Текст книги "«ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г."

Автор книги: Юрий Кузнецов

Соавторы: Евгений Банников,Владимир Лорченков,Вильгельм Кюхельбекер,Тамара Гончарова,Александр Шлёнский,Владимир Костельман,Василий Сыроежкин,Анастасия Зубарева,Михаил Гундарин,Анатолий Елинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

– Заткнись, – пнул его Сержиу, и с гордостью добавил, – чурка чернозадая.

Саид, ушедший в причитания, не обратил на это никакого внимания. Сержиу взял его за ухо, повернул лицом к себе, и громко и внятно сказал:

– Заткнись, араб занюханный! Чурбан немолдавский!

Саид от удивления открыл рот. На улице послышался шум. Кортеж подъезжал к киоску. Осама подошел к оцеплению, встал за спиной у полицейского. Забыв обо всем, Сержиу и Саид следили за Бен Ладеном. Наконец, машины появившегося кортежа начали тормозить на повороте. В толпе ахнули. Осама Бен Ладен размахнулся и шлепнул шаурму о лобовое стекло машины, где, судя по всему, ехал Рамсфельд. Оцепление и зеваки замерли. Машины остановились. Из той, на лобовом стекле которой были разбросаны капуста, помидоры, кусочки мяса, и растекался соус, вышел сухопарый мужчина в хорошем костюме. Это был Рамсфельд. Поглядев на Осаму, американец растерянно бросил:

– Оу, молдэвиан антиглобалист!

Осама на хорошем английском языке сказал:

– Господин Рамсфельд, я не согласен с политикой вашего государства на Ближнем Востоке! Своими действиями я выразил свой протест!

После чего повернулся, и ушел в киоск резать лук. Только после этого ошеломленная охрана американца прикрыла его телами, бронированными чемоданчиками, и уволокла в другую машину. Рамсфельд почему-то (почему, не раз спрашивал он потом себя) мазнул пальцем соус, и попробовал. Было вкусно. Кортеж уехал. Полиция спешно отобрала у фотокорреспондентов камеры. Через полчаса город выглядел как обычно.

– Я не Осама Бен Ладен, – сказал коллегам афганец, снова взявшись за нож и помидоры, – хотя меня и вправду зовут Осама. И еще.

Мужчины подались к афганцу. Тот нахмурился:

– По-моему, вы зря убили Ахмеда.

…В полном молчании мужчины в киоске резали овощи, мясо, делали соус, и готовили шаурму. В девять часов вечера, как обычно, они вымыли посуду, ножи, и стали собираться. В девять пятнадцать киоск взяло штурмом подразделение спецназа СИБ. Приказ об операции отдал новый начальник службы, Анатол Ботнару. Разбирая бумаги безвременно погибшего Танасе, Ботнару наткнулся на записи об Осаме Бен Ладене в Молдавии, и решил действовать.

Штурм прошел на отлично. Осаму убили выстрелом в затылок. Саида изрешетили очередями. Сержиу убить не смогли, потому что он был мертвым: Саид зарезал его за «грязного араба». Тела Саида и Сержиу закопали в старых могилах на Армянском кладбище. Человека, которого все считали Осамой Бен Ладеном, вывезли на север Молдавии, и спустили вниз по Днестру.

Осама Бен Ладен в мировых СМИ был объявлен найденным и уничтоженным, без указания страны, где это произошло. Новый директор СИБ получил орден, участники штурма – медали.

Молдавия – безвозвратный кредит в полтора миллиарда долларов.

* * *

…Отлив! О, да, разумеется, я этого не отрицаю. Но, скажите на милость, откуда мне было об этом знать? Ну, откуда?! Ведь я, Ной – всю свою жизнь провел на земле. Мореходов в нашем роду никогда не было. Спросите меня о том, что такое астролябия, и я не найду, что ответить. Кстати, путешествие в «Спасении» в этом плане нисколько не обогатило багаж моих знаний. Все эти штурвалы, зюйд-вест, румбы, перископы, – как были для меня чудовищной ахинеей, так и остались. Это никогда не было мне интересно. Меня всегда тянуло к земле. Хотя, конечно, проявилось это не сразу.

Помнится, в детстве, когда отец заставлял нас, его детей, – четырнадцать человек, что вы хотите, патриархальная семья, период перехода от первобытнообщинного строя к феодальному, и даже ранняя его фаза! – так вот, когда он заставлял нас вкалывать как проклятых на наших угодьях, я противился этому. Конечно, мой протест носил молчаливый характер. Еще бы! Попробовал бы сын главы общины открыто выразить свое недовольство решениями отца в Иудее примерно так за пять тысяч лет до Рождества Христова! Да меня бы моментально забили до смерти каменьями. И никто бы и глазом не повел. Одним больше, одним меньше, какая разница? И причина этого – не во врожденной свирепости нашего племени, которое в годы моей юности переходило от кочевого образа жизни к оседлому (как раз мой батенька, царствие ему небесное, всячески этому способствовал)! Просто тогда была ужасающая детская смертность. Мы потому и рожали по дюжине детей для того, чтобы хоть пара – тройка дожила до своего совершеннолетия, а не встретила его в песчаной могиле. Люди мерли, как мухи. Болезни, голод, постоянные войны. Нет-нет, не надо сочувственно кивать головой. Я вижу, и двадцать веков спустя в этом плане ничего не изменилось. И, полагаю, Бог просчитался, понадеявшись на то, что человечество все-таки повзрослеет. Ну, такие уж мы, люди…

Так вот, к земле меня в детстве не тянуло, но это вовсе не значит, что тянуло к морю! Более того, я даже не представлял себе, что это значит – море. Конечно, вы вспомните о Мертвом море, но, простите, морского в нем, как в морских свинках – одно название. Я не то, чтобы не патриот Иудеи, просто – реалист и прагматик. Давайте говорить напрямик: о том, что такое море, никто из семитов, кроме финикийцев, и понятия не имел. Поэтому я, кстати, не нахожу ничего странного в том, что Яхве избрал именно такой способ уничтожения избранного им, но не оправдавшего сиятельных надежд народа. Да, он решил утопить евреев в море, которого те никогда не видели. Что значит, всех? Нет, конечно. Только евреев.

Остальных-то ведь он и за людей не считал.

Какой же смысл был ему их топить, спросите вы. Нельзя устроить революцию, не перебив горшков в лавках, отвечу я. Ведь не мог же он устроить мини-потоп исключительно для Иудеи! Вот и пришлось зачистить всех под одну гребенку. Так что остальное человечество пострадало из-за богоизбранного народа. Только никому не слова, умоляю. Если станет известно еще и это, антисемитизм никогда не исчезнет…

В общем, труд на земле я в детстве недолюбливал. Со временем все изменилось. Нет, копаться на грядках я так никогда и не научился, зато почувствовал тягу к скотоводству. Папеньке это не очень нравилось. Он, для своего времени, конечно, был подлинный реформатор. Считал, что нам давно пора прекратить кочевой образ жизни, а вместо этого – закрепить за собой большие земельные угодья, которые и обрабатывать. Многие понимали, что он прав. Но, справедливости ради отмечу, были и такие, кто никак не мог смириться с прогрессом. Моему отцу, – вождю нашего немногочисленного племени, – они доставили немало хлопот. Особо усердствовал один приблудный, Ишуа, который в племени считался не то, чтобы низшим, но явно к руководству не принадлежал. Тот разглагольствовал, что, дескать, занимая землю, мы поступаем не по-божески, поскольку она принадлежит всем по праву. И пользоваться ей имеют право, стало быть, все. И, раздраженно заключал за Ишуа отец, нам, следуя этой логике, не остается ничего другого, кроме как остаться толпой оборванцев, которые скитаются по кругу с немногочисленным скарбом из века в век.

Сердцем я понимал Ишуа, разумом – отца.

Больше всего мне нравилось странствовать в пределах нашего небольшого мирка. В то же время, не прекрати мы вовремя своих странствий, нас бы поработили оседлые соседи. В общем, классический переход от кочевого скотоводства к оседлому земледелию. Со всеми вытекающими отсюда конфликтами интересов. Ничем хорошим это для политических противников отца не закончилось. В один прекрасный день он собрал их всех, во главе с Ишуа, и пригласил на пирушку. Будь они хоть чуточку благоразумней, сразу поняли бы: здесь дело нечисто. Но у них, все еще наивных, как дети, по-прежнему были извращенные представления о каком-то там кодексе чести кочевника: человека, не покидающего седла. Согласно этому кодексу, жизнь гостя для кочевника священна. В принципе, с этим никто и не спорил. С этим согласился даже отец, когда слуги вытаскивали из нашего шатра окровавленные трупы Ишуа и его приспешников.

– Только вот их беда в том, сынок, – сказал он, подняв мой подбородок, – что я давно уже не кочевник. И их кодексы для меня ничего не значат… А сейчас ступай и помоги слугам выбросить трупы подальше. Только не прикасайся к телам руками!

После этого случая, укрепившего власть отца, его авторитет среди окрестных племен лишь вырос. И некоторые из них перешли под наш, как это теперь называется, протекторат. Вынужден признать, что в результате родительских новшеств наша жизнь изменилась, скорее в лучшую сторону. На четвертом году оседлости в племени появилось больше продуктов, чем мы смогли бы съесть до следующего урожая. Такое было впервые. Память негодного Ишуа и его последователей была посрамлена. Остатки оппозиции исчезли.

Когда отец умер, я, наконец, сумел претворить в жизнь свою давнюю мечту: заняться скотоводством. Но и земледелия мы не оставляли. В результате наше благосостояние значительно возросло. А обо мне заговорили как об умном и дальновидном молодом вожде. Особенно импонировало старейшинам то, что я начал проводить нововведения, дождавшись смерти отца, а не до нее, и, стало быть, уважил старину и не начал гражданскую войну. Хотя, честно признаюсь, мне это тяжело далось. Папаша уже на 107-м году жизни (скончался он в 120) стал совершенно невыносим. Капризный, раздражительный, нетерпимый ко всем инакомыслящим. В общем, классический азиатский тиран. Только в масштабах помельче. Это-то и ужасало: в конце концов, куда легче быть поданным тирана огромной страны, чем деспота маленького племени. В первом случае у вас элементарно меньше шансов попасть под горячую руку правителя. А к 112-му году жизни папаша окончательно впал в маразм и запретил скотоводство вообще. Чтобы возобновить его, мне пришлось ждать восемь лет.

Пустяки для библейских старцев, скажете вы. Нет, не пустяки, далеко не пустяки. Восемь лет, и восемь лет под неусыпным надзором доносчиков кошмарного деспота, раздражительного тирана, убившего четверых своих сыновей (ему показалось что огни, видите ли, недостаточно почтительны к папочке) – совсем не одно и то же. Каждый час из этих восьми лет я рисковал жизнью.

Неудивительно, что я начал пить.

Причем так сильно, что это, как вы уже сами убедились, вызывало насмешку даже у морских свинок. Но и пить мне приходилось крайне осторожно: если бы отец узнал, что я – алкоголик, он бы никогда не оставил меня наследником власти. Поэтому я ухищрялся пить так, чтобы это никто (даже жена моя) не заметил. Сначала чашку горячительного, потом две, затем три. Потом – четыре, и еще – вино, которое оставалось дома. Постепенно многие стали удивляться красному цвету моего лица и постоянным головным болям. Приходилось врать, что мой организм очень чувствителен к перемене погоды. Кстати, так оно и было: пьяницы очень чувствительны к малейшим колебаниям давления в атмосфере. Да и голова у меня болела постоянно: повязку, смоченную в холодной воде с уксусом, я практически никогда не снимал.

Но при этом от меня никогда не пахло. Никогда! Что вы. Малейший запах спиртного, и папаша велел бы забить меня камнями прилюдно. Сын-алкоголик – какой позор для племенного князька. При этом его совершенно не интересовало бы мое оправдание, что алкоголиком меня сделали его подозрительность, властность и нетерпимость. Не то, чтобы он был не способен воспринимать разумные аргументы. Нет, папаша был не дурак. Он этого бы просто не понял. Это объяснение – не из его мира, не из его системы координат. Мы бы говорили с ним на разных языках. Он был упертым, как баран, этот человек, говорю вам. И нисколько этого не стыжусь.

Ах, да, запах. Простите, я сбивчив. Так вот, чтобы избежать его появления, пил я вдалеке от дома. Выбирался в пустыню часам к пяти вечера, чтобы, как говорил домашним, побыть в одиночестве. Естественно, следили за мной и в пустыне, – исключительно ради того, чтобы знать, не сговариваюсь ли я там с кем-то о смещении с поста вождя моего драгоценного папаши. И потому никаких подозрений донесения наушников у отца не вызывали: они говорили ему, что я лишь сижу по несколько часов на пригорке, время от времени пью воду из меха (мне специально пришлось создать себе славу водохлеба) да разговариваю с небом.

Папашу это так впечатлило, что он решил, будто я – будущий пророк. О, конечно, будущий. Ведь пророка рядом с собой, при своей жизни, он бы не потерпел никогда!

То есть, мысль о том, что он породил человека, запросто общающегося с Богом, ему льстила. Но – в перспективе, исключительно в перспективе. Соседство рядом с пророком грозило его власти. Но и убить меня он не мог, потому что это навредило бы его посмертной славе. Поэтому папаша нашел, как ему казалось, золотую середину. Призвав меня к себе, он участливо поделился со мной своими терзаниями (того, что вы сейчас называете комплексами, у него не было совершенно) и попросил меня держать язык за зубами насчет моих разговоров с Богом. А вот когда я покину сей бренный мир, можешь этого не скрывать, заключил он. Что я мог сделать? Простершись ниц, пообещать, что выполню родительскую волю. Вот и все. Не противно ли мне было делать это? Да нисколько. К тому же, лежа на пыльной земле, удобнее скрывать улыбку.

Ведь никаких разговоров с Богом я не вел. Просто беседовал с собой, когда алкоголь хорошо растворялся в крови. А после того, как опьянение на свежем воздухе постепенно проходило, возвращался домой, стараясь не наткнуться ни на кого по пути, выпивал литра четыре ледяной воды, а потом блевал. Затем – снова воды, и так до тех пор, пока алкоголь не выходил из меня весь.

И так – восемь лет.

Теперь вы понимаете, что к моменту кончины отца я стал законченным алкоголиком, который не мог помыслить и дня без того, чтобы основательно не напиться. Разумеется, когда отец умер, я был очень рад. Вы думаете, первое, что мне пришло на ум – бросить, наконец, пить? Как бы не так: физическое привыкание к алкоголю было к тому времени у меня абсолютным. Я просто радовался тому, что смогу пить, сколько влезет, ни от кого не скрываясь. И, надо признать, первые несколько лет в этом преуспел. Но племена мне это прощали: кое-кого из старейшин я убедил, что это мне просто необходимо для общения с Богом, кому-то было на мое пьянство просто наплевать, потому что, как я уже упоминал, мое снятие отцовского запрета на скотоводство существенно повысило наше и без того высокое благосостояние.

Накормите людей, и они простят вам все на свете.

Увы, с Богом все оказалось не так. Не то, чтобы я совсем не верил в него, просто, – поймите меня правильно, – за все 120 лет моей жизни, предшествовавшей Потопу, Он ни разу не дал мне знать о своем существовании. Естественно, это не значит, что я отрицал его существование просто потому, что мы были незнакомы. Ведь не станете же вы говорить, что Иудеи нет, если ни разу там не были. Нет, я не настолько примитивен и глуп, как до сих пор пытаются доказать эти несносные животные, которых я, будем справедливы, спас. Да, ценой некоторых неудобств, но – спас.

В Бога-то я скорее верил, но из-за тотального отсутствия общения с ним как-то о Нем подзабыл. Вы бы тоже забыли. Мне постоянно твердили о том, что Он нас создал. Что ж, неплохо. Я не умаляю Его заслуги, и благодарен ему за это. Но, черт возьми, хоть некоторое содействие он мне мог оказать? Особенно в преддверии Потопа, насланного на нас. Кстати, я до сих пор убежден, что мы, люди, этого бедствия не заслуживали. Двойные стандарты. В этом все дело. Он утопил людей за то, как говорится в Библии, что они погрязли в грехе. Но, простите, они из него не вылезали никогда. Если уж по справедливости, то начать Ему следовало с Адама и Евы, которые согрешили еще в Эдеме. Заодно облегчил бы себе работу: Потом был бы куда меньше. Чего уж там: можно было вообще обойтись без Потопа. Просто попросил бы архангелов притопить эту парочку в Евфрате, вот и все.

Ну, хорошо. Будем считать, что грех Адама и его возлюбленной не слишком велик. По мне так, это вообще не грех. Может, они просто проголодались, и стянули с дерева первый попавшийся плод. Интересно, это Ему никогда в голову не приходило? Ладно, оставим прародителей. Но вот… Каин. Это ли не страшный грех? Убить брата, что может быть хуже? Но и тогда – никакого наказания. Абсолютно. Что? Ах, видите ли, Каина изгнали? Ну, и где в этом наказание? В то время, судя по Библии, на Земле было от силы сотня-другая, человек. И нет ничего страшного для одного из них в том, что его (с женой и детьми! удобная ссылка, не находите?) просят переехать куда-нибудь подальше. Километров за двести – триста. Нет, наказание, если мы вообще можем считать его таком, слишком мягкое, на мой взгляд. Тем не менее, именно так Каина и «наказали». Никаких Потопов, заметьте.

А вот множество людей, которые всего лишь обсчитывали покупателей, не вовремя молились, жадничали, порой изменяли женам и мужьям, но, заметьте, – не убивали своего брата, или сестру, или мать, вообще не убивали! – Он решил утопить.

У меня есть (и, надо признать, совершенно не прошло) подозрение, что Бог относился к Адаму, Еве, и их последышам чересчур мягко по той причине, что они были как бы его детьми. Родственные связи, знаете ли, они многое объясняют. Нет, конечно, все человечество не пошло от Адама, как вы полагаете. Ведь Яхве (Бог, наш Бог) был удельным князьком, божком небольшого племени, от которого пошли наши племена. То есть, если ты родственник Бога, тебе и море по колено, простите за жестокий каламбур. О какой справедливости мы может тогда говорить?

Но о справедливости Он никогда не думал. А, замышляя Потоп, он о ней вообще не вспоминал. Ему, видите ли, не понравилось то, что мы погрязли в пороках и блуде, и Он решил хорошенько вымыть свой народ. Искупать, так сказать. По мне, так купание с летальным исходом – не самое мягкое наказание для бедолаги, который забыл помолиться в субботу. Но об этом я никому, естественно, не говорил. Даже старался не думать об этом. Ведь когда ты думаешь, то участвуешь в, своего рода, беседе с Богом. Это ужасно: чувствовать, что ты постоянно находишься под наблюдением. Это нервирует, признаюсь я вам. Более того, году на седьмом после смерти отца я пришел к выводу, что он вовсе не ушел из моей жизни: просто его основательно заменил Бог. Так что свободней я не стал, если не считать появившейся возможности напиваться в любое угодное для меня время суток. Свободу алкоголизма я получил, чего уж там.

Впрочем, не воспринимайте мои сетования относительно выпивки чересчур уж всерьез. Ведь если бы я не напился в тот день, мне бы никогда не узнать о грядущем потопе, и, следовательно, не спастись, и не спасти огромное количество животных.

Люди? А что они? По вашему, я поступил негуманно, не взяв с собой на корабль жителей окрестных деревень? Но, во-первых, и тут я не стану спорить с морской свинкой, никто не поверил мне, когда я рассказал о намерении Бога утопить всех нас. Во-вторых, – и тут я вынужден признать горькую для себя истину, – к зрелому возрасту я стал мизантропом. Чего уж там: люди меня раздражали. О, нет, это вовсе не значит, что я их не любил. Любил, но раздражался, скажем так. Да нет, не вру! В конце концов, если бы не любил, то не взял бы на «Спасение» никого из своей семьи. А ведь причин относиться к ним теплее, чем к посторонним людям, у меня еще меньше!

Ну, дело в том, что в семье меня недолюбливали. Всегда. Может быть, причина этого в том, что мы с отцом были очень похожи, и родственнички нутром чуяли, что по смерти папаши от семейной тирании им все равно не избавиться. И были правы. Несмотря на то, что папашины методы я не одобрял, став главой семьи, их позаимствовал. Да, тирания. А как иначе, скажите, пожалуйста, управлять оравой неуправляемых кочевников, только-только слезших с седла, заносчивых, как дьяволы, драчливых, как цепные псы, лживых и лицемерных? Ведь для них обмануть ничего не стоило: более того, это считалось доблестью. Да что там говорить, взгляните на нынешних бедуинов. Рыцари песков? О, да. Но только между собой. В отношении чужестранцев кодекс кочевника не действует. В отношении другого кочевника, кстати, тоже. Единственная возможность выжить, и пользоваться уважением: надо представлять из себя ощутимую угрозу. Вас будут уважать только если станут бояться. И это я познал на собственном горьком опыте.

За первые несколько лет правления семьей мне пришлось подавить около десяти маленьких бунтов. Цель каждого из них была одна: унизить этого выскочку Ноя, которого никогда не любил папа, и самому (самой) стать главой семьи. Причины же были разные, и, отмечу, смехотворные. На мою власть покушались даже из-за нечаянно пролитой на плащ воды, неудачно отелившейся коровы, не услышанного приветствия. Чтобы утихомирить этот серпентарий, мне пришлось потратить немало денег, времени и сил. Двух самых дерзких пришлось даже убить. Вот вам и патриархальный мирный уклад!

Постепенно, замечая, что становлюсь очень похожим на отца, я начал понимать его. Увы, слишком поздно. Ну, это всегда так. Лучше всего понять мы можем только мертвеца. Так вот, я начал подозревать, что характер у моего папаши был вовсе не таким уж кошмарным, как мне представлялось. Напротив, делал я вывод, раз характер мягкий у меня, стало быть, и у него (давшего мне не только внешность, но и воспитание) был такой же. А все остальное, – авторитарные методы управления, склонность к тирании, заносчивость, – наносное. Изначально ему не свойственное. Решив так, я мысленно помирился с отцом, и даже принес извинения на его могиле. Правда, перед этим я немало выпил.

И к моей сбивчивой речи, безо всяких сомнений, прислушивался Бог. Я его не видел, но чувствовал – он где-то рядом. Отчасти это нервировало. С другой стороны, кто, как не Он, смог бы передать мои слова покойному папе?

Вы уж не думайте, что старый и спившийся Ной хочет рассказать вам историю всей своей жизни, а попутно оправдаться перед вами и обелить себя. Просто все это я рассказываю для того, чтобы вы поняли: к моменту, когда началась вся эта неприятная история с Потопом, нервы у меня были ни к черту. Я постоянно был на взводе. Часто срывался, иногда даже мог заплакать безо всякой причины. Никого это не волновало: все считали меня жестоким сумасбродом, чересчур эмоциональным, более того – склонным к душевным расстройствам. Причины никого не интересовали. Еще бы, записать ближнего своего в сумасшедшие гораздо легче, чем попытаться понять и простить его. До Иисуса было еще далеко, идея прощения особой популярностью у иудеев не пользовалась. Если бы вы и сказали кому-то: прости меня, ибо я часть тебя, на вас посмотрели бы как на психа. Никакие эмоциональные порывы не приветствовались. Напротив, вас могли счесть одержимым бесами, и после этого подвергнуть нелицеприятной процедуре: забить камнями. К экспромтам, – во всем, в том числе и в общении, – относились настороженно. С опаской, переходящей в маниакальную подозрительность. Никаких шагов право или влево. Никаких прыжков вверх!

Все было регламентировано, все расписано по пунктам: как ты должен себя вести с людьми, с богом, с женой, с домашним скотом; деревьями, насекомыми, птицами, землей, небом, водой; что ты должен думать или делать в той или иной ситуации. Мы были роботами в прямом смысле слова. Искусство поэтому не поощрялось. Ремесла не поощрялись. Паси скот (обрабатывай землю), выполняй все требования Контракта с Богом, и ты получишь свое в виде благополучия при жизни и процветания после смерти. В результате мне, чтобы найти мастеров, способных соорудить корабль, пришлось потратить немало времени. Но среди нашего народа я таких мастеров не нашел. Пришлось выписывать иностранных мастеров.

Полет их фантазии меня просто обрадовал: когда один из них, вдоволь насмеявшись над моим рассказом о потопе (конечно, я хотел взять их на борт!) предложил мне сделать закрытый корабль, воздух в который будет поступать по длинной трубе, я был поражен. Никто из наших до этого бы не додумался. «А такой корабль есть в Заповедях? А его конструкция одобрена Всевышним? А в скрижалях было хоть нечто подобное?». Вот что я услышал бы, предложи кто из моих соотечественников соорудить подводную лодку.

Но мастера, – говорили, что это греки, а я сам толком и не понял, – вовсе не интересовались, что думает по поводу их задумки Бог. Они вообще были меньше склонны к депрессии, и мучительным размышлениям, чем мы. Когда я задал вопрос о Боге и корабле, мастер рассмеялся мне в лицо, и ответил, что не видит между этим никакой связи. Неужели я думаю, что богам (они почему-то считали, что их должно быть много, а я от всей души надеялся, что это не так, хватит нам и одного) больше нечего делать, кроме как следить за строительством какого-то там корабля? Неужели я настолько уверен в том, что боги испытывают хоть какой-то интерес к нам, людям?

Признаюсь, мне нечего было ответить этому смешливому крепышу с аккуратной бородкой.

В самом деле, размышлял я, наблюдая за строительством корабля «Спасения», почему мы слепо полагаем, что Бог, – это такой ревнивец, пасущий нас, словно пастух стадо? Может, мы заблуждаемся, и потому совершенно неправильно живем? Может, он сотворил нас, и занялся другими, более интересными для него делами? Нет, конечно, я был еще далек от мысли, что почитать бога не следует. В конце концов, даже если он плюнул на нас, это не повод не испытывать благодарности просто хотя бы за то, что Он нас создал. Но, может стоит только этим и ограничиться в отношениях с Богом? Может, потому Он и зол на нас, что мы никак не оставим Его в покое?

Время шло, и корабль был почти готов. Зверинцы тоже были битком набиты. Скажу вот еще что: никакие упреки относительно предвзятости выбора видов не принимаются. Животные тоже не верили в Потоп, это раз, я не зверолов и ни черта в этом не понимаю, два, все, что можно было сделать, я сделал, и всех, кого мы могли поймать и спасти, мы поймали и спасли, это три. Откуда, скажите на милость, я мог достать мамонта? Скажите спасибо еще, что мои посланцы обнаружили у берегов Африки несколько десятков кенгуру, которые попали туда благодаря торговым обменам африканских царьков с китайцами, и тех, в свою очередь, с полинезийцами, контактировавшими с аборигенами Австралии…

Кстати, к Потопу я готовился десять лет. Поэтому и зве…

* * *

– Чудно, – дочитала последнюю страницу Наталья, – но где же здесь лейтенант Петреску и его последняя великая любовь?

– А вот тут, – остановил машину, и принялся тискать девушку Петреску, – в машине!

Влюбленные хохотали, визжали, ласкались, и вели себя глупо. В общем, как и полагается, решил пастух Скорцени, глядя с холма на машину. Автомобиль, в котором ехали Петреску и Наталья, прибыл в село Ларга.

– Ну, – отдуваясь, продолжила Наталья, – я серьезно. При чем тут ты, и этот странный текст про Ноя?

– Понимаешь, – объяснил Петреску, – эту книгу пишет один непутевый чудак, который придумал только название, а потом, как он сам мне сказал, его мысль пошла по другому пути. Это еще что. Первая часть – вообще про морских свинок.

– А третья?

– А третью часть книги о Потопе он хочет написать от имени Бога. Но с этим у него, он говорит, проблемы.

– Бедный Бог.

– Бедный писатель.

Петреску и Наталья вышли из машины. Навстречу им, приветственно размахивая руками, с холма спускались старый пастух, стажер СИБа Андроник и журналист Балан. Казалось, они идут с неба.

…Вечером, когда вдоволь напившаяся вина компания спустилась к реке, послушать волны, пастух Скорцени увидел, что за корягу зацепилось какое-то тело. Увы, в отличие от некогда так же плывшего стажера Андроника, этот утопленник был определенно мертв.

– Странно, – вгляделась Наталья в лицо мертвеца, – кого-то он мне напоминает.

– Это араб, который торгует шаурмой в центре, – твердо сказал Петреску, после чего добавил, – торговал…

– Это афганец Осама, которого СИБ считал Осамой Бен Ладеном, – объяснил журналист Балан.

– Это Бен Ладен, – заверил всех стажер Андроник, – сомнений нет. Я тайком прочитал шифровку шефа американцам.

Наталья задумалась.

– И что теперь, вернемся? – спросила она мужчин. – Ведь если он и вправду главный террорист, то с его смертью и вся эта паранойя, вся эта истерика во всем мире пройдет?

Стажер, Дан Балан и лейтенант Петреску приуныли.

– Не стоит вам этого делать, – рассудил мудрый Скорцени, – пусть он мертв, но они же обязательно выдумают кого-то другого!

С этим согласились все. Скорцени пошел собирать овец, Балан вызвался ему помогать. Стажер Андроник, – он был все еще слаб после своих трех смертей, – тоже побрел в дом. Остались только лейтенант Петреску и его последняя любовь, Наталья. Отцепив тело Осамы от коряги, они посмотрели, как мертвец, покачиваясь, сливается с темным горизонтом.

Потом взялись за руки, и пошли в Ларге.

* * *

«Я, Бог, на самом-то деле не был глупым слепцом, и непоследовательным параноиком, каким меня хочет представить это глупое хрюкающее параноидальное создание, наводящее на меня бешенство своими дурацкими подпрыгиваниями – невыносимая морская свинка.

Я, Бог, вовсе не тиран, деспот и придурок, каковым меня хочет представить сын тирана, деспота и придурка Ной.

Я, Бог, умнейшее создание на свете. Я, Бог, добрейшее создание на свете. Чтобы присмотреть за этим алкоголиком Ноем, я принял обличье ламантина.

Это едва не стоило мне жизни. Но я не очень волновался: ведь это едва не стоило мне жизни ламантина. Но не жизни Бога.

Я, Бог. И я раскрою сейчас вам Сущее. Познав это, вы станете Богом. Как я. Я, Бог, говорю вам, слушайте, ибо ничего важнее в вашей жизни вы не услышите. Приникните сейчас, как к замочной скважине, и внемлите мне. Слушайте. Вот величайший секрет вашего бытия.

Величайший секрет вашего бытия состоит в том, что наз…».

Молдавия