Текст книги "Федин"

Автор книги: Юрий Оклянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Образ русской женщины из народа близко списан Фединым с «натуры». Прототипом была подруга юности Анны Павловны, матери писателя, пережившая сходную трагическую судьбу. Да и облик самой Анны Павловны, надо полагать, не раз вставал перед мысленным взором сочинителя.

Повесть «Анна Тимофевна» была и литературным венком на могилу матери.

Впервые обратившись к серьезному исследованию характера русской женщины из народа, Федин до конца своего творческого пути старался постичь новые его грани и особенности.

Нравственно-этический призыв «Пустыря», пожалуй, наиболее концентрированно выражен в сказочке «Еж». Человек не должен «ежиться», сидеть в себе, обратив иглы на окружающих. Ему надо распрямиться, только тогда он увидит скрытую для него радость жизни и красоту мира…

Однако большинство персонажей сборника – именно «ежи».

Даже Анна Тимофевна, раздаривая близким всю свою доброту и жалость, вне семьи обрела к концу жизни навыки «стервенеть, ругаться, пробивать кулаками дорогу». Что же сказать о прочих? Они перестают «ежиться», внутренне распрямляются лишь временами, да и то в какой-нибудь узкой, облюбованной сфере – привязанности к своей профессии, как корабельный артиллерист Потап («Старший комендор»), или садовник Силантий («Сад»); в плотских радостях («Блинки»), а то и в порочных наклонностях и чудачествах («Рассказ об одном утре», «Конец мира»).

Молодой писатель не только вслед за русской классикой (Гоголь, Достоевский) выражает традиционное сострадание к «маленькому человеку». Он предъявляет к нему и социально-нравственные требования, продиктованные возрастающей активностью гуманизма и революционными переменами, которые произошли в самой действительности.

Непримиримо, как и до него Горький, изобличает молодой прозаик различные проявления провинциальной мещанской «окуровщины». Садовник Силантий способен не только годами трудолюбиво возделывать прекрасный сад, но и, палимый темной безрассудной злобой, – совершать отвратительные поступки против новых его владельцев. Холопская преданность недавно бежавшим от революции хозяевам и прежним порядкам оказывается в нем сильнее иных чувств и соображений («Сад»)… Многие населяющие сборник персонажи так или иначе обделены человечностью, душевностью. И жизнь оттого течет вокруг ущербная, безрадостная, «пустырная». Название сборника отражает именно этот его смысл.

Своеобразным эстетическим антиподом понятия «пустырь» в книге Федина является – «сад». В зачине одноименного рассказа, ближе других придвинутого к современности, вчитавшись внимательно, мы встретим уже и дважды, как бы мимоходом, оброненное слово «пустырь».

Замысел рассказа возник летом 1919 года, когда о названии будущего сборника Федин не думал. Но в истории о том, как «пустырь» неотвратимо съедает «сад», и состоял смысл произведения. Так что сложилось это не намеренно. Но антитеза «пустырь» – «сад» получилась в чем-то чеховская. Вспоминается «вишневый сад» – символ красоты, которой пренебрегают, которую вырубают.

«Пустырь» – это то, что окружает «сад», из чего он вырвался. И именно в пустырь постепенно обращается сохнущий, гибнущий сад в рассказе Федина – из-за того, что безразлично, не по-хозяйски и варварски обращаются с ним новые владельцы, хотя стал он теперь вроде бы общенародным достоянием.

А красота требует ухода, ее надо беречь и лелеять. Революция должна растить красоту – призыв, прозвучавший в этом фединском рассказе, впоследствии будет усилен и повторен во многих произведениях писателя.

В начале 1922 года Федин женился на Доре Сергеевне Александер и переехал на квартиру тещи на Литейном проспекте. 21 сентября родилась дочь Нина.

Роман «Города и годы» писался уже в маленькой комнатке этой тихой старинной семейной квартиры с окнами во двор.

Действие в эпизодах, завершающих книгу, происходит в 1922 году, когда она начата. Произведение создавалось по горячим следам событий. Роман как бы подытоживал пройденный писателем путь.

«Эпоха – война и революция. Место действия – Германия и Россия… Сюжет в двух параллельных плоскостях: романической и историко-бытовой» – так определял признаки рабочего замысла сам автор в одном из писем конца 1922 года.

Действительно, отблески войны и народные возмущения – это не только фон, на котором развертываются сложные личные отношения персонажей. Переживания и опыт империалистической войны, а затем революций в России и Германии меняют самый строй чувствований и мыслей героев, их представления о добре и зле, о пределах любви и ненависти, о достижимости счастья, о мире и о себе. Разворот этих событий диктует главные поступки персонажей, каждого ставит перед решающим выбором. История правит судьбами людей. Вот почему эпоха, «города и годы», движущийся «образ времени», по позднейшему выражению Федина, является важнейшим действующим лицом романа.

В биографии молодого русского интеллигента Андрея Старцова – центрального героя произведения – нетрудно узнать иные факты, некогда пережитые самим писателем. Застигнутый начавшейся войной в Нюрнберге, Старцов четыре года проводит на положении гражданского пленного в Германии. В картинах жизни саксонского городка Бишофсберга, куда выслан интернированный Старцов, близко к реальности переданы черты быта и нравов города Циттау. Многое из собственных отношений с Ханни Мрва вложил автор и в историю любви Мари Урбах и русского пленного. Облик провинциального городка Семидола, где вместе с Семеном Голосовым и другими местными большевиками участвует в революции вернувшийся на родину Старцов, навеян воспоминаниями о Сызрани и ее окрестностях 1919 года…

Однако если Федин и питает образ Старцова фактами собственной биографии, то духовная эволюция, которую он заставляет проделать своего героя, оказывается во многом прямо противоположной тому пути развития, который в действительности совершил сам автор. В романе как бы сделано художественное допущение, примерно такое: что бы было, если бы тот заезжий молодой человек, Добрый и милый, полный веры в отвлеченное человеколюбие и справедливость, который в 1914 году был застигнут войной в Германии, не извлек глубоких социально-политических уроков из происходившего, не сделал решительного выбора, не принял сторону революции, а остался при своих общегуманитарных, расплывчато-либеральных воззрениях, лишь с одной жаждой личного счастья? Как бы повернулась его жизнь тогда?

В романе создан яркий образ интеллигента, не сумевшего воспринять опыта войны и революции, стремившегося «встать в центр круга», остаться «над схваткой». В начале 20-х годов партия вела борьбу за сердца и умы интеллигенции, сформировавшейся и воспитанной еще при старом режиме. Эта интеллигенция составляла подавляющее большинство работников умственного труда. Без ее общественной активности и сознательного энтузиазма в строительстве социализма невозможно было успешное проведение культурной революции в стране. Требовалось извлечь уроки из опыта вчерашнего дня, художественно их осмыслить. В психологически убедительном и правдивом изображении жизненной драмы одного из представителей старой интеллигенции, не нашедшей себя, подавленной историческими потрясениями, и состояло современное звучание образа Старцова.

На дорогах, по которым Федин проводит своего героя, Старцову недостает то смелости и бескомпромиссности мысли, чтобы, поднявшись над личными пристрастиями, до конца постичь смысл происходящего, то мужества, выдержки и воли, чтобы, верно чувствуя и понимая, идти по намеченному пути. Старцов – человек слабого характера, не самой глубокой и отважной мысли, в этом его беда. Слабоволие, нерешительность, внутренняя бесхребетность через цепь компромиссов ведут Старцова к предательству. Он изменяет Мари, которую любит, предает память повешенного инвалида Лепендина, которому сочувствует, и, наконец, предает дело революции, которой вызвался служить…

Конечно, слабость натуры – такая мотивировка – несколько облегчает молодому беллетристу его задачу: развенчание внеклассовой нравственности, которой привержен герой. Значительным образ Старцова делает присущее ему богатство душевной жизни, полнота, глубина и свежесть переживаний.

Старцов – человек сердца. Он тонко чувствует хорошее в окружающих, любит людей, искренне верит в плодотворность людского содружества, в право человека на личное счастье, какие бы исторические потрясения ни происходили вокруг. Во время кровавой бойни мировой войны он живет любовью и хочет жить ею дальше. Даже роковые для него поступки Старцов совершает потому, что не может равнодушно видеть чужую боль, не в состоянии подавить чувство жалости или сострадания, отвергнуть претензию другого человека на счастье, превозмочь обращенную к нему мольбу.

Робкая мысль притупляет и нравственную разборчивость чувства, делает Старцова аморфным, беззащитным перед посторонним натиском, перед напором окружающей жизни. Внутренне чуждая женщина, по случайности оказавшаяся рядом и домогающаяся его, занимает место горячо любимой Мари, с которой разлучили обстоятельства. С презрением и гадливостью относится он к «другу мордовской свободы» вешателю маркграфу Шенау и идет на беспринципный компромисс – позволяет тому разжалобить себя, заворожить клятвами и обещаниями, помогает ему бежать от справедливого возмездия… Совесть Старцова запутывается в непримиримых противоречиях. Он сознает итог, к которому пришел. Еще прежде, чем Старцов падет от пули друга, терзания больной совести доводят его до умопомрачения…

В фигуре Старцова передана и высокая трагедия гуманистического чувства, которому «трудно смириться с болью, если даже она неизбежна». Эта идея романа, выраженная через переживания центрального персонажа, наложила печать и на художественную композицию, с как будто беспорядочно переставленными главами, хронологической вольностью повествования. «Смятение духа Андрея Старцова», по выражению Федина, нашло отражение в «смятенной» композиции романа.

Интеллигенция и революция, интеллигенция и народ – таков главный пафос произведения, которым определяются так или иначе остальные его темы. Не случайно первые проблески в рождающемся образном замысле романа содержали вначале намек на судьбы лишь двух фигур – на глубокий упадок личности Андрея Старцова и на активную жизнедеятельность деревенского мужика Федора Лепендина. Мысленному взору художника рисовалась картина обывательского прозябания духовного калеки Старцова и образ поведения безногого инвалида войны Лепендина.

Интересное свидетельство о возникновении замысла Романа «Города и годы» оставила художница Н.К. Шведе-Радлова, записав его в дневнике со слов Федина. Настойчивое видение городской «утробы» – многоэтажного внутреннего двора-«колодца», куда одинаково смотрятся 85 окон, просушиваются на подоконниках с утра перины и свершает весь свой дневной круг обывательская жизнь (это и есть последнее пристанище опустившегося, впавшего в глубокую апатию Старцова), и образ неунывающего ни при каких обстоятельствах деревенского мужика-«обрубка», которому без ног «удобней» ковыряться в грядках, – вот что вызвало первичный замысел этого во многом трагического по духу произведения.

«Потом он (Федин. – Ю.О.)рассказывал, – читаем в дневниковой записи Шведе-Радловой (25 февраля 1929 года), – что было толчком, или, вернее, первоначальной концепцией „Городов и годов“:…в „Гор. и год.“ – Федор Лепендин. Человек без ног, который „близок к земле“, „ковыряется в земле, сажает репу“.

„И потом вот этот колодец, где 85 окон и пахнет следами котов“.

Когда Лепендин находился в германском плену, некий немецкий врач, проделывая свои бесчеловечные опыты по проверке анестезирующих средств на русских военнопленных, отпилил ему ноги. Однако даже и тут Лепендин не пал духом. „Он сплел себе лукошко, вроде того, какое кладут под наседку, устлал дно тряпочками и сел на них, привязав лукошко ремешками за пояс. Потом вырезал из березы уключины… Вдел руки в дужки уключин, оперся ими о землю, приподнял на руках туловище и, раскачав его, пересел на добрый шаг вперед. Умаявшись, он отер лоб и сказал солдату, наблюдавшему, как он тужился:

– Во, паря, хоть в Киев валяй!..

Засмеялся и начал жить лагерной жизнью“.

Только дважды судьба сталкивает Старцова с ручьевским мужиком Лепендиным. Но недаром не только автор, а и читатель романа – Горький придавали особое значение этой фигуре произведения. „Пускай скажет Федор!.. Федор!.. Шпарь как давеча!..“ – своего вожака, лучшего выразителя интересов крестьянского мира видит в этом инвалиде войны родная деревня. Лепендин стихийно близок к большевикам. Он воплощает собой стремление народа к новой жизни, ту неуклонную верность делу революции, которую так и не умеет постичь Андрей Старцов.

Народ – подлинный творец истории – эту мысль художественными средствами стремится утвердить Федин. Любые поиски особых путей для интеллигенции в отрыве от народа способны лишь завести в безнадежный тупик. Такова образная концепция романа. Впоследствии идея эта будет широко и всесторонне развита в советской литературе вплоть до таких эпических полотен, как „Жизнь Клима Самгина“ М. Горького, „Хождение по мукам“ А. Толстого и трилогия самого К. Федина. Наиболее ярким и сильным художественным зачином темы – интеллигенция и революция – в литературе первой половины 20-х годов стал роман „Города и годы“.

Федин неоднократно говорил, что Германия „является как бы одним из главных действующих лиц“ книги. Это действительно так. Разнообразные фигуры, обрисованные в произведении, представляют чуть ли не все социальные слои и группы городской немецкой провинции. Тут и юнкерско-буржуазная среда от маркграфа Шенау до семейства Урбах, и монархопослушный социал-демократ Пауль Генинг, и ремесленник Майер, отважившийся протестовать против войны и брошенный за тюремную решетку, и т. д. Перед читателем возникает картина развития самосознания германского общества на протяжении империалистической войны, вплоть до ноябрьской революции 1918 года.

Немало помог в работе художнику и его „иллюстрированный“ дневник, вывезенный на родину. Роман тоже документирован. В сюжетное повествование вклиниваются и, сочетаясь с авторскими лирическими отступлениями, по ходу действия мелькают извлечения из тогдашней германской периодики, официальные воззвания и пр., дающие представления об атмосфере времени, об его „образе“. „Собранные мной в плену газетные вырезки… – писал Федин, – выполнили свою службу, помогая воссоздать картину пресловутого прусского филистерства, национальной нетерпимости, опьянения кровью… С приходом к власти Гитлера немецкий перевод этого романа был сожжен в Германии…“

В „Городах и годах“ писатель впервые обращается к образному исследованию темы, которая займет исключительное место во всем его творчестве, станет одной из ярких отличительных черт Федина в литературе. Тема эта – художник и общество, искусство в революции. Основные эпизоды представлены в „германских“ главах романа. Изображая способность человека к подлинному восприятию искусства, разнообразные социально-нравственные стороны таких отношений, автор изобличает германский национализм, филистерство и милитаризм; он лепит характеры, в которых иногда с прозорливой точностью угаданы предтечи и духовные родичи гитлеровского фашизма. Те самые, от чьих рук в пламени общего книжного костра суждено погибнуть впоследствии и первому немецкому переводу „Города и годы“.

…Жестокий договор еще в мирные времена заключает меценат маркграф фон цур Мюлен-Шенау с молодым безвестным художником Куртом Ваном. Он дает тому деньги, много денег, чтобы безбедно жить, спокойно тратиться на краски и холсты и писать все, что заблагорассудится. Условия сделки беспощадны. Курт Ван по своей воле не вправе даже показывать готовые произведения посторонним. Полотна, этюды, рисунки, наброски – все, что создаст талантливый художник, все без изъятий, должно поступать в одни руки, в полную собственность маркграфа, в его запасники и храниться там, на полках или за шторками, до тех пор, пока меценат сам не решит, что час пробил. И настала пора явить миру новое живописное чудо, восходящее светило.

Играя судьбами людей, аристократ Шенау не прочь таким способом, если явится возможность, прославиться сам. Пока же талантливому художнику неопределенную череду лет предоставляется писать в безвестность, в немоту. Меценат присваивает себе право быть единственным распорядителем судьбы таланта. Он покупает душу художника.

Разборчивого потребителя культуры, гурмана от искусства, фон цур Мюлен-Шенау снедают завистливое тщеславие и мания самовозвеличивания. Его гложут корысть, злоба, и он начисто лишен тех нравственных качеств и свойств, ради которых существует художественная культура, – добра, человеколюбия, творчества.

Свою внутреннюю пустоту Шенау и стремится поначалу любыми способами скрыть от окружающих. Пока обстоятельства не кладут конец вынужденному маскараду и не дают выхода подлинным страстям и побуждениям. В сумятице грянувшей мировой войны, став офицером кайзеровской армии, затем главарем контрреволюционной банды, Шенау может безгранично властвовать над людьми, давить, разрушать, убивать и вешать, оставаясь в то же время вроде бы даже блюстителем кодекса дворянской чести. Наконец он становится самим собой,

Вначале маркграф предназначал себе роль радетеля и благодетеля искусства. Но вот настала полоса социальных потрясений. Курт Ван свернул не на ту дорогу, которую готовил ему Шенау. Стал революционером, идейным противником.

Узнав об этом, едва ли не первое, что делает по возвращении с войны Шенау, – отдает распоряжение извлечь из запасников родового замка и собрать у него в кабинете все полотна и рисунки непокорного художника, все его детища.

Вот они лежат, сваленные в одну груду, в общую кучу, всё, что наработал, всё, что успел создать, сотворил талантливый живописец. Без этой бесформенно сваленной посреди комнаты на полу кучи раскрашенных и перевернутых холстов, деревяшек подрамников и бумажных листов нет художника, или, по крайней мере, нет прошлого у художника.

И, сидя над этой беспорядочной грудой незащищенных творений искусства, маркграф фон цур Мюлен-Шенау свершает свою изощренную месть. Один за другим он кромсает ножом и режет в куски холсты и рисунки. И делает это с тем сладострастием, как будто полосует живую душу мятежного художника.

При этом он испытывает острое, ни с чем не сравнимое наслаждение. Это наслаждение скопца, наслаждение Герострата, тщеславно поджигающего творение зодчества, и это наслаждение фашиста, беспощадного ко всему, что мешает обратить жизнь в однообразную казарму, где наилучшим образом исполняются самые бредовые теории о господстве избранных.

Да, по своему отношению к культуре, к искусству отпрыск старинной дворянской фамилии фон цур Мюлен-Шенау – предтеча фашизма. Не забудем ведь, что среди его духовных преемников тоже попадались впоследствии не совсем обычные собиратели произведений живописи.

Очень многие из них коллекционировали награбленные сокровища изобразительного искусства. Что ничуть не препятствовало им, как известно, обходиться с неугодными шедеврами точно так же, как с другими их собратьями по художественной культуре, – при помощи костров, кувалд и резательных машин… Достаточно вспомнить хотя бы так называемые выставки „выродившегося искусства“, на которые нацисты издевательски стаскивали многие выдающиеся творения новаторской живописи и скульптуры XX века. Часть еще не уничтоженных произведений, отмеченных неприемлемой смелостью мысли и формы, выставлялась здесь на публичное позорище.

На духовную общность иных своих персонажей с предтечами германского фашизма указывал Федин. „Бывает, что воображение поражают явления, которые еще не развились и не закрепились в названиях, – отмечал писатель. – Маркграф фон цур Мюлен-Шенау в романе „Города и годы“ – типичный фашист. В прусском милитаризме я уже видел зародыши фашизма тогда, во время своего четырехлетнего пребывания в Германии… и мог бы, при надобности, часть этих впечатлений перенести по времени действия…“

Это было долголетнее ощущение. Вскоре после вероломного нападения фашистской Германии на нашу страну Федин писал одному из читателей-друзей 3 сентября 1941 года: „…Спасибо за хорошее чувство ко мне… Стоит сейчас перечитать „Города и годы“ – там все о нас и наших днях… Как все повторилось ужасно!“

…В разгаре была как раз работа над одной из „германских“ глав романа, когда автора захватило новое увлечение…