Текст книги "Комиссар госбезопасности"

Автор книги: Юрий Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Разговор Ярунчикова по телефону с начальником управления закончился неожиданным решением: Михеев распорядился прислать со Стышко все материалы по группе «Выдвиженцы» в Москву.

– Пусть вылетает с ближайшим самолетом, – поторопил Анатолий Николаевич и подсказал: – Дайте ему сопровождающего на всякий случай.

* * *

Когда Михееву доложили, что Стышко прибыл и ждет в приемной, Анатолий Николаевич рукой показал, чтобы того пригласили, а сам, прохаживаясь по кабинету, продолжал диктовать стенографистке:

– Вокруг особых отделов, обязанных опираться на широкую поддержку командования и личного состава частей, должна царить атмосфера коммунистического доверия.

В дверях появился Василий Макарович. Михеев поздоровался, указал на стул и снова подошел к стенографистке:

– Начальники особых отделов должны информировать о своей работе партийных руководителей, командование, выступать с периодическими докладами перед воинами…

Повидать Анатолия Николаевича Михеева Стышко был чрезвычайно рад. С осени не встречались. А были они давними знакомыми. Василию Макаровичу не столько льстили старые приятельские отношения со своим начальником, сколько нравились в нем простота и человечность, не всегда присущие людям, занимающим столь высокий пост.

Впервые встретились они в тридцать первом году под Днепропетровском, в отдельном саперном батальоне. Стышко остался тогда на сверхсрочную службу – старшиной роты, а двадцатилетний Михеев после окончания Ленинградской военно-инженерной школы прибыл в батальон командиром взвода.

Подтянутый и ладный, Анатолий Михеев скоро завоевал в батальоне уважение своей горячей увлеченностью армейской службой. Семьи тогда у Михеева не было. Поселился он в канцелярии роты, но неудобства вроде бы вовсе не стесняли его. Любил поговорить с людьми, объяснялся басовито и напевно – поморским слогом. Любил спеть под настроение, особенно «Ямщика» и «Стеньку Разина».

Стышко знал, что из Днепропетровска, уже с должности командира саперной роты, Михеев уехал сдавать экзамены в академию. Правда, в тот раз не поступил, но и в батальон не вернулся: его назначили начальником пограншколы в Саратове.

И вдруг неожиданная прошлогодняя встреча в Киеве: Михеев – уже начальник особого отдела округа! Василию Макаровичу, конечно, интересно было узнать, насколько изменился Михеев, сделавший прямо-таки головокружительную карьеру.

Михеев возмужал, стал строже, начальственнее – не то что в двадцать лет. И это было понятно. Анатолий Николаевич к тому времени уже обладал приличным опытом работы в контрразведке на посту начальника особого отдела Орловского военного округа. Перевод Михеева в Киев, на один из самых ответственных участков, надо было расценивать как бесспорное признание даровитости молодого чекиста. В его личном деле хранилась аттестация из Военно-инженерной академии имени В. В. Куйбышева, в которой писалось:

«…По своим склонностям и данным – образцовый командир, всесторонне развитый, с твердой волей, инициативой и решительностью.

Скромен, общителен и настойчив.

Как образцовый командир-большевик, обладающий хорошими политическими и деловыми качествами, капитан Михеев заслуживает присвоения воинского звания «майор» во внеочередном порядке и подлежит выдвижению как в мирное, так и в военное время на руководящую работу, минуя обычную последовательность в прохождении службы.

Рекомендовать начальником инженерной службы дивизии».

Но разве могли в академии предположить, какая совершенно необычная последовательность в прохождении службы ожидает Михеева?..

Наблюдая теперь за Анатолием Николаевичем, Стышко припомнил первое знакомство Михеева с оперативным составом в Киеве. Возникший тогда разговор очень походил по смыслу на то, что сейчас Анатолий Николаевич диктовал стенографистке.

«Среди вас есть старые, заслуженные чекисты, – рассудительно говорил Михеев на той встрече. – Напоминать им о том, для какой надобности была создана Всероссийская Чрезвычайная Комиссия, – нелепо. Я и не собираюсь делать этого. Но использовать в работе поучительное прошлое – необходимо. Почему, к примеру, от чекистов всегда требовался личный авторитет? Нелишне напомнить о том, как партия, заботясь об органах государственной безопасности, вскрывала и решительно устраняла возникавшие недостатки в работе, постоянно борясь за чистоту чекистских рядов. А вот я с горечью должен заявить, что у некоторых наших товарищей в отделе либо нет нужной связи с политотделами, либо отношения неискренние, натянутые. Это явное недомыслие! Как правило, у таких работников неважно обстоят оперативные дела. Досаду вызывает и то, что есть среди нас любители копаться в мелочных недовольствах, в старье чиновных предков и тому подобном, чего нам без нужды и касаться не следует. Как говорит старинная крестьянская поговорка, ежели кобыла неглубоко пашет и в борозде валится, ее нужно выпрягать, потому что на одном кнуте далеко не уедешь. У нас же задача определена четко: ограждать войска от подрывной деятельности врага и помогать командирам, политработникам в повышении боеготовности частей. И мы должны бороться за неуклонное выполнение этой задачи».

Отпустив стенографистку, Михеев раскинул руки, подошел к Василию Макаровичу и по-приятельски обнял его.

– Ну давай, сапер, посмотрим, как вы там дело правите, – взял он из рук Стышко кожаную папку с застежкой-«молнией» и, позвонив по телефону Будникову, попросил того зайти в кабинет.

Фотографии, на которых были сняты Осин с Савельевой, лежали под верхней обложкой дела «Выдвиженцев» и первыми попали Михееву на глаза.

– Это еще что за похабщина? – изумился он, но тут же вспомнил: – Ах да, о них упоминал Ярунчиков.

Василий Макарович пояснил, почему и как появились эти фотографии в деле; не забыл он отметить и подозрение чекистов на то, что снимки сделаны для компрометации женщины, чтобы заставить ее работать на иностранную разведку.

Вошел Будников, степенно кивнул Стышко и хотел было сесть напротив гостя у приставного столика, но Михеев остановил:

– Нет-нет, подсаживайся-ка рядышком, будем, так сказать, в тесном контакте работать.

Поглядывая на Михеева и Будникова, занятых просмотром бумаг по группе «Выдвиженцы», Стышко почему-то вспомнил, как они с Анатолием Николаевичем, служа под Днепропетровском, вдвоем ходили в баню у реки, как хлестко, обжигающе, до багрянца стегали друг друга веником. А потом, возвращаясь из бани в батальон, заходили по пути в буфет, пили чай и лакомились пирожками с повидлом из тыквы – на спор, кто больше съест. Веселое было время…

– Савельева уже выехала обратно в Киев, – сообщил Михеев, прочитав последний документ. – Она всего лишь выхлопотала для матери место в клинике сердечных болезней и вернулась на вокзал. Посторонних встреч не было.

– Тогда есть резон начинать с нее, – предложил Будников.

– А если она не преступница, Осин только еще готовит ее к вербовке? Есть такое резонное предположение у Ярунчикова. Как тогда? – спросил Михеев.

Будников заявил:

– Тогда мы их опередим, Савельева будет нам помогать, в проигрыше не останемся.

– Логично, – поддержал Михеев, собираясь положить фотографии в конверт. – Как видим, она теперь вхожа даже к радисту. Есть реальная возможность проникнуть в сеть «Выдвиженцев», а это на данном этапе немало.

– Скорее всего они ее готовят на роль связной, – предположил Будников.

– Надо думать, не на резидента, – построжало лицо Михеева. Он положил фотографии в конверт, спросил Стышко: – С них хотите начинать?

– Придется, куда денешься, – смущенно пожал плечами Стышко.

Михеев отрицательно покрутил головой, сухо говоря:

– Я против повторения грязных методов работы врага. Сначала надо придумать предлог поблагороднее.

– Мы и не станем повторять, а всего лишь воспользуемся уликой, – пояснил Стышко.

– Ею уже они воспользовались, – отверг довод Михеев.

– Как это повернуть – вот в чем вопрос, – не отступал мягко говоривший Василий Макарович. – Надо учитывать, если Савельева не будет знать о том, что нам известно о фотографиях, она может не пойти на откровение, опять-таки боясь обратного, чтобы не вскрылся ее позор. Женщины, говорят, так же упорны, как и податливы…

– Лично мне об этом неизвестно, – то ли в шутку, то ли всерьез вставил Михеев.

– Раскрой мы ей главную карту, Савельева наверняка все выложит. Другого подхода я не вижу, – с убежденностью закончил Стышко.

– Нового испуга хотите? – исподволь противился Михеев. – Вторичное всегда теряет первоначальную остроту.

– На испуг мы не рассчитываем. И потом, почему в отношениях с врагом мы должны деликатничать? – недоуменно воскликнул Стышко.

– Должны, Василий Макарович, – ответил Михеев. – Благородная цель в нашей работе не может достигаться любыми средствами.

– Да, но если ее скомпрометировали на этой фактуре, запугали и она живет под страхом, – все живее и настойчивее говорил Стышко, – разве не благородно снять с ее души мучительную тяжесть? Для этого нужно говорить открыто, напрямую, ну и, конечно, с тактом. Она ведь жена заслуженного летчика, семейные отношения у них не нарушены.

Михеев слушал его с доброжелательным вниманием.

– Вот ты как поворачиваешь… – произнес он улыбчиво. – Ничего не скажешь, логично. Главное, ты свою правоту убежденно чувствуешь. Такой подход, пожалуй, годится. Но… в последнюю очередь, на крайний случай. Ты сделай вот что: приготовь пачку снимков, где Савельева с Осиным засняты нашими в сквере, на Крещатике и возле дома Хопека. Но сразу не показывай ей, – вскинул указательный палец Михеев, – спроси прежде, что это за человек, Осин, и что ее связывает с ним. Посмотри, как она среагирует, положи снимки на стол. Она должна выдать себя, ожидая увидеть совсем другую фактуру. Ты и воспользуйся этим моментом. Думаю, так будет с твоей стороны деликатно и мило. Савельева тебе за это мысленно поклонится. По-доброму и дело обначалишь.

Стышко пристально смотрел на него.

– Не знавал я в вас этакой дипломатии, – не удержался он от комплимента и добавил твердо: – Так и сделаю.

– Встретиться с ней нужно абсолютно конспиративно, чтобы ни одна посторонняя душа не знала, – подсказал Стышко Будников.

– Так и задумано. Перехватим Савельеву возле ее дома… – начал делиться планом Стышко, но его остановил Михеев:

– Не годится. Она должна выйти из дома подготовленная увидеть тебя, без лишних эмоций. Допустим, ты служишь в эскадрилье ее мужа – побольше разузнай о нем, приехал по делам в Киев, привез ей от него, скажем, посылку. Остальное додумай.

Стышко понравились и план и легенда Михеева. Они обсудили тонкости исполнения, стараясь предусмотреть возможные неожиданности. И когда все с этим было решено, Михеев заговорил о другой ветви этого дела:

– Надо форсировать поиск львовских связей, они помогут выйти на «главного», о котором нам даже приблизительно ничего не известно. Похоже, что в Киеве его нет. А что, если старшему лейтенанту Рублевскому организовать командировку в Москву? Может быть, даже направить вдвоем, для важности скажем, в оперативное управление. Рублевский начнет искать связь, сразу активизируется. Срок на отъезд дать ограниченный. Пора заставлять их плясать под нашу дудку.

Будников дополнил:

– Перед этим ему надо подсунуть новое фиктивное распоряжение.

– Обязательно даже, – поддержал заместителя Михеев. – Пока время есть, им надо больше представить липовой фактуры. Пусть потом разбираются.

– Ясно, доложу начальнику отдела, – счел разговор оконченным Стышко.

– Виктор Иванович сейчас напишет бумагу с нашими соображениями, возьмешь с собой. Не один, надеюсь, прилетел, охрану-то взял?.. – заинтересованно спросил Михеев и направился с папкой к сейфу.

– Взял, внизу ждет… А материалы по «Выдвиженцам» я разве с собой не возьму? – недоуменно приподнялся Стышко.

Михеев пятерней поправил волосы, смешливо ответил:

– Ты прямо-таки за ними готов в огонь. Дело вам вернем. Идем перекусим сначала, потом заберешь.

Глава 8

Полдня Мирон Петрович Грачев потратил в управлении НКГБ по Львовской области на выявление в оперативных делах кличек, схожих с теми, которые имелись в последней перехваченной шифровке: «швея», «кадровик», «белка», «стояк». Он рассчитывал на больший результат, однако был доволен и тем, что удалось достигнуть. Заместитель начальника управления, пригласив нужных сотрудников, обязал их принять все возможные меры для выхода на след вражеской агентуры во Львове и предложил припомнить архивные материалы.

– Кажется, год назад, – сказал он, припоминая, – у нас проходило дело то ли «Ремесленников», то ли «Сезонников», словом, что-то в этом роде, я немного им занимался. Но точно помню, что один из проходивших по делу мужчин имел женскую кличку, вроде «швея»… то ли «портниха». Надо порыться в архиве. Не знаю, арестован ли он. Проверим. Завтра дадим ответ.

Это уже были реальные шаги, и Грачев с легким сердцем отправился в особый отдел 6-й армии. До своего отъезда Грачев рассчитывал и здесь нащупать что-нибудь по львовской связи «Выдвиженцев». Поэтому он сам попросил бригадного комиссара Моклецова порыться в памяти, вспомнить давнишние дела.

– Опять нити к нам тянутся, – обескураженно произнес Моклецов и заверил: – Все возможное сделаем. Возьму под личный контроль.

Далее Грачев отправился к Михаилу Степановичу Пригоде, по всей форме представился ему и вдруг по-приятельски спросил:

– Чего глазищами шаришь, аль не узнал? – и полез в карман доставать удостоверение личности.

– Здравствуй! – подал Пригода руку – Без документов знаем, что в начальство вышел, нечего удостоверять. Я, может, сам тебя рекомендовал.

– Вот я из благодарности тянусь перед тобой, – отшутился Грачев. – Знаешь, что трезвонит о твоем приезде контра националистская? Приехал, мол, головорез из чека.

– Как это – трезвонит? Я еще не осмотрелся как следует, – нахмурился Пригода. Новость пришлась ему, как говорится, не в жилу.

– Ничего себе «не осмотрелся», – присел на стул подле стола Грачев. – Зашуровал так, что искры полетели. Что насторожился? Все как надо, не волнуйся. Донесение мы перехватили.

Сел на свое место и Пригода, несколько польщенный услышанным.

– Оперативно!.. – оценил он. – Пример надо брать.

– Как освоился на новом месте? В столицу не тянет?

– Столица что, ее там почти не видишь. И не встретишь ни вербы, ни ветряка… Я ведь привык в армии работать, столицы не по мне. Правда, хлопот вы мне отвалили!

– А дальше еще головоломнее будут «кроссворды». Я доволен, что ты здесь руководишь работой по нашему профилю. Первостепенная задача – подбор надежных кандидатов для внедрения в сеть абвера, в их учебные центры. Все, чем сейчас располагаем, капля в море.

– Есть у меня две кандидатуры. Кстати, они причастны к разоблачению немецкого агента.

– Кандидатуры из бывших националистов? – уточнил Грачев.

– Один – да, так сказать, доморощенный оуновец, по нашему заданию вошел к ним в доверие. Именуем Цыганом. Они его уже сделали связным, надеемся, что пошлют за кордон.

– Откуда такая уверенность?

– Усиленно натаскивают на приграничной зоне. Мы поручили ему изучать людей, наметить подходящих, которых можно попытаться обратить в нашу веру.

– Не двурушник этот «доморощенный»?

– Не-ет. Говорю, наш человек, много раз проверен. С ним Лойко работал, парень толковый.

– Ну, Алексея-то Кузьмича я знаю; хотя и молодой, но с доброй хваткой чекист. Понравился он мне с первого взгляда.

– Двоих помощников ему выделяют из областного УНКГБ, – с нескрываемым удовольствием похвалился Пригода.

– Очень хорошо. С оуновцами будьте осторожны, коварные подонки, фанатики, хуже баптистов. Взяли мы недавно с территориальными чекистами группу «лесных братьев», вместе с попом-проповедником. В группе два дезертира из Красной Армии. На допросе показаний не дают, хоть тресни. Прикинулись тупыми, ничегонезнайками. А взяли их с оружием. Что прикажете делать?

– Наверняка что-нибудь придумали, – не стал гадать Пригода.

– И тогда я взялся за батюшку попа, давай с ним толковать напрямую. Говорю ему: «Не вы ли запрет наложили своим людям? Молчат они, а все едино отвечать будут за свои злодеяния, свидетелей, как вам известно, у нас хватает. Но тем усугубите свою вину, получите по высшей строгости», – внушаю сивогривому. «Бог простит», – отвечает старик. Он неправильно понял мой намек. Отвечаю ему: «Это как народный суд решит. В ваших интересах сказать нужное слово братии для общей пользы. Потом будет поздно». И, что же ты думаешь, поп велел всех позвать. Ввели. Глазом не моргнут, друг на друга не смотрят. А старик вышел на середину кабинета, изрек: «Мы находимся в плену. Бог завещал говорить правду и только правду». Те бултых ему в ноги, аж пятки кверху задрали.

– Ну это исключительный случай, – заметил Пригода. – Потому что вера у них одна: лютая ненависть к Советской власти.

– Я о том и толкую. Подобрать ключ в каждом отдельном случае – для этого тончайший подход нужен. Поэтому мало знать только структуру оуновцев. Путь к нашей цели через расслоение их рядов. Здесь обнаружится, что ненависть-то эта самая у всех разная. Есть среди них люди просто-напросто обманутые и запуганные. Вразумить надо этих людей.

– Так-то оно так, – не совсем согласился Пригода. – Но сколько времени уйдет на подбор подходящих людей! Враг же действует рискованно, так сказать, не считается с возможными потерями.

– Что ты хочешь этим сказать? Работать наобум, не считаясь с возможными провалами? – удивился Грачев.

– Я говорю о самом факте. Абвер, по сути, тоже не знает, кого ему подсовывает ОУН, к примеру, в разведшколы. Он страхуется тем, что их будущие агенты знают узкий круг людей с вымышленными фамилиями и легендами. Этим мы тоже можем воспользоваться.

– Использовать подставных лиц?

– Конечно. Получаем данные о готовящейся переброске. Держим под контролем их «окно» возле границы. – Пригода сжал пальцы в кулак. – У Лойко есть надежный человек.

– Это – дело. Ну а что представляет собой взятый агент абвера?

– Карась-то? Фамилия подлинная. Окончил гитлеровскую разведшколу в Польше, как он говорит, в генерал-губернаторстве. Там у них с десяток учебных заведений.

– Школ, точнее, – поправил Грачев, – в каждой по двадцать курсантов.

– Карась показал, что завербованных сначала направляют за кордон, в Грубеж, оттуда под вымышленными фамилиями поодиночке сопровождают в разведывательные школы. Все строго секретно. Даже оберегают учащихся от случайных встреч со знакомыми среди курсантов.

– Знаю. Твои данные явно занижены. На украинском участке нами уже зарегистрировано около двадцати шпионско-диверсионных школ. Что касается разведцентров, всяких там филиалов, то таких работает против нашего военного округа гораздо больше.

– Потому, Мирон Петрович, я и попросился сюда. После недавней командировки не мог спокойно рассиживаться в московском кабинете.

Грачев понимающе кивнул.

– Очень ответственный участок у тебя тут, остроугольным я бы его назвал. Ты прав, работать смелее надо, активнее, разнообразнее и, главное, надежнее. А теперь давай мне показания Карася. Подготовиться к встрече с ним хочу.

* * *

Когда лазутчика доставили в кабинет, старший лейтенант госбезопасности Грачев невольно ухмыльнулся, увидя тощенького, с лысеющей головой человечка средних лет, настороженного, с плаксивым выражением лица.

«Плюгавый карасик», – подумал Мирон Петрович, предложив арестованному присесть к столу. Обычный мужичок в простенькой крестьянской одежде; судя по тщедушному виду, способный разве лишь к писарской работе. Карась и в самом деле до прошлого года был счетоводом в селе Меденцы под Бориславом, а осенью насовсем уехал в город, и односельчане больше ничего не знали о нем.

Завербованный немецкой разведкой, Карась, выполняя задание, покинул родное село и вскоре был переправлен за кордон – в разведшколу абвера возле города Грубеж в Польше.

Показания Карася сводились к тому, что ему поручена разведка – подтверждение дислокации частей и соединений 6-й армии, которые якобы заранее были помечены на полевой карте; связей он не имел, должен был вернуться в разведцентр. Получалось вроде бы простенькое задание. И вполне убедительное, если бы не карта с пометками, отобранная у Карася при аресте, плюс миниатюрное устройство в кожаном футляре для подслушивания телефонных разговоров, а также то обстоятельство, что агент должен был вернуться через границу в центр и лично доложить результаты разведки. Тут-то и была подвязка – выходило, задание Карасю поручено важное, гораздо серьезнее того, в котором признался шпион.

Грачев долго изучал отобранную у него карту, сравнивал записи и пометки на ней с запротоколированными показаниями Карася – почерк совпадал. Значит, в обозначениях на карте надо было искать главный смысл разведывательного задания. Расположение штаба армии, мехкорпуса и двух дивизий соответствовало фактической дислокации; судя по аккуратности знаков, действительно могло быть сделанным заранее, в разведцентре. Но что обозначали связующие стрелки, пунктирные прочерки, галочки рядками? Они нанесены простым карандашом, торопливо, неопытной рукой, легковесно: должно быть, подкладывал под карту ладонь. На каждом из этих условных обозначений в строго определенном месте значился крестик с непонятным указанием числа километров.

Грачеву вспомнился изъятый у Карася подслушивающий аппарат, мелькнула неожиданная мысль: «На карте обозначены линии телефонной и спецсвязи. А что же обозначают галочки? Если крестики – места, где велось подслушивание, тогда что обозначают помеченные под ними «2 км», «км 4,5»? Нет, с ними что-то связано», – размышлял Грачев, ища разгадку в показаниях агента. Но, кроме упоминания о подслушивании «для отчета», как выразился Карась, от него ничего не добились.

Грачев хотел посоветоваться с Пригодой, но тот отправился в политотдел армии и пока не вернулся, потому Мирон Петрович пригласил оперуполномоченного Лойко.

Выслушав бывалого чекиста, Лойко заявил скорее в оправдание:

– С Карасем еще не закончили. Не сразу раскололся, юлил поначалу, правда, примитивно и не так уж упорно. Выявлять штабы, подслушивать разговоры – и того много для этого недоумка.

– Жаль, – покачал головой Грачев, но не стал упрекать Лойко в недальновидности, решив высказать замечание самому Пригоде, да и то после личного допроса арестованного.

Смотря сейчас на сидящего по другую сторону стола Карася, на его рыбьи, немигающие глаза, Грачев сразу начал:

– Когда вас забросили на советскую территорию?

– Меня проводили к утру семнадцатого.

– Какого семнадцатого, месяц?

– Да марта, в воскресенье шестнадцатого растеплилось, слякотно… Значит, в понедельник утром.

– И сколько же вы прошли километров почти за месяц?

– Да трохи совсем, говорю, болел, нутро дерет, видишь, ослаб вовсе. Меня и посылать не хотели, видят, совсем хворый; сам вызвался, все одно бы убег. Чего мне с ними, на испуг взяли…

Грачев придвинул Карасю знакомую ему карту.

– Судя по ней, немалые «трохи», можно подсчитать километры. Шустрый вы человек, легкий на ногу. Когда должны были вернуться обратно?

– В нонешнее воскресенье.

– Второй срок возвращения когда назначен?

– На ночь на среду или на следующее воскресенье. Я все одно не вернулся бы туда… А то, что меня ваши застали за этим делом, подслушивал для блезиру, удумал – на всякий случай, вдруг они следят за мной…

– Вы побывали далече, вот аж где, – указал Грачев на карте, – облазили немало, а взяли вас на обратном пути.

– Не, туда я не ходил…

– Кто вам преподавал в разведшколе средства связи? – пристально взглянул на арестованного Грачев.

– Дербаш его кличка, – ответил Карась, и в его настороженном лице промелькнула искорка любопытства. Добавил: – Кто его знает по настоящей-то фамилии. Я и сам там прозывался Слипкой, сюда послали по документам Стецко.

Грачев остался доволен ответом. Дербаш – разведчик, известный чекистам, уже выявлен профиль его специализации: поиск линий связи штабов и диверсии на них.

«Именно диверсии, нарушение связи», – понял Грачев, мрачнея от обилия крестиков на карте, представляя себе, что было бы, выполни враг разом свой план в нужный момент. Наверное, такие караси посланы и в другие армии. И Мирон Петрович решил принять срочные меры по розыску вражеских лазутчиков и усилению охраны проводной связи.

– Нам известно, чему учат в разведшколе под Грубежем и на что вас нацелил Дербаш, – сверлил он взглядом Карася. – Да и карта все говорит. Это ваше карандашное художество – квалифицированное выполнение серьезного разведывательного задания. Не пытайтесь заморочить нам голову!

– Боже упаси, чего я, вы больше моего знаете…

– Не забывайте, вам перед судом отвечать. С чем предстанете? Как уличенный преступник или чистосердечно признавшийся во всем, оказавший помощь нашим органам? Понимаете, надеюсь, разницу?

Карась тяжело вздохнул.

– Жену и сына убьют, – ответил он со вздохом каким-то новым тоном. Было видно, агент о многом успел подумать и прочувствовать разницу, о которой ему напомнил чекист.

– Виделись с ними?

– Заходил… Наперекосяк вот тут пошло, – потер Карась грудь. – Не вру, была думка за кордон не вертеться. Только ведь родных убьют…

– Положим, безопасность вашей семьи можно обеспечить. Мы проверим, когда вы заходили… Жена знает, что пришли с той стороны?

– Не-ет! – потряс обеими руками Карась. – Ее не впутывайте, не говорил ей ничего.

– Как же ей объяснили долгое отсутствие?

– Соврал раньше, когда уезжали из села Меденцы. Погорел, сказал, афера со скотом… Посадили, толкую, теперь удалось бежать… Не скажет она никому ничего, знает, меня ищут. Не впутывайте христа ради!

– Она-то при чем? Не знает так не знает, – успокоил Грачев. – Ей нужно помочь перебраться в другое место, и без огласки. Захотите, устроим встречу.

– Да как же так-то… – замялся Карась. – А переехать им надо бы. Не вернусь же, в самом деле посадите, там подумают, скрылся или продался. И кокнут семью.

– С этим мы, по-моему, решили. А свои обещания мы выполняем четко. Таиться нечего, вы можете быть нам полезны. Давайте напрямую. Какое главное задание получили? Вы же скрыли его.

Немного помедлив, будто собираясь с духом, Карась заговорил профессионально, как, должно быть, зазубрил на занятиях в разведшколе:

– Обнаружение и отметка на карте навесной телефонной, телеграфной и скрытой спецсвязи в звеньях штабов: армия – округ, армия – корпус – дивизия.

– И крестами на линиях связи обозначены… – подал наводящую мысль Грачев.

Выпятив губы, Карась чуток подумал, взглядом выхватив на карте свои пометки, пояснил тихо:

– Места, подходящие для диверсий.

– Из чего исходили?

Карась пожал плечами.

– Где поскрытнее, в овражках, у лесочков.

Достав стопку чистых листов бумаги, Грачев положил их перед Карасем, предложил:

– Изложите письменно и подробнее. В конце укажите, куда, когда должны явиться для переброски за кордон, с кем встреча, пароль.

– Я уже рассказывал и сам писал показания.

– Ничего, напишите еще раз, и подробнее, – подав ручку, настойчиво повторил Грачев.

* * *

В полночь с пятницы на субботу радист Хопек вышел на связь. Ярунчикову довелось перенервничать, когда узнал, что за четыре часа до этого учитель выехал на мотоцикле из Бровцов по шоссе на восток. Двое сотрудников особого отдела устремились за ним на грузовике с незажженными фарами, держались поодаль, ориентируясь по скачущему лучу мотоциклетной фары. Хопек миновал Прилуки, прокатил больше ста километров не останавливаясь, когда Ярунчиков сообразил, что учитель, видимо, направился в Сенчу, где прежде работал, – она была на пути, и вызвал к телефону Боженко, начальника особого отдела мехкорпуса.

– Разбудил? – спросил Ярунчиков. – На охоту решил тебя пригласить. Мой чех выехал на мотоцикле с коляской, надо помочь проследить. Ты понял?

– Понял, немедленно еду, – ответил Боженко.

– Присоединяйся за Прилуками в направлении Сенчи. Должен успеть нагнать. Грузовик следом идет, не перепутай. Зверя не спугни и без меня не бери. Ну, ни пуха!

Очень сложно было сопровождать Хопека на открытом месте, но еще труднее на лесистых холмах близ реки Суды. Свет от фары мотоцикла пропадал, и не понять было, едет он или остановился. А остановку его в укромном месте предполагали: радист, по расчетам, уже должен был выходить на связь. С риском оперработники продолжали ехать вслепую и, обнаружив, что отстали от мотоцикла слишком далеко, прибавляли ходу. И вдруг поняли, что Хопек свернул на полевую дорогу к темнеющему неподалеку лесочку. Увидели, как погасла фара…

Близилась полночь.

…Прочитав дешифрованную радиограмму, Ярунчиков облегченно вздохнул. Наконец-то дождались: Хопек передал содержание фиктивного приказа!

– Клюнул все-таки, паразит! – воскликнул бригадный комиссар, перечитывая текст:

«Приказ командующего округом. 123-й авиационный полк передислоцируют из-под Днепропетровска в Ровно. Срок до 10 мая. Указаний главного нет. 673».

Ярунчиков заходил по кабинету, потирая руки, словно стараясь умерить нахлынувшую радость, ни о чем не думая, только чувствуя сверхудачу. Какие уж тут мысли! Но надо было срочно связываться с Михеевым. И Никита Алексеевич направился к телефону.

* * *

Холода прошли, пригрело солнце, и днем стало жарко. А Стышко припас себе для маскировки под летчика даже меховые унты. Они не пригодились. Перед тем как выйти из особого отдела в новенькой авиационной форме, он предварительно справился, где находится Осин – тот оказался у себя в конторе, и Василий Макарович отправился на встречу с Риммой Савельевой. На голове его красовалась фуражка с летной кокардой; на рукавах гимнастерки поблескивали золотистые угольнички галунов, соответствующие капитанскому званию; в голубых петлицах – шпала с пропеллером. Василий Макарович шагал собранно, стараясь не сутулиться и выглядеть браво, по-авиаторски. Только что он говорил с Риммой Савельевой по телефону, передал ей привет от мужа, сообщил, что привез ей посылку, а поцелуй передать ему не доверили. Римма рассмеялась и ответила, что поцелуи спрятаны в посылке, а это значит – они находятся в руках у того, кто ее привез.

Они условились встретиться возле большой клумбы в сквере, неподалеку от дома Савельевой.

На безлюдной аллее показалась Римма. На ней был малиновый берет и такой же яркий, облегающий ее стройную фигуру казакин с блестящими металлическими застежками «восьмеркой». Она шла быстро, мелькали остроносые лаковые туфли, и таким привлекательным было ее смуглое, черноглазое лицо, оживленное мыслью о встрече с товарищем мужа.

«Красна, сатана! А ведь дрянь баба», – противоречиво думал Стышко, направляясь ей навстречу. Ему вспомнилось вчерашнее донесение сотрудника, в котором описывался теперешний наряд Савельевой, поразмышлял: «Запуталась бабенка, но следит за своим видом. Строга, недоступна, прямо-таки настоящая королева. Робко и заговорить-то… А что с ней выделывает этот прохвост!..»