Текст книги "«ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г."

Автор книги: Юрий Кузнецов

Соавторы: Евгений Банников,Владимир Лорченков,Вильгельм Кюхельбекер,Тамара Гончарова,Александр Шлёнский,Владимир Костельман,Василий Сыроежкин,Анастасия Зубарева,Михаил Гундарин,Анатолий Елинский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 37 страниц)

Изначальная Русь

Когда приходится бывать заграницей, удивляешься тому, что свой средневековый облик сохранили не только отдельные дома, улицы и площади, но и целые города. Своеобразная архитектура, непривычная для нас теснота построек: стена к стене, тротуар к тротуару. Не проехать и не пройти. Кажется, нечаянно заденешь локтем какой-то один угол и снесешь сразу добрую половину улицы. А чтобы не задеть, нужно великое искусство вертеться. Но где его взять нам, чьи еще недавние предки и строились, и жили, и думали с широким размахом? И если ветшала какая-то постройка, её сносили и воздвигали другую. И вовсе не обязательно на прежнем месте. Если и росли города, то не столько в высоту, сколько в длину и в ширину. А о селах и говорить нечего. Их облик кардинально менялся каждые полсотни лет. Хорошо еще, что оставили для потомков московский Кремль и петербургский Невский проспект.

Но это в столицах, а россияне жили ведь и во многих других местах. Так что же осталось нам в наследие от средневековья? Где у нас то прошлое, которое можно не только увидеть и услышать, но и потрогать руками? Не могла же она совершенно исчезнуть, изначальная наша Русь!

Вопросы не из легких. И я не отваживаюсь сразу осилить их. Это значило бы возложить на свои плечи слишком большой груз ответственности за каждое сказанное слово. А я этого скорее не хочу, чем боюсь. Не хочу, чтобы люди считали меня воинственным невеждой, доказывающим явно недоказуемое.

Что же касается Игнатия Дмитриевича Рождественского, то он нередко бывал столь категоричным, как никто другой из моих друзей и знакомых. Он рубил прямо с плеча и тогда попробуй отвергнуть его подтвержденные немалым опытом жизни утверждения. В какой-то части их еще можно сомневаться, но отбрасывать целиком не следует. По крайней мере, прежде нужно хорошенько задуматься над ними. И помнить, что перед Игнашею я сосунок, если судить по возрасту и по широте всесторонних знаний. Он – энциклопедист, а это не профессия, а бесспорное качество недюжинного ума.

И вообще, по жизни надо идти неспешно, быть зорким и непредвзятым. А то соберутся с похмелья где-нибудь у пивного ларька и гундосят себе под нос всякую дребедень. Нет, мол, православной Руси при таких-то порядках: одиннадцать утра, а пивом еще не торгуют. То ли было во времена наших пращуров! Только гость на порог, а хмельная брага уже разлита по ендовам и чарам. Бери и пей. Что? Разве не так? А вы внимательней почитайте былины про богатырей русских.

Хорошо бы вдруг оказаться на той священной Руси. Побродить по её извилистым улочкам, взобраться на острожные стены и даже представить себе идущие на приступ чужеземные полчища настырных лучников и копьеносцев. И самим подключиться к тем славным битвам, а иначе эта земля вроде как и не твоя милая родина, которую ты должен защищать.

Это теперь много развелось на западе всяческих глобалистов. Собрались в стаю и щелкают зубами, решая, кого укусить на сей раз. А свистнет Соловей – разбойник и вмиг разбежится пестрая глобалистская братва, выбросив из головы, что нужно защищать не только себя, но и друг друга. Короче говоря, грош цена всем их пактам и всяческим договорам. И как тут не вспомнить известную поговорку: своя рубашка ближе к телу. Так будь же ты всегда и во всем патриотом.

– Ишь, чего захотел, Анатолий Иванович! – старательно протирая очки, говорил Игнатий Дмитриевич. – Но мы же с тобой совсем в другой России. В обращенной фасадом к западу и вздыбленной еще Петром Первым.

Так-то оно так, но меня неудержимо тянула к себе далекая Русь, которую когда-то прославляли знаменитые гусляры и над которой потешались хитроумные скоморохи. И жалко мне, что нет у нас тех заповедных поселений, как резервации индейцев. Ведь каждый народ желает наглядно знать свое прошлое. Даже у хохлов, больше всего склонных к воровству русского газа, где-то под Киевом есть выхваченная из средневековья деревушка с приземистыми, обмазанными глиной хатами. Хохлы хоть сами туда не ходят, зато приглашают в те хатки туристов. Какой ни есть, а доход.

Была и у нас, русских, попытка создать что-то подобное в Шушенском. С окрестных сел мы свезли сюда старые дома и сказали:

– Это наша святыня, вроде Вифлеема. Правда, вождь здесь не родился, а только отбывал ссылку. Но это не имеет большого значения.

Определенно, из Ленина не получилось Иисуса Христа. Как говорится, не тот материал. Покончили с советской властью и немедленно опустела уютная потемкинская деревушка. Кто поедет в немыслимую шушенскую глушь глядеть на обветшалый дом и надворный дощатый туалет, который стоит здесь на месте прежнего сортира? Охотников на это мало.

Так где же осталась та Русь, которую хотелось бы обласкать взглядом и даже потрогать руками? К сожалению, этого мы не знаем.

– А она есть! – упорствовал Рождественский. – Разумеется, колхозы и совхозы прошлись по самым затаенным уголкам России. Даже озера и реки перешли во владение чиновников: не суйся туда, не ходи сюда!

– Но ты, Игнаша, противоречишь самому себе!

– Нисколечко! – веско бросил он. – Я сам видел незапамятных лет терема и емелины печи, и скатерти – самобранки. И ты увидишь.

Мы сидели в нашем Союзе писателей и неспешно болтали на эту несовременную тему. Мы были в ожидании, когда бухгалтер принесет нам билеты на самолет. Лететь, по сибирским масштабам, недалеко, какие-то четыреста километров. Это до Енисейска, а там пересадка на маленький самолетик и еще сто километров до Маковского. Короче говоря, рукой подать.

Маковское праздновало свое 350–летие. Дата не хилая. Приглашены гости из многих мест, в том числе и мы с Игнатием Дмитриевичем. Праздник начинается завтра, а мы вылетаем туда за сутки. Будет достаточно времени оглядеться в старейшем русском поселении Восточной Сибири. Это ведь не Москва, не Красноярск, а небольшая деревушка на берегах реки Кеть.

Ждали бухгалтера, а в кабинет скопом ввалились незнакомые гости. Взопревшие в теплых пальто и меховых шапках. Да они же сошли с ума! На дворе июль, самый разгар лета. Даже на Северном полюсе сейчас относительно жарко. Уж не намерены ли снимать зимние сцены в Красноярске? Да, скорее всего актеры.

Мы почти угадали. Это – преподаватели и выпускники высших музыкальных учебных заведений Москвы. А летели они по путевкам ЦК комсомола в заполярный Норильск. Им предстояло выступить там с отчетным концертом.

Но причем здесь мы? Оказывается, им больше обратиться некуда. Союза композиторов в Красноярске пока что нет, Театральное общество пребывало на летних гастролях. Кто же должен помочь молодым дарованиям? Только мы.

А помощь им нужна срочно. Люди умаялись в пути, но Норильск не принимал самолеты. Так где же люди должны отдыхать? На заплеванном вокзале? Нет, так не пойдет! Ведь у певцов голоса, ведь они же таланты!

Игнатий Дмитриевич оглядел пеструю толпу в осенних и зимних нарядах и саркастически улыбнулся:

– Вы ничем не удивите уже пресытившихся культурой норильчан. Там довольно своих талантов.

– Но у нас командировочные удостоверения ЦК комсомола! У нас дипломы! А у них ничего нет на руках. – с нескрываемой гордостью сказал руководитель творческой бригады, дубина лет сорока с тонкой шеей, укутанной шарфом крупной вязки. – Да как вы смеете так рассуждать! Взяли бы да поехали с нами в село Маковское. Там отродясь не видели и не слышали гостей, знаменитых на всю страну, – с хитрецою сощурился Рождественский.

Певцы переглянулись и взвыли. Неизвестно, чем бы закончился наш разговор, если бы не подошел бухгалтер с билетами для меня и Игнатия Дмитриевича. Мы посоветовали талантам обратиться по поводу гостиницы в крайком комсомола, это по их части.

До Маковского мы добрались без особенных приключений. Самолетики здесь садятся на травку сразу же за околицей. Пройдешь не больше ста метров и ты уже в центре села. Рождественский бывал здесь не раз, у него в селе много знакомых и прежде всего – учитель Константин Григорьевич Одинцов и его жена Александра Николаевна.

Милая, уважительная пара. Своего рода старосветские помещики. То же хлебосольство, те же несуетные беседы только уже на нашей, сибирской, земле. И поместье у здешних куда как скромное: кукольный домик с крытым двором да огород, весь на бугре, как на ладони.

Нас пригласили к столу. Александра Николаевна разлила по мискам уху. Чем же еще угощать приезжих, если не блюдом из свежей рыбки? Подворье Одинцовых упирается в Кеть. Сделаешь несколько шагов тут тебе и весельная лодка, плыви по речке вверх или вниз – куда хочешь.

А после обеда не отдых, нет. Надо же оглядеть старинное село, через которое пробирались землепроходцы на Енисей и Лену, на Ангару и Амур. Вот тут-то и ошарашит тебя непростая русская история. Почти наяву ты увидишь уходящие к Енисейску немногочисленные отряды казаков и ссыльных. Они идут изломанной цепочкой, одни по доброй воле, другие по принуждению. Вперед по болотистому волоку, только вперед! А кто это на телеге гневно машет руками? Господи, да это же отец Аввакум! Ну и ну!

– Сам Маковский острог был вот там, – показывала Александра Николаевна на соседний холмик. – Копнешь землицу поглубже и увидишь глиняные черепки да головешки, Значит, когда-то был в остроге пожар. А еще находим вот такие денежки. Возьмите себе на память.

У нас в руках монеты времен не то Ивана Грозного, не то Бориса Годунова. И странное ощущение причастности к давним событиям начинает волновать тебя, да еще как волновать! Ты чувствуешь, как дрожат твои руки и перехватывает дыхание. Вот какою ценой достается нам близкое родство со служилыми людьми да ушкуйниками тех легендарных лет.

В эту ночь никто в Маковском не спал. Это ведь не ежегодные Первое мая и Седьмого ноября, и даже не Новый год. Это единственный за три с половиной века праздник родного села! Надо же было кому-то придумать такое неповторимое торжество!

А придумали его работники Енисейского краеведческого музея. Они-то и вышли с таким предложением в горком и райком партии, а на севере патриотов хоть отбавляй – музейщиков поддержали, выделили какие-то мизерные деньги на плакаты, на алые банты для почетных гостей.

Ночью по селу сплошь светились окна. Александра Николаевна бросила нас, мужиков, одних и подалась на последнюю перед выступлением спевку сельского хора. Этот коллектив был её родным детищем. Она создала его и постоянно заботилась о его творческом росте. Разучивали в основном русские народные песни.

– Их вряд ли где-нибудь столько услышишь, как у нас, – с явным восхищением отозвался Константин Григорьевич.

Не спали ночью, зато утром село будто вымерло на три – четыре часа. Напрасно визжали в загонах проголодавшиеся свиньи. Напрасно звали к себе заботливого пастуха нетерпеливые коровы. Маковское видело счастливые предпраздничные сны.

А потом у сельской церквушки призывно заиграла гармонь. И все услышали её. И по праздничному одетые стали ручейками стекаться к помосту, заменявшему маковцам трибуну.

И в это время над селом появилось два самолетика. Они приземлились один за другим и выдавили из своего нутра последних гостей. Среди них я сразу вычислил руководящего дубину, хотя на нем не было ни пальто, ни шарфа. В компании прибывших он смотрелся вполне нормально, и я даже приветно помахал ему.

Он живо откликнулся и во главе уже знакомых нам московских талантов подошел ко мне.

– Норильск по-прежнему закрыт, – сообщил он. – И крайком комсомола пока что командировал нас сюда.

Праздник прошел лучше не нужно. Молодые московские дарования не выступали. Широко распахнув глаза, они слушали старинные песни маковского сельского хора. А питомицы Александры Николаевны пели и пели, и казалось, их песням не будет конца. Разве не о таком праздничном концерте мечтали голосистые сельские певуньи?

 
Ой, да ты, землица знаменитая!
Кровушкой казачьею умытая, ой!
 

Казалось, это пела сама Россия. И москвичи доставали откуда-то чистые нотные листы и торопливо набрасывали на них никому не известные в столице русские песни.

Затем молодые дарования были расхвачены и разведены по дворам. Больше слушали, чем пели. А на следующее утро встретивший меня дубина решительно сказал:

– И зачем нам лететь в Норильск? Да мы здесь не только попоем, а еще и сделаем необыкновенные записи! Мы увидели нашу древнюю Россию в её потрясающей первозданности. Спасибо вам за добрый совет, дорогие коллеги!

А ты, Анатолий Иванович, говоришь, где, дескать, она есть, настоящая Русь. Тут она и есть, живая и неподвластная времени, – с удовлетворением сказал Игнатий Дмитриевич, когда мы прощались с Маковском.

И он был прав.

Викинг

Рассказ об этом человеке можно было бы начать с описания его кабинета. Как и почему и кто сюда попал, и, главное – за что? И на что уповал и надеялся, уходя отсюда? И почему вышел и как? Я знаю ответ на эти и другие вопросы и, тем не менее, роюсь в далеком прошлом в поисках истины. Она мне нужна, как воздух. Без неё не могу спокойно работать и жить.

Я буду последовательным и все изложу по порядку, начиная с прощального вечера в красноярском ресторане «Север». У собкоров, с легкой моей руки, был заведен обычай принимать новичков в наше, собкоровское, братство. По существу, тебя уже приняли в газету – редактор отдал приказ, но ты еще не можешь считать себя равным среди равных. Тебе придется пройти через полушутливый и полусерьезный обряд посвящения в собкоры. Почти как избрание патриарха всея Руси или папы Римского. На этом священнодействии непременно присутствовали редактор и его заместитель, а также вечный страдалец за правое дело Кеша Цвейтов, муж широко известной в городе несчастной пьяницы Клавы. Кеша был журналистом от Бога, на ходу разбрасывал интереснейшие идеи, однако не пользовался доверием власть имущих – он был поповичем. Не Алешей, как в русских былинах, а только Кешей, что накладывало на него невероятно большие и сложные обязанности. Почти об этом говорил Пушкин: есть вещи несовместные – гений и злодейство. Касаемо Кеши сия мысль звучала примерно так: журналистика и вера в Бога. Уж куда как несовместимыми были в далекие пятидесятые годы эти всеобъемлющие понятия!

Не помню, кого мы посвящали в братство в тот раз. Помню лишь, что застолье, как обычно, началось где-то в обеденное время. Местные поезда на все направления уходили вечером и наша изрядно подвыпившая братия должна была успеть именно на них. Задерживаться в Красноярске на сутки было преступно: на полях края начиналась массовая уборка хлебов, перед которой нас и вызывали в редакцию для накачки.

Очередное посвящение прошло нормально, без каких-то эксцессов. Мы оккупировали несколько сдвинутых воедино столов. Новому собкору задавали множество вопросов, а еще больше было выпито рюмок за его здоровье. Билеты на поезда у нас были куплены заранее, поэтому пропивалась под чистую вся имеющаяся в карманах наличность.

Но был заведен социально справедливый порядок. На опохмелку уносились отсюда бутылки водки, которые покупались на деньги непьющих собкоров. Таких у нас было двое и они исправно платили положенный им ясак.

Короче говоря, торжественный вечер закончился мирно. В поезде мы долго не могли уснуть. Возбужденные зеленым змием, говорили о насущных собкоровских проблемах, читали приходившие на память стихи. Тихо проводили в Ачинске собкора Ильментьева и в нашем купе осталось нас трое, все до Абакана. С откупной водкой поступили честно – её оставили назавтра.

Проснулся я не то от ошеломляющего звона, не то от грохота. Саша Фурдык по-прежнемуспал – он глуховат на оба уха. Но что это? Афоня Шадрин, пытаясь открыть двери купе, вдребезги разбил дверное зеркало. Осколки поблескивали повсюду: на полу, на одеялах и даже на всклоченной голове Фурдыка.

Это происшествие усмирило Афонин пыл. Он стоял перед дверью весь обвисший, потерянный, не зная, на что решиться дальше. А в замке уже щелкал ключ проводника:

– Что там у вас?!

Дверь откатилась и мы увидели бешеные глаза незнакомого нам пассажира, одетого в полосатую махровую пижаму Он пытался плечом отодвинуть проводника и влететь в наше купе:

– Безобразники! Хулиганы! Они не давали мне спать всю ночь! Я – Фархутдинов!

– И хрен с тобой, что ты Фархутдинов! – резонно заметил только что проснувшийся Фурдык.

– Я – уполномоченный Совета Министров!

– Всё сказал? Ну, тогда помолчи! – крикнул я. – Мы сами себе короли и министры!

Вызвали милицию. Уполномоченный предъявил свои документы. И у нас сразу же конфисковали весь жидкий ясак, да еще потребовали паспорта и переписали наши адреса. И в вонючей ментовке Абакана мы пробыли несколько часов, пока не рассчитались с железной дорогой за причиненный ей ущерб. Моей Валентине пришлось срочно раскошелиться, чтобы выкупить оптом нас троих.

Однако дело не кончилось только на этом. По заявлению уполномоченного, нашу теплую компанию пригласили в Красноярск на ковер в краевом комитете партии.

Кажется, вот и пришла пора рассказать кое-что о служебном кабинете заведующего отделом пропаганды и агитации, в который нас завели. Он ничего особенного не представлял: кабинет как кабинет. Огромный, в полкомнаты, стол, два кресла и несколько стульев для посетителей. И более ничего, если не считать листка бумаги на столе и тут же графина с водой.

Но сам человек – вот это да! Увидишь и ахнешь! Рослый блондин с красивым лицом скандинавского типа. Одним словом, современный викинг, как ни крути. Этот не будет играть с нами в кошки – мышки! Это тебе даже не уполномоченный Фархутдинов!

И всё-таки мы приняли дерзкий вызов судьбы. Сейчас уже трудно вспомнить, кто что говорил, но смысл нашей короткой беседы был примерно такой:

– Ну, как дела? – живо спросил он.

Мы переглянулись и недвусмысленно пожали плечами: а никак.

– Поняли, что вас вызвали не упражняться в остроумии?

С нашей стороны последовал сдержанный нервный смех. Так иногда бывает в трудно разрешимых ситуациях. Ну что еще мы могли поделать? Виноваты, потревожили государственного человека. И после некоторой паузы:

– Извините, Василий Павлович. Мы больше не будем. Просим у вас снисхождения к нашим неосмысленным поступкам.

– Просите? Это уже хорошо. Идите работать!

И не сказав больше ни слова, выставил нас из своего кабинета.

Разговор, как видите, был короткий и рассчитанный не на истеричных барышень, а на нормальных мужиков. И за ним стояла общая откровенная неприязнь к нашему соседу по купе Фархутдинову. Нашел же из-за чего жаловаться в крайком партии!

Василий Павлович знал, что сказать нам. Не поругал, но и не похвалил нашу братию. И было нетрудно понять, что он этим своим поступком как бы нарушил установившуюся тогда традицию выговоров и разносов по каждому поводу. По существу, выступил против основополагающего принципа партийного руководства – панического страха, на котором держался весь советский строй.

Вскоре Василия Павловича избрали секретарем крайкома по идеологии. Он ни на йоту не изменил своего отношения к людям. Это нравилось далеко не всем партийным чиновникам. И первый секретарь крайкома строго предупредил его:

– Не разводи демократию.

Бесспорно, Павлов был весь соткан из того лучшего, что может принести революция. Справедливость – прежде всего. Поэтому он презирал низкопоклонство перед вышестоящими и, говоря всё тем же языком Пушкина, милость к падшим призывал. До Красноярска Василий Павлович работал первым секретарем Омского горкома комсомола. Знавший его в то время строитель Владимир Князюк рассказывал мне, что Павлов был любимцем молодежи, ему верили, считая совместную с ним работу за высокую для себя честь.

И как тут не вспомнишь выстраданные стихи Евгения Евтушенко:

 
Когда румяный комсомольский вождь
На нас, поэтов, кулаком грохочет
И хочет наши души мять, как воск,
И вылепить своё подобье хочет,
Его слова, Есенин, не страшны,
Но трудно быть от этого веселым.
И мне не хочется, поверь, задрав штаны,
Бежать вослед за этим комсомолом!
 

Это не о Павлове, а о ком-то другом, о его антиподе. А Павлов стал моим другом на всю жизнь. Мы часто встречались с ним, он нежно относился к моей семье. И то, что я говорю сейчас, не однажды было обсуждено в семейных беседах. По каким-то вопросам мы сходились во мнениях, по каким-то – нет. Уж слишком рисковал он тогдашним своим положением!

Более чем лесть, он не любил ханжество. А у нас оно процветало всегда и во всем. Склонные к этому пороку чиновники обычно существовали в двух измерениях: на людях они рядились в тогу порядочности, а тайком от людей совершали грязные поступки и даже преступления.

Если послушать речи партийцев на разного рода заседаниях, то из них выходило, что мы плохо жили по той причине, что председатель колхоза имя рек с похмелья шел не домой, а к доярке или скотнице и того хуже – к молодым сельским красавицам. Но эти же святоши сами не пропускали ни одной смазливой девицы, чтобы не затащить её к себе в постель.

Наш викинг боготворил красивых женщин. Но не всегда это высокое чувство встречало взаимность. Он страдал, и ни от кого не таясь, пил горькую. Когда его снимали с занимаемого поста, воспринял это, как должное. И тем больнее его ударило предательство человека, которого он неосторожно приблизил к себе. Это был редактор краевой газеты Дубков. После решения пленума крайкома партии Василий Павлович позвонил на квартиру к нему и услышал знакомый голос:

– Извините, но вы набрали не тот номер.

Он точно попал и в без того взорванное сердце, партийный журналист и ворошиловский стрелок, родной сын Черной вдовы.