Текст книги "Страсти по Луне. Книга эссе, зарисовок и фантазий"

Автор книги: Юрий Безелянский

О, говори, мой светозарный ангел!

И ангел заговорил. Ответил пылким чувством на горячее признание влюбленного юноши. Что было дальше? Дальнейшее хрестоматийно известно: не вынеся испытаний на тернистом пути любви, Ромео отравился ядом. Джульетта, поцеловав возлюбленного в отравленные губы, заколола себя кинжалом. Подошедший стражник сухо констатировал: «Ромео мертвый, и Джульетта рядом». И финальная фраза старого герцога:

 
Нет повести печальнее на свете,
Чем повесть о Ромео и Джульетте.
 

Обо всем этом нам поведал Шекспир. А роковая любовь разыгралась в небольшом итальянском городе Вероне. Но здесь требуется некоторое уточнение. Первый автор трагической истории Ромео и Джульетты – итальянец Маттео Банделло. Содержание его новеллы попалось на глаза английскому поэту Артуру Бруку, и он на эту душещипательную тему сочинил поэму. Именно на ее основе великий Шекспир (который, кстати, никогда не был в Италии) сотворил свою гениальную лирическую трагедию «Ромео и Джульетта». В 1597 году она появилась в печати с указанием на титуле, что трагедия шла много раз «под большие аплодисменты». Еще бы: вечно волнующая тема, что в Италии, что в Англии, что в России. А разве слова друга Ромео, Бенволио, не могли повторить в любом веке и в любой стране:

 
Увы! Зачем любовь,
Что гак красива и нежна на вид,
На деле так жестока и сурова?..
 

В XVII веке в Англии шекспировский том видели в библиотеке Оксфордского университета в числе тех книг, которые ради сохранности держали на цепи: страницы «Ромео и Джульетты», особенно сцена свидания на балконе, были зачитаны буквально до дыр.

Но что семнадцатый век! Возьмем двадцатый, который шествует путем своим железным, как выразился один русский поэт. Вроде бы сейчас не до сантимен-

тов, не до любовных вздохов и ахов. Ан нет! Любовь все та же, никак не меняется, все в тех же романтических одеждах ожидания, с пылкими словами и робкими касаниями…

Не забыта Верона. Не забыт балкон, на котором стояла Джульетта. Сюда, в сердцевину Италии, валом валят туристы, чтобы прикоснуться к вечной и негасимой любви. Кто не может приехать, тот пишет письма. Поклонники детективов пишут Шерлоку Холмсу, а влюбленные всех стран и народов адресуют письма Джульетте: ответь, помоги, посоветуй…

Проблему ответов на запросы решили просто, организовав «Club di Giulietta». Первым его секретарем в 1937 году стал синьор Солимани, скромный «портьере», охранявший дом Джульетты на Виа Капелло, 27. Затем его сменил местный историк и поэт Джино Бел– трами. Ныне секретарские функции исполняет женщина – Паола Селла. Она же врачует разбитые сердца влюбленных, скрупулезно отвечая на каждое письмо– SOS. Таким образом, «Клуб Джульетты» стал своего рода пунктом психотерапевтической помощи. Широким потоком идут письма из Америки, с Кубы, Ближнего Востока, из Китая и Гонконга. Более сдержанными оказались европейцы: лишь ручеек писем течет в Верону из Германии, Англии и Швейцарии.

Все хотят любви. Все жаждут взаимности. И все получают ответы из Вероны на бланке со штампом «La Segretaria di Giulietta». Говорят, что письма-ответы помогают обрести любовь. Старая истина: кто верит в чудеса, с тем чудеса и происходят. Как писал древнеримский поэт Гай Валерий Катулл:

 
Будем, Лесбия, жить, пока живы,
И любить, пока любит душа;
Старых сплетников ропот брезгливый
Пусть не стоит для нас ни гроша…
Дай лобзаний мне тысячу сразу
И к ним сотню и тысячу вновь,
Сто еще, и к другому заказу
Вновь на столько же губки готовь…
 

Эти строки Катулл посвятил красавице Клодии. Он называл ее Лесбией, сблизив со знаменитой Сапфо. А написано это стихотворение еще до наступления нашей эры, до рождения Христа.

Однако вернемся в наши дни, в Верону. Во дворе дома Джульетты стоит статуя шекспировской героини во весь рост. Существует поверье, что если прикоснуться к медной груди Джульетты, то это даст дополнительную любовную энергию и силу. Мне посчастливилось во время поездки по Италии заглянуть в этот дворик, тесно забитый туристами и любопытствующими. Правая грудь Джульетты отполирована до блеска. При мне ее сжимали, гладили, тискали стая японских студенточек и группа пожилых цветоводов из Голландии.

Джульетта стояла сконфуженная таким необычным вниманием к ней и вместе с тем печальная, с немым вопросом на устах: «И вот я здесь, но где же мой Ромео?»

Легион Ромео

О, Ромео!.. О, юный и прекрасный итальянец! Но почему юный? Еще Овидий, великий поэт «золотого века» римской литературы, сравнивал каждого любовника с солдатом, прибавляя при этом: «Для войны и любви одинаковый возраст подходит».

Так что не будем уточнять возраст, отметим лишь, что итальянец многолик. Нет определенного типа итальянского мужчины, тем более когда он вступает во владения Амура.

Достаточно бросить взгляд на историю. В XVI веке в Италии (в знатных, просвещенных кругах, разумеется) была распространена любовь возвышенная, основанная на платоническом воззрении на женщину как на божество, объект чистого поклонения. Но параллельно бытовала любовь чувственная, плотская, фривольная – достаточно углубиться в новеллы «Декамерона» Боккаччо, чтобы убедиться в полной раскованности чувств средневековых итальянцев. Помните одну из новелл, в которой дочь упрашивала своих родителей постелить ей постель на балконе, чтобы поутру она могла послушать пение соловья? Когда утром родители

зашли на балкон, то застали ее в объятиях юноши, а рука нежной дщери в любовном томленье сжимала «соловья», который прилетел к юной женщине в виде крылатого фаллоса…

Эротические оргии были весьма распространены в средние века. Не будем живописать историю нравов, всех любознательных отсылаю к сочинениям Эдуарда Фукса, изданным издательством «Республика».

Итальянские музеи искусства похожи на музеи любви

Музеи – это отраженное прошлое. А в этом зеркале можно увидеть образы любви. Картины, изображающие былых покорительниц сердец, знаменитых итальянок минувшего… И в прошлых и в нынешних пульсирует в каждой клеточке тела чувственность, но не грубая, переливающаяся через край, а нежная женственность, когда весь облик женщины как бы излучает ауру любви.

Любопытен собирательный портрет итальянки, созданный профессором Фрати: «Плечи как у немки, ноги как у славянки, характер как у француженки, походка как у испанки, профиль сиенский, грудь венецианская, глаза флорентийские, ресницы феррарские, кожа болонская и, наконец, миланская грация».

Похож ли этот портрет на тициановскую Венеру? Судите сами.

Знаменитые венецианские художники Тициан, Паоло Веронезе, Якопо Тинторетто – все они отдавали дань красоте женщин своего времени. Следует отметить, что эпоха славы и роскоши Венецианской республики выдвинула женщину на первый план. Одних куртизанок в 1514 году в Венеции было около 11 тысяч. Сколько требовалось для них золота, жемчуга, зеркал, мехов, кружев и драгоценных камней! А тканей? Никогда и нигде не было такого богатства и разнообразия тканей, как в Венеции XVI века, что и отражено на полотнах и гобеленах венецианских мастеров.

Известный драматург Гольдони в одном из своих сонетов просил своего друга, художника Пьетро Лонги:

 
Прекрасной, статной, сладостной собою,
Прелестной девы напиши портрет…
 

И художники выполняли заказ. Как сказала гид Ло– ридана: «Венеция – это персонаж женщины – полненькой, богатой…»

О, этот милый коверканый русский язык в устах гидов! «Сейчас мы будем делать музеи» – не правда ли, в этом есть какая-то прелесть? Гид по Флоренции Леон, статный старик с патрицианской осанкой, знакомя русских с произведениями Рафаэля и Джорджоне, назвал их картины «жирным искусством», очевидно, подразумевая под этим перенасыщенность красотою. Еще одно выражение Лео – о Мадоннах, которое лично мне понравилось: «Чудные женские личики». Мадонны – пристрастие любого итальянского художника. Самые знаменитые, конечно, Мадонны кисти Рафаэля, почти идеальные, небесные создания. Впрочем, у разных живописцев они разные. У Джованни Беллини, к примеру, Мадонны (а их множество) задумчивы и погружены в себя. Это созерцательные и тихие души. Но есть Мадонны и другие, с пылкой кровью. Блок писал:

Там – в окне, под фреской Перуджино, Черный глаз смеется, дышит грудь…

Мадонны, Венеры написаны так, что, как выразился итальянский гид, «хочется трогать тело».

 
Жил беспокойный художник.
В мире лукавых обличий –
Грешник, развратник, безбожник,
Но он любил Беатриче…
 

Эти слова Николая Гумилева о Данте Алигьери можно отнести практически к любому Мастеру. Они были живые люди и своих избранниц и натурщиц любили горячо и неистово. И эта страсть позволяла им создавать всепокоряющее и нетленное в веках искусство.

Клуб Казановы

Искусство – это сублимированная энергия. Творческий выброс любви, эротики, секса – как вам угодно, можно выбрать любое. Преображенное человеческое чувство в виде картины, скульптуры, здания, театральной постановки и т. д. Но это, конечно, совсем другая тема, поэтому вернемся к чувствам, которые не перевоплощаются в произведения искусства, но горячат кровь, делают жизнь разнообразной, динамичной и интересной. Это доказал своим примером знаменитый итальянец Джованни Джакомо Казанова. Рыцарь греха. Герой плоти.

Тонкий аналитик и психолог Стефан Цвейг в книге «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой» сделал попытку проникнуть в тайну успеха великого соблазнителя. Вот что он писал о Казанове: «В этом крепком чувственном теле отсутствуют даже зачаточные формы моральной нервной системы. И в этом кроется разгадка легкости и гениальности Казановы: у него, счастливца, есть чувственность, но нет души. Никем и ничем серьезно не связанный, не стремящийся ни к каким целям, не обремененный никакими сомнениями, он может извлечь из себя жизненный темп совершенно иной, чем у прочих целеустремленных, нагруженных моралью, связанных социальным достоинством, отягченных нравственными размышлениями людей, отсюда его единственный в своем роде размах, его ни с чем не сравнимая энергия…»

И далее Цвейг пишет, что робкие юноши напрасно будут перелистывать мемуары Казановы, чтобы вырвать у мастера тайну его побед: искусству соблазна так же нельзя научиться из книг, как мало изучить поэтику, чтобы писать поэмы. «У этого мастера ничему не научишься, ничего не выудишь, ибо не существует особого секрета Казановы, особой техники завоевания и приручения. Вся его тайна – в честности вожделений, в стихийном проявлении страстной натуры…»

И оттого (продолжим цитату) «…каждая женщина, отдавшаяся ему, становится более женщиной, более знающей, более сладострастной, более безудержной;

она открывает в своем до тех пор равнодушном теле неожиданные источники наслаждения, она впервые видит прелесть своей наготы, скрытой дотоле покровами стыда, она познает богатство женственности…»

 
Мне это имя незнакомо:
Как это вкрадчиво: Джа-комо…
Как тяжкий бархат черный, –
Какая в этом нежность: Джа… да?
 

Так шепчет одно из юных созданий в пьесе Марины Цветаевой «Феникс», написанной летом 1919 года. Для Марины Цветаевой Казанова – символ любви, символ всепобеждающей плоти. И для многих на этой планете Джакомо Казанова – имя, олицетворяющее любовь, но не только конечный результат, а именно интригу любви, блестящим мастером которой он был. Казанова отлично знал женскую физиологию и психологию и умело пользовался своим знанием.

Каждый мужчина хочет быть Казановой, но, увы, не всем это удается. Что касается итальянцев, то они, можно сказать, прямые наследники венецианского авантюриста любви и поэтому из кожи вон лезут доказать, что превосходно владеют искусством увлечения и соблазнения женщин. Опять же, всегда есть стремление, но не всегда есть результат.

При виде красивой женщины итальянец не может не воскликнуть: «Беллецца! Ке визо дивино!» (Красавица! Что за божественное лицо!) Или: «О тезоро мио!» (Мое сокровище). Восторг и соответственно фразы бывают самыми разными, от нежно робкого: «Можно я поцелую ваши туфельки?» до экстатичного: «Мамма миа! Вы точно сошли с полотна Боттичелли!»

Сладкие речи, подкрепленные аффектированными жестами и блеском глаз, рассчитаны на успех у представительниц слабого пола. Записать на свой счет еще одну любовную победу – высшая мужская доблесть. Но победы порой оборачиваются поражением, да и кто выходит победителем из опустошительных войн Любви? Вспомните многие итальянские фильмы с первым кинолюбовником страны Марчелло Мастроянни. И все же…

 
Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край и дом тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!..
 

Это – Петрарка. Но времена трепетного поклонения и сердечного волхвования прошли (или проходят), на смену им идут другие, более жесткие и прагматические, навеянные всемирной сексуальной революцией (секс как физическое наслаждение, как разрядка, снятие стресса и т. д.). Если раньше первое, на что обращал внимание средний итальянец, было «личико» (сказывалось эстетическое воспитание на протяжении многих веков), то сегодня это уже красивые попки. Не случайно «певцом» именно этой части прекрасных женщин стал популярный кинорежиссер Тинто Брасс, мастер эротических фильмов.

Личико, «буст», попка – о мамма миа! В итальянце бушуют гены Джакомо Казановы. Он – истинный бандито д’аморо. И как писал Джованни Боккаччо: «Несчетных поцелуев не умели они унять…»

Великие бандиты д’аморо

Прежде всего это, конечно, Федерико Феллини. После показа фильма «Город женщин» в Каннах в 1980 году Феллини сказал: «Мне кажется, я всегда создавал фильмы только о женщинах. Я чувствую себя отданным целиком на их милость. Я ощущаю себя хорошо только с ними: они – миф, тайна, неповторимость, очарование… Женщина – это все. И мне представляется, что кино с его чередованием света и тьмы, с его образами, которые то появляются, то исчезают, – тоже женщины. В кино вы как в материнском чреве… Мой фильм – это болтовня после сытного обеда, болтовня мужчины, немного опьяневшего. Это сказка о женщинах, рассказанная мужчиной, который не может не знать их, потому что он сам находится как бы в них…»

Маэстро во всех своих фильмах показывал нам своих любимых женщин: дородных богинь с огромными бюстами и широченными бедрами, воплощение абсо

лютного греха. Он любовно обхаживал их кинокамерой, и они в ответ светились на экране, притягивали и манили, источая аромат сладострастия.

При жизни Федерико Феллини о нем сложилась легенда как о бандито-теоретике любовных услад. У него была одна жена – Джульетта Мазина, и, казалось, маэстро выплескивал на киноэкран лишь свои затаенные сексуальные фантазии. Гром грянул после смерти великого режиссера, когда стало известно о его двойной жизни. Оказывается, помимо Джульетты, была некая Анна Джованнини, красавица аптекарша, с которой Феллини находился в тайной любовной связи в течение 36 лет. И это была «бурная, яростная любовь», по признанию Анны Джованнини. «Милая Пачокка (Пышечка), привет. Как хочется тебя увидеть и проглотить…» – писал ей Феллини в одной из записок. Но проглотить эту Пышечку было непросто: это была дородная блондинка с излюбленным маэстро большим бюстом, широкой спиной и тяжелыми ягодицами. Богиня плодородия. Легко представить себе, как бедный Феллини разрывался между хрупкой Джульеттой и пышнотелой Анной. Соответственно между двумя мирами: духовным и плотским. Но, может быть, именно этот скрытый внутренний разлад в душе художника и помогал ему создавать свои киношедевры?..

Один из любимых актеров Феллини – Марчелло Мастроянни, «белло Марчелло» (прекрасный Марчелло). Долгое время он был символом самого красивого мужчины Италии, а возможно, и Европы. Судя по изображаемым им на экране героям, Мастроянни – Казанова из Казанов. Но этот взгляд ошибочен. Он был женат на Флоре Карабелле и прожил с ней целых феерических 40 лет. Дважды пытался уйти от нее – шумные романы с кинозвездами Фэй Данауэй и Катрин Денёв. Примечательно, что обе женщины – и Фэй, и Катрин – с треском выставили Марчелло за дверь, после чего Мастроянни бросился с жалобами к Феллини, что, мол, его считают Казановой, а какой он Казанова, если его дважды бросали. Этот счет довела до трех Флора, госпожа Мастроянни, она тоже наконец решила расстаться с вечно мятущимся мужем. В итоге на

склоне лет Марчелло Мастроянни оказался в роли одинокого Дон Жуана, но не на экране, а в жизни.

И, наконец, еще одна итальянская знаменитость – Лучано Паваротти, человек, который владеет феерическим верхним «си». И что же он? Тоже потерпел крах на семейно-любовном фронте, решив заменить свою многолетнюю супругу Адуа на собственную секретаршу Николетту Мантовани. Скандал. Масс-медиа смакуют подробности. Кто только не плутал в лабиринтах Амура!.. А скольким еще предстоит плутать…

Лично я питаю оптимизм в отношении будущего итальянского темперамента. Порукой такой уверенности служат увиденные мной многочисленные сцены в Милане, во Флоренции, Риме и других городах Италии. Молодежь активно и весьма усердно целуется на улицах. В Венеции на площади Св. Марка я засек время по часам: ровно 25 минут целовалась парочка юных итальянцев, недавно вышедших из возраста «ла бамби– ны» и «иль рагаццо» (девочки и мальчика). Нет, это не были вульгарные поцелуи взасос, это напоминало некое прихотливое каприччо с оттенком сфумато страсти, если выражаться языком искусствоведов.

Юноша был, конечно, не Казанова. Но по всему чувствовалось, что он прилежный его адепт. А что оставалось делать мне, седому свидетелю любовного музицирования? Написать эти иронические заметки и получить небольшой гонорар за сладкие воспоминания о днях, проведенных в благословенной и божественной Италии.

Глоток моцартианства (Австрия)

Во мраке сегодняшней жизни, в дегте коррупции, в тине и жиже всевозможных разборок от обычного двора до высокого Кремля очень хочется чего-то светлого, нормального, цивилизованного, хотя бы небольшого глотка моцартианства. Перевести немного дух, успокоиться и убедиться, что мир вокруг нас все же прекрасен!..

А потому едем дальше. Дальше – это в Австрию, в Вену, в Зальцбург, к Моцарту. Припадем к истокам моцартианства, которого так не хватает нам в нашей России, где мы задыхаемся от отечественных Сальери и прочих Собакевичей.

 
Город Вена – прямо хоть куда!
Говорят, красивей не бывает.
Но Одессу-маму никогда, да!
Я на эту Вену не сменяю, –
 

пел Аркадий Северный.

Наш квасной патриотизм. Когда мы ехали по живописной дороге, где справа высились базальтовые горы, а слева голубел Дунай, кто-то из туристской группы заметил: «А у нас в Бийске лучше!» До этого, при въезде в Вену, кто-то радостно закричал: «Ну прямо наш Харькив!» И уже никакой бельведерский дворец не мог убедить его в обратном: Харькив, и только!..

Очевидно, я скроен иначе. Лично меня Вена покорила сразу: один из красивейших городов Европы – а я был в Брюсселе, Париже, Милане, Кёльне и еще много где. Но Вена в этом ряду не теряется, а даже выделяется: она компактна, изящна и величава. В ней есть простота и величие, хрупкость и сила. Все архитектурные стили – готика, барокко, рококо, модерн и современные фантазийные изыски – гармонично сосуществуют друг с другом.

По уже сложившейся привычке, прежде чем ехать в чужую страну, я начитываю материал о ней. Читать книжки, изданные в советское время, без тошноты

нельзя. Вот одна из них – «Республика в Альпах: свет и тени». Свет – это деятельность коммунистической партии Австрии, тени – все остальное, а особенно монархия Габсбургов.

Кстати, о монархии. Габсбурги правили 636 лет (с 1282 по 1918 годы). Ныне – и это парадокс – в Австрии с теплотой говорят о монархах, особенно со слезой вспоминают «доброе старое время» императора Франца-Иосифа, который правил Австрией в течение 68 лет. 138 членов императорской фамилии покоятся в усыпальнице Габсбургов. Их останки лежат в металлических саркофагах, на крышках которых замерли в печали скульптуры женщин, трубят в трубы ангелы, и мрачно взирают на посетителей гробниц пустые глазницы черепов, увенчанных короной. Тут, в усыпальнице, явственно ощущаешь, что земная слава преходяща. И вообще – «мементо, квиа пульвис эс» (помни, что ты прах).

Сюда, в венский мавзолей, приходят школьники, чтобы послушать урок истории, урок всей истории, а не период отдельно взятого тирана.

И еще вдогонку монархической темы. Когда в 1918 году монархия была низложена, последний Габсбург Карл I безропотно подписал свое отречение, но его супруга, императрица Цита, отказалась это сделать. Много лет спустя, 1 апреля 1989 года, Цита была торжественно погребена в Вене под сводами склепа капуцинов: она дождалась-таки королевских (точнее, кайзеровских) почестей!..

Но не будем зацикливаться на усыпальнице Габсбургов. Габсбурги – тень прошлого, а свет и музыка настоящего – Венская опера, или, как ее называют венцы, «Дом на Ринге» (Ринг – это почти что венское Садовое кольцо). Внешне здание оперы не слишком эффектно, но внутри все впечатляет: золотые ложи, красный бархат, удивительные люстры… У здания оперы гиды обычно рассказывают душещипательную историю о том, как покончил с собой затравленный критиками архитектор интерьера Эдуард ван дер Нюлль, а через два месяца после кончины коллеги скончался от инфаркта другой архитектор Венской оперы Аугуст

фон Сикадобург. Это произошло во времена Франца– Иосифа, после чего император стал воздерживаться от категорических оценок в области эстетики и обычно говорил так: «Да, кажется, это сделано совсем не плохо…» Неизвестно, прибавлял ли он при этом колоритнейшее словечко «понимаешь…»

Подлинное украшение Вены – собор Св. Стефана. «Штеффи» (так ласково зовут его венцы) – ровесник Москвы, ему более 850 лет. На редкость красивый и гармоничный собор. Описывать внутреннее убранство бессмысленно: его надо видеть. А еще лучше – почувствовать. Полумрак и величественная устремленность собора вверх погружает пришедших в него людей, как верующих, так и неверующих, в экстатическое состояние, недаром архитектор Адольф Лоз назвал собор Св. Стефана «самым священным церковным храмом в мире».

«Штеффи» стоит мессы!.. Выходишь из собора – и о чудо! – его контуры играют на зеркальной поверхности современного «Дома Хааза», возникшего совсем недавно – открытие его состоялось 15 сентября 1990 года. Этот торговый центр, построенный в духе постмодерна по проекту Ханса Холляйна, вызвал у венцев не меньший протест, чем памятник Петру Зураба Церетели в нашей белокаменной Москве. Против его строительства венцы устраивали сидячие и лежачие забастовки, им казалось, что собор и площадь (Ште– фансплатц) осквернены модернистскими формами нового здания. Но страсти постепенно улеглись, и жители Вены убедились сами, что «Штеффи» и «Дом Хааза» прекрасно смотрятся вместе, как старый дед со своим резвым внуком. Разные поколения, но корень-то единый.

На Рингштрассе находятся два музея – Художественно-исторический и Естественно-исторический. В первом собрана богатейшая коллекция прекраснейших полотен Рафаэля, Тициана, Веласкеса, Рубенса, одно из самых обширнейших собраний картин Питера Брейгеля.

На Ратхаузплатц высится Ратуша, сооруженная в нео– готическом стиле по чертежам Фридриха фон Шмидта

в конце XIX века. На башне высотой в 97,9 м красуется 6-метровая фигура железного рыцаря, Ратхаузмана. Нельзя не упомянуть здания парламента (древнегреческий стиль), университета (итальянское Возрождение), бывшую резиденцию Габсбургов Хофбург, строительство которого началось еще в XIII веке.

Признаю, что допускаю ошибку, вступая на путь перечисления красот Вены, но хотя бы кратко упомянуть опознавательные ее знаки просто необходимо, ибо, как говорил поэт, «иначе нельзя ведь».

Венский Шенбрунн – почти Версаль. Один из его творцов – архитектор Иоганн Бернхардт Фишер фон Эрлах. Громадный дворец (1441 комната и множество других помещений) и не менее внушительный парк. Именно в Шенбрунне проходил исторический Венский конгресс. Здесь дипломаты упражнялись в перекройке европейской карты, а в перерывах с упоением вальсировали на балах. Вальсы и дипломатия – это тоже некий опознавательный знак Вены. Ну и любовь. Император Александр I частенько игнорировал заседания конгресса и по тайной лестнице спешил к очередной венской даме.

В 3-м районе Вены, в Ренивеге, заставляет замереть сердце красота дворцово-паркового ансамбля Бельведер (начало XVIII века, архитектор – Иоганн Лукас фон Хильдебрандт). Декор, лепнина, внутренний интерьер, собрание картин – все требует дополнительных песен и гимнов, но, увы, для них нет места.

Именно в Бельведерском дворце в 1955 году был подписан договор о нейтралитете Австрийской республики. На балкон Бельведера после подписания договора вышли министры иностранных дел союзнических стран, в том числе наш неулыбчивый Молотов, а внизу колыхалась от счастья толпа австрийцев: наконец-то они свободны, и никакой оккупации!..

Побывав в Вене лишь однажды, влюбляешься в ее парки, памятники и кафе. Все время ловишь себя на том, что насвистываешь вальсы Штрауса и норовишь заглянуть в винный погребок или в кафе и непременно купить торт «Захер». О, у этого почти национального торта есть своя история: в далеком 1832 году его «со

чинил» торговец Франц Захер для всесильного князя Метгерниха. Шоколадный – пальчики оближешь! – без него ныне не обходится ни один день рождения в Вене.

Кафе – это тоже венская традиция. Венец без кафе – это уже не венец. В кафе приходят не на минуту хлебнуть кофе, а неспешно посидеть, впитать в себя аромат и насладиться уютом кофейно-кондитерского заведения (картины, зеркала, чистота и покой), заказать «меланж» (кофе со взбитыми сливками) или «кайзер» (тот же «меланж», но посыпанный шоколадной крошкой). Раскрыть газету и погрузиться в неторопливое чтение. Если с вами собеседник, то устроить ленивый обмен фразами. И так полчаса, час, полтора…

– Когда они работают?! – возмущался один из наших туристов. Они работают. Умеют работать, но умеют и расслабиться. Я бы даже сказал, что венцы – профессионалы труда и отдыха, и в той, и в другой сфере они достигли определенных высот. Вся Австрия ухожена и обихожена до блеска.

Что касается кафе, то будь это знаменитые «Demel», «Landtmann», «Braunerhof» или какое-нибудь вполне рядовое на Разумофсгассе, – это образ жизни. Бразильцы танцуют огненную самбу и в ней утрясают свои жизненные проблемы, а австрийцы изживают свои стрессы и комплексы в комфортабельных кафе. Другой темперамент. Но суть та же.

Памятники. Их в Вене множество. Но больше всех меня потряс памятник императрице Марии-Терезии (скульптор Каспар Цимбуш, 1887). Гигантский, величественный, отражающий преклонение австрийцев перед своей императрицей, так много сделавшей для страны (Мария-Терезия – это австрийский аналог нашей Екатерины II). Рядом с ним наш памятник Юрию Долгорукому, не говоря уже о памятнике маршалу Жукову, – просто игрушечные солдатики на игрушечных лошадках.

Вена – город искусств, и соответственно памятники поставлены «звездам» литературы и музыки. Гёте, Шиллер, целая плеяда композиторов, родившихся или творивших в Австрии: Бетховен, Моцарт, Брамс,

Гайдн, Штраус-сын, Брукнер. А еще в Вене работали Глюк, Шуберт, Малер, Шёнберг. Целая россыпь корифеев музыки-буфф: отец и сын Штраусы, Йозеф Лайнер, Франц Легар, Карл Миллёкер, Франц фон Зуппе. «Летучая мышь», «Нищий студент», «Веселая вдова», «Граф Люксембург» – вся эта мелодичная веселость разлетелась из Вены по всему свету.

Отдельный разговор о Вольфганге Амадее Моцарте. Десять лет он прожил в Вене, сменил 18 квартир. В одной из них, в доме 8 по Шюлерштрассе, прожил три года и написал «Свадьбу Фигаро». Теперь это дом-музей Фигаро. В нем можно побывать и посмотреть на вещи и обстановку, увы, их осталось весьма мало. Зато конфеты и сувениры с изображением светлого гения, резвого и шаловливого мальчика, можно купить в любом венском магазине или лавке. Моцарт растиражирован так же, как наш Пушкин. Ныне гений приходит к далеким потомкам через конфеты и музыку.

 
Сальери: Какая глубина!
Какая смелость и какая стройность!
Ты, Моцарт, бог и сам того не знаешь:
Я знаю, я.
Моцарт: Ба, право! может быть…
Но божество мое проголодалось…
 

Доживи Моцарт до наших дней (клонированный Моцарт?), наверное, он был бы доволен своей посмертной славой. В мире произошли громадные изменения, а что-то по-прежнему не меняется:

Моцарт на старенькой скрипке играет, Моцарт играет, а скрипка поет…

Популярность Моцарта докатилась до самых тупых и невежественных. Вопрос из тургруппы:

– А где похоронен Моцарт?

Гид растерян. Немая сцена. Лепет от неожиданности:

Неизвестно. Был похоронен сначала в общей могиле. Потом ее сровняли, и никто поныне не знает подлинного места упокоения великого музыканта.

– Как так?! – возмущается наш просвещенный со

отечественник. – Такой известный человек – и неизвестно, где похоронен. Нехорошо. Непорядок!..

Можно сказать, «срезал» австрийцев, а то они все гордятся: Моцарт да Моцарт!..

Место рождения композитора – Зальцбург, старинный город, зажатый горами Мёнхсберга. Дом композитора на Гетрайдегассе. В городе площадь Моцарта, памятник Моцарту (один из первых, деньги на его возведение собирали по подписке по всей Европе, есть в памятнике и доля России), консерватория Моцартеум… Но и помимо Моцарта Зальцбургу есть чем попотчевать туристов: великолепный кафедральный собор, монастырь Св. Петра, дворец и парк Мирабель…

Позволю себе повториться: Зальцбург – отдельная новелла. Поэтому поговорим о дороге, ведущей из Вены в Зальцбург и обратно. Издалека видны очертания Альп. В 1830 году Федор Тютчев, взирая на горы, писал:

 
Сквозь лазурный сумрак ночи
Альпы снежные глядят;
Помертвелые их очи
Льдистым ужасом разят…
 

Альпы всегда впечатляют. В 1886 году в этих краях побывал другой русский поэт, Владимир Соловьев, под впечатлением увиденного он написал стихотворение «В Альпах»:

В берег надежды и в берег желанья Плещет жемчужной волной Мыслей без речи и чувств без названья Радостно-мощный прибой…

Но хороши не только Альпы. По дороге из Вены в маленький городок-гавань Креме автобус скользил по извилистой ленте между горами и Дунаем. Красота дивная. Мне, как любителю поэзии, вспомнились еще одни тютчевские строки:

 
Там, где горы, убегая,
В светлой тянутся дали,
Пресловутого Дуная
Льются вечные струи…
 

Голубой Дунай. Сколько песен сложено о нем, сколько легенд! Показывая на горной вершине какие-

то строения, гид Светлана Вакер говорит, что в средние века оттуда, с гор, спускались разбойники и грабили торговые суда, проходившие по Дунаю.

– А сейчас грабят? – интересуется кто-то в группе.