становилось все больше, а всех ведь не расстреляешь. Чтобы покрепче привязать к себе бандитов, он запугивал их Советской властью, суровостью ее законов, внушал им чувство страха и обреченности. Конечно, боязнь перед справедливым возмездием, расплатой за совершенные преступления жила в каждом бандите, часть из них осталась верна Огульскому до конца. Но то была малая часть. Большинство надеялось на снисхождение. Бандиты бывали в селах, знали, что делается вокруг, слышали от сельчан о судьбе тех, кто, как и они, запятнал себя кровью невинных людей, но добровольно сложил оружие. Советская власть наказала их, но судила справедливым судом, который принял во внимание явку с повинной…

У Петра уже не было времени на агитацию. В сложившейся ситуации ему оставалось только одно – в нужный момент изолировать Огульского, не дать ему возможности как-то влиять на банду, то есть любыми средствами лишить его власти. «Значит, – решил Петр, – мне нельзя выпускать главаря из бункера. И я не выпущу его, чего бы это мне ни стоило…»

28

…Ах, как медленно наступал рассвет! И как он был красив в зимнем лесу!..

Глядя на проступившие из ночи деревья с лохматыми, похожими на большие крылья птицы ветвями, на медленно плывшие в посветлевшем небе снежные облака, на мирную поляну впереди, по которой важно прохаживалось несколько ворон, Тамаров на мгновение даже забыл, зачем он здесь; отключился и с жадностью ловил этот удивительный, почти первозданный лик окружавшей его природы. И, зачарованный этой красотой, невольно вздрогнул, когда рядом с ним кто-то щелкнул затвором. А потом раздалась команда, и он, и все, кто был от него справа и слева, перебежками, от дерева к дереву, устремились вперед и только на самой опушке леса, перед поляной, вспугнув осторожных ворон, залегли….

Но наши цепи напугали не только ворон. Неожиданное их появление возле базы, причем со всех сторон, произвело на дежуривших в этот ранний час бандитов ошеломляющее впечатление. Лес, еще недавно мертвый, молчавший, вдруг на их глазах ожил, зашевелился, ощетинился и, казалось, пошел на них! Растерянность и оцепенение сменились паникой. Огневые точки безмолвствовали, потому что у пулеметов и минометов не было людей – за ними надо было еще бежать. Но побежали не за ними, а к Огульскому – он один может решить, что делать, хотя ясно и без него, что отступать некуда…

Огульский и его заместитель находились в заднем отсеке бункера, а Петр, перекрывая им путь к выходу, – в среднем; выйти из бункера он не мог, его без разрешения главаря не выпустила бы внутренняя охрана, да он и не стремился к этому. «В любом случае, как бы ни сложилась ситуация, – а она, Петр чувствовал, близка к развязке, – судьбу Огульского надо было решать здесь». О своей судьбе он старался не думать, давно знал, на что шел. В сущности, вся его сознательная жизнь никогда не принадлежала ему самому. И в годы войны, и когда стал чекистом. Он не жалел об этом. Честно выполнял свой долг. Без громких слов о любви к Родине. Он был сыном ее. С мальчишеских лет она заменила ему мать, выходила и воспитала. И потому не было для него большего счастья, чем служить ей верой и правдой, а в редкие минуты досуга любоваться ее неувядающей красотой…

Когда в бункер буквально влетел запыхавшийся, с испуганным лицом бандит, Петр пропустил его в задний отсек, потом достал из-под топчана припрятанный автомат и стал ждать. Он не слышал, о чем докладывал бандит, но раздавшийся вскоре крик взбешенного главаря услышали, наверное, все в бункере.

– Измена! – орал Огульский. – Где агент?!

Медлить было нельзя. Надо было опередить внутреннюю охрану, не дать ей опомниться, напасть на него с тыла. Двери отсеков закрывались изнутри, но сейчас та, за которой был Огульский, осталась незапертой. Петр с силой оттолкнул ее от себя ногой, и первое, что он успел разглядеть в густом табачном дыму, было разъяренное лицо главаря, вцепившегося руками в край стола. Прошил его очередью, а потом направил дуло автомата на двух других. Они в страхе пятились к стене, словно позабыв, что вооружены, потеряв от неожиданности, от внезапности происходящего всякую способность к сопротивлению. В иной обстановке Петр бы не колебался, покончил и с ними, но сейчас он принял другое решение. Оно пришло к нему мгновенно и так все мгновенно утвердилось в сознании.

– Оружие на стол!.. Теперь опять к стене!..

Они молча выполнили приказ, и тогда Петр быстро, не сводя с них глаз, держа обоих под прицелом, закрыл дверь на задвижку. Мера была своевременная, потому что всполошившаяся, потревоженная выстрелами охрана уже бежала к отсеку.

– У вас сложное положение, – сказал заместитель.

– У вас тоже, – отпарировал Петр. – Я ведь могу им сказать, что это вы убили Огульского…

– Они вам не поверят.

– Поверят! Они сейчас всему поверят, даже тому, что это именно вы их предали… Но не будем пререкаться. Сейчас они начнут ломиться в дверь. Прикажите им уйти в первый отсек и ждать там вас. Из бункера пусть никто не выходит. Если спросят об Огульском, скажите, что он застрелился…

В дверь уже колотили. Кричали: «Где Огульский?! Пусть пан скажет, что делать?!»

После разговора с заместителем среди бандитов возник короткий спор, а потом все стихло. Ушли ли они в отсек, остались ли в бункере этого Петр не знал, он мог только на это надеяться. В охране Огульского состояли отпетые головорезы, которым уже нечего было терять. Покинув бункер, они могли принудить банду к сопротивлению, заставить ее дать нашим последний бой. Поэтому Петр и делал ставку на заместителя.

– База окружена, – сказал он ему. – Сопротивление бесполезно. Чтобы избежать кровопролития и облегчить свою участь, вы отдадите своим людям приказ – сложить оружие. Вы были правы – мне они не поверят и, стало быть, меня не послушают, потому что я для них чужой. Сейчас все зависит от вас…

– Вы так уверены, что я сделаю то, чего никогда не сделал бы Огульский? Почему?

– У вас нет другого выхода. Это во-первых. А во-вторых, хотя я совсем мало вас знаю, но уже успел оценить вас как человека, не лишенного разума, а главное, еще не до конца ослепленного ненавистью к нам, чем, кстати был просто неизлечимо болен ваш, теперь уже покойный, начальник… – Петр невольно бросил взгляд на распластавшийся возле стола, залитый кровью труп главаря. – Вы ведь не всегда с ним соглашались. Вспомните, как вы пытались убедить его в излишней и совершенно неоправданной жестокости по отношению к местному населению. Уговаривали вы его и увести банду в Польшу, потому что сомневались в успехе задуманной им диверсии с электростанцией…

– У вас неплохая память, – заметил с грустной усмешкой заместитель.

– Сейчас она мне понадобилась только для того, чтобы развязать вам руки. Что же касается ваших взглядов, то будем откровенны: вы не понимаете наших целей, но вы давно уже не верите и в справедливость той, навязанной вам вашими хозяевами борьбы, которую против нас ведете. Вы реально оцениваете обстановку, и я убежден, что только панический страх перед Огульским, перед его местью мешал вам выйти из бесперспективной игры, если, конечно, можно назвать «игрой» все то, что вы здесь творили…

– Колебания, признаюсь, были, – тихо сказал заместитель, – но…

– Ваши «но» мне понятны. Вы ждали подходящего случая, искали шанс. Теперь и то и другое у вас есть, так сказать, неожиданно для вас появилось. Постарайтесь сделать правильные выводы…

– Я их уже сделал. Приказывайте.

– Приказ я уже вам отдал, остается только его точно выполнить.

– Я готов.

У Петра, заметившего, как вытянулся заместитель, а следом за ним – и молодой бандит, невольно мелькнула мысль: «Сейчас вы на все готовы, лишь бы спасти свои шкуры. Но что бы вы сделали со мной, попадись я вам в руки?..»

Он, конечно, явно преувеличивал человеческие достоинства заместителя главаря банды, выдавал желаемое за действительное, когда ссылался на его разумность, раскаянность за все содеянное и прочие добродетели, коих у второго по значению бандита вовсе и не было. Но расчет оказался верным и своевременным. Хотя заместитель оценивал себя иначе и с трудом припоминал приписываемые ему Петром сомнения (принял их как должное и даже польстил чекисту по части памяти из корыстных соображений), выхода другого у него сейчас не было, как только выполнить приказ, сделать то, чего никогда не сделал бы первый по значению бандит…

– А что, пан начальник, робить мне? – подал голос молодой бандит. – Як я чоловик маленький…

– Человеком ты еще должен стать! – сказал Петр. – А теперь слушай меня, парень, внимательно. Обежишь всю базу и сообщишь все вашим, что пан Огульский убит. Ты понял меня, парень, у б и т…

– Так-так! А як же? – закивал головой бандит. – Все так и скажу! Чего ж не сказать, колы так и було? То правда! Я ж бачил…

– Вот правду всем и сообщи, никого не забудь!

– Всим, всим, пан начальник, а як же? Я все разумею! Може, висточка та хлопцам нашим дюже по душе придется… – И тут же, словно спохватившись, робко покосился на заместителя и добавил: – Конечно, кому-то, може, и нет…

– Не будем гадать, – не сдержал улыбки Петр. – Иди, открывай дверь. – Потом кивнул заместителю: – Вы тоже идите к двери. И не вздумайте оба бежать! Стрелять буду без предупреждения!

За дверью никого не было. Когда приблизились к первому отсеку, услышали оживленную перебранку – видимо, бандиты обсуждали сложившуюся ситуацию. «Пусть спорят, – подумал Петр. – Главное сейчас, что они остались в бункере».

– Выпустите паренька! – приказал он заместителю. – Понимаю, как вам хотелось бы сейчас быть на его месте, но у нас с вами есть еще дела здесь…

Петр никогда не считал себя большим психологом, но сейчас он довольно тонко определил состояние второго но значению бандита, угадал его тайное желание. Бункер, а точнее все, что в нем произошло и что еще должно было произойти, пугало заместителя, угнетало, держало в постоянном напряжении. Ему казалось, что он уже никогда отсюда, из этого сущего ада не выберется. Тот самый бункер, который он долгое время считал для себя надежным убежищем, теперь напоминал ему кладбищенский склеп. И потому, выпуская молодого бандита, ощутив на лице струю свежего морозного воздуха, почувствовал дрожь в ногах и холодный пот на лице, а потом, шатаясь, спустился но крутым ступенькам и безвольно прижался спиной к стене.

– Возьмите себя в руки, – сказал Петр. – От вас сейчас зависит судьба многих людей. И ваша собственная…

– Да, да, я понимаю, я сейчас…

29

Весть о гибели Огульского разнеслась по базе с молниеносной быстротой. Передаваемая из уст в уста, она, можно сказать, шла по землянкам и окопам не рядом, а впереди своего разносчика. Нет смысла гадать, обрадовала эта весть кого-то из банды или нет, но то, что она произвела на всех без исключения бандитов ошеломляющее, деморализующее впечатление, оказалось фактом, а как раз такого эффекта и добивался Петр, именно на это и рассчитывал, выпуская из бункера молодого парня.

Панику в стане противника заметили и наступающие наши цепи, подошедшие к базе почти вплотную и ожидавшие приказа на решающую атаку.

– Что-то у них случилось, товарищ лейтенант, – сказал Тамарову лежавший рядом с ним старшина. – Они же нас видят, а стрельбы почему-то не открывают. Может, поняли, что окружены?

– Они это давно уже поняли, – ответил Тамаров. – Тут что-то другое. Обратите внимание: прежде они соблюдали осторожность, старались не рисковать, не высовываться из окопа, а сейчас вылезли из него, ходят в рост по базе…

– Может, это только на нашем участке? Для отвода глаз.

– Нет. Видите, справа от нас, на довольно приличном расстоянии – та же картинка.

– Вижу. Собираются в кучи. Прямо чудеса какие-то!

– Чудес, старшина, в нашем деле не бывает. Вот что: пошлите связного к полковнику, пусть доложит обстановку!..

Связной еще не успел вернуться, когда со стороны базы прямо на взвод Тамарова вышли два бандита. Остановились в метрах в тридцати, бросили на снег автоматы, потом один из них замахал руками и стал кричать:

– Советские, не стреляйте! Позовите начальника! Будем говорить!..

Тамаров видел, что за спиной этих двух, чуть поодаль, остановились еще несколько бандитов, причем оружия они не побросали, поэтому он приказал старшине взять их на прицел.

– Может, вместе, товарищ лейтенант? – попросил старшина. – Кто их знает…

– А взводом кто будет командовать? Выполняйте приказ! – Встал, смахнул с шинели снег и пошел на переговоры.

Они были недолгими. Бандиты никаких условий не ставили, только просили «не убивать сразу».

«Значит, есть за что», – подумал Тамаров, а вслух сказал:

– Крепко же вы напуганы! Или обмануты, а?

– Все было, – ответил пожилой, обросший рыжеватой щетиной бандит. – Мы люди подневольные…

– Ну вот что, «люди подневольные», – приказал Тамаров, – оружие сложить возле окопов! Из блиндажей всем выйти и ждать дальнейших наших распоряжений. Бежать никому не советую, потому что вам некуда бежать…

– Это мы разумеем, пан офицер, – сказал пожилой бандит, а второй, помоложе, обернулся и крикнул тем, что стояли поодаль:

– Все, хлопцы! Бросайте свои «пушки»! Нема бильше банды!.

Вскоре прибыл связной. Он сообщил, что бандиты начали сдаваться и на других участках, не оказывая никакого сопротивления, передал приказ полковника – разоружить главный бункер и взять живьем Огульского. Начальник отряда еще не знал, что главарь банды убит, но если бы он даже был жив, не его судьба волновала сейчас Тамарова, а судьба человека, ради спасения которого он, в сущности, и участвовал в этой операции.

– Старшина, возьмите половину взвода и займитесь пленными! Остальные пойдут со мной! А вы, – обратился Тамаров к пожилому бандиту, – покажите нам кратчайшую, поняли меня, кратчайшую дорогу к бункеру Огульского!..

30

Еще в начале переговоров узнав о гибели Огульского, Тамаров понял, что это сделал Петр, но о нем самом не спросил, не решился, побоялся страшного ответа. И сейчас, пробиваясь через сугробы, прыжками преодолевая канавы, старался не думать о плохом, успокаивал себя надеждой. И все торопил, торопил уже выбившегося из сил пожилого бандита.

То, что он и его солдаты увидели возле бункера, не требовало особых объяснений – слишком еще свежи были следы происшедшего здесь жестокого боя. Вход в бункер был разворочен взрывом гранаты. На снегу лежало несколько трупов, среди которых Тамаров легко обнаружил и главаря банды, и его заместителя – их выдавали мышиного цвета форма гитлеровского вермахта и почти новенькие, бутылочкой, сапоги…

Вокруг трупов толпились бандиты, которые вынесли их из бункера. Чуть в стороне кучкой лежали автоматы, финки, гранаты с длинными ручками.

Надо было спускаться в бункер, но Тамаров не мог, не слушались ноги, налились свинцом. И все в нем сейчас словно остановилось, застыло, только глаза продолжали глядеть в черную развороченную пасть бандитского логова, да в висках стучало молотом: «Не успел!..»

– Пан офицер, – услышал он за спиной робкий голос пожилого бандита, – хлопцы сказали, что ваш чоловик там, в бункере. Сказали, что его нельзя было выносить. Совсем плохой…

– Останьтесь здесь, – приказал Тамаров солдатам. – А вы, ефрейтор, мигом за санитарами! Они шли за нами, во второй цепи. Быстрее!..

Петра он нашел в среднем отсеке, на топчане. Бандиты, как могли, перевязали его, но жизнь едва теплилась в изрешеченном пулями теле. «Как же он терпит?!» – подумал Тамаров, склонившись над Петром и пытаясь уловить в его угасающем взоре хоть какие-то признаки сознания.

– Петя, ты слышишь меня? Это я, Тамаров! Ты помнишь, я был у тебя? Мы все здесь, с тобой, Петя! Банды нет! Мы победили!

Откуда берутся силы у умирающего, на котором живого места не осталось? Какой врач может на это ответить? А Тамаров ведь не был врачом, ему и подавно это было неизвестно. И потому, когда посиневшие губы Петра вдруг дрогнули и на миг ожившие, посветлевшие глаза остановились на нем, Тамаров едва не закричал от радости, а потом опустился перед умирающим на колени и заплакал. Он плакал, еще не до конца понимая, что произошло, да он и не мог этого понять. А сам Петр не мог уже ему ничего объяснить – не было сил. Для него, уходившего из жизни, важно было сейчас только одно – «Банды нет!» Ради этого, что он успел услышать, он и терпел, не подпускал к себе смерть, сопротивлялся и не сдавался ей, держался на одной воле, потому что не на чем было больше держаться…

Он умер, не сказав Тамарову ни слова. Но и тогда, и потом Тамаров готов был поклясться, убедить любого, что человек этот уходил из жизни спокойно, с сознанием исполненного долга. Никогда прежде и после Тамарову не довелось наблюдать такую смерть и вместе с горестным чувством потери испытать такое неподдельное чувство изумления и преклонения перед стойкостью и гордостью непобежденного воина. Оно, это чувство, было неизмеримо сильнее постигшей его и всех, кому дорог был Петр, утраты, оно осталось с ним навсегда, на всю его оставшуюся жизнь…

31

О том, что произошло в бункере, узнали потом, от раненого бандита, которому удалось вырваться наружу. Он пытался скрыться в лесу, но был задержан и на допросе дал показания.

Бандиты отклонили предложение Петра о сдаче, они убили заместителя и были убеждены, что без особого труда расправятся с чекистом.

…Бой был неравный и жестокий… уже в самом начале его Петр получил ранение в ногу. Но он умело использовал то обстоятельство, что бандиты были лишены оперативного простора. Под огнем его автомата они никак не могли все сразу покинуть свой отсек, а когда им все же, понеся потери, это удалось, Петр, раненный еще раз, собрал последние силы и бросил гранату. И больше он уже ничего не помнил. И не видел, как оставшийся в живых бандит, выползая через развороченный взрывом вход, со страхом смотрел на него, неподвижно застывшего на полу, и, не веря, что с этим отчаянно сражавшимся чекистом покончено, боясь, что он еще сможет помешать ему уйти, прошил его автоматной очередью…