Текст книги "Федин"

Автор книги: Юрий Оклянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

БОЛЬШИЕ МАРШРУТЫ

В середине декабря 1932 года Федин возвратился в Ленинград. И сразу, соскучившийся, истомившийся, включился в общественно-литературные дела.

На протяжении почти всего 1933 года, начиная с № 4, журнал «Звезда» небольшими «порциями», с двухмесячным перерывом, печатал первую книгу романа «Похищение Европы». Почти все это время автор продолжал работать над произведением – заканчивал последние главы и совершенствовал текст. Публикация завершилась лишь в двенадцатом номере.

Все было бы хорошо, но жить в питерском сыром, слякотном и переменчивом климате становилось трудно. Временным выходом был переезд в Детское Село, где больного взяла под свое крылышко дружеская «колония» А.Н. Толстого – В.Я. Шишкова, а затем он получил летнюю квартиру в жилом Зубовском флигеле Екатерининского дворца.

Звучало это пышно (хотя квартирка исключительно рассчитана была на летний сезон), архитектурно смотрелась величественно, окна выходили прямо в один из знаменитых царскосельских парков. Но сохранению здоровья, к несчастью, помогало мало. Требовался переезд совсем в иной климат, в другие места. Куда? Наверное, в Москву… Он понимал, что переезда не избежать. И это сознавали окружающие.

«В Детском живет Федин, – сообщал А. Толстой 1 апреля 1933 года Горькому. – С ним очень неважно. У него опять появились палочки в одном, вылеченном, легком, а другое в пневмотораксе. Он читал мне свой роман („Похищение Европы“. – Ю.О.), – главы написаны прекрасно, четко, – немного слишком по-европейски». Но план сбивчив и как-то идет мимо глав. Он и сам это чувствует и страдает. Все это очень грустно – все эти палочки…"

В конце 1933-го – начале 1934 года Федин повторил курс заграничного лечения.

В Германии уже произошел фашистский переворот. Швейцария отказала в визе, придравшись к пустяшной формальности – переезду писателя из одного местного кантона в другой без разрешения властей при посещении Ромена Роллана в мае 1932 года. Подлинной причиной, что почти не скрывалось, была тогдашняя статья Федина "У Роллана" в газете «Известия» (1932, 13 июля), которая вызвала шумную реакцию в буржуазной прессе, цеплявшейся за любой повод, чтобы извратить отношения французского художника-гуманиста с Советским Союзом. Заступничество Роллана за Федина привело только к обратному результату. Швейцарские «нейтралы» теперь все больше демонстрировали мнимую «непричастность» к политике.

Лечился Федин в альпийских отрогах Северной Италии, побывав попутно в Милане, Флоренции, Риме и других городах. 19 февраля 1934 года он вернулся домой…

Весна и лето 1934 года – страдная пора общественных дел. Федин – член Оргкомитета во главе с А.М. Горьким по подготовке I съезда советских писателей. Значение темы современности для многонациональной советской литературы и необходимость повышения требований к художественному уровню произведений – заглавные мысли, которые Федин разовьет затем в своей речи на съезде, он тщательно детализирует и облекает в конкретные предложения на различных совещаниях при подготовке всесоюзного форума.

Другие дела пестры, многолики. Но по замыслу дающего им энергичное водительство и размах Горького, которому, употребляя собственное выражение в одном из тогдашних писем Федину, – "работать хочется – как младенцу материнского молока", отмечены той же направленностью – сплотить литературные силы, повысить все виды писательского воздействия на жизнь, найти новые формы связей с массовым читателем. Федин пропагандирует и организует в Ленинграде подготовку и издание коллективной очерково-публицистической серии книг "История фабрик и заводов". Берется за редактирование сборника воспоминаний участников Октябрьского вооруженного восстания в Питере, подготовляемого в научно-популярной серии "История гражданской войны".

8 августа 1934 года на городской писательской конференции в Ленинграде Федин сделал доклад "О прозе ленинградских писателей". Текст его он в тот же день отослал Горькому с краткой сопроводительной запиской: может, кое-что оттуда "пригодится как «сырье», сослужит подспорьем для общего доклада о советской литературе на I съезде, над которым в те дни работал Горький.

…17 августа, еще задолго до открытия съезда, улицы, прилегающие к светло-зеленому зданию московского Дома союзов, заполнили толпы народа. Ощущение историчности момента охватывало участников съезда, когда они по узкому длинному коридору, сохранявшемуся в толпе, проходили к массивным дубовым дверям Дома союзов. (Кстати сказать, наплыв читателей у стен здания не иссякал все шестнадцать дней работы съезда.)

Приподнятая атмосфера царила внутри Колонного зала. На съезд прибыло 376 делегатов с решающим и 215 с совещательным голосом, представляющих около двух с половиной тысяч членов и кандидатов Союза писателей СССР. Даже внешняя символика в убранстве помещения выражала единение разноязычных художественных культур Советской страны. В огнях огромных хрустальных кружевных люстр со стен Колонного зала смотрели портреты Пушкина и Шевченко, Льва Толстого и Гоголя, Некрасова и Щедрина, Руставели и Низами…

Съезд открылся в 18 часов 45 минут. За многолюдным столом президиума литературный Ленинград представляли А. Толстой, Н. Тихонов и К. Федин. Чувашский поэт Педер Хузангай оставил запись о первых минутах съезда. "Стол президиума был длинный… – рассказывает он. – Не все и не сразу разглядели Горького… Вот он встал. На нем был серый костюм, голубоватая трикотажная сорочка "в чешуйку" с таким же галстуком. «Юпитеры» со всех сторон направили свой беспощадный свет на председателя. Алексей Максимович смутился, покашлял, надел очки и сказал глуховатым баском:

– Уберите, пожалуйста, эту свечку.

Это были его первые слова. По залу прошел легкий смех. И сразу установилась атмосфера непринужденности…"

Уже во вступительной речи Горький выразил смысл и значение первого такого форума писателей. "Значение это – в том, – подчеркнул он, – что разноплеменная, разноязычная литература всех наших республик выступает как единое целое перед лицом пролетариата Страны Советов, перед лицом революционного пролетариата всех стран и перед лицом дружественных нам литераторов всего мира… Наша цель – организовать литературу как единую культурно-революционную силу".

Центральным событием съезда стал доклад Горького "Советская литература", сделанный в тот же день. Докладчик очертил философско-эстетические принципы, определяющие идейное единство советских писателей. Социалистический реализм, признанный затем согласно уставу Союза писателей СССР основным методом советской литературы, получил теоретическое обоснование в докладе Горького.

"Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, – говорил докладчик, – как творчество, цель которого – непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека, ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он сообразно непрерывному росту своих потребностей хочет обработать всю, как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью".

Горький был душой съезда. Отзываясь на ход дискуссий последующих дней, он выступил с речью и заключительным словом.

Горький горячо поддержал Леонида Соболева, заявившего на съезде: "Партия и правительство дали писателю все, отняв у него только одно – право писать плохо". Он много говорил о теме современности, о том, что "основным героем наших книг мы должны избрать труд, то есть человека, организуемого процессами труда", о первостепенных требованиях к художественному уровню произведений, о развитии художественных культур братских национальностей, которые представляли на съезде более пятидесяти разноязычных, по большей части младописьменных литератур.

Близкие идеи были развиты и проанализированы в выступлении Федина. При таком многолюдье в зале, стечении разнохарактерных интересов слушателей и в напряженном перекрестье взглядов, сошедшихся на ораторе, перед взором страны писатель говорил впервые.

"Я обращу внимание лишь на одну черту съезда, – отметил Федин, – он является не только съездом советских писателей – он является съездом советских народностей…"Это была дорогая для художника мысль о связи с народом, с читающей массой, об их решающем духовном обновлении после Великого Октября. Возможно, произнося эти слова, Федин как бы видел людские скопления, выжидающе толпившиеся у стен московского Дома союзов,

"Время никогда не даст загаснуть дням нашего Первого съезда, – вспоминал позже Федин. – Как бы заглавной его картиной память открывает эти дни притоками людских толп к дверям Дома союзов.

Здесь, среди сменяющихся тысяч и тысяч взоров, улица не уставала спрашивать: "А это кто? Поэт? Детский писатель? А на каком языке пишет? Гляди, гляди – это который…" Никогда до той поры не раскрывались читательские круги во всех советских республиках столь широко, столь многовидно. Съезд захватывал интересы не только литературы, не одних искусств даже – его слушал, о нем говорил читатель…"

"…Мы должны охватить весь объем значения этого факта, – развивал свою мысль Федин в речи на съезде, – потому что мы присутствуем… перед демонстрацией идейного единства национальностей, которые еще недавно не могли бы находиться под одной кровлей – разобщенные, расколотые, разорванные на куски, натравленные друг на друга смердящей политикой белого царя. И вот на этой трибуне сменялись Армения, Азербайджан и Грузия, сменялись представители народов Средней Азии – недавних царских колоний, а теперь – советских социалистических республик.

В нашем лице, в лице интеллектуальных работников социалистической культуры, в лице своих писателей, народности советских республик еще раз страстно свидетельствуют о совершившемся освобождении от вековой тирании. Об этом нельзя говорить без волнения и без восторга. И мы хотим, чтобы это волнение и этот восторг были поняты и разделены нашими иностранными гостями, отлично знающими, что такое тирания".

Благодаря достижению идейно-политического единства советской литературы стало возможным создание новой творческой организации – Союза писателей СССР. На этом факте крупнейшего общественного значения, на теме современности и требованиях к повышению качества словесного искусства, обеспечивающих укрепление связей литературы с массовым читателем, сосредоточил дальнейшее выступление писатель.

"Писатели Советского Союза, – говорил Федин, – заявили с этой трибуны о своем единстве. Это единство в области литературы выразилось в идейной общности содержания искусства. Найдена широкая тема, общая для всех социалистических литератур: тема современности, тема нашей действительности.

Но, товарищи, когда… мы приступим к работе, перед каждым из нас встанет неизбежный вопрос: как, какими средствами,я, художник, должен поставить найденную тему и создать образ современности?.. Мы должны прочно усвоить одно положение: посредственный роман литературе нужен гораздо меньше хорошего рассказа, плохой же роман не нужен совсем… Мы слишком хороню знаем такие эпопеи, смысл которых короче воробьиного носа… Мы обязаны быть писателями. Это значит, что мы должны уметь писать… Это – вопрос не только технологии, как принято думать. Нет, товарищи, это вопрос связи с читателями…

Мы должны учиться писать, товарищи писатели. Потому что наши декларации слышала вся страна, весь мир. И вся страна, весь мир требуют теперь от нас дела".

При всей обобщенной форме и широте «адреса» речь Федина была глубоко личной. Писатель как бы подводил в ней итог и собственного идейного развития за годы после Великого Октября. Очерчивал перспективу и намечал программу общественно-литературной деятельности, которой собирался следовать. Основные идеи, выраженные в этом выступлении, Федин воплощал в жизнь на протяжении всего своего дальнейшего общественно-творческого пути.

Первый Всесоюзный съезд писателей на десятилетия определил судьбы советской литературы, а через, нее и многих других видов искусства. Он стал поворотной вехой в истории советской художественной культуры.

С осени 1934 года Федин погрузился в работу над второй книгой романа "Похищение Европы". От картин буржуазного образа жизни и изображения кризисных явлений в экономике Запада романист переходит к обрисовке прямого состязания и непримиримого спора с нею молодой экономической системы страны социализма.

Действие развертывается теперь на территории Советского Севера, где располагается голландская торговая концессия. Буржуазному коммерсанту Филиппу ван Россуму противостоят директор завода коммунист Сергеев и возглавляемый им коллектив.

Основной конфликт, который отображен во второй книге романа, Федин определял так: "Это был интересный момент своеобразного политико-экономического соревнования Запада с революционной страной: советская независимая монопольная внешняя торговля лесом становилась на ноги, опираясь на улучшенную технику лесоразработки и лесозаводов… Советы уверенно и гибко вели хозяйственное соревнование: экспорт готового товара, производимого на наших лесозаводах, в конце концов подавил те выгоды, которые некогда иностранцы извлекали из вывоза лесного сырья, и они со своими конторами и агентами отбыли восвояси навсегда".

Тогдашний этап состязания с Западом за независимое от капиталистической экономики развитие советского народного хозяйства по планам первых пятилеток был выигран благодаря революционному энтузиазму, профессиональной деловитости и житейскому опыту таких руководителей и вожаков масс, как директор заводов Северного Поморья Сергеев ("Сергеич" – запросто зовут его в округе), и тем людям, которые трудились с ним вместе. Читатель выделит среди них рабочего-навальщика Сешо Ершова, ударников Ермолая, Володю Глушкова, женственную Шуру…

С тонким знанием особенностей производства на лесоразработках художник передает дух трудового подъема и вдохновенной одержимости, с которым каждый из героев исполняет повседневные обязанности, сознавая, что это лишь малая часть великого дела, каким живет страна. Энтузиазмом общенародного подъема эпохи первой пятилетки веет с этих страниц произведения. Особенно удались художнику массовые сцены, в которых передана атмосфера коллективизма, взаимовыручки и соревнования в труде. Филиппу ван Россуму, наблюдающему, как трудятся лесозаготовители, остается искренне недоумевать: "Ради чего лезут эти ребята из кожи вон?"

Интересно намечено в характере Сергеича сочетание лучших качеств советского руководителя крупного масштаба – политического размаха и хозяйственной деловитости… Однако, если иметь в виду обе книги "Похищения Европы", среда буржуазного предпринимательства написана в романе художественно полнокровней, нежели положительные персонажи. По силе психологического анализа и глубине раскрытия внутреннего мира из положительных героев едва ли кого можно поставить, например, рядом с Филиппом ван Россумом.

Массовые сцены труда на Советском Севере, яркие сами по себе, слабо связаны с основным сюжетным действием. Образ Сергеича схематичен, его качества руководителя больше раскрываются не в поступках, а в речах, в спорах и разговорах, которые он ведет. Психологические характеристики людей труда на лесоразработке тонут нередко в живописаниях производственных процессов. Лепка характеров подменяется публицистическими отступлениями…

Слабости романа отображали творческие искания писателя, сложности обретения крупного положительного героя.

Серьезные недостатки произведения уже через год после опубликования второй книги романа "Похищение Европы" признавал и сам автор. "Я надеялся, что тысячи обстоятельств, работающих в нашем государстве против Филиппа, вполне заменят героя, – писал Федин. – Теперь я вижу, что это – конструктивная ошибка… Но я говорю откровенно: конкретно для моего романа я и сейчас еще не отыскал «противовеса» Филиппу, хотя признаю, что создание советского героя, так сказать, «единолично» выносящего напор, давление западноевропейского своего антипода, является задачей нашей литературы".

Декабрьским номером за 1935 год журнал «Звезда» завершил публикацию второй книги романа "Похищение Европы". В первые же дни нового года автор послал только что вышедшую книгу Горькому. Этой книге суждено было стать последним произведением Федина, которое видел Горький…

Короткое время спустя Федину снова довелось произнести речь в Колонном зале Дома союзов, казалось, еще хранившем отсветы праздничного волнения участников недавнего I съезда писателей, но уже совсем при других обстоятельствах…

"Восемнадцатого июня, – вспоминает Федин, – я ждал условленного телефонного звонка от своего друга-писателя, тоже оказавшегося в столице, Ивана Сергеевича Соколова-Микитова. Он медлил, и я уже перебрал в уме все подходящие случаю сентенции, чтобы почувствительнее приветить его, когда услышал звонок.

– Ты уже знаешь? – спросил он, не дав мне сказать ни слова.

Все было непохоже на него – голос, тон, больше всегдашнего замедленный слог. Я не успел спросить – о чем он. Еще медленней раздалось:

– Час назад умер Горький.

…Это был душный день. Не помню другого такого душного июньского дня.

Шел первый час. Окно стояло настежь. Иван Сергеевич покуривал. Он приехал сразу после телефонного разговора. Я кружил по комнате и нет-нет останавливался перед ним, чтобы сосредоточиться еще на одной фразе, вдруг приходившей ему на ум. Он что-то вспоминал из своих встреч с Горьким в Германии. Вероятно, я отзывался невпопад…

Мы позвонили в Союз писателей. Нам сказали, чтобы мы приезжали сейчас же. Событие уже стало известно всей Москве.

Эта первая встреча наша – писательская встреча в первые часы после того, как Москву облетело слово "умер", – произошла в старом доме Союза писателей – Воровского, 52, вдруг возросшем по своему значению и натуго всех нас соединившем… Было решено, что каждый что-нибудь напишет в эти первые минуты. Собрать в такой миг внимание почти невозможно. Это все равно, что бросать в землю зерно во время бури… Я писал, и самым трудным для меня было заставлять руку делать такое знакомое дело – писать. Вот что сохранилось у меня с той минуты на четырех листочках:

"Есть люди, со смертью которых говорят, что с ними ушла эпоха. Со смертью Максима Горького ушло много эпох. Он был сверстником величайших революций в нашей стране. Головою выше сотен своих современников, он подымался вровень с редчайшими из них.

Когда умер Ленин, Горький прислал на его гроб венок с надписью: "Прощай, друг". Немногие имели право сказать так великому гению человечества. На самых высотах истории, где рождаются молнии революций и ходят громы эпох, Горький жил, как в своей стихии…

Лично я переживаю эту смерть с потрясением глубоким и подавляющим. Горький был для меня другом, товарищем, самым большим из всех, которые умерли и которые остались жить. Меня связывает с ним шестнадцатилетнее общение, в течение которого Горький много раз подавал мне руку участия, симпатии, помощи и дважды спасал мне жизнь. Уверен, что многие советские писатели обязаны Горькому, может быть, не меньше меня. Вся наша литература знала его взгляд, его голос, его руку. И мучительно страшно, что все это исчезло для меня, для других, для всей нашей страны…"

Остроту этой боли как будто еще усилили два следующих дня, почти целиком проведенных в Колонном зале. Чуждо было, что посреди дневного огня этих люстр, где меньше двух лет назад, на Всесоюзном писательском съезде, десятки национальных советских и зарубежных литератур внимали исполненному жизни, счастливому Горькому, – он сейчас лежал, безучастный к свету и тьме, красивый красотою прошлого.

В этом траурном Колонном зале мне привелось прочитать свои прощальные четыре листочка перед микрофоном в те минуты, когда правительство стояло у гроба Горького в почетном карауле…"

Уже в первом отклике на смерть учителя у Федина вырвались слова: "О нашем писательском долге перед величайшей памятью Алексея Максимовича будет уместно сказать в другой раз. Сейчас же я слышу только нещадную боль утраты…" Годами позже он писал: "Боль этих траурных дней исчезала медленно, но все разветвленнее, стройнее вырастала на ее месте благодарная признательность Горькому за все, чем он обогатил действительность и украсил твою личную судьбу".

Между двумя этими ощущениями и различиями строя чувств пролегли изменения в характере замысла книги, которая относится к числу лучших и итоговых в творчестве Федина.

"Горький в моей жизни" – таким (судя по заметке в заводской многотиражке «Кировец» за 1934 год) представлял себе Федин замысел книги, просившейся на бумагу. Это мог быть очерк современника о современнике, утверждавший на примерах из собственного опыта роль Горького в развитии литературы.

"Горький среди нас. Картины литературной жизни" – так назвал Федин свое художественно-мемуарное полотно, изображающее, как было задумано, более пятнадцати лет из жизни широкого круга людей советской культуры, литературы, искусства, в центре которого находился Горький. Такая работа не могла быть скорой. Первая часть книги "Горький среди нас" увидела свет в журнальной публикации лишь в канун войны ("Новый мир", 1941, № 6).

Завещательным наказом звучали строки в последнем письме А.М. Горького от 23 февраля 1936 года, которое получил Федин, – "…только скорее уезжайте из Ленинграда!" В Москве ждала и новая большая работа – обязанности председателя Литфонда СССР.

Летом того же года, вскоре после траурных дней, Федин наконец переехал в Подмосковье, на дачу в поселке Переделкино, который, если не считать вынужденных разлук и перерывов, навсегда стал для него вторым домом. В 1937 году Федин и его семья получили также московскую квартиру в доме в Лаврушинском переулке, неподалеку от Третьяковской галереи.

Учреждения Литфонда – это чуть ли не вся материальная база недавно созданного Союза писателей СССР. Обширное хозяйство на территории страны, призванное организовывать труд и отдых литераторов, помогать в их творческой работе. Возглавлять такое хлопотное дело, но мысли Горького, должен человек чуткий, отзывчивый, авторитетный в широкой писательской среде. Переписка, сохранившаяся за годы (1937–1939), когда Федин руководил Литфондом СССР, показывает, сколько сил, энергии, душевного такта, умения понимать других людей отдал Федин интересам литературного товарищества, во блага советской литературы.

Новые рубежи, расставания, итоги… Прощание с Ленинградом было как вылет из родного гнезда. Литературная молодость, достижение творческой зрелости, почти два десятилетия жизни у Федина связаны с ним.

Нежное чувство к северному красавцу, городу призрачных белых ночей и четких архитектурных линий, вольной вездесущей Невы, островов и всегда противоположных берегов, на которые можно бесконечно смотреть с середины моста, любовь к его людям были в душе. Писатель прожил здесь целую жизнь. Расставаться было трудно.

Сентиментальное чувство… Но шли годы, десятилетия, а оно не остывало. И надо было видеть лицо Федина, когда на празднике его 70-летнего юбилея ленинградские друзья преподнесли дар со значением: старую книгу, изданную в 1794 году, – описание столичного города Санкт-Петербурга. Сдержанный Константин Александрович прослезился. Город на Неве он и в старости считал для себя таким же отчим домом, как и Саратов, где родился и вырос.

* * *

Превращение СССР в могущественную индустриально-колхозную державу и социально-политическое и идейное единство советского народа, сложившееся в стране кс второй половине 30-х годов, открыло литературе новые горизонты, вызывало потребность в широких образных обобщениях. Требовалось художественно осмыслить тот огромный исторический опыт, который увенчался построением социализма в нашей стране.

В советской литературе второй половины 30-х годов получают развитие большие эпические формы, в которых индивидуальные судьбы действующих лиц ставятся в прямую связь с "биографией народа" на протяжении нескольких десятилетий. Исследуя характеры героев в различных обстоятельствах эпохи и на разных этапах жизни страны, иногда от конца XIX века, художники показывают закономерности торжества идей социализма и неизбежность победы пролетарской революции.

Яркими образцами романа-эпопеи в литературе 30-х годов стали "Жизнь Клима Самгина" Горького, "Тихий Дон" Шолохова, "Хождение по мукам" Толстого, "Последний из Удэге" Фадеева… Над очередными книгами большинства из них в эту пору продолжают работать авторы…

Среди передовых деятелей эпохи, сознательных выразителей интересов масс, особое читательское внимание привлекают герои-коммунисты. Полнокровно и широко представлены они в произведениях Горького, Фадеева. Шолохова, в пьесах "Человек с ружьем" и "Кремлевские куранты" Н. Погодина… Неразрывным единством судеб передового героя и возглавляемого им коллектива отмечены "Педагогическая поэма" А. Макаренко и повесть "Танкер «Дербент» Ю. Крымова. Образ молодого коммуниста Павла Корчагина, созданный Н. Островским в романе "Как закалялась сталь", своим нравственным примером оказал сильнейшее воздействие на жизнь.

Два взаимообусловленных творческих устремления – тяготение к изображению людских судеб в связи с "биографией народа" и поиски крупного положительного героя, в облике которого психологически наиболее полно воплощены лучшие душевные качества и черты социальной активности народной массы, – такие устремления отличают и Федина-художника второй половины 30-х годов.

Творческие искания привели писателя сравнительно скоро к рождению замысла, из которого со временем выросла его известная трилогия. А попытки запечатлеть образ положительного героя во второй половине 30-х годов, представляя нередко как бы «этюды» к фигурам будущих героев-коммунистов трилогии, принесли читателю ряд новых интересных произведений.

Под воздействием победы социализма в СССР и возрастания классовой однородности советского общества укрепились дружба и сотрудничество между нациями и народностями страны. Важнейшей приметой 30-х годов является интенсивное формирование единой многонациональной советской социалистической культуры.

Все больше расширяются и углубляются взаимосвязи братских советских литератур. Особенно ощутимо становится это после создания единого Союза писателей СССР.

В Москве начинает выходить литературно-художественный альманах "Дружба народов". Регулярно проводятся в столице декады литературы и искусства союзных и автономных республик. Заведенным порядком становится отмечать крупные историко-культурные даты, связанные с жизнью и деятельностью корифеев братских литератур, как события всей многонациональной культуры страны. Делается и многое другое, все, что может способствовать освоению накопленного художественного опыта друг друга, радости взаимного узнавания, "чувству семьи единой".

Во всей этой работе самое активное участие принимает Федин. Он много ездит по стране, участвует в литературных форумах, творческих обсуждениях, выступает с докладами, речами, часто печатается в периодике.

О своей поездке в Киев весной 1939 года на юбилей Т.Г. Шевченко Федин позже вспоминал: "Когда исполнилось столетие со дня рождения Тараса Шевченко, царское правительство запретило чествование великого украинского певца… Стодвадцатипятилетие со дня рождения Шевченко праздновала вся страна, и мы, ее писатели, собрались в Киеве и были счастливы, вместе с народом участвуя в торжествах Украины, посвященных свободному Шевченко".

Волнующие слова находит Федин в газетных статьях и для оценки культурного значения 750-летия поэмы Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре", которое он отмечает в Тбилиси в декабре 1937 года, и декады армянского искусства и литературы в Москве в октябре 1939 года… К таким публицистическим выступлениям принадлежит и очерк "Молодость мира" ("Правда", 1936, 29 апреля). Он посвящен выпускникам студии народа коми в столичном театральном училище, которые поставили пьесу "Коварство и любовь". "Фридрих Шиллер по пути в Сыктывкар, – писал Федин, – когда-то никому не нужный, заброшенный Усть-Сысольск – это бытовое явление нашего непрестанного, сделавшегося будничным роста, но именно в этом обычном факте – его смысл и символическое содержание".

Большие поездки по стране конца 30-х годов не только обогащали Федина знанием культуры братских советских народов. Они дарили новые жизненные впечатления, отвечая тогдашней умонастроенности художника, его стремлению пристальней вглядеться в действительность, поискам положительного героя. Много ездит писатель и по России, выполняя регулярные поручения редакции "Правды"…

Особенно привлекают его при этом героические факты и события окружающей действительности. Таковы трудовые биографии студентов в газетном очерке "Наша молодежь", опубликованном к открытию X съезда комсомола в апреле 1936 года. Когда умер Николай Островский, Федин нашел яркие и точные слова. "Жизнь Островского, – писал он, – была и остается школой мужества и героизма".

…Разные маршруты, республики и города, с частью из которых писатель знакомится впервые. Вот только выборочный «календарь» общественно-литературной деятельности Федина той поры.

Конец февраля 1936 года – Минск, речь на выездном пленуме Союза писателей СССР… 10 февраля 1937 года (100-летие со дня смерти А.С. Пушкина) – Ленинград, речь от имени Пушкинского общества в музее – последней квартире поэта на Мойке, – открытом после реставрации. Август – сентябрь 1937 года – плавание на теплоходе в район Верхнего Поволжья (Калинин, Горький, Васильсурск) с командировкой от «Правды» – путевые очерки и корреспонденции "На теплоходе в Калинин", "Город Горький", "Заброшенный сад"… Декабрь 1937 года – Тбилиси, выступление в связи с 750-летием поэмы Шота Руставели "Витязь в тигровой шкуре"… Осень 1938 года – Карелия и Кольский полуостров, журналистская командировка (очерки "Поездка на Север, к Белому морю" и "Поездка на Север, к морю Баренца" для газеты "Правда")… Март 1939 года – выступление на "шевченковских днях" в Киеве…

В феврале 1939 года за заслуги в развитии советской литературы писатель был награжден орденом Трудового Красного Знамени.

Крупный отзвук в жизни и творческой биографии Федина суждено было получить поездке в Минск.

С 10 по 16 февраля 1936 года здесь, в Доме правительства, проходит III пленум правления Союза писателей СССР. Минск тогда находился меньше чем в четырех десятках километров от государственной границы с панской Польшей. Пленум был посвящен вопросам поэзии, но вылился в событие большого общественно-политического значения.