Текст книги "Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий"

Автор книги: Юрий Безелянский

Так писал Толстой Софье Андреевне. Но потерял не он ее, а она его. Последние свои годы Алексей Константинович страдал от расширения аорты. Его мучили астма, бессонница, головные боли. Ему приходилось прибегать к морфию. Он и умер от передозировки: заснул и не проснулся. Это произошло 28 сентября 1875 года. А за три месяца до кончины, будучи на лечении в Карлсбаде, Толстой писал Софье Андреевне: «…для меня жизнь состоит только в том, чтобы быть с тобой и любить тебя; остальное для меня – смерть, пустота, нирвана, но без спокойствия и отдыха».

Алексей Константинович Толстой прожил 58 лет. На целых двадцать лет пережила его Софья Андреевна. После смерти мужа она жила воспоминаниями о любви, перечитывала его письма и плакала. Мемуаров не написала, более того – уничтожила часть писем. Умерла в Лиссабоне, куда уехала к племяннице, спасаясь от одиночества…

Как тут не вернуться снова к романсу «Средь шумного бала…»? Помните строки?

 
…Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
 

Да, в жизни Софьи Андреевны была тайна, в которой она перед их соединением открылась Толстому. Ее исповедь была бурной. Алексей Константинович не только простил, но и был счастлив разделить ее страдания.

Слушал повесть твою, полюбил я тебя, моя радость!

Жизнью твоею я жил и слезами твоими я плакал…

Тайна такова, и это подтверждается запиской графини Наталии Сологуб, хранящейся в РЦАЛИ: после Миллера и до Толстого Софья Андреевна родила двух детей – Юрия и Софью, которые официально стали считаться детьми брата Петра Бахметьева. «Племянница» Софья воспитывалась в семье Софьи Андреевны, потом она вышла замуж за русского посланника в Лиссабоне господина Хитрово. Детей от Алексея Константиновича Толстого у Софьи Андреевны не было.

Такая вот драматическая «лав стори». Похоронили Софью Андреевну рядом с Толстым, в их фамильном склепе в имении Красный Рог Черниговской губернии. Что остается добавить в конце? Разве что вспомнить строки Алексея Толстого:

То было раннею весной…

Тоже хрестоматийное стихотворение. И в конце его:

 
То было в утро наших лет –
О счастие! о слезы!
О лес! о жизнь! о солнца свет!
О свежий дух березы!
 

Все это было – и счастье, и страдания, и слезы. Было и прошло. А нам досталось как исторический урок в школе (или академии) Любви. Вы постигаете науку?..

Поэт и мистик (Адам Мицкевич)

В России бушуют политические, экономические и финансовые страсти. Культура задвинута далеко на периферию – эдакий далекий Магадан, о котором вспоминают лишь изредка. А между тем 1998 год по решению ЮНЕСКО был годом Мицкевича. 24 декабря исполнилось 200 лет со дня его рождения. К этой славной дате даже отреставрировали Дом-музей поэта в белорусском городе Новогрудок, где он родился. Итак, Адам Бернард Мицкевич (так он был назван при крещении)…

Штрихи из жизни

Родился Мицкевич в 1798 году в семье мелкопоместного шляхтича. Семья принадлежала к старинному литовскому роду Мицкевичей-Рымвидов. Адам – второй сын. Первый – Александр, впоследствии ставший профессором римского права Харьковского университета. Младший, Адам, учился неплохо, хотя из-за слабого здоровья в двух из шести классов школы ордена доминиканцев просидел по два года. С ранних лет увлекся поэзией – писал басни и стихи на исторические темы. Боготворил Наполеона. Со школьной скамьи поступил в Виленский университет, сначала на физико-математический факультет, затем перешел на историко-фило– логический. Участвовал в основании кружка «филоматов», целью которого было умственное и нравственное совершенствование. Затем вступил в общество «фила– ретов» (друзей добродетели). Короче, обычные студенческие поиски опоры в жизни.

Весной 1819 года Мицкевич сдал экзамен на звание магистра и был определен в Ковно (нынешний Каунас) преподавателем литературы в гимназии. Работой он тяготился и в письмах жаловался на косность «жмудских лбов». С куда большим увлечением молодой педагог сочинял баллады, причем одну за другой. Педагогическое начальство было им недовольно, и ему пришлось перебраться в Вильно, потом снова вернуться в Ковно. А тут еще неудачная первая любовь… Все это угнетало молодого человека. В очерке о Мицкевиче в дореволюционной серии ЖЗЛ читаем: «Доведенный до крайней степени нервного расстройства, поэт целыми днями ничего не ел и поддерживал свои силы лишь неумеренным употреблением кофе и табаку, которое, конечно, еще более ослабляло его нервную систему».

Сам Мицкевич в письме к одному из своих товарищей так обрисовывал тогда свои занятия и настроения: «Я привыкаю к школе, так как мало читаю, мало пишу, много думаю и страдаю и поэтому нуждаюсь в ослином труде. По вечерам играю в бостон на деньги, никаких обществ не люблю, музыку слушаю редко, игра же в карты без денег не доставляет мне интереса. Читаю только Байрона; книги, написанные в другом духе, бросаю, так как не люблю лжи; описание счастья семейной жизни возмущает меня так же, как вид су– пружеств; дети – это моя единственная антипатия».

«Мало пишу» – это рисовка, на самом деле Мицкевич много писал и даже за ярко выраженные свободолюбивые мотивы в своем творчестве угодил в тюрьму. Не сталинскую, конечно, а времен Александра I – в монастырь базилиатов, в котором поэт мог спокойно встречаться со своими товарищами, другими узниками, и вести беседы на излюбленную тему: свобода и независимость Польши.

После отбытия срока заключения последовала ссылка: Мицкевич был отправлен во внутренние губернии России для службы по линии министерства народного просвещения. Тогдашний министр – адмирал Шишков – предложил опальному поэту по собственному желанию выбрать место службы. Сначала это была Одесса, потом Москва. Такая вот «ссылка»…

В Москве Мицкевич сблизился с князем Вяземским, Пушкиным, Баратынским, братьями Киреевскими, Козловым, Полевым и… Фаддеем Булгариным (не надо удивляться: их объединяло национальное чувство – оба любили Польшу). Здесь прервем хронологическое повествование и поговорим о дружбе двух великих поэтов.

Мицкевич и Пушкин

Они были почти ровесники (Пушкин был моложе Мицкевича на пять месяцев), имели много общего в своих взглядах и разделяли гуманно-либеральные идеалы, свобода пленяла того и другого. В августе 1834 года Пушкин отмечает в стихотворении, посвященном Мицкевичу: «Мы его любили…» И далее:

 
…. Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.
 

В «Памятнике Петра Великого» у Мицкевича дана следующая картинка дружбы двух поэтов: «Вечером под дождем стояли два юноши под одним плащом, взявшись за руки: один был пилигрим, пришелец с запада, неизвестная жертва злой судьбы; другой был поэт русского народа, прославившийся песнями на всем севере. Знакомы были они недолго, но тесно, и уже несколько дней были друзьями. Их души выше земных преграц, как две родственные альпийские вершины, которые, хотя разорваны навеки струею потока, едва слышат шум своего врага, склоняя друг к другу поднебесные вершины».

О дружбе Мицкевича и Пушкина написаны сотни статей и не одна диссертация. В пику этой апологетике хочется привести выдержку из воспоминаний Лидии Чуковской об Ахматовой. Запись от 18 декабря 1955 года:

«Анна Андреевна заговорила о Пушкине и Мицкевиче.

– У нас очень радуются легенде, будто Пушкин и Мицкевич были друзьями. Склацно выходит. А между тем это выдумка. После отъезда из России Мицкевич совсем не интересовался Пушкиным, что видно, например, из его статьи, которую перевел Вяземский. Ничего о Пушкине Мицкевич не знал, не читал его новых стихов, хотя все ездили за границу и могли привезти что угодно, даже и «Медного Всадника». Пушкин же в черновиках «Он между нами жил» честил Мицкевича отчаянно. И в «Египетских ночах» – импровизатор, это, конечно, Мицкевич – и до чего же он там неприятный!»

Мицкевич – импровизатор. Да, в Петербурге именно своими импровизациями на французском языке он покорил многих. Однажды во время одной из них, по воспоминаниям современника, Пушкин вскочил с места и, ероша свои кудри, почти бегая по залу, восклицал: «Какой гений! Какой священный огонь! Что я рядом с ним?..»

Менее склонный к экзальтации, князь Петр Вяземский отмечал, что Адам Мицкевич «не корчил из себя политической жертвы… был веселого склада, остроумен, скор на меткие и удачные слова…».

Но еще раз обратимся к мнению Анны Ахматовой. Вот запись Лидии Чуковской от 13 ноября 1940 года:

«Она сидела в своем ободранном кресле, грустно и трогательно раскинув руки. Заговорили почему-то о Мицкевиче. Я сказала, что гневные стихи Мицкевича против Пушкина, в сущности, справедливы, и Пушкину, чтобы ответить с достоинством, только и оставалось, что отвечать с надзвездной высоты.

– Вы не правы, – сказала Анна Ахматова, – Пушкин вел себя гораздо лучше, чем Мицкевич. Пушкин писал, как русский, а Мицкевич звал поляков на бой, а сам сидел в Германии и разводил романы с немочками. Это во время восстания!

Я сказала, что передовые русские люди не сочувствовали все-таки стихам Пушкина о Варшаве. Например, Вяземский.

– Я и сама в этом деле скорее на стороне поляков, чем Пушкина, – ответила Анна Андреевна, – но Пушкин со своей точки зрения был прав…

Я поднялась. Провожая меня, Анна Андреевна говорила:

– Мною написана целая работа о Мицкевиче, о том, что Пушкин изобразил в «Египетских ночах», в импровизаторе – его. Это безусловно так. Пушкин ведь никогда не описывал внешности своих героев. «Офицер с черными усами» – и все. Только Пугачеву и Хлопуше он дал внешность – подлинную, историческую. И вот импровизатору – внешность Мицкевича. И третья тема на вечере, малопонятная, предложена им самим – импровизатором, Мицкевичем.

Я спросила, почему она не печатает эту работу.

– Сейчас не время обижать поляков. И тогда, когда я написала ее, тоже было не время».

Что остается добавить? Жаль. Тем более что окончательный вариант статьи Ахматовой «Пушкин и Мицкевич» пропал во время блокады.

Между Пушкиным и Мицкевичем было, помимо сходства, много и различий. Пушкин, выражаясь сегодняшним языком, был государственником, державником, вне зависимости от своего отношения к царю. Мицкевич же, напротив, был патриотом своего, польского, народа. В поэме «Дзяды» (1823) он поведал о мученичестве польских патриотов и обличал царских сатрапов. В «Дзядах» есть примечательный пассаж:

И русский гений тихо произнес:

 
«…Во весь опор летит скакун лихой,
Топча людей, куда-то бурно рвется,
Сметает все, не зная, где предел.
Одним прыжком на край скалы взлетел,
Вот-вот он рухнет вниз и разобьется.
Но век прошел – стоит он, как стоял.
Так водопад из недр гранитных скат
Исторгнется и, скованный морозом,
Висит над бездной, обратившись в лед, –
Но если солнце вольности блеснет
И с Запада весна придет к России –
Что станет с водопадом тирании?»
 

И еще одна цитата – из послания Мицкевича «Русским друзьям»: «…быть может, кто-нибудь из вас, чином, орденом обесславленный, вольную душу продал за царскую ласку и теперь у его порога отбивает поклоны. Быть может, продажным языком славит его торжество и радуется страданиям своих друзей…»

Более чем прозрачно. На вызов Мицкевича Пушкин ответил без эмоций, почти отрешенно:

 
Мы встретились, и были мы друзьями,
Хоть наши племена и враждовали…
 

Восстание в Царстве Польском против тирании России (так и хочется написать: Центра) было неожиданным для Мицкевича, хотя он и призывал к нему постоянно своих собратьев. Многие из поляков-эмигран– тов поспешили встать под знамена восставших, а Мицкевич медлил. Почему? Не верил в конечный успех? Кто знает, что было в мыслях и на сердце поэта, но он все же так и не встал в ряды непосредственно сражавшихся за свободу своей родины, хотя и горячо сочувствовал тем, кто боролся с оружием в руках. Разгром восстания потряс Мицкевича. Может быть, именно это поражение способствовало тому, что в Мицкевиче постепенно умер поэт и он стал выступать и действовать как политический публицист и пророк.

И еще одна разница между Пушкиным и Мицкевичем. Пушкин как личность был ясным, светлым и на удивление гармоничным. Мицкевич кажется более темным, сумрачным и болезненным, недаром с годами в душе его так сгустился туман мистицизма.

Мицкевич в поисках мистических истин

Не находя удовлетворения в несовершенной жизни, Мицкевич искал спасения в определенных идеях. В Петербурге он становится членом масонской ложи Белого Орла, которой руководил живописец Иосиф Олешкевич.

В Берлине поэт прослушал несколько лекций Гегеля, но и в них не нашел ответов на свои вопросы. Встреча с Гёте в Веймаре тоже не успокоила мятежную душу Мицкевича: холодная атмосфера энциклопедических и рассудочных знаний Гёте оказалась чужда польскому романтику.

Жизнь в Риме, Дрездене и в Лозанне не внесла покоя в душу Мицкевича, и он все глубже и глубже погружался в бездну мистицизма. Способствовали этому и неудачная личная жизнь, и постоянные материальные невзгоды.

В 1840 году французское правительство открыло в Коллеж-де-Франс кафедру славянских литератур и предложило возглавить ее Мицкевичу. Французские студенты благожелательно отнеслись к новому профессору, а соотечественники-эмигранты, жившие в Париже, были настроены скептически. «Наши, – писал Мицкевич, – ходят на мой курс, но для того, чтобы узнать, какой я партии: аристократ или демократ? и сердятся, что я не говорю им о политике».

Не политика, а мистические истины интересовали Мицкевича, и к этому приложил руку Анджей Товян– ский, литовский духовидец, славянофил, основатель религиозной организации «Коло». В поисках нравственного совершенства на земле Товянский обращался исключительно к небесам. Согласно учению Товянско– го, вселенная населена множеством духов, злых и добрых, вечно борющихся между собой за власть над каждым отдельным человеком. Существует возможность общаться с духами во сне и наяву при помощи видений (эти видения стали активно преследовать Мицкевича). Товянский нашел в лице Мицкевича ревностного ученика и верного последователя. Поэт стал помогать новому мессии (а именно мессией считал себя Анджей Товянский) в воплощении забытых христианских начал, и, разумеется, именно Польше принадлежала первенствующая роль в новом христианском мире. Польские ксендзы усмотрели в горячих проповедях То– вянского и Мицкевича ересь и осудили их.

Мечислав Яструп в своей книге о Мицкевиче отмечает, что Товянский вовлек поэта в пучину самобичеваний, беспросветных угрызений совести, оплел его сетью интриг, подослал в дом Мицкевичей красавицу Ксаверию Дейбель, «сестру» своей секты, которая стала давать уроки детям Мицкевича. Царевна Израильская (так звал ее Товянский) внесла в жизнь супругов драму, ибо стала не только воспитательницей детей…

Короче, светлые дали, в которые звал новый пророк, оказались темным тупиком. «Паства», поверившая в новое учение, быстро разочаровалась в нем и называла бывших своих учителей (Мицкевич носил имя «Вождя Слова») не иначе как обманщиками и шарлатанами. Вскоре и сам Мицкевич порвал с Товянским.

«Мы, – писал поэт в письме к Товянскому от 12 мая 1847 года, – трепет душ выставляем напоказ, как украшение нашей праздности; мы передавали этот трепет один другому как какой-нибудь мертвый инвентарь, передаваемый из одних рук в другие. Мы приказывали братьям радоваться или страдать, любить или ненавидеть, часто сами не имея в себе того чувства горести или радости, к которому призывали… Мы, призывающие, сами чувствуя недостаток веры, пустоту и мучения, не в состоянии будучи вынести одиночество, которое, ставя нас наедине с самими собою, показывало нам наше ничтожество, нападали на братьев, причиняли им страдания, чтобы трагически развлекаться видом их мучений…»

Признание горькое и саморазоблачительное. Все попытки создания общеевропейского движения по претворению в жизнь учения Товянского потерпели крах, не помогли обращения ни к барону Ротшильду, ни к папе Пию IX – никто не поддержал новое движение. Единственное, что удалось Мицкевичу реально, – это создать в Париже газету «Трибуна народов», со страниц которой он проповедовал свои религиозно-мистические идеи, совмещенные с призывами к суверенитету наций и идеями социализма.

К 1855 году положение Мицкевича стало отчаянным: он лишился кафедры в Коллеж-де-Франс, перешел на низкооплачиваемую работу библиотекаря в арсенале. Умерла жена. На нем «висела» куча детей. Его недолюбливали поляки-эмигранты. Вдохновение давно покинуло его. И Мицкевич решил бороться за свои идеи при помощи оружия. Он едет в Константинополь, где формируется еврейский легион. В его мечтах – Израиль, вооруженный и возрожденный. Странно, да? Почему вдруг Израиль? Это последняя его мечта. Видеть вооруженных евреев бок о бок с казаками под командой благородного польского шляхтича.

Мечта, естественно, разбилась. В Константинополе Мицкевич опасно заболел и умер 26 ноября 1855 года, не дожив всего лишь месяца до своего 57-летия. 31 декабря гроб с телом Мицкевича отбыл во Францию. Сначала его останки покоились на кладбище Монморанси в Париже, а 4 июля 1890 года были перезахоронены в нише древнего Вавеля, в Кракове.

Адам Мицкевич начал жизнь как поэт, а закончил солдатом.

Мицкевич и женщины

Ни одно современное биографическое исследование не обходится без темы любви. Если речь идет о мужчине, то непременно возникает вопрос: а как он строил отношения с прекрасной половиной человечества? Действительно, как?

В Виленском университете, будучи студентом, Адам Мицкевич некоторое время имел интрижку с некой Анелей, но был отвергнут. В отместку рассерженный молодой поэт придал черты ветреной Анели некоторым своим литературным персонажам, распутным разумеется.

Настоящая любовь пришла к Мицкевичу в 21 год, когда он повстречал Марылю (Марию) Верещак, красивую блондинку, дочь богатой вдовы. Прогулки, беседы, совместное чтение «Новой Элоизы» Руссо… Мары– ля не прочь была поиграть с пылким студентом в любовь, но голову не теряла. И когда страсть вот-вот должна была перехлестнуть через край, сделала неожиданный ход: вышла замуж за графа Путткамера. Граф по сословию был выше сына обедневшего шляхтича Мицкевича, что оказалось двойным ударом для поэта. Ма– рыля написала письмо Мицкевичу с просьбой забыть ее и успокоиться, но тот долгое время пребывал в отчаянии и, подобно гётевскому Вертеру, помышлял о самоубийстве. Но Вертером все же не стал и нашел утешение в другой любви.

Другая – это Каролина Ковальская, жена врача в Ковно, Венера, как ее называл поэт в письме к Яну Чечоту. Каролина была истинной Венерой, ибо «лечила» от несчастной любви сразу нескольких отчаявшихся молодых людей. Одного из них, ковенского бакалавра Нартовского, Мицкевич однажды застал в спальне г– жи Ковальской. Вспыльчивый и самолюбивый поэт решил избавиться от соперника с помощью канделябра, который он опустил тому на голову. Дело чуть не кончилось дуэлью, но обидчика и обиженного помирил сам г-н Ковальский, который хотел избежать излишнего шума.

Итак, в молодые годы Мицкевич пользовался благосклонностью земной Венеры, а в грезах, в поэтических мечтах уносился к любви небесной. Но где отыщешь эту небесную? В Одессе, куда прибыл Мицкевич, он нашел вполне земную красавицу Каролину Собань– скую (заметьте, снова Каролину). У ног «одесской Клеопатры» пребывало множество молодых поклонников, но выделялись два будущих великих поэта – Александр Пушкин и Адам Мицкевич. Оба искали и жаждали ее любви. А красавицу больше интересовало другое: политика, ибо она была агентом Ивана Вита, одного из руководителей тайной полиции. Каролина Со– баньская благосклонно выслушивала любовные мадригалы поэтов и в свою очередь писала весьма прозаические тайные доносы. Мицкевичу и Пушкину как-то еще повезло, а вот молодому польскому патриоту Антонию Яблоновскому – нет: он лишился из-за Со– баньской свободы.

Еще с одной красавицей, княгиней Зинаидой Волконской, державшей салон в Москве и покровительствовавшей Мицкевичу, поэт был уже менее пылок (обжегшись на молоке, дул на воду?). Франтишек Ма– левский вспоминал о своем друге: «Так как муза Адама стучала зубами, то он с удовольствием грелся в тепле на обедах и ужинах у княгини Волконской. За это он платил импровизациями на французском языке».

Роман между Мицкевичем и Волконской был скорее платонический. Их дружба продолжилась в Риме. Русская княгиня предлагала польскому поэту покровительство и приют, но он не захотел ни того, ни другого.

Более запутанная и драматическая история вышла у Адама Мицкевича с Каролиной Яниш (третья Каролина в его жизни!). Девушка жила в Москве, на Мясницкой, была дочерью профессора московской Медико-хирургической академии, писала стихи и недурно рисовала. Мицкевич называл ее Художницей и давал ей уроки польского языка. У учителя и ученицы сложились неформальные отношения, ну а дальше историки расходятся во мнениях. Одни утверждают, что Каролина Яниш безумно любила Мицкевича («она полюбила его своей первой любовью», – пишет Валерий Брюсов) и он полюбил ее в ответ. Другие биографы более осторожны. Поэт-де всего лишь увлекся. И натолкнулся на определенный барьер. Из письма Мицкевича своему университетскому товарищу: «От Мясницкой крепости прочь! Еще моя осада не снята, и кто знает, не предприму ли я новый штурм…»

В любовных стихах Мицкевич писал:

 
Любил ли я? Вопрос подобный глуп вполне.
Могу ли я любить? То докажу на деле:
Ты, кисанька, тайком зайди-ка на неделе…
 

Но «киски» отдавали предпочтение не свободной любви, а браку (это вам не конец XX века, а первая треть XIX). Мицкевич вроде бы обещал жениться. Однако, как пишет Брюсов, «добрые немцы Яниши пришли в отчаяние при мысли о браке своей дочери с бедняком, литвином, стоящим на дурном счету у правительства… Богатый дядюшка заявил, что если свадьба состоится, он лишит Каролину и вообще Янишей наследства… Но есть все причины думать, что еще раньше Мицкевич пожалел о своем решении, потому что он схватился за первое затруднение и поспешил, под его предлогом, уклониться от своего обещания…»

«Нет сомнения, что Художница мне нравилась, но я не был настолько влюблен, чтобы ревновать или не представлять себе жизни без нее», – писал Мицкевич в середине июля 1828 года своему приятелю Циприану Дашкевичу.

Вместо любви и супружества Мицкевич предложил Каролине Яниш дружбу. Она обиделась. Спустя несколько лет девушка вышла замуж за писателя Николая Павлова и вошла в историю русской литературы как поэтесса Каролина Павлова («Моя напасть, мое богатство! Мое святое ремесло!»).

Брак Каролины Павловой был неудачным, и, может быть, поэтому она до конца дней своих вспоминала Мицкевича. Сыну поэта она писала: «Для меня он не перестал жить. Я люблю его сегодня, как любила в течение стольких лет разлуки. Он мой, как был им когда-то…»

Увы, строки написаны спустя 61 год после разлуки с Адамом Мицкевичем, когда поэта давно уже не было в живых.

Ну а если вернуться к живому Мицкевичу, то он покинул Россию и забыл Каролину Яниш. Помните слова Ахматовой, что во время польского восстания Мицкевич «разводил романы с немочками»? Анна Андреевна, очевидно, подразумевала роман с графиней Констанцией Лубенской. А еще было увлечение 18-летней Генриеттой, дочерью графа Анквича. Мицкевич был готов жениться на ней, но опять не получилось: ее отец заявил, что скорее согласится видеть свою дочь в гробу, чем женою польского поэта.

Что же в итоге? А в итоге, со свойственной склонностью к внезапным решениям, которая всегда поражала друзей, Мицкевич решил жениться на Целине, дочери знаменитой пианистки Марии Шимановской, которую знал еще ребенком.

22 июня 1834 года состоялось венчание. Сначала все было хорошо, а потом все стало плохо. Почему? Дело даже не в том, что Мицкевич, мягко говоря, не очень любил Целину, а в том, что она была психически нездорова и с рождением детей ее болезнь стремительно развивалась. Ирония судьбы! Когда-то по поводу Каролины Яниш поэт писал приятелю: «Скажи, чтобы она перестала сумасбродить по ночам и поправила свое здоровье, потому что больных я не люблю…»

Больных не любил, а вот пришлось Мицкевичу ухаживать за собственной женой, несколько раз отправлять ее в специальную клинику для душевнобольных. И при этом Целина родила ему шестерых детей. Именно в то тяжелое для поэта время в его доме появился Анджей Товянский и «сестра» из его секты. Но об этом мы уже писали.

В начале 1855 года умерла Целина Мицкевич, а в ноябре того же года ушел из жизни и Адам Мицкевич.

Кое-что о потомках поэта

Вот и все об Адаме Мицкевиче, если, конечно, не говорить о его литературных заслугах. О том, как он рушил старые каноны, как создавал новый сказочнопоэтический мир, как писал «Пана Тадеуша» – настоящую энциклопедию старосветского быта, нравов старой шляхты и т. д. ит. п. Обо всем этом можно прочитать в учебниках, справочниках и в специальной литературе.

В заключение немного о потомках поэта. Из шести его детей наиболее известен сын Владислав, который стал первым, дотошнейшим летописцем жизни Адама Мицкевича и… утаителем полной правды о трудах и днях своего великого отца.

Внук поэта, Александр Мицкевич, работал инженером-электриком при штабе маршала Тухачевского. Тухачевский хорошо относился к Александру Михайловичу и впоследствии, в 1937 году, во время гонений на поляков, помог Мицкевичу-внуку эмигрировать из СССР и тем самым спас ему жизнь.

А вот внучке поэта Анастасии Мицкевич пришлось совсем худо. Она жила в Смоленске, где тогда обитало много поляков, и вместе с ними была расстреляна в Катыни.

Не повезло и правнучке Мицкевича – Антонине Цветковой: в свои 17 лет она оказалась в лапах гестапо: ее предала бывшая секретарь райкома комсомола. После гестапо – концлагерь под Краковом, Бухен– вальд, подземный завод в Германии по производству ФАУ, урановый рудник. Но это не все. Еще опыты фашистских врачей: Антонину трижды вешали и трижды откачивали. Так изуверы-медики изучали работу мозга, в который не поступает кислород.

После освобождения американцы полтора года ставили правнучку Мицкевича на ноги. И поставили. Как сообщает корреспондент Л Г Дмитрий Тихонов из Смоленска, «до начала 90-х годов никто не знал, что простая седовласая старушка по фамилии Цветкова – правнучка Адама Мицкевича. Она никому об этом долгие годы не рассказывала. После пережитого она старалась быть как все…»

«Быть знаменитым некрасиво», – когда-то провозгласил Борис Пастернак. Добавим: и крайне опасно.

Вот такие кульбиты выделывает порой история. «Удивил я судьбу, ибо выстоял гордо», – заявил в свое время Адам Мицкевич. Он выстоял и свою стойкость через гены передал потомкам. Ну а мы?

Пан Тадеуш, простите великодушно Россию за все неприятности и беды, которые принесла полякам российская империя, потом «империя мирового зла»: за Муравьева-вешателя, за Катынь и за все прочее.

Простите…