Текст книги "Военные приключения. Выпуск 2"

Автор книги: Юрий Лубченков

Соавторы: Андрей Серба,Александр Александров,Сергей Дышев,Владимир Зарубин,Григорий Кошечкин,Анатолий Иванов-Скуратов,Тамара Казьмина,Виктор Колесов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

А вечером к ней с недвусмысленными намерениями ввалились два подвыпивших бандита, и она, содрогнувшись от ужаса, беспомощно прижалась к стене и со страхом ждала, когда они на нее набросятся, зная, что кричать бесполезно, что никто не поможет. Но подоспел Яремчук и в настоящем кулачном бою отстоял ее, вытолкнул бандитов за дверь, после чего она уже просто не могла относиться к нему, как прежде, с холодом и презрением. «В сущности, – рассуждала она, – он ведь ничего плохого за то время, пока я здесь, не сделал. И, наверное, не хотел делать, если так яростно за меня вступился». Еще испытывавшая страх, не остывшая от переживаний, она не пошла дальше этих рассуждений, не стала, да и, пожалуй, не могла вникать в подоплеку происшедшего, лишь благодарила судьбу и Яремчука за спасение. А ему только этого от нее и было надо. В этом и состоял смысл разыгранной с ней инсценировки, автором которой конечно же был сам Огульский…

Дальнейшие события развивались столь же стремительно, сколь и пагубно для Галки, причем ход им под влиянием обстоятельств, находясь под впечатлением от случившегося, дала она сама.

Придя немного в себя, Галка потребовала встречи с главарем банды. Возмущенная, она хотела застраховать себя от повторения подобного инцидента. Но Яремчук сказал, что Огульского до утра не будет в бункере, и тут же добавил с грустью в голосе:

– Пан накажет хлопцев. И мне достанется за то, что не уберег вас, пустил их к вам.

– А вы не говорите ему ничего.

– Не могу. Он все равно дознается и тогда накажет еще злее…

И Галка опять поверила в искренность его слов, как поверила недавно в бескорыстность оказанной им помощи. Потому и спросила:

– Зачем вы здесь? – И услышала ответ, на который надеялась, которого ждала.

– Подневольный я, пани. Заставили служить…

Откуда ей было знать, что Яремчук не мог ответить иначе, потому что он тоже хотел и ждал от нее именно такого вопроса. Теперь, когда она задала его, ему легче стало играть свою роль, и он, плотнее прикрыв дверь, стал рассказывать о себе, о своей семье. Сказал, что Огульский держит его в капкане, что, если он не будет ему служить, «пан порешит и жену, и детей», что так уже было с семьями тех, кто сбежал из банды. А потом, убедившись в том, что исповедь его достигла цели, проняла собеседницу, шепотом заключил: – Но я все равно убегу. Не хочу, чтобы на мне была кровь безвинных людей. Пан задумал страшное дело…

Галка слышала от мужа, знала, что на счету Огульского и его банды много страшных, кровавых преступлений, какое же еще он хочет совершить?

– Говорите, Яремчук, говорите! – перешла она тоже на шепот. – Не скрывайте от меня ничего!..

– Пан хочет взорвать железнодорожный мост, когда по нему пойдет пассажирский поезд…

– Этого нельзя допустить! – едва сдержав крик, простонала Галка, а Яремчук, довольный произведенным эффектом, даже мысленно похвалил себя за это. Но вслух сказал, кивая на дверь:

– Тихо, пани, не надо так громко… А допустить такой грех, конечно, нельзя, потому и решил бежать…

Его так и подмывало пойти сейчас к Огульскому, похвалиться своей победой над неопытной, поддавшейся на провокацию женщиной, но он знал, что этого нельзя делать, потому что еще не довел задуманное до конца, да к тому же прикинул, что уход его мог вызвать у нее подозрение: не пошел ли советоваться с бандитами, как быть дальше. Он помнил наставление своего хозяина: обмани, вырви инициативу у противника и, не давая ему передышки, используй ее на все сто! И он использовал, тем более что противник-то был, мягко говоря, не шибко обученный, а точнее, вовсе не желавший обучаться коварству и шантажу. В то время как Яремчук вел свою хитрую игру, Галка искренне хотела ему верить. Она всегда искала в людях что-то хорошее, полагая, что плохими их делают обстоятельства. Но обстоятельства, считала она, изменчивы, как погода, стало быть, и люди соответственно могут меняться. Применяя эту свою наивную, покоящуюся на одном доверии теорию к Яремчуку, она пришла к выводу, что Огульский и его банда не успели, не смогли убить в нем все человеческое, хорошее, что все это под влиянием ситуации и проявилось сейчас, когда должно было совершиться кровавое преступление. «Да, конечно, – думала она, – Яремчук мог и испугаться, но не это главное, что заставило его открыть мне страшную тайну. Главное, что он не хочет участвовать в убийстве невинных людей». Еще не зная как, но страстно желая предотвратить задуманное Огульским, она с тревогой и надеждой ждала встречного предложения от Яремчука. И он его сделал:

– Убежать я смогу, пани. Но с чем я приду на заставу? Ваши мне на слово не поверят. Тут треба ваша помощь…

– Что я должна сделать?

– Напишите про то, что задумал мой хозяин. Вам они поверят, а тогда уж я расскажу им, где находится банда. Сделаю все, пани, чтобы поскорее вызволили вас отсюда…

Галка задумалась. Нет, в том, что Яремчук сказал ей правду о задуманном Огульским преступлении, она уже не сомневалась, это она напишет. Но почему он не хочет, чтобы она в своем письме, а не он на словах, сообщила о местонахождении банды? Тут что-то не так. Если уж писать, так писать обо всем сразу. Она высказала свои сомнения Яремчуку, и он, немного поколебавшись, согласился с ее доводами. Он колебался для вида, почти наверняка звал, что его первое предложение пройдет, а второе – нет. Словом, он получил от нее все, что хотел… Огульский.

О взрыве железнодорожного моста Галка написала в письме сама, о местонахождении банды – под диктовку Яремчука. Когда вручала ему письмо, волновалась, умоляла об осторожности, а о том, что все в этом письме, от начала до конца, было ложью, даже не догадывалась. И засыпала она в эту свою вторую ночь в бандитском логове спокойно, с чувством выполненного долга…

А Яремчук в эту ночь не спал. Раздираемый сомнениями, вовсе не ощущая себя победителем (так окрестил его Огульский), он лежал на нарах и думал не о завтрашнем дне, как того требовал его хозяин, а о том, что будет с ним и с его семьей потом, когда придет час расплаты. В сущности, у него не было выхода, все пути к нормальной человеческой жизни для него были отрезаны. Понимая, что прощения за грехи прошлые и за тот, который ему еще предстояло совершить, не будет, он, хотя и жалел себя, но больше страдал за жену и сыновей. Утешало одно – они не были ввязаны в его грязные дела, ничего не знали о его преступлениях. Впрочем, утешение это было чисто символическое, потому что непричастность их к его замаранной биографии не спасет их от беды. Яремчук не обманывал Галку, когда говорил, что оказался в капкане. Но в таком же капкане была и его семья. Угрозы Огульского не были пустым звуком. Не станет Яремчук выполнять его волю, у того рука не дрогнет, порешит жену и детей в один миг. Об этом шел разговор раньше, об этом же предупредил своего связника хозяин банды и в последнем напутствии. Потому и ворочался Яремчук, обливаясь холодным потом, на нарах, не мог заснуть. И только под утро пришла вдруг к нему успокоительная мысль о том, что власть, против которой он боролся, которую должен скоро опять обмануть, семью его не тронет, пощадит. Странная, непонятная власть. Потому, наверное, так и боится ее Огульский, для которого все, кто не с ним, виноватые…

14

Явка Яремчука с повинной не застала капитана Орлова врасплох, хотя и была неожиданной. Орлов понимал, что Огульский, желая ввести пограничников, да и не только их в заблуждение, предпримет какой-то хитрый шаг, отвлекающий маневр, но не предполагал, что главным действующим лицом в этом маневре будет Яремчук, давний и опытный связник банды. Коварство этого человека не подлежало сомнению, надеяться на его раскаяние не приходилось, поэтому ко всем его показаниям начальник заставы отнесся с недоверием. Но письмо жены Тамарова…

Можно, конечно, гадать, было ли это письмо написано под диктовку или нет, но то, что оно писалось ее рукой, было ясно и без экспертизы. Больше того, прочитав письмо, сам Тамаров пришел к выводу, что все в нем изложено в характерной для жены манере, что писала она его искренне, правдиво, не сомневаясь ни в одном слове. Он так и сказал, прочитав письмо несколько раз:

– Да, ее могли обмануть. Но заставить написать неправду ее нельзя!.. Поверьте, она писала это сознательно. Верила в каждое слово…

Капитан Орлов видел, как волновался Тамаров, перечитывая письмо жены, как не мог унять дрожь в руках, когда держал его и возвращал, понимал, какие противоречивые чувства он сейчас испытывал, но поддаваться эмоциям просто не имел права и потому заключил:

– Но обмануть все-таки могли. Именно это мы и должны сейчас учитывать, Сергей Николаевич…

Учли это обстоятельство не только на заставе. Вместе с тем не стали игнорировать показания Яремчука и письмо жены Тамарова. И дело тут было не только в том, что Яремчук на всех допросах клялся в своей правоте, а письмо подтверждало его версию. Замысел Огульского потому и таил в себе опасность, что его нельзя было не принимать во внимание, нельзя было просто так отбросить: железнодорожный мост был важным объектом. Были приняты все меры для его охраны, для чего, разумеется, потребовались силы, людские резервы, так необходимые в борьбе с бандой. Нельзя было игнорировать и указанный Яремчуком и женой Тамарова район местонахождения банды – туда тоже были направлены подразделения внутренних войск. Все это, конечно, распыляло силы, но другого выхода пока не было. Где в действительности находится банда Огульского, какой объект она наметила для уничтожения – этого наше командование еще не знало. Оттого и нервничало, оттого со всевозрастающим нетерпением ожидало вестей от Петра Ищенко. Это ожидание было тем более тревожным, что никто не мог поручиться за успех порученного ему сложного и рискованного задания. Ничто не гарантировало опытного чекиста от провала. Провал же мог стоить ему жизни и привел бы наверняка к ощутимым людским потерям при проведении планируемой операции, поскольку она проводилась бы фактически вслепую. На другую, тщательно и всесторонне подготовленную операцию, времени уже не было. Время сейчас играло на банду Огульского…

* * *

Бандиты встретили Петра Ищенко в указанном пойманным пограничниками агентом месте, неподалеку от старого замка. И пароль, выданный агентом, сделал свое дело. И все же везли Петра, как и когда-то жену Тамарова, с завязанными глазами и в разговоры с ним не вступали.

Повязка, понятно, мешала Петру, лишала его ориентировки, но, зная отлично местность вокруг замка, исходив весь этот район, что называется, вдоль и поперек, он примерно угадывал, по какой его дороге везут и куда. А когда прибыли на место, засек и время в пути…

Огульский принял Петра настороженно, с недоверием, но Петр другого приема и не ожидал, однако прикинулся обиженным, с людьми Огульского сразу же повел себя надменно, по-барски, сказал, что они плохо обучены, возле замка явно себя демаскировали и вообще, видно, с дисциплиной у них не налажено… Удар был нанесен точно, в самое больное место: Огульский ведь так гордился дисциплиной в банде. Потом, пропустив мимо ушей ответную реплику главаря, Петр потребовал от него выпроводить «лишних людей» из помещения и «подать» ему рацию.

Сам не отличавшийся скромностью, привыкший командовать, Огульский весь кипел от такого с ним обращения, но, с другой стороны, зная повадки крупных агентов, ошеломленный напором Петра, невольно проникался к нему почтением, склонялся к мысли, что в канун больших событий в банду заброшена и «большая птица». Когда же Петр, не давая Огульскому опомниться, использовал сообщенный пойманным агентом код и передал по рации шифровку о своем прибытии, лицо главаря банды вытянулось и от напряжения покрылось потом: будет ли ответ? Рация молчала всего несколько минут, но для Петра они показались вечностью, хотя, в отличие от Огульского, он ничем не выдал своего волнения. Не выказал он своей радости и тогда, когда рация ответ приняла, отреагировал спокойно, будто иного и быть не могло:

– Во так, пан Владислав. Теперь – обедать! Я чертовски голоден!..

Верный своему девизу – подозревать всякого и до конца, – Огульский, однако, был на какое-то время обезоружен. А Петру Ищенко, который в его присутствии вышел на связь с одним из западных центров, именно это время и было сейчас до крайности необходимо. За обедом он сразу повел разговор об объекте нападения, причем не оставил главарю банды никаких шансов на обман.

– Центру, – сказал Петр, – не нужен второстепенный объект, не нужен ему и объект локального значения. Мои хозяева, а стало быть, и ваши, надеются, что вы избрали тот объект, с уничтожением которого будет выведена из строя система важного экономического значения…

– Такой объект и избран, – ответил Огульский. – Но я должен согласовать это с центром.

– Не надо! – тут же отрезал Петр. – Во-первых, центр доверяет вашему выбору. Во-вторых, разве вы не получили шифровку о моей роли в окончательном утверждении операции?..

Петр знал, что такая шифровка Огульскому была послана, причем имени агента в ней указано не было: им мог быть любой, кому первому удалось благополучно добраться до банды. Этот просчет западного разведцентра и использовало наше командование, забрасывая в логово бандитов чекиста.

– Шифровка мною получена, – виновато, понурив голову, ответил Огульский.

– Так чего же вы мне глупую проверку устраиваете? – облил главаря банды холодным, презрительным взглядом Петр. – Мы же с вами профессионалы, Огульский. Делаем одно, общее дело, и времени на фальшивую бдительность у нас нет! Вы меня поняли?

Огульский молча кивнул. Ему было не по себе от этого взгляда, которым он сам привык обливать своих подчиненных. Он вдруг вспомнил шефа львовского гестапо, который учил его «смотреть на своих жертв, как удав на кролика, подавлять их морально, прежде чем уничтожить физически». Огульский не знал, у кого учился посланный к нему агент, но вывод напрашивался сам собой: «школа у нас одна». Сделав такой вывод, он и не подозревал, что позволил тем самым одержать над собой чекисту психологическую победу, напротив, он, хотя ему и неприятно было ощутить себя на какой-то миг жертвой, почувствовал некоторое душевное успокоение: гость не только своей информированностью, но и поведением явно походил на «своего» человека…

Петр, конечно, не мог догадываться о своей победе, но он понял, что инициатива перешла в его руки и, не давая Огульскому передышки, потребовал от него назвать объект.

– Горская электростанция… – выдавил из себя главарь, уже не смея да и не очень желая противиться напору этой залетевшей в его стаю большой птицы, которая так решительно отбирала у него роль вожака…

– Ну, слушаю, слушаю! – чтобы не выдать своего волнения, в том же резком, приказном тоне сказал Петр. – Объясните свой выбор!

– Уничтожив этот объект, мы на долгое время выведем из строя экономику Горска, все его городское хозяйство. Электростанция расположена на окраине города, большевики вряд ли предполагают, что мы осмелимся провести такую дерзкую операцию, можно сказать, под самым их носом, к тому же я их дезориентировал, послав к ним своего человека…

– Расскажите подробнее, – уже более мягким тоном сказал Петр. Чтобы действовать, ему необходимо было как можно скорее вытянуть из Огульского все детали операции. Отметим, что до этого момента Петр даже не вспомнил о находившейся где-то совсем рядом жене Тамарова: у него просто не было на это времени. Зато теперь, слушая рассказ главаря банды, он так явственно видел ее перед глазами, что ему порой даже начинало казаться, что она вошла и стоит, слушает вместе с ним о том, как ее обманули…

Когда Огульский закончил свой рассказ, Петр, внутренне переживая и за томящуюся в бункере несчастную женщину, и за ее почерневшего от горя мужа, с которым он еще совсем недавно встречался, внешне ничем эти переживания не выдал. Вышел из-за стола и, одарив Огульского улыбкой, одобрительно кивнул головой:

– Ну что же, задумано смело и умно. Если сумеем осуществить операцию, можно не сомневаться, что наши шефы будут довольны.

– Да поможет нам бог и удача!

– На себя надо надеяться, пан Владислав, на себя, и вы это сами отлично знаете. Когда думаете начать?

– Через неделю. Я уже вас информировал, что накануне главной операции мои коллеги проведут две отвлекающие. Когда русские бросят туда значительную часть своих сил, мы и начнем…

– Но, насколько мне известно, ваши «коллеги» слишком слабы, чтобы противостоять даже небольшим силам противника.

– Да, их участь незавидна, – спокойным голосом подтвердил Огульский и с ухмылкой добавил: – Но жертвы будут не напрасны…

– Вы слишком циничны по отношению к вашим единомышленникам.

– Нет, просто я реально смотрю на вещи. Мои коллеги, в сущности, уже командуют потрепанным сбродом, так пусть этот сброд хоть напоследок принесет хоть какую-то пользу…

– Понял вас… Ну, а как чувствует себя ваша пленница?

– После ухода Яремчука явно взбодрилась, хотя и пытается это скрыть. Видно, ждет своего скорого освобождения…

– Вы ее здесь не очень обижаете?

– Мы успеем еще это сделать.

– Каким образом?

– Мы ее ликвидируем перед операцией. Но прежде я доставлю своим изголодавшимся по женской ласке парням удовольствие…

– Я могу ее видеть?

– Да, конечно. Но учтите, что моя пленница весьма вспыльчивая особа. Типичная русская фанатичка, к тому же жена офицера…

– Я это учту, – бросив взгляд на дверь, резко ответил Петр. Только так он мог хоть немного разрядить в себе еле сдерживаемую ненависть к Огульскому.

15

Когда Галка увидела входящего к ней вместе с главарем банды Полосатого, она испытала двоякое чувство. Ожидала увидеть его раньше, еще тогда, когда ее привезли сюда, удивилась, что его здесь не было, одолевали сомнения, а теперь сомнения отпали, убедилась, что правда на стороне мужа. А с другой стороны, не забыла той встречи в Горске, помнила, как он предупредил ее об опасности. Возможно, это было с его стороны верхом лицемерия, но все же это было, и опасность в пути была… Первое чувство, чувство недоверия довлело больше, оно было сейчас сильнее, но вместе с тем где-то в самой глубине ее измученной страданиями души тлел огонек надежды, жила, не поддавалась очевидным фактам вера в человеческую порядочность, без которой она просто не могла, не умела существовать…

А Петр, увидев ее, внутренне содрогнулся от происшедших в ней перемен. Так поразившая его тогда в Горске красота этой женщины поблекла, оставив по себе лишь те приметы, которые, как в зеркале, выдавали перенесенные в неволе муки, оголяли переживания.

Не будь рядом с ними Огульского, они, наверное, повели бы себя иначе, попытались бы сразу как-то объясниться, в данной же ситуации от них требовалась осторожность. Петр это понимал, а Галка, вероятно, почувствовала. В ней, подавляя желание, сработала женская интуиция, которая во все времена была и остается загадкой для мужчин…

Убедившись, что опасных вопросов к нему с ее стороны не будет, Петр в формально-вежливом тоне повел разговор о неудобствах, которые она вынуждена здесь испытывать, подчеркнув при этом, что ее нахождение здесь вызвано «важными обстоятельствами» и что освобождение пленницы во многом зависит от ее «разумного» поведения. Слушавшие его и Галка, и Огульский воспринимали его слова по-своему. Главарь банды не сомневался в их фальши, поскольку роль своей пленницы считал исчерпанной и участь решенной. Галка же уловила в словах Полосатого скрытый подтекст и, хотя иллюзиями не воспылала, одно для себя уяснила точно: разговор с ней будет продолжен.

Ускорению этого важного для них разговора, как ни странно, способствовал сам Огульский. Видимо, желая поиграть в джентльменство, он сказал своей пленнице:

– Вы очень бледны, пани. Может, вам нездоровится?

– О каком здоровье может идти речь, если вы держите меня взаперти? – ответила Галка.

– Пан Огульский?! – развел руками Петр. – Неужели вы так бессердечны? Вот уже не ожидал от вас! Где же ваше известное гостеприимство? И потом, лишать такую красивую женщину свежего воздуха – это значит лишать ее красоты…

– У вас есть предложение? – улыбнулся Огульский, про себя решив, что высокий гость не прочь «познакомиться поближе» с его пленницей.

– Конечно! – сказал Петр. – После сытного обеда я как раз намерен прогуляться. Почему бы нам не прогуляться вместе с милой пани? Надеюсь, охрана нам будет обеспечена?

– В этом вы можете не сомневаться… – ответил Огульский.

– Ну, вот и отлично! Пожалуйста, пани, одевайтесь, я скоро за вами зайду.

– Не слишком ли мы любезничаем с этой фанатичкой? – плотно закрыв за собой дверь, спросил у Петра Огульский. – Нужны ли эти послабления?

– Нужны, Огульский. Вы очень рано списали ее со счетов. У меня возникла одна интересная идея, но, чтобы осуществить ее, я должен вашу пленницу хорошенько «прощупать».

– Пощупать ее куда удобнее в помещении…

– Обстоятельства надолго оторвали вас от цивилизации, Огульский, в результате чего вы успели опошлиться. Это не вина ваша, а беда, поэтому я вам сочувствую, но все же советую иногда вспоминать о своем происхождении…

– Послушайте, вы! – вспылил главарь банды, но тут же осекся под тем же холодным, презрительным взглядом своего гостя, который он уже имел неприятность на себе испытать.

– Вот так-то лучше, – спокойно сказал Петр. – В другой раз не будете переиначивать мои слова на свой лад… И вот еще что. Я не знаю, как вы намерены охранять меня с пани во время прогулки, но мешать нам не надо. Навязчивая опека может сковать ее, а мне она нужна раскованная. Надеюсь, понятно?

– Вполне, – покорно ответил Огульский. И опять он с горечью и досадой вынужден был признать, что этот человек имеет над ним какую-то силу, которой он вынужден был подчиниться с первых минут его появления в банде. Конечно, сыграли свою роль и те козыри, что выложил Петр: пароль, выход на связь с центром, точная, не подлежащая сомнению информированность. И все же главным, гипнотизирующим моментом для Огульского, пожалуй, была все подавляющая уверенность Петра в себе, его холодная, выбивающая из-под главаря банды почву для какой-либо подозрительности невозмутимость.

А Петр просто не мог вести себя иначе. Не было времени. Возможно, в другой ситуации, при других обстоятельствах он избрал бы и другую тактику, более осторожную, постепенную, но сейчас у него такой возможности не было. Его давление на Огульского основывалось на глубоком анализе личных качеств противника, человека хитрого, опытного, но вымуштрованного гитлеровской школой, где чинопочитание всегда господствовало над разумом. Петр Ищенко хорошо изучил и понял суть Огульских и иже с ними, еще в годы войны. Презирая, не считая своих подчиненных за людей, управляя, ими, как механизмами, они сами становились точно такими же бездушными исполнителями чужой воли, беспрекословно, безропотно, подчинялись тем, кто ими командовал, был выше их чином. Именно, на этой трусливой, ущербной психологии Огульского и сыграл Петр Ищенко, выиграл дорогое время.

16

Он, как и обещал, зашел за Галкой. Она уже была одета и ждала, не очень веря, что покинет хоть на какое-то время это подземелье.

…Оказавшись после нескольких дней заточения на свежем, одурманивающем своей чистотой свежем лесном воздухе, Галка невольно зажмурилась от ударившего в лицо непривычно яркого света, а потом почувствовала во всем теле слабость, пошатнулась, оперлась на руку Петра. Придя в себя, отпрянула от него, подумала: «Что я делаю»!.. А он, про себя улыбнувшись, внешне никак не отреагировал, даже не взглянул на нее…

Поодаль, между деревьями, бродили люди Огульского. Сам он остался в бункере и обговаривал, обмозговывал со своим заместителем сложившуюся с появлением в его логове «большого агента» ситуацию.

Давая Галке, так сказать, освоиться на природе, Петр прикидывал, примерно, конечно, где он сейчас находился, и удивлялся, почему не засек этот пятачок раньше. Правда, сделать это было не так-то просто, потому что подступы к нему усиленно охранялись бандитами; Петр несколько раз, рыская в этом районе, на них натыкался и, что называется, едва уносил ноги. Но район все же был для него досягаем, а вот сам пятачок – нет. Теперь-то он понимал, что помимо хорошо поставленной охраны с поиска его сбивало и то обстоятельство, что места эти не считались глухими. Глухими они были на расстоянии трех-четырех километров отсюда, но там Петр логова не обнаружил, а дальше, как он полагал, его быть не могло: лес редкий, много открытых мест, полян. Ошибся. Как раз на одной из таких полян, окруженных редким лесом, он сейчас и находился… Но район расположения, с учетом засеченного им в пути времени, он уже приблизительно представлял. И дорога сюда была, именно дорога, потому что нигде после встречи у старого замка бандиты не вели его пешком, только везли, и как бы они ни петляли, рассчитать, где, в каком месте, на каком отрезке движения от замка они свернули на дорогу к пятачку, было для Петра вполне реально. Ошибиться по большому счету он, не раз и не два исходив этот район, не мог, а для наших, особенно для смекалистых пограничников, достаточно и малой наметки…

– Вам привет от вашего мужа, – начал разговор Петр. – Только отвечайте тихо. И не нервничайте, держите себя спокойно.

– Я не буду вам отвечать. Я вам не верю!

– Понимаю. Тогда слушайте меня внимательно. Огульский знает о вашем письме на заставу. Он обманул вас. Вы послали с Яремчуком дезориентирующие наших сведения, которые могут сорвать всю операцию по ликвидации банды…

– Это неправда! – не выдержала свое обещание молчать Галка.

– Правда, Галина Тимофеевна, иначе Огульский не был бы в курсе дела. Он хочет взорвать не мост, а электростанцию. И расположение основной базы вам было продиктовано ложное. То место, где мы сейчас с вами прогуливаемся, находится в противоположном направлении. Я догадываюсь, как вам нелегко признать себя обманутой, но это так…

– Вы все знаете, я это поняла, но я все равно вам не верю…

– Вы должны мне поверить.

– Не могу.

– Мы теряем зря время. Прикиньте еще раз: если Огульский знает о вашем письме, значит, Яремчук с ним заодно.

– Да, я уже сказала: это я поняла.

– В чем же тогда дело?

– В вас…

– Если бы вы так упорствовали, когда вас обманывали, чтобы потом вашей же рукой, которой вы писали письмо, обмануть вашего мужа, всех нас…

Петр видел, как она побледнела, сознавал, что нанес ей жестокий удар, но у него не было другого выхода.

– Будем продолжать беседу? – спросил он. – Или вы по-прежнему будете считать меня своим злейшим врагом, и тогда наша с вами беседа закончена.

– Я не знаю. Я не могу так сразу вам поверить.

– Жаль. А ведь после той нашей встречи в Горске вы, насколько мне известно, даже защищали меня от подозрений…

У Галки сжалось сердце. То, что сказал сейчас Полосатый, он мог узнать только от Тамарова. Неужели они все-таки встречались?!

– Вы действительно его видели? – еще не смея, не в силах поверить в это, спросила она.

– Да, вчера вечером. И хочу, чтобы завтра, в крайнем случае послезавтра увидели его и вы…

– Что вы со мной делаете… – только и смогла она проговорить.

– Возьмите себя в руки! Я понимаю, что вам сейчас нелегко продолжать эту беседу, но у нас слишком мало времени, а другого может не быть. Постарайтесь запомнить все, что я вам скажу. Нападение на электростанцию будет совершено через неделю, если брать за точку отсчета сегодняшний день. Стало быть, свой отсчет вы будете вести о того дня, когда попадете к нашим. Это понятно?

– Да…

– Чтобы отвлечь наши силы, в тот же день, только несколькими часами раньше, они нападут на лесокомбинат и кондитерскую фабрику, их необходимо тоже обезопасить.

– Запомнили названия объектов?

– Запомнила…

– Завтра утром я постараюсь встретиться с вами еще раз и еще раз все вам повторю. Завтра же я назову вам место расположения их логова… Да, да, того самого, в котором мы с вами сейчас находимся. К сожалению, точными координатами я еще не располагаю, меня доставили сюда, как и вас, с завязанными глазами…

– Даже так? Значит, Огульский вам тоже не доверяет?

– Не совсем так. Скажу больше: во многом я уже сумел его убедить.

– Тогда почему бы вам не уточнить координаты у него?

– Огульский не сделает этого. Любой агент, заброшенный к нему с Запада, сможет узнать о месте расположения его логова только тогда, когда вместе с бандой уйдет на задание, потому что после нападения на электростанцию банда сюда больше никогда не вернется…

– Он вам сам это сказал?

– Нет, конечно. Мы узнали об этом из перехваченных шифровок. К сожалению, координаты логова в шифровках не были указаны.

– Огульский – страшный человек…

– Да. И очень опасный враг. Поэтому будьте предельно осторожны: ни одного лишнего слова, ни одного лишнего шага…

– Ну, положим, лишнего шага он мне и не позволит сделать, – с грустной улыбкой ответила Галка.

– Он-то не позволит, но вы сами не сделайте.

– Постараюсь.. А вы, значит, «человек с Запада»?

– Так уж получилось…

– Понимаю… Что я должна сказать Огульскому, если он спросит меня о нашем с вами разговоре?

– Я постараюсь лишить его этой возможности. Но если это случится, скажите ему, что я пытался вас уговорить сотрудничать со мной, обещал, если вы согласитесь, сохранить вам жизнь и взять с собой на Запад. Вы ответили мне отказом, на сделку со мной не пошли, потому что поняли, что это провокация. Потребуйте от Огульского, чтобы он больше не подпускал меня к вам…

– А как же наша встреча завтра утром?

– Она потому и состоится, что сыграет закон обратного действия. Огульский ведь считает меня своим человеком, поэтому он сделает так, как я хочу. А я буду настаивать на новой встрече с вами, чтобы склонить вас к сотрудничеству…

– Как все сложно!

– Если бы было все просто, нас бы с вами здесь не было, – улыбнувшись, ответил Петр. – Ну, на сегодня, кажется, все. Теперь давайте просто погуляем, полюбуемся природой. Она ведь все-таки нашенская…

– Я, наверное, не смогу, очень устала, – сказала Галка. Потом, помолчав, спросила: – Как он там, без меня?..

– Держится, хотя это и трудно. Но ведь и вам нелегко приходится, верно?

– Отведите меня назад, – чуть слышно попросила Галка.

17

Петру не удалось предотвратить допроса Огульским жены Тамарова. Главарь банды пригласил ее к себе сразу, после их возвращения в бункер. Петр, зная, что Галка еще не остыла от переживаний, выпавших на ее долю в ходе недавнего их разговора, опасался за эту встречу, боялся, что она допустит где-то промашку, одним неосторожным словом выдаст и себя, и его. Но Галка была готова к допросу и сыграла свою роль отменно. Огульский еще и рта не успел открыть, а она уже обрушилась на него с обвинением «в ловко придуманной провокации».