Текст книги "«ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г."

Автор книги: Юрий Кузнецов

Соавторы: Евгений Банников,Владимир Лорченков,Вильгельм Кюхельбекер,Тамара Гончарова,Александр Шлёнский,Владимир Костельман,Василий Сыроежкин,Анастасия Зубарева,Михаил Гундарин,Анатолий Елинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

На джайляу

Читая главы моего романа – воспоминания, кое – кто о писательской жизни может составить несколько искаженное и даже ложное представление. Мол, что ни праздник у пресловутых тружеников пера, то бутылка. Весело, де, живут. А вот тут-то как раз нет даже и крупинки правды. Работаем мы, как волы, месяцами и годами, встречаемся в своем кругу довольно редко. Если уж честно говорить, то вся наша жизнь – сплошная каторга, бесконечная пытка реализацией непростых замыслов и одиночеством.

Известной отдушиной для нас являлись редкие Дни литературы, когда мы позволяли себе расслабиться и от души попировать в своем кругу. И Алма – Ата не стала для нас исключением в то далекое время. А было это в начале семидесятых прошлого века. Господи, как давно!

Вчера собрались в столице Казахстана, а сегодня уже кочевали по степи на комфортном автобусе. В нашей группе было всего шесть человек. А направлялись мы в Семиречье, где, как сказали нам, должен состояться большой праздник животноводов и где найдется место и нам. Наш маршрут: Талды – курган, Сарканд и джайляу – летние пастбища почти на самой китайской границе.

Рядом со мной мучился с похмелья московский писатель Юрий Казаков. Всю ночь он квасил со своим другом и тезкой Домбровским, а сейчас, бледный и помятый, распустив полные губы, угрюмо молчал. А впереди у него мерно покачивалась в кресле Лидия Либединская, тоже известная москвичка. Я знал, что она еще в Москве приставлена к Казакову, чтобы не давать ему возможности мимоходом хватить лишнюю рюмку. Первую блистательную победу она уже одержала: Домбровского определили в другую писательскую бригаду.

Слева от шоссе – беспощадно выжженная солнцем степь Сары – Арка, справа – зеленые отроги главного хребта Заилийского Ала – тау. А что там чернеет впереди прямо у дороги? Оказывается, мраморный памятник на могиле Чокана Валиханова, известного путешественника и одного из последних прямых потомков великого Чингис – хана. Это был выдающийся исследователь Азии, ученик самого Григория Потанина, офицер русской службы. Его трудами поныне пользуются географы и биологи, почвоведы и метеорологи. Он был универсальным ученым, к тому же отважным разведчиком российского Генерального штаба.

За Чокана не грех и выпить. Казаков плотоядно облизал белые губы и стал пристально вглядываться в войлочную юрту, пристроившуюся на пригорке рядом с памятником. А не ларек ли это? И нельзя ли отовариться здесь хотя бы стаканом водки?

Почему же нельзя? Для гостей всё можно. И заиграла на озарившем юрту свету, и призывно забулькала спасительная жидкость, да не водка, а настоящий армянский коньяк.

Либединская осуждающе наблюдала, с какой необузданной жадностью пил Казаков. А он сокрушенным, невинным взглядом как бы извинялся перед ней: да это же за храброго и умного Чокана, почти что за самого Чингиз – хана. Из уважения к хозяевам. Разве нельзя?

Договорились, что на сегодня Юрий Павлович должен завязать с потреблением любых доз спиртного. Таково было требование широкой общественности. Но где она, эта самая общественность? А везде, где мы будем останавливаться для дежурных литературных выступлений.

– Я всё понял, – он виновато развел руками, не желая больше обижать почтеннейшую Лидию Борисовну.

Инцидент вроде бы был исчерпан до дна и мы поехали дальше. Сопровождавшие нас два молодых казаха заливисто пели на родном языке грустные песни, обращенные к прекрасной Мириам. Тут же тексты переводились на русский, и мы приветствовали исполнителей дружными хлопками.

В степи не на чем остановить взгляд. Песок и полынь. Но вот вдали, как призрак, показался одинокий всадник в чапане и малахае, он помахал нам плетью и тут же скрылся за барханом.

Я знал, что это еще не Семиречье, а только преддверие его. А дальше пойдут заросли карагачей, барбариса и тутовника. И так будет до самых высокогорных пастбищ – джайляу, где царствуют воистину буйные травы и прохладные родники.

Областной центр Талды – курган тоже не впечатляет. Правда, есть здесь и многоэтажки, но в большинстве своем – мазанки, возле которых важно разгуливали верблюды и суетилась босоногая ребятня. Короткая остановка на главной площади, обычные в таких случаях приветствия и автобус катился дальше, только уже в сопровождении нескольких легковых автомобилей.

Лишь где-то во второй половине дня мы прибыли к положенному месту. Здесь, на высокогорном плато, нас ожидало великое сборище людей. Слышалась возбужденная чужая речь. Мелькали кофты и платки самых немыслимых расцветок. Да, это уже не чопорная Алма – Ата, а настоящий Восток, только без присущих ему закоулков и базаров.

– Какой тебе Восток! – нехотя возразил Казаков. – Извини, базары не функционируют без особого указания партийных органов. Ждем – с!

Он уже разведал, что выпивки здесь завались, но палатки откроются только после байги и козлодранья. Но эти национальные игры могут затянуться надолго. Ужасающее средневековье!

Видел, что человек погибает на глазах, но что я мог поделать? Либединская не отходила от секретаря здешнего райкома партии и оба то и дело поглядывали в сторону Казакова. Попросить секретаря о снисхождении? Да неудобно как-то писателям говорить о водке с ответственным человеком. Что подумают о нас?!

Тогда мы с Юрием решили пройтись по юртам. Не может же быть такого, чтобы в огромном ауле не нашлось ни одной бутылки. Пусть не водки, а какой-нибудь наливки или настойки – всё равно. Ведь кончается талант да еще какой!

– Лучше б не пил этот коньяк! Сделал себе хуже, – Казаков едва сдерживался, чтобы не броситься на землю и не разрыдаться горько – прегорько.

У богато расшитой юрты пожилая казашка веничком сбивала кумыс. Уже отчаявшийся от рвущей душу несправедливости Казаков решительно подошел к ней и откровенно признался:

– Мне надо водки.

Казашка пугливым взглядом степной антилопы смерила его с ног до головы и протянула Казакову берестяной туес с кумысом. Писатель отстранил посудину плавным иллюзионистским пассом:

– Отец у тебя есть, которого по – вашему зовут ага? Позови агу, кызынка! Хочу видеть его. Ты – казашка, я – Казаков, позови!

– Ойпырмай!

– Тогда мужика своего позови.

Хозяин этой богатой юрты оказался добрейшей души человеком. Разговорились. Он бригадир колхозного гурта, а совсем недавно работал в городе преподавателем. Потянуло в родные места.

– Что надо?

– Похмелиться есть чем?

– Есть.

В это время и приметила нас любезная Лидия Борисовна. Подошла к нашей компании и строго предупредила:

– Не теряйтесь, мальчики. Выступаем сразу после скачек.

Она исчезла так же быстро, как и появилась. Бригадир проводил её сторожким взглядом и спросил нас:

– А вы случайно не писатели?

– Писатели и не случайно.

– Тогда подождите меня здесь.

Кто не наблюдал настоящую байгу, тот не видел Востока. Разъяренные всадники, жаром пышущие кони и ошеломительный рев луженых глоток. Не становись на пути – тебя стопчут, не пытайся перекричать соседа – порвешь голосовые связки и онемеешь навсегда, не маши руками – оторвут с мясом, а то и ненароком врежут по морде. Но ты как хочешь, так и поступай – на то она и байга – традиционная скачка у казахских лихих джигитов. Тысячи лет пытались вогнать её в какие-то правила и ничего доброго из нововведений не получилось и не получится никогда.

Увидев байгу, ты поймешь многовековую историю коренных азиатских народов. Не размеренным шагом усталого каравана двигалась она, а летела ожесточенным звериным клубком: кто кого пересилит, кто кого обесславит! А потом, как поется в известной опере, пусть неудачник плачет, кляня свою судьбу.

Ты разгадаешь и будущее народов, кем кому быть. Иные племена и нации исчезнут с лица земли, другие – горько заплачут от своего одиночества. Не с кем будет подраться, некого будет унизить.

Но ты и оценишь свое настоящее, как оценили его мы. Бригадира нет и в помине, а скрываться не следовало, потому как все равно найдут, даже если ты уйдешь далеко в горы. Можешь, если повезет, попасть в Китай. Однако и там будет не сладко. В Китае еще не кончились свои разборки – так называемая культурная революция, и ты можешь угодить в её пекло.

Нам оставалось одно: рассчитывать на милость победителя, то есть идти к уважаемой Лидии Борисовне и униженно просить пардона. Это мы и сделали, правда, с наименьшими для себя издержками. Возбужденные байгой, бросились в раскрытые объятия нашей дорогой спутницы. Мы ей клялись, что никак не могли отыскать её в многотысячной толпе участников праздника.

– А чего меня искать? Я была там, где большое начальство. У всех на виду, – с гордостью ответила она.

– Это мы сообразили, но уже поздно, – охотно соврал я.

А затем пошло, как по маслу. Мы забрались на помост и нас представлял малоизвестный казахский поэт, который фантастически перепутал наши имена и фамилии. Публика никого из нас не знала ни в лицо и ни по нашим произведениям, потому-то ей было, как говорится, без разницы. Дойдя до Юрия Павловича, поэт запнулся, посмотрел в бумажку и закричал так, что его услышали все окрестные горы:

– Это наш большой друг и товарищ! Юрий Казаков! Мы рады именно его приезду, потому как он перевел на русский язык последнюю книгу нашего любимого Абдижамила Нурпеисова «Кровь и пот». Конечно, крови там больше, чем пота, но и так хорошо. Из пота ведь не сделаешь кровавую колбасу!

Никто ничего не понял. Да и понимать что-то было ни к чему. Все ждали конца уже наскучившему действу. Самое интересное должно начаться после открытия ларьков и палаток.

И когда это время наступило, люди мгновенно очистили литературные мостки и бросились на штурм торговых точек. Вот тогда. – то и возник перед нами бригадир и бывший преподаватель Саурбек. Несмотря на жару, он был в пиджаке поверх рубашки, богато расшитой национальным узором.

– Куметтин, жолдастар! Шакырады! – и тут же перевел торжественную тираду на наш язык. – Приглашаю, уважаемые товарищи!

Правильно утверждает народная мудрость, что дорого яичко ко Христову дню. Казакова уже не терзал злополучный синдром похмелья. Писатель порозовел лицом и помолодел этак лет на двадцать. Теперь он мог позволить себе даже безобидные шутки:

– Ну, Саурбек! Тебя посылать только за смертью!

– Зачем нам смерть? Мы будем веселиться! – бригадир оскалил в улыбке белозубый рот.

И до сих пор неизвестно, что же все-таки произошло с похмельем. Вероятны две версии недостойного поведения Саурбека. Первая, что он был перехвачен Лидией Борисовной, которая посоветовала ему не спешить с угощением Юрия Павловича. Вторая, что у степняков-казахов не существует скоропалительного обряда опохмелки, а всё делается основательно – гость есть гость. Имеют право на жизнь и другие версии, но что случилось, то случилось.

От обеда Казаков не отказался, а рюмку выплеснул через плечо:

– Завязал!

С легкой руки дремучих русских алкашей это словцо стало интернациональным. Одни радуются ему, а другие, услышав его, плачут. Однозначно, радовались Саурбек и Либединская. А я воспринял его с мудрым равнодушием. Сколько раз я слышал это горькое слово от моих друзей в обременительных писательских поездках по стране, а трезвенников среди них что-то не вижу.

Запил и Казаков, когда мы вернулись в Алма-Ату и он встретился с Юрием Домбровским. И пили они еще не меньше недели.

Курганы

И опять я со своими дружками Соколовым и Ушаковым, двумя Владимирами, пребывал на Божьем озере. До чего же хорошо здесь в самом начале лета! Природа проснулась от зимней спячки, всё цвело и благоухало. Даже заборы в селе Парная пахли, как лучшие духи и одеколоны самой Франции! Что уж говорить об отцветающей жимолости в огородах: она так и просилась на конкурс буйного многоцветья. Хоть это и подтаежная местность, а июнь брал своё. С каменистых холмов спускались в долину волны прогретого воздуха. И ты невольно подставлял им лицо и грудь. И тебе уже было никуда не деться от пронзительного ощущения радости жизни.

Мы опять появились в местах, тысячу раз посещенных Господом Богом. Березы и лиственницы, рябины и осины – всё на этой земле издавна окурено дымом кочевых костров и заколдовано шаманами кызыльского племени, ребятами хитрыми, увертливыми, ведущими свой род от прославленного на весь мир повелителя Сибири Кучума. Кочевников веками тянуло сюда, в Минусинскую котловину, к этому чуду природы – Божьему озеру. О нем в воинственных улусах издавна слагались легенды, ему молились, как матери всех озер. Тигир – коль дарило людям мир и благополучие. При виде его отважные всадники на всем скаку осаждали горячих коней и звали в гости добрых и злых духов. Не жадничали: такой красоты хватало на всех.

Шаманы били в громкоголосые бубны, им кого бы ни пугать, лишь бы пугать. А мы, цивилизованные люди XXI века, вели себя несколько иначе. Больше помалкивали, чтобы не вспугнуть очарование приозерных мест. И то и дело нажимали на газ автомобиля, надеясь успеть к самому судьбоносному и неповторимому зрелищу, когда в священной воде Тигир – коля купается перед сном уставшее за день солнце.

Мы не забыли здесь ничего. Не потеряли и не искали теперь чего-то. Мы явились сюда по зову собственного сердца, позвавшего нас в предгорья Кузнецкого Алатау к холмистым полям и лесам, подступающим к Божьему озеру. Мы снова попали в плен к заповедному горному кольцу, которое не разомкнуть никому и никогда.

Разумеется, каждый, кто побывал здесь до нас, оставил свой след на острых выступах скал и извилистых горных тропинках. А как же иначе? Пусть это только рисунок твоих подошв, пусть это окурок, брошенный тобою. Но и такие приметы значат многое.

Всё это осталось от тебя, даже твой выдох, растворивший иней на колючих кустах малины. Даже твой мимолетный взгляд на курганы вокруг Божьего озера. Если и не в реальности, то хотя бы в памяти твоей увиденное будет жить вечно.

Разве не так знаком тебе свободный росчерк моторной лодки по прозрачной воде Божьего озера? Он вызвал не только волнение воды, но и волны твоей памяти. Ты вспомнил заодно и каменистые берега озера, и те же курганы с рыжими стелами, осевшими от времени.

Мне приятно и немного грустно от сознания, что они стерегут историческую неповторимость наших замечательных уголков Сибири. Эти горы и погребальные насыпи значат для истории не меньше, чем египетские пирамиды и загадочные сооружения племени инков. Я склоняю голову перед ними!

Над просторами Божьеозерного края парят не одни орлы, но и души людей, когда-то живших здесь. И не важно, чьи это захоронения. Могилы похожи одна на другую и на сотни, а то и тысячи других. И может быть, только одному Богу ведомо подлинное течение жизни и смерти прошлых племен и народов.

На Божьем озере мы, обычные путешественники – ротозеи, искали свой след. Нам хотелось снова и снова пройти по дорогам и тропинкам, о которых часто вспоминали вдалеке отсюда. А если повезет, то встретим кого-то из знакомых людей. Интересно же услышать от них о чем-то новом и вспоминать о старом. Таков уж человек, он всегда сжигаем испепеляющей жаждой познания. И стоило нам подъехать к гостинице, как на пороге её появилась уже известная нам Мила, молодая, красивая женщина в строгом голубом костюме с черными блестками на груди и повязанной галстуком косынке. Она обрадовалась нам, приветственно захлопала в ладоши.

Мила жила здесь не первый год. А до того работала в отделе культуры Шарыповской администрации. Казалось бы, всё в её жизни сложилось нормально, но Милу вдруг потянуло на природу. Захотелось чистого воздуха и раздолья. Вот и прикатила сюда и нисколько не жалела об этом.

Хоть мы и были знакомы с ней, но не знали каких-то подробностей её биографии. Где её родина? Где семья? Что увлекало её, кроме художественной самодеятельности? Очевидно, натура все-таки творческая, если Милу устраивала здесь скромная должность служащей гостиницы. Пусть не так уж высока зарплата, зато, посмотрите, какая вокруг завораживающая душу природа! Только спустишься с крыльца и сразу попадаешь в бесподобный мир сказок Андерсена и братьев Гримм.

Строительство приюта для туристов еще не закончено. Вокруг кирпичи навалом да свежие щепки. И нет здесь пока что никаких цивилизованных развлечений. Разве что можно экспромтом устроить прогулку по озеру. Вот и лодка к нашим услугам. Ей не терпелось уйти от причала, но в плавание мы отправимся завтра утром. А теперь нужно отдохнуть от утомительной дороги.

Володя Соколов сразу же завалился в постель. Он вел машину и, разумеется, устал больше, чем мы. А наша троица – Мила, Ушаков и я – устроилась у некрашеного, грубой поделки стола. Хозяйка накрыла его желтой от времени газетой. Из свертка вывалились продукты: хлеб, банка рыбных консервов, кусок сала и большой пучок зеленого лука. Обед будет отменный, если учесть, что к нему прилагалась бутылка коньяка.

Говорили обо всем, что придет в голову. Об установившейся теплой погоде, о рыбалке, о районных новостях. Мила в курсе всех шарыповских событий. А нам интересно послушать, как и чем живет эта глубинка в предгорьях Кузнецкого Алатау. Лишь изредка мы прерывали Милин рассказ короткими замечаниями.

Нам некуда было спешить. Мы уже у цели. Говори сколько хочешь на радость себе и людям. Вот и воспользовались этой возможностью и нам всем стало удивительно хорошо. Володя Соколов и тот нет – нет да и отзовется неопределенным словцом из своей приятной полудремы.

– Поверите, мне здесь не скучно. И не потому, что всё время в работе, а потому, что не могу нарадоваться изначальной красоте земли. Мне постоянно кажется, что это для меня одной поют птицы и стелются над озером алые зори, да и всё прочее. Отсюда я говорю с Богом, – сказала Мила и, как бы стесняясь высокопарности своей речи, добавила упавшим голосом: – Разве не так?

– Так, всё так, – тут же бойко подтвердил Ушаков.

– От общения с природой человек становится чище. С него слетает вся показная шелуха. Природе можно сказать то, чего ты не скажешь никому, – продолжала выговариваться Мила.

Это ощущение доверительности мне было знакомо. Я тоже трепетно отношусь к природе. Я радуюсь ей, готов всегда защищать ее, когда ей особенно трудно. Сломанная ветка, развороченный муравейник, истоптанные цветы – все вызывает во мне протест и негодование, как будто обидели меня самого. А когда в лесу или в поле всё так, как положено быть, в моей душе наступал праздник.

– Мы ведь тоже часть природы. Самая разумная её часть, – ответил я Миле далеко не оригинальной фразой.

– Если бы всё было так просто, – вдруг тяжело вздохнула она.

Что-то угнетало её. Может быть, одиночество. Оно мне тоже знакомо, это терзающее душу чувство. Когда я работаю над книгой, месяцами не выхожу из своего кабинета.

Ничего не попишешь – это судьба. Вот и у неё такая судьба. И я с пониманием пристально глядел на Милу, и видел её преждевременно увядшие губы и уставшие глаза. В самом деле, далеко не одной радостью оборачивается к человеку жизнь.

Володя Ушаков – не третий лишний в нашей беседе. Он еще молод и удивительно последователен в своих суждениях:

– Нужно жить как живется. И меньше всего думать о своих неудачах.

Это уже из области философии, которую нам не расхлебать и за несколько дней, а мы должны возвращаться домой уже завтра. Мила вежливо возразила Ушакову:

– Не думать? Как это можно?

Она смогла бы многое рассказать нам о себе. О вынужденном переезде на Божье озеро, о неудовлетворенности своим бытом и еще о многом, о чем со временем поведают нам знавшие её люди. Но это будет потом.

А пока что Мила сосредоточенно молчала.

Допили коньяк, она спохватилась: уже поздно. Ей требуется хотя бы короткий отдых. Завтра у нее насыщенный делами день.

Если бы мы знали, что ожидало Милу в этот вечер, мы бы ни на шаг не отпустили её от себя. Кто мог подозревать, что наш разговор подслушивает стоящая под окном смерть? Она наждачным бруском точила притупившееся острие косы и пела популярную песню Пахмутовой на слова всё того же Добронравова:

 
А путь и далек, и долог.
И нельзя повернуть назад…
 

Но пока что всё было спокойно на безлюдном берегу Божьего озера. Так тихо, что терялось ощущение происходящего. Даже не слышалось размеренного, медлительного плеска волн. И вдруг беда обрушилась на нас со всей своей непредсказуемостью и неотвратимостью. Уже через каких-то пять или десять минут после ухода Милы мы услышали чей-то пронзительный, испуганный голос:

– Она мертвая! Там! Там!

Призрак смерти сделал свое извечное дело и тут же исчез. А Мила осталась лежать на траве в двух шагах от причала, широко раскинув тонкие руки. Она как бы хотела обнять на прощанье весь неустроенный наш мир, который она любила нежной дочерней любовью.

А затем, через какое-то время, мы узнали, что следствие вела шарыповская прокуратура. Были выдвинуты две версии и первая из них – гибель по неосторожности. Поскользнулась и ударилась головой о лодку. Однако существовала и такая версия: убийство, в котором подозревался её теперешний мужчина, а бывший зэк. Он мог приревновать её к нашей демократической компании и жестоко расправиться с Милой. Зло постоянно сопутствует добру, они вечные попутчики – скитальцы.

Но главное не в том, как это случилось, а в том, что Милы уже нет и никогда не будет. И мы больше не поедем в гости на живописный берег Божьего озера. И не будет у нас ничего, кроме разрозненных воспоминаний о происшедшем.

А там по-прежнему сторожат долину угрюмые курганы. Им стоять в степи до самого конца мира рядом с еле приметным холмиком Милы. А над ними многоголосо звучит несравненная музыка сфер и величаво проплывают пушистые, как медвежата, облака. И где-то там, в звенящей вышине, который уж год витает трепетная душа хозяйки приозерной гостиницы. Не найдя положенного ей места среди живых, Мила встрепенулась и отправилась в свой последний большой полет.

Так проносятся над нами метеориты и так теряется заблудившееся в горах эхо.

Вечная ей память!