Текст книги "Федин"

Автор книги: Юрий Оклянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

Этому в немалой мере способствовал выбор Минска местом проведения писательского форума, самый широкий состав его участников, представлявших, по существу, все национальные отряды советской литературы, от Закавказья и Средней Азии до Бурят-Монголии, а также доклады, вынесенные на обсуждение (о белорусской и башкирской литературах, о поэзии Украины и т. д.). Недаром эта встреча получила обозначение – "пленум дружбы".

В этот приезд Федин ближе познакомился со многими писателями братских народов, и прежде всего, конечно, с гостеприимными белорусскими хозяевами – Я. Коласом, Я. Купалой, П. Бровкой, К. Чорным и другими. С интересом следил Федин за творческой дискуссией на пленуме.

Сильное впечатление на присутствующих произвела речь украинского поэта Миколы Бажана, который говорил о "радости познания" культурных богатств, накопленных народами Советского Союза. Незаменимо тут посредничество переводчиков, без таланта и труда которых такое взаимное познание стало бы невозможным. Важнейшее значение имеет перевод на русский язык – язык межнационального общения советских народов. Перечислив имена крупнейших русских, грузинских и армянских поэтов, которые донесли искусство Шевченко, других классиков и мастеров украинской поэзии до новых миллионов читателей, М. Бажан назвал их "не переводчиками (это нехорошее слово), а носителями духа и слова нашей прекрасной Украины". В следующем году предстоят две великие поэтические даты – столетие со дня смерти Пушкина и 750-летие творения Руставели. Он, Бажан, взял на себя необычайно трудную и ответственную задачу – перевод поэмы "Носящий тигровую шкуру", как ее название звучит в оригинале, на украинский язык. "Имя Руставели, – заявил оратор, – должно быть так же знакомо каждому советскому человеку, как имена Эсхила и Пушкина, Гёте и Шевченко…"

Федин уже начал обдумывать свой доклад на заседании Пушкинского общества в последней квартире поэта. В перерыв он подошел к Миколе Платоновичу, крепко пожал ему руку. Писатели разговорились. С этой встречи завязались долголетние дружеские отношения Федина и Бажана.

Во время пребывания в Минске Федин с интересом осматривал город. Здесь у него и возник замысел будущей трилогии… "Зимой 1936 года, – вспоминал писатель, – я приехал в Минск, совершенно незнакомый мне город… В морозные, необычайно солнечные дни я увидел оживленные площади, белоснежные скверы с расчищенными дорожками и как бы два города в одном: кварталы новых громадных зданий перемежались с деревянными домиками старинных улиц. Контраст был удивительный, но свет, чистота воздуха, блеск снега объединяли противоречия… Тогда на этих улицах я очень сильно ощутил, как наша новая действительность проникает в старую ткань прошлого. Проникновение совершается бурно, но не стихийно. Ткань разрывается там, где должна быть разорвана и заменена живыми клетками. В организованной этой смене отживающих частей новыми заложена и мысль строителя и чувство художника… Я сделал тогда первые записки к будущему большому роману, который представлялся мне романом об искусстве, скорее всего – о театральном искусстве, вероятно, о женщине-актрисе, о ее развитии с детских лет до славы и признания…

Впоследствии я не переставал возвращаться к этому замыслу. Героиня то уступала место новым предполагаемым героям, то двигалась вперед, сотни обстоятельств ее жизни уводили меня в разные стороны, записки мои умножались, папка, в которой они хранились, была названа мною "Шествием актеров".

Так сам автор рассказывает о возникновении художественного замысла, работа над которым займет более сорока лет и оборвется только смертью писателя… Всмотримся поэтому пристальней в первые роднички, которые пробиваются на поверхность.

Одна из тайн искусства и загадок художественного мышления – творческие импульсы. По словам Федина, импульсом к работе для него чаще всего"…служат зрительные восприятия, так же как в большинстве случаев на впечатлениях видимого строится образ".

Зримое представление того, как "новая действительность проникает в старую ткань прошлого", образ "как бы двух городов в одном", долго не покидало Федина. Он даже и повторно пережил это чувство при посещении Саратова.

В родной волжский город Федин приехал в октябре 1939 года на юбилейную годовщину Н.Г. Чернышевского.

…Вот когда состоялась новая большая встреча с Чернышевским среди словно бы вынутых из полета времени и печально застывших пейзажей старого Воскресенского кладбища, на том самом месте, где некогда, слушая рассказы отца Александра Ерофеевича, мальчишкой вглядывался сквозь разноцветные стекла надгробной часовенки вовнутрь ее, стараясь из букв и слогов составить надписи на венках, положенных на могилу загадочного народолюбца его немногими почитателями. Теперь со дня смерти Н.Г. Чернышевского прошло пятьдесят лет.

Был сооружен новый памятник на могиле. И именно Федину предоставлена возможность произнести подходящие к случаю слова.

Федин волновался.

"…Если бы меня попросили назвать русских людей XIX столетия, которые могли бы служить для человека образцом прозрачно чистой и героической нравственности, – говорил он, – я первым назвал бы имя Чернышевского. Это был человек-кристалл. Страстный революционер по темпераменту, по духу, по складу характера…"

В этот приезд в Саратов Федин впервые повстречался с Ниной Михайловной Чернышевской, внучкой мыслителя, хранителем Дома-музея Н.Г. Чернышевского (переписка между ними велась еще со второй половины 20-х годов). Эта маленькая женщина, на смуглом лице которой светились черные живые глаза, была энергична, любознательна. Встречи и обмен письмами с нею продолжались затем с перерывами более тридцати лет.

Нина Михайловна была не только достойным хранителем "гнезда Орла", как назвал однажды Федин Дом-музей Н.Г. Чернышевского, но и целеустремленным и сведущим исследователем литературы. Работы и воспоминания Н. Чернышевской интересны тем, что в них тонко и аналитично прослежено воздействие идей и литературных мотивов Чернышевского на творчество Федина (образы коммунистов Извекова и Рагозина, повесть «Старик» и др.).

В тот приезд, в октябре, Федин долго и бесцельно бродил по знакомым саратовским улицам, вглядываясь в подвижный их облик, стараясь угадать и рассудить, по каким законам волны времени точат и смывают, казалось бы, еще вчера столь независимо и гордо шумевшую здесь жизнь, мир страстей, картин и видений его детства. И какие новые побеги и ростки выбрасывает на место исчезнувших и отмирающих все та же неистребимая и вечно обновляющаяся жизнь.

Такой была и встреча с бывшим Сретенским начальным училищем, школой, где за партами сидели теперь совсем уже другие мальчики…

Вернувшись в Москву, Федин написал рассказ "Встреча с прошлым". Автором владеет строй чувств, близко перекликающийся с тем, что определил замысел трилогии.

"Встреча с прошлым" – лирический рассказ, в котором при изображении отрадных перемен в судьбах людей и облике провинциального города за несколько десятилетий звучит еще и естественная человеческая грусть, связанная с мыслью о смене и уходе поколений. Видоизмененным используется тут, в соответствии с особенностями повествования, уже знакомый образно-смысловой мотив. "Много лет я не ездил в родной город, в котором прошло мое детство. Недавно я там побывал… Два города стоят на том месте, где был один…" – так начинается "Встреча с прошлым". Федину, по собственным словам, хотелось передать в этом рассказе "резкое противопоставление двух миров – ушедшего вдаль прошлого и молодой жизни, явившейся в Октябре".

С самого начала, еще за два-три года до осеннего приезда 1939 года, писатель связывал место действия по крайней мере "двух частей" задуманной книги "Шествие актеров" с родным волжским городом. Естественно, что его занимал театральный облик старого Саратова.

Федин стремится оживить в памяти собственные впечатления молодых лет и восполнить недостающие сведения. Его интересует как серьезная театральная сцена, так и легкие развлекательные заведения вплоть до садовых варьете с открытой площадкой типа "театра Очкина" (что позже будет описан на страницах романа "Первые радости"). Верные писательские помощники – саратовские старожилы. В их числе, конечно, милейший и добрейший человек, муж покойной сестры Николай Петрович Солонин. Ему-то и адресовано письмо Федина от 8 декабря 1937 года – одно из первых сохранившихся свидетельств о сборе материалов для будущей трилогии. Оно содержит расспросы о прошлом театрального Саратова вплоть до 1919 года.

К весне 1938 года художественный замысел определился уже настолько, что писатель считает возможным оповестить о нем широко. 6 мая 1938 года в газете "Красная Карелия" наряду с заметками Вс. Иванова и А. Макаренко под общей шапкой "Над чем работают советские писатели" было опубликовано выступление К. Федииа, озаглавленное "Роман нравов".

"Главная моя работа в этом году, – писал Федин, – новый роман, замысел которого возник сравнительно давно… Книга будет состоять из трех частей. Действие первой относится к 1910 году, второй – к 1919. События, изображаемые в этих частях, протекают в богатом провинциальном городе. Я даю большое число действующих лиц, разнообразные круги общества – начинающего подпольную жизнь юношу-революционера, рабочего депо, грузчиков, торговца, актеров «губернского» театра. Театр вообще должен занимать в романе существенно важное место потому, что коллизия "искусство и жизнь" является основой замысла.

В 1910 году протекает ранняя юность героя романа – революционера и детство героини – будущей актрисы… Героический 1919 год будет дан в романе как картины гражданской войны… Наконец, третья часть романа. Ее действие относится к 1934 году, и в ней я хочу дать синтез больших человеческих судеб нашего времени… Путь замечательной актрисы по-новому пересекается с жизнью выдающегося большевика, со старым актером и былым провинциальным драматургом…"

Рождение замысла крупного литературного полотна нередко предваряется или сопровождается разработкой сходного материала, близких сюжетов, родственных тем. Исподволь готовясь воссоздать широкие картины эпохи, воображение и ищущая мысль художника как бы заблаговременно стремятся зорче вглядеться, глубже постичь области сопредельные. Очередность работ при этом вызывается моментом и чувством; их внутренние сцепления и взаимосвязи самому писателю открываются лишь позднее. Но именно так возникают произведения, которые при всей их оригинальности и независимой значимости в широкой перспективе творческой биографии автора можно рассматривать вместе с тем и как необходимые «этюды» к большому художественному полотну.

И если давний интерес Федина к дореволюционному быту Саратова, на фоне которого развернутся события романа "Шествие актеров", рождает произведения вроде рассказа "Встреча с прошлым", то, конечно, не без воздействия внутренних связей с крупным замыслом, обращенным к миру людей театра, параллельно возникает автобиографическая повесть "Я был актером" (1937).

Среди персонажей нового романа важную роль должны играть передовые деятели эпохи – коммунисты, "инженеры будущего", как их назовет впоследствии Федин. Интересно приглядеться поэтому к жизненному образцу героя-большевика, который утверждает в ту пору художник.

21 января 1939 года Федин опубликовал в «Правде» очерк под названием "Живой Ленин". По фактической основе очерк во многом перекликается с ранней газетной зарисовкой 1920 года – "Крупицы солнца". Но с какой скульптурной выразительностью вылеплен теперь образ Ильича, как реалистически точно переданы черты его характера! Это народный трибун, созидатель и творец нового, замечательно воплощающий в собственном облике высокое совершенство мысли, слов и поступков. Вождь партии нового типа – это и лучший в когорте людей, выкованных революцией. Это прообраз и нравственный образец нового человека – такую мысль утверждает писатель.

В очерке Федин упоминает подробность, относящуюся к моменту выступления Ленина на II конгрессе Коминтерна. "Со мною рядом, в ложе для журналистов, – рассказывает он, – сидел художник. Ощупывая цепкими глазами фигуру Ленина, он силился перенести ее жизнь на бумагу. Но жест, но движения Ленина оставались непойманными. Художник пересел на другое место. Потом я его видел на третьем, на четвертом. Объективы фотокамер и кино вместе с художником ловили неуловимого живого Ленина".

Неуловимы богатство и совершенство проявлений духовной жизни в духовно богатом человеке, таком, как Ленин… Трудно запечатлеть средствами искусства реально создаваемый действительностью идеал нового человека… Пройдет немного времени, и это наблюдение, как будто вскользь занесенное в очерк, подскажет Федину тему рассказа – "Рисунок с Ленина" ("Звезда", 1939, № 10–11).

Писатель стремится представить характер Ленина полнее, чем это позволяли строгие рамки фактографического жанра. "Образ Ленина, насколько его можно было дать в двух небольших столбцах газетного набора, – писал позже Федин, – получился довольно наглядным, но в композиции недоставало воздуха, пространства. Спустя несколько месяцев я обратил внимание на одну фразу очерка, где говорилось, как художник пересаживается с места на место, стараясь зарисовать Ленина. Это послужило толчком к замыслу рассказа".

В сюжете рассказа "Рисунок с Ленина" оживает фигура художника, случайного соседа по корреспондентской ложе, которого бегло наблюдал Федин. Получив задание редакции сделать для газеты зарисовки с участников конгресса, молодой график Сергей Шумилин весь захвачен тем, чтобы передать на бумаге образ Ленина. Разгадать в телодвижениях, мимике, жестах, в характере этого человека секрет зарождения и покоряющей силы ленинских идей. Горячие стремления сердца и таланта Шумилина оказываются малорезультативными. Он вскоре сам убеждается в этом, когда ему представилась возможность показать готовый рисунок Ильичу. На листы альбома легла лишь бледная тень оригинала. Рисунок с Ленина не получился. "Но я даю слово, даю вам честное слово, – заверяет Сергей своего учителя по живописи, – у меня непременно получится!.." Так кончается рассказ.

Еще осенью 1938 года в качестве корреспондента «Правды» Федин совершил большую поездку на Север. Он заново навестил Карелию и те места побережья Белого моря, где восемь лет назад, в начале первой пятилетки, наблюдал лесоразработки и лесосплав, собирая материал для романа "Похищение Европы". Некогда буйная и дикая река Выг стала теперь лишь одной из «ступеней» судоходного каскада – не столь давно сооруженного Беломорско-Балтийского канала. "Растянутая подкова Петрозаводска встречает нас огнями большого города, белое его зарево теряется высоко в небе. Столица Карелии – таким ли светом горела она в бытность свою губернским городом Олонецкой губернии?.. – записывает Федин. – Повсеместный припев, который слышен на пароходе и пристанях с утра до вечера: – Это построено после революции… Этого раньше не было…"

Еще больше поразила писателя промышленно-индустриальная новь, возникшая среди снежных сопок, ледяных скал и некогда мертвого тундрового безмолвия Кольского полуострова. Хибинские апатитовые разработки в городе Кировске дали жизнь целому краю… Кварталы многоэтажных жилых зданий… По улицам бегут автобусы. Писатель спускается в штольни рудника имени Кирова. Каков размах производства! На двадцать два километра в год "подземные сооружения проникают в каменное тело еще недавно неприступной горы Кукисвумчорр. Широкие коридоры штолен и штреков освещены электричеством… После канонады аммонитовых взрывов около грохотнои решетки шахты я встретился с новой сменой… Горняки заговорили с сопровождавшим меня техником… Тон разговора был хозяйственный, требовательно-рассудительный…"

Федин описывает вслед за тем свои посещения еще и медно-никелевого комбината под Мончегорском; и Мурманска, "столицы Крайнего Севера", с его конвейерами рыбообрабатывающего комбината, консервной фабрики, портом европейского значения… Причем во многих картинах как бы невзначай и само собой встает имя человека, которому, может быть, больше других здешние края обязаны преобразованием. "В городе, сделанном волею Кирова, – прорывается у Федина при описании встречи с рабочей сменой на руднике в Кировске, – почти каждый работник помнит историю его создания…"

Теперешняя индустриальная новь – это и живой памятник большевику-ленинцу С.М. Кирову. Как напишет затем Федин в сценарии «Киров»: помимо других дел и начинаний, – инициатору дерзкого плана на Крайнем Севере прорубить для страны "второе окно в Европу".

Совершая корреспондентскую поездку, Федин черпал дополнительный материал и для будущего киносценария «Киров». Отрывки из него появились в газетах, а сокращенный вариант в сборнике "Бессмертие. Памяти С.М. Кирова" уже в конце 1939 года; полная журнальная публикация – полгода спустя ("Новый мир", 1940, № 7).

Как и многие ленинградцы, Федин неоднократно видел Кирова, слышал его выступления. Ни одно крупное общественно-политическое начинание в жизни города не обходилось без энергичной предприимчивости и окрыляющего воздействия личности Сергея Мироновича – «Мироныча», как любовно звали его невские старожилы. Популярность его была велика, он олицетворял собой пример настоящего партийца и человека. С 1926 по декабрь 1934 года С.М. Киров занимал посты первого секретаря Ленинградского губкома (обкома) партии и Северо-Западного бюро ЦК ВКП(б).

Но Федин мог наблюдать руководителя ленинградских большевиков не только в обстановке многолюдных митингов, деловых совещаний и встреч с интеллигенцией города. Он нередко бывал в большом угловом сером здании на улице Красных Зорь, неподалеку от площади, образуемой пересечением этой улицы с соседним широким асфальтированным проспектом и крестовидным перекрестком на ней трамвайных путей. На пятом этаже дома находилась квартира одного из родственников Федина, работавшего в Смольном, а этажом ниже жил Сергей Миронович.

Родственник не раз передавал житейские простые, но запоминающиеся истории о Кирове. Из мелких подробностей повседневного поведения в быту вставала фигура человека непритязательного, скромного, доступного, интеллигентного, общительного, привлекающего к себе сердца людей.

Такого рода истории, которые в обилии можно было слышать и от других очевидцев по Ленинграду, также не прошли бесследно для текста киносценария. Действие многих его картин развертывается не только в кабинетах партийного штаба – Смольного, или в цехах Путилов-ского завода, или на новостройках Кольского полуострова, но и в этом доме, на улице Красных Зорь.

Если рассказ "Рисунок с Ленина" сразу вошел в классику литературной Ленинианы, то киносценарий «Киров» – произведение противоречивое, несущее печать времени. Среди его сюжетных коллизий есть такие, которые иллюстрируют ошибочные представления 30-х годов о расстановке социальных сил и природе общественных конфликтов внутри страны на завершающих стадиях построения социализма.

Наибольшее достоинство сценария – художественный портрет самого С.М. Кирова. Автору удалось создать живой образ вожака масс, крупного партийного руководителя ленинской нравственной закалки, говоря словами Федина, – "истинного борца за коммунизм и человека красивого, умного сердца".

Киров мыслит и широкими масштабами государственного деятеля, и понятиями простого рабочего человека. "Трактор… – это политика, генеральная линия нашей партии, а не только мотор на колесах", – говорит он, выступая за скорейший серийный выпуск тракторов "Красный путиловец". Техника для деревни, в его глазах, – важное звено успешного осуществления политики индустриализации и коллективизации страны, планов партии. Но Киров не человек отвлеченного лозунга, он деятельный практик. В осуществлении самых высоких идей для него нет мелочей. Главный судья любых теорий, замыслов и планов, по его убеждению, – "факты живой жизни". Вот почему Киров собственными руками вымеряет толщину шлифовки деталей для тракторов, испытывает качество кладки кирпича на стройке жилья, ест обед в рабочей столовой и т. п. Как личные заботы заносит Киров в записную книжку не только повседневные дела необъятного Ленинграда, но и те мысли и заметки для памяти, которые возникают в поездках по Кольскому полуострову и которые с течением лет призваны обратить пустынные Хибины в "новый Урал".

Вернемся теперь к созревавшему одновременно замыслу "Шествие актеров" – первообразу романной трилогии. Как видно уже из печатного оповещения в газете "Красная Карелия" от 6 мая 1938 года, события произведения с самого начала мыслились автором на фоне истории, причем значительная роль в сюжете отводилась практическим ее деятелям – большевикам. Но основу замысла составляла давняя для Федина тема искусства в революции, с ведущими персонажами – людьми театра.

"Мне хочется наполнить этот роман большим движением, – замечал в 1938 году Федин, – связать его четким сюжетом… Это должен быть роман нравов, в котором реалистические картины будут сочетаться с романтикой героизма".

Перечитывая тогдашнюю авторскую «программу» будущей книги, легко заметить многие последующие отклонения от замысла и принципиальные перемены в его основе. На свет появился не "роман нравов" в трех частях, а фундаментальная нравственно-историческая эпопея – романы "Первые радости", "Необыкновенное лето", «Костер». Значительная подверженность замысла романтической красочности, фабульной эффектности ("Баталии перемежаются с театральными представлениями… Самое жаркое жизнебиение сердца сменяется отважной смертью…" и т. п.) явно отступила в трилогии перед строгим и неторопливым реалистическим письмом. Коллизия "искусство и жизнь" стала лишь одним из мотивов широкого изображения людских судеб и событий. На первое место выдвинулась тема социалистической революции, "борьбы за народное счастье". И впереди других персонажей, по словам писателя, встали люди, "содержанием жизни которых было будущее нашей страны, была борьба за революцию", то есть прежде всего герои-большевики.

Что же вызвало принципиальные перемены замысла?

Федин подводил итог в таких словах: "…Но пришла война. Роман был отодвинут. Неслыханные события пересмотрены сознанием, обогащенным великим историческим опытом… Когда в начале 1943 года я снова взял в руки и перечитал свои записки, я увидел весь роман иными глазами. Все как бы стало с головы на ноги. Первоначальная тема искусства показалась мне лишь одним из мотивов. На первый план выступило нечто более значительное. Это была тема истории".

Пережив то, что с собой принесла и что показала Великая Отечественная война, нельзя уже было мыслить и писать по-прежнему.