Текст книги "Розыск. Дилогия"

Автор книги: Юрий Кларов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

III

Я был в более выгодном положении, чем Жакович. Он обо мне лишь слышал. Я же специально собирал о нем сведения с помощью таких мастеров сыска, как Петр Петрович Борин, Хвощиков, Ягудаев и Сухов.

Сын крупнейшего фабриканта, бывшего внуком крепостного крестьянина и польской княжны, предки которой только и делали, что сажали и спихивали с престола неугодных им королей, Анатолий Жакович всю жизнь качался маятником между двумя линиями своей родословной.

Тик– так – демократ, тик-так – аристократ, тик-так – за народ, тик-так – наоборот.

Авантюрист по натуре, он относился к породе политических гурманов, которые ни во что не уверовали, но зато все под тем или иным соусом перепробовали: и Штирнера, и Лассаля, и Маркса. Жакович мог смаковать любое кушанье как национальной, так и интернациональной кухни. Но больше всего ему все-таки нравились острые блюда: с уксусом, перцем, динамитом и браунингами.

И таких пикантных кушаний Жакович отведал немало. В девятьсот четвертом – он ярый последователь анархиста Махайского, автора нашумевшей книги «Умственный рабочий». Махайский был умелым поваром и не жалел перца. Он последовательно проводил мысль, что корень всех народных бед не в царизме или капитализме, а в интеллигенции, во всех этих инженерах, врачах, адвокатах и писателях. Многие интеллигенты за революцию? Возможно. Но для чего им нужна революция? Только для того, чтобы, свергнув царизм, захватить власть и стать эксплуататорами рабочего класса.

Вывод: интеллигенция – эксплуататорский класс, враждебный пролетариату.

Лидер махаевцев в Одессе Николай Стрига, с которым сошелся Жакович, шел еще дальше. Он считал, что сначала следует вырезать интеллигенцию (первый этап революции) и лишь только потом браться за царских сатрапов и капиталистов (второй этап революции).

Опробовав несколько переперченную махаевщину, Жакович позднее заинтересовывается эсерами. Снабжает их деньгами, знакомится с организатором убийства губернатора Богдановича, министра внутренних дел Сипягина и покушения на харьковского губернатора Оболенского знаменитым Гершуни, принимает участие в семье казненного Каляева.

Затем, дойдя до высшей точки, маятник, как ему и положено, уже движется слева направо. Без пяти минут эсер и цареубийца становится вначале весьма умеренным конституционным демократом, а затем и откровенным монархистом… К тысяча девятьсот четырнадцатому году маятник, устав качаться, занимает среднее положение.

Только что вернувшийся после своего трехлетнего пребывания за границей, Жакович совершенно безразличен и к трехцветному знамени империи, и к красному флагу. Война его тоже оставляет равнодушным. Он отдыхает и наслаждается жизнью, полностью разделяя мнение Игоря Северянина – «война войной, а розы – розами». Так же, как и Северянин, он хочет «пройтиться по Морской с шатенками, свивать венки из хризантем, по-прежнему пить сливки с пенками и кушать за десертом крем».

Срывая цветы удовольствий, которые пышным цветом расцветали на земле, удобренной трупами солдат, Жакович не забывал и о благотворительности: давал деньги на организацию госпиталей, помогал сестре, которая вопреки, воле отца вышла замуж за безродного и безденежного Прозорова и теперь медленно помирала на руках свекрови от чахотки.

Но это – передышка. Жаковичу по-прежнему необходимы острые ощущения. В шестнадцатом году он, к удивлению тех, кто его мало знал, отказывается от теплого места в генеральном штабе и подает рапорт об отправке на фронт.

Легкая контузия. Ранение. Георгиевский крест и крест на могиле умершей за это время сестры…

Фронтовой героизм и окопные вши так же приедаются, как махаевщина, терроризм, кадетство, монархизм, Игорь Северянин и филантропия.

В марте семнадцатого он дезертирует и вновь появляется в Петрограде – с красным бантом и Георгиевским крестом.

К апрелю семнадцатого он – меньшевик, к маю – почти большевик, к июлю – член совета «Алмазного фонда»…

Потом участие в попытке освободить и переправить за границу Елизавету Федоровну, в деникинской авантюре, григорьевщине, махновщине…

Уксус, динамит, перец и черт знает что еще! А теперь потомок бунтовавшего во времена Пугачева крепостного и могущественного польского магната с голубой, как весеннее небо, кровью, собирался осчастливить собой Америку и американских анархистов. Эмма Драуле была, конечно, в восторге – соратник мистера Махно, живой и, как ни странно, вполне интеллигентный экспонат из далекой России.

Ах, миссис Драуле, миссис Драуле, боюсь, что соратник мистера Махно принесет вам разочарования. Отсюда он, видимо, уедет анархистом. А вот кем он приедет в Американские Соединенные Штаты, одному богу известно. И то вряд ли. Я лично ни за что не поручусь. Он может стать у вас на родине и содержателем пивной, и сутенером, и пастором. Очень ненадежный экспонат, миссис Драуле, хотя и вполне интеллигентный. Но в конце концов, все это ваши дела. Ко мне они отношения не имеют. А вот побеседовать по интересующим меня вопросам с Жаковичем в Харькове – это уже мое дело. И не только мое, но и государственное.

Проще всего было бы, конечно, задержать Жаковича (он действительно оказался человеком слова и прибыл в Харьков ровно через три дня) и допросить его в уголовном розыске или бандотделе Харьковской ЧК. Но Жакович был не частным лицом. В кармане его френча лежал мандат, подписанный самим батькой, и в Харьков он приехал с поручением к главе махновской делегации Дмитрию Попову.

Это все осложняло. Советское правительство Украины и командование Южного фронта были, естественно, заинтересованы в скорейшем разгроме Врангеля. Некоторую, пусть и второстепенную, роль в готовящейся операции предстояло сыграть и махновцам. Поэтому «длинноволосого мальчугана», подозрительно следившего из своего Гуляйполя за развитием событий, старались без крайней нужды не раздражать, тем более что если он и нарушал некоторые пункты заключенного соглашения, то пока еще в меру.

Махновская делегация в Харькове, занимавшая роскошные апартаменты в центре города, находилась чуть ли ее на положении посольства иностранной державы. Свой собственный новенький автомобиль, свой шофер, своя охрана, свой специалист по самогоноварению, свои самогонные аппараты и свой начпрод, которому иногда удавалось выбивать из продовольственного комитета даже коньяк.

И несмотря на то что ответственные сотрудники «посольства» нередко затевали на улицах драки, пьянствовали, дебоширили, а в свободное от этих занятий время развлекались стрельбой по электрическим лампочкам (некий завхоз утверждал, что союз с Махно обошелся городскому коммунальному хозяйству в пятьсот сорок восемь электрических ламп [4]4
  Сохранился рассказ хозяйки помещения, занимаемого махновским «посольством». «Недели три или около месяца, – говорила она, – были сплошным ужасом. Попов, его шофер Бондаренко и многие другие все время пьянствовали, бушевали и хулиганили, всегда угрожая оружием. С их приходом дом принял вид вертепа… День начинался с пьянства, ругани, стрельбы в квартирные лампы… и кончался тем же. Мы жили, как в плену, и вечно дрожали за свою жизнь, рискуя погибнуть от шальной пули кого-либо из пьяных разбойников».


[Закрыть]), советские власти проявляли по отношению к махновцам максимум терпимости. Они справедливо считали, что для скорейшей ликвидации врангелевщины можно пожертвовать не только электрическими лампочками…

В этих условиях «самое простое» оказывалось самым сложным, практически невыполнимым. Ни под каким предлогом нельзя было задержать на перроне посланца батьки, которого встречал сам Дмитрий Попов, бывший по этому торжественному случаю почти трезвым. Жакович являлся чем-то вроде дипкурьера, а дипкурьеров трогать не полагается, если не хочешь напороться на неприятности.

Да и какие, собственно, основания задерживать его? Никаких. Или почти никаких…

Мне оставалось лишь наблюдать за тем, как Жакович и сопровождавший его повстанец из личной сотни батьки, известный под малосимпатичной кличкой Федьки Сифилитика, усаживаются в роскошный ярко-красный «нэпир».

Визгливый звук сирены. «Нэпир» всхрапнул и, вихляясь, как пьяный, неуверенно поехал по направлению к «посольству», где уже гремела приветственная канонада револьверных выстрелов. Сухов так сильно закашлялся, что могло показаться, будто «нэпир» со всеми своими пассажирами застрял у него в горле.

– Обидно, – сказал он, провожая тоскливыми глазами удаляющуюся автомашину.

Конечно, обидно. Но что поделаешь?

«Случайная» встреча с Жаковичем исключалась. В такого рода «случайности» могла поверить Эмма Драуле, но не он. Но почему бы любителю острых ощущений специально не встретиться с начальником бригады «Мобиль» Леонидом Борисовичем Косачевским, заканчивающим – мне хотелось в это верить – розыски сокровищ «Алмазного фонда»? Что-что, а остроту ощущений я ему гарантирую.

Сразу же с вокзала я заехал на Донец-Захаржевскую в редакцию газеты «Трудовая армия», где в маленькой комнате, примыкающей к корректорской, жила Эмма Драуле.

На этот раз американка встретила меня сдержанно, я бы даже сказал, несколько настороженно. Да, она знает о приезде товарища Жаковича, и, наверное, сегодня вечером они увидятся. Она, конечно, сообщит ему о моем желании встретиться с ним и поговорить. Но как к этому отнесется товарищ Жакович, сказать заранее трудно.

Впрочем, если я ей сообщу свой номер телефона в Харькове, она мне обязательно телефонирует. Произведение кубиста позвонило мне около двенадцати ночи. Увы, товарищ Жакович занят. Очень занят. Он, пользуясь русским выражением, вертится как белка в колесе. Ему бы хотелось поближе со мной познакомиться, но он, к своему глубокому сожалению, вряд ли будет иметь такую возможность.

Несмотря на свою угловатую внешность, Драуле умела смягчать острые углы. Видимо, Жакович высказался куда проще и грубее. Но дело не в форме.

После показаний Севчука, очной ставки Севчука с Ясинской, а особенно последовавшего затем «чистосердечного признания» самой Ясинской мне уже было понятно если и не все, то почти все. Но, как обычно в таких случаях бывает, кое-что требовалось уточнить, многое нуждалось в дополнительном подтверждении, проверке и перепроверке.

Конечно, в случае крайней необходимости мы смогли бы обойтись и без Жаковича. Но лучше, если бы такой необходимости не было.

Что же делать? Пока я решал этот вопрос, маятник качнулся в противоположную сторону…

На этот раз мне позвонила не Эмма Драуле, а сам Жакович. Голос его излучал доброжелательность.

– Здравствуйте, Косачевский. Эмма говорила, что вы хотите со мной встретиться.

– Да, – подтвердил я.

– Ну что ж, если это желание у вас еще не пропало, то я к вашим услугам, тем более что мне необходимо кое-что у вас выяснить.

– Относительно Прозорова?

– Вы догадливы.

– Ну, об этом не так уж трудно догадаться.

Жакович предложил встретиться в клубе «Факел». Это был пропагандистский и агитационный центр набатовцев, которые после соглашения с Махно весьма привольно чувствовали себя в Харькове. Я бы предпочел какое-нибудь другое место. Но право выбора было за ним.

…Мы беседовали в расположенной за сценой узкой комнате, заваленной пропахшими карболкой матрасами и растрепанными книгами. Видимо, когда-то здесь хранился театральный реквизит. Не совсем подходящая для беседы комната.

– Неуютно, но безопасно, – сказал Жакович, любезно подвигая мне одно из двух соломенных кресел. – При белых здесь у нас был временный склад оружия.

– А вы, гляжу, стали печься о своей безопасности?

– Возраст, Косачевский, возраст, – сказал он. – Седею и умнею. Стал более нежно относиться к себе. Ведь с возрастом почти каждый человек убеждается, что самый близкий и самый верный его друг – это он сам. А друзей надо беречь, холить, хранить им верность. Лучше изменить идеям, чем друзьям, не правда ли?

Жакович философствовал с шутливой небрежностью богатого и знатного барина, привыкшего к подобострастному вниманию окружающих. В Гуляйполе я за ним такого не замечал. Как ни странно, но со времени нашей встречи у Корейши он помолодел, хотя, действительно, седины прибавилось. Вьющаяся густая шевелюра, узкое, как клинок, лицо, темные, снисходительно оценивающие меня глаза: и не велик будто, и не мал. Так, середка наполовину…

Кем он сейчас себя ощущал? Махновцем, членом совета «Алмазного фонда», прожигателем жизни или иностранным туристом, случайно попавшим в Харьков?

– Расскажите мне все о Глебе, Косачевский, – попросил он, и сразу же стало ясно, что передо мной заботливый родственник. – Мне говорили, что он арестован. За что?

Я рассказал об ограблении Кустарем квартиры Прозорова (Прозоров от него это скрывал), об убийстве Глазукова, у которого оказалась табакерка Позье, о смерти Кустаря, о том, как мы вышли на мать Прозорова, Полину Захаровну.

– Видите, как опасно делать подарки, – сказал Жакович и спросил: – Глеб в тюрьме?

– Теперь уже нет.

– Отправили в ставку Духонина? Смерть за смерть?

– Нет. Его задушили сокамерники.

– За что?

– За убийство ювелира. Глазуков был связан с уголовниками. Кто-то в камеру передал ксиву, то есть письмо.

– Жаль мальчика, – сказал Жакович. – Сестра любила его. Надеюсь, Полину Захаровну вы не арестовали?

– А какие основания для ареста? Она на свободе.

– Жаль мальчика, – повторил Жакович и, помолчав, сказал: – А любопытная штука табакерка Позье. Опасайтесь ее, Косачевский. Она принадлежала моей матери, и мать говорила, что всем своим владельцам эта табакерка приносила несчастье, даже Его величеству императору Павлу I. Вы что-нибудь слышали о его смерти? Нет? Ему проломили голову табакеркой. Утверждают, что именно этой. Не исключено. Во всяком случае, мать верила. Она за эту легенду дополнительно уплатила ювелиру, продавшему ей табакерку, двадцать или тридцать тысяч рублей. Легенда, пожалуй, стоила этого, как вы думаете?

– Каждая легенда чего-нибудь да стоит, – сказал я.

– Каждая, – согласился Жакович. – Легенды всегда были в цене и пользовались большим спросом на рынке. Когда-нибудь я устрою аукцион легенд. Первый в мире аукцион. Пущу с молотка легенду о золотом веке человечества, об Иисусе, о рыцарях, революциях… Каждая легенда от десяти до тысячи долларов. Я ведь стану миллионером.

– Вряд ли. Думаю, что, лишив людей легенд, вы на подобной распродаже ничего не заработаете.

– Почему?

– Потому что еще до открытия вас разорвут на куски.

Жакович засмеялся:

– Знаете, кого вы сейчас повторили, Косачевский? Архимандрита Димитрия. Он считает, что людей можно лишить еды, одежды, обуви, свободы – они это переживут и всегда найдут какой-нибудь выход из положения. Но если отобрать у них веру, они тут же погибнут. И люди знают это, поэтому убьют каждого, кто покусится на их веру.

– В легенды?

– Конечно. Только слово «легенды» архимандрит не любит, как вы знаете. Он предпочитает слово «бог». Но это уже детали… А вы в бога верите, Косачевский?

– В детстве перил.

– В детстве и в старости все в него верят. А сейчас вы во что верите? Архимандрит говорит, что только в Маркса, пролетариат и революцию.

– Не только. Я во многое верю, Жакович.

– Например?

– Например, в свою удачу.

– Считаете, что сегодня вашим агентам удастся пристрелить меня?

– Разве это удача? Это было бы очень печально, Жакович. Я верю в другое.

– Во что же?

– В то, что наша встреча даст какие-то результаты, что вы поможете в розыске ценностей «Алмазного фонда».

– Вы действительно в это верите?

– Конечно.

– Кредо, квиа абсурдум – верю, потому что абсурдно?

– Почему же абсурдно?

– Не вижу логики.

– А собственно, зачем она вам?

– То есть? – опешил он.

– Зачем вам вдруг потребовалась логика? По-моему, вы с ней всю жизнь сражались. И, насколько мне известно, весьма успешно. Последователь Махайского, чуть было не террорист, затем монархист, жуир, фронтовой герой, дезертир, меньшевик, член совета «Алмазного фонда» и, наконец, махновец. Где тут логика? По-моему, в вашей жизни было все, кроме нее.

Он прищурил глаза, усмехнулся:

– Так, может быть, стоит восполнить этот пробел?

– Не думаю. Надо быть хоть в чем-то последовательным, – сказал я. – Если вы раньше стояли над логикой, то зачем вам теперь опускаться до ее уровня?

К счастью, Жакович почувствовал юмор ситуации. Впрочем, вполне возможно, что юмор здесь был ни при чем, а просто сработал еще раз закон маятника. Как бы то ни было, но по выражению его лица я понял, что близок к цели.

– Кажется, придется оправдать вашу веру, – сказал он. – Действительно, не стоит перед отъездом из России опускаться до уровня житейской логики. Это не мой, а ваш удел, Косачевский. Да и какое, собственно, значение имеет сейчас вся эта история!

– Для вас, – уточнил я.

– А я всегда имею в виду только себя, – сказал Жакович. – Так что именно вас интересует?

– Все, что вы знаете.

– Это слишком много. Не хочу вас обременять.

– Тогда то, что произошло после ареста Галицкого. Он был арестован здесь?

– Да, здесь, в Харькове, на Пушкинской, – подтвердил он. – Его опознал один человек, знавший по Тобольску и его, и его родителей. Некто Уваров.

– Ваш коллега по «Алмазному фонду»?

– Он самый.

Галицкий был арестован двадцать пятого октября девятнадцатого года, а уже тридцатого Жакович-Шидловский через третьих лиц устроил встречу Алексею Мрачному с полковником Винокуровым. Винокуров был сама предупредительность. Он заверил, что приложит все силы к освобождению мальчишки, но он не бог. Увы, это зависит не только от него. Тяжелое и сложное дело. Скупка и продажа оружия приобрели такой массовый характер, что этим обеспокоены в штабе Добровольческой армии и на прошлой неделе его специально к себе вызывал генерал Май-Маевский.

Алексей Мрачный правильно понял полковника. Приблизительно через десять дней в Харьков были переправлены хранившиеся у Кореина экспонаты университетского музея, брошь «Северная звезда», «перстень Калиостро», бонбоньерка «Комплимент» и александрит «Цесаревич», принадлежавший некогда патриаршей ризнице. Галицкий ходил у Корейши в друзьях. И все-таки, расставаясь с этими вещами, предназначавшимися для Всемирного храма красоты, Корейша разве что не плакал кровавыми слезами.

Новая встреча с Винокуровым. Полковник благосклонно принял подношения и сказал, что дело с освобождением Галицкого значительно продвинулось вперед. А через несколько дней Винокуров заявил, что для окончательного решения этого вопроса ему необходима «Лучезарная Екатерина», которая, как он точно знает, находилась у Галицкого.

Но «Лучезарной Екатерины» полковник не получил… Алексею Мрачному сообщили, что, узнав о новом требовании заместителя начальника контрразведки, Кореин скрылся вместе с находившимися у него сокровищами. А два или три дня спустя тюремный надзиратель (Заика) передал Галицкому письмо. Корейша писал, что по-прежнему любит своего друга, но не считает себя справе жертвовать во имя этой любви святынями новой религии, которую через несколько лет будут исповедовать миллионы и миллионы людей, сбросивших с себя вековые цепи рабства.

Да, Галицкого ждет смерть. Но разве не радостно погибнуть для грядущего счастья раскрепощенного человечества? Каждой религии нужны свои мученики, ибо именно на крови растет и крепнет вера. Нужны мученики и культу красоты. В некотором смысле Галицкому можно даже позавидовать: он будет первым мучеником религии свободных людей. Лучшей участи для себя Корейша бы не желал. Но судьба выбрала более достойного, и он гордится своим другом.

В заключение он уверял Галицкого, что тот будет отомщен, и не где-нибудь на небе, а здесь, на земле.

Это были не пустые слова, потому что Корейша был не просто юродивым, а юродивым при батьке Махно…

Вначале, сразу же после расстрела Галицкого, предполагалось убить не только Винокурова, но и Уварова. Но, убедившись в неосуществимости своих планов, Корейша и его друзья подарили Уварову жизнь, получив взамен несколько дельных советов и обещание Ванды Ясинской помочь им беспрепятственно проникнуть в квартиру Винокурова. Как я узнал при допросе Севчука, а затем и самой Ванды, Ясинская добросовестно выполнила свои обязательства…

Из ценностей, обнаруженных на квартире убитого, скуповатый «жрец Всемирного храма красоты» отдал Ясинской только «Северную звезду». (Когда Ясинскую допрашивал Сухов, она солгала, что брошь – подарок Винокурова).

Труп полковника горничная обнаружила под утро и тут же телефонировала в сыскное отделение. Дежурным был в ту ночь Жакович… Послав на квартиру убитого сыщиков, Жакович немедленно отправился в контрразведку.

Если полковника шантажировал, вытягивая из него ценности, Уваров, то полковник не прочь был шантажировать Жаковича, которого подозревал в связи с подпольщиками.

Жакович опасался – и не без оснований, – что Винокурову удалось перехватить несколько писем Галицкого и Алексея Мрачного, в которых он, Жакович, упоминался возможно даже под собственным именем. Поэтому еще до расстрела Галицкого он позаботился о том, чтобы изготовить ключи для служебного сейфа предприимчивого полковника.

Теперь было самое подходящее время, чтобы ими воспользоваться. Убийство Винокурова было для Жаковича весьма кстати. Если убийцы смогли проникнуть в квартиру Винокурова, то почему бы им не побывать в его служебном кабинете и не выпотрошить его сейф? В сейфе Жакович обнаружил не только досье на себя и перехваченные полковником письма, но и табакерку работы Позье, которую он некогда пожертвовал «Алмазному фонду», реликварий, шкатулки лиможской эмали, геммы, бонбоньерку «Комплимент».

Оставив в кабинете «улики» против побывавших якобы здесь убийц Винокурова и сфабриковав соответствующий этим уликам протокол осмотра места происшествия, Жакович мог считать свои обязанности полностью выполненными.

Так как убийц разыскать не удалось, расследование вскоре было прекращено.

– Но Севчук? – спросил я у Жаковича. – Ведь он прямо указывал на Ванду Ясинскую.

– Севчук дурак. Ему еще повезло, что он остался в живых, – объяснил Жакович. – Его показания никому не были нужны. Беря взятки, Винокуров не имел привычки делиться ни с начальством, ни с подчиненными, что, естественно, вызывало сомнения в его преданности белой идее.

Смерть полковника устраивала всех, тем более что ее можно было использовать для очередного расстрела находящихся в тюрьмах большевиков. Что же касается Ванды, то ей покровительствовал не только Уваров, но и начальник штаба Май-Маевского. Поэтому, если бы она на глазах у всех застрелила Винокурова, этого бы тоже никто не заметил… Я поинтересовался, что Жакович сделал с письмами Галицкого.

– Вначале я хотел их уничтожить, а потом передал вместе с драгоценностями Глебу. Глеб обещал переслать эти письма матери Галицкого. Сделал он это или нет – не знаю.

– Махновская контрразведка разыскивала Кореина?

– Ну а как же! Но, насколько мне известно, безрезультатно, хотя Федька Сифилитик и хвастался под пьяную лавочку, что напал на верный след…

Я задал ему еще несколько вопросов. Затем Жакович взглянул на часы и поднялся:

– Мне пора, Косачевский. Дима Попов уже заждался. Счастливо вам.

– До следующей встречи?

– Не думаю, что вам приведется еще увидеться. Вы же знаете, что я скоро уезжаю.

– Что вы собираетесь делать в Америке?

– Баллотироваться в президенты, – усмехнулся он. И, помолчав, добавил: – Или в гангстеры… Жизнь коротка, а я еще не был ни тем и не другим. Надо попробовать.

– Логично.

– Что?! – Жакович расхохотался. – Когда я был вам нужен, вы мне льстили, убеждая меня, что я всю свою жизнь возвышался над логикой, а теперь пытаетесь меня оскорбить. Нет, Косачевский, нелогично. Раб логики – это вы, а я – ее господин. Так что же вам пожелать на прощание? Отыскать основателя новой религии и увезенные им ценности? Желаю, хотя и уверен, что эти пожелания не сбудутся…

Жакович ошибся: его пожелания сбылись. Но все произошло не так, как мне хотелось…

Из докладной запискиначальника Центророзыска РСФСР

товарища Ермаша Ф.В.

от 27 декабря 1920 г.

по делу о розыске ценностеймонархической организации «Алмазный фонд».

…Таким образом, под руководством г. Косачевского сотрудниками бригады «Мобиль» при содействии местных opганов уголовного розыска и бандотдела Харьковской ЧК уже к ноябрю сего года были изъяты у различных лиц и сданы в госхран следующие ценности: 1. Табакерка императрицы Елизаветы работы придворного ювелира Позье. 2. Брошь «Северная звезда», принадлежавшая до революции Шадринской. 3. Бонбоньерка «Комплимент» работы известного русского ювелира Сушкаева. 4. Елагинский масонский сапфировый «перстень Калиостро». 5. Золотой кулон с голубым бриллиантом тройной английской грани весом девять каратов, именуемый в описи драгоценностей «Алмазного фонда» «Улыбкой раджи». 6. Ограненный кабашоном александрит «Цесаревич» весом двадцать шесть каратов с четвертью. 7. Бриллиантовые серьги-каскады с сапфирами весом по двенадцать каратов каждый производства Фаберже, пожертвованные монархической организации «Алмазный фонд» Бобровой-Новгородской. 8. Реликварий XIII века с золотыми фигурками двенадцати апостолов и изображениями на фронтонных сторонах Христа и богородицы. 9. Три шкатулки лиможской эмали (XV–XVI веков) работы Леонара Пенико и Жана Куртуа. 10. Восемь камей, в том числе три античные и одна работы известного мастера XVIII века Жака Гюэ.

Тогда же по материалам прекращенного в декабре семнадцатого года дела «Тайного союза богоборцев», готовившего в Москве взрыв собора Христа Спасителя, где заседал в то время Всероссийский поместный собор, и полученным оперативным путем сведениям Центророзыск установил адрес матери гражданина Кореина, проживающей в городе Александровске Екатеринославской губернии. В Александровск была направлена группа во главе с инспектором бригады «Мобиль» тов. Суховым.

При обыске у гражданки Кореиной сотрудниками розыска были обнаружены и сданы в госхран «Амулет княжны Таракановой» («Емелькин камень»), «Лучезарная Екатерина» и принадлежавший некогда патриаршей ризнице в Москве ограненный таблицей изумруд «Андрей Первозванный».

Допрошенная тов. Суховым Кореина показала, что после убийства заместителя начальника харьковской контрразведки полковника Винокурова ее сын и его приятель Паснов (член «Тайного союза богоборцев», в дальнейшем – махновец, одно время был членом гуляйпольского махновского ревкома) находились три дня у нее. Куда они отправились потом, она точно не знала. Однако Кореин говорил ей, что они хотят пробраться в Симферополь, где жил в собственном доме другой его приятель, тоже богоборец, гражданин Головчук. У Головчука они намеревались спрятать, а в дальнейшем переправить за границу вывезенные ими драгоценности «Алмазного фонда» и остававшиеся еще у Кореина экспонаты Харьковского музея.

После ликвидации симферопольской группировки махновцев [5]5
  Когда был завершен разгром Врангеля (махновцы захватили Симферополь), командующий Южным фронтом отдал приказ Махно: все части «бывшей повстанческой армии, находящиеся в Крыму, немедленно ввести в состав Четвертой армии», а гуляйпольские расформировать и влить в запасные части. Это означало уничтожение махновщины. Махно отказался подчиниться приказу, последовали вооруженные столкновения. Из крымской группировки махновцев вырвался из окружения лишь отряд в 150 сабель. Приблизительно столько же удалось Махно вывести из Гуляйполя.
  Заметив приближавшихся к дому работников розыска, Кореин и его сообщники открыли по ним огонь из винтовок и ручного пулемета. Во время завязавшейся перестрелки был убит агент третьего разряда Синельников и ранен в бедро инспектор Сухов. Перестрелка продолжалась около сорока минут. Убедившись в том, что они окружены, осажденные решили с помощью динамита взорвать дом, что и было ими осуществлено. В результате взрыва дом Головчука был превращен в груду обломков. Кореин, Паснов и Головчук погибли. Погибли и находившиеся в доме ценности. Таким образом, «Батуринский грааль», «Два трона», «Золотой Марк», жемчужину «Пилигрима», «Гермогеновские бармы» и другие уникальные драгоценности «Алмазного фонда» следует считать безвозвратно утерянными…


[Закрыть]сотрудниками бригады «Мобиль» был установлен адрес Головчука. Наружное наблюдение показало, что Кореин и Паснов действительно проживают в этом доме. Вскоре выяснилось, что там же хранятся подлежащие изъятию ценности. Однако подготовленная сотрудниками бригады «Мобиль» операция успеха не принесла.