Текст книги "Комиссар госбезопасности"

Автор книги: Юрий Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Глава 5

В тихом переулке на окраине Львова, пересекающем Варшавскую улицу, за чугунной литой оградой стояло небольшое двухэтажное здание. Раскидистые каштаны скрывали его от глаз в глубине двора, но крохотная будка у ворот с дежурным красноармейцем выдавала какое-то армейское учреждение. Здесь размещался особый отдел 6-й армии.

Кабинет начальника отдела бригадного комиссара Моклецова находился на втором этаже в левом углу коридора. Рядом – кабинет заместителя. Наблюдательный человек с улицы мог бы заметить, что свет в окнах этого кабинета не зажигался по вечерам больше двух месяцев. Моклецов работал без заместителя.

Полный, с виду медлительный, говоривший мягким, вкрадчивым голосом, Моклецов, однако, был скор в решении возникающих вопросов и держал в голове все свои распоряжения. Его скрупулезная точность давно перестала удивлять сотрудников. Он мог сказать: «Доложите мне в тринадцать пятьдесят пять». И, верно, до этой минуты он был занят и принимал сотрудника с докладом точно в назначенную минуту. Его уважали и за то, что по натуре он был добродушным и незлопамятным.

Приезд нового заместителя Михаила Степановича Пригоды Моклецов конечно же воспринял с радостью. О таком помощнике – из центрального аппарата, совсем недавно толково проверявшем работу отдела, Моклецов и не мечтал. Встретились они как давние знакомые, поговорили о Москве, о том, как устроить Михаила Степановича с жильем.

– Ничего, перебьюсь пока в кабинете, на диване пересплю. Это даже лучше, не надо тащиться куда-то ночью.

– И то верно, теперь дома-то нас почти не видят, – между прочим сказал Моклецов и переменил разговор: – Выходит, после проверки вами нашей работы товарищ Михеев решил вас самого послать к нам исправлять недостатки.

– Да нет, я сам напросился. Тут дело в другом, – успокоил начальника Пригода. – Задачей номер один Михеев поставил усиление противодействия и изучение деятельности абвера, интерес которого к нашему округу, и в частности к шестой армии, известно, особый. А то, что мы еще находимся в центре подрывного оуновского подполья, удваивает нашу ответственность. Необходимо организовать проникновение в абвер, в его разведывательные центры и школы.

Моклецов задумался.

– Кой-какие возможности у нас, конечно, есть, – тихо сказал он. – Этим занимается оперуполномоченный Лойко. Он ездил недавно на семинар в Киев. Работает активно.

– Всего один? Не охватить ему весь объем предполагаемой работы. Надо подключить минимум еще двоих сотрудников. В округе для этого создано новое отделение.

– Где же взять этих сотрудников? – развел руками Моклецов. – Я считал, новое отделение в округе централизует эту особо секретную работу, мы же будем лишь подспорьем, не будем заниматься самодеятельностью.

Пригода дослушал, отрицательно покачивая головой.

– Не-ет, – возразил он. – Не на подхвате надо быть, а самостоятельно работать от начала и до конца. Имеется в виду определенное, цельное звено в особом отделе округа. Только так можно решить поставленную задачу. И приниматься за нее нужно немедленно.

– Понятно. У вас, чувствую, желание, даже вроде нетерпение взяться за это дело.

– Выходит, снова напросился, – шутливо развел руками Пригода. – Значит, руководство этой работой поручаете мне? Двоих оперативных работников подберу, возможно, в территориальных органах. Думаю, наше начальство с ними договорится.

– Неплохо бы, – как-то без уверенности одобрил Моклецов. – Ну что ж, может, пригласить Лойко? Он, кстати, занимается арестованным агентом абвера, вчера-таки схватил его с поличным. Подслушивал, гад, телефонный разговор. Карась его фамилия… Карту изъяли с множеством важных пометок.

– Очень интересно, – оживился Пригода, обрадованный тем, что может сразу начать работу с живым агентом абвера.

Алексей Кузьмич Лойко вошел, держа тоненькую папку с материалами на Карася. Молодой, большеглазый, с ярким румянцем на щеках, он выглядел здоровяком. Правда, симпатичное лицо его несколько портил искривленный нос – след увлечения боксом.

– Что нового показал Карась? – спросил Моклецов.

Лойко покосился на Пригоду, зная его по недавнему приезду к ним во Львов как работника центрального аппарата, подобрался, стал еще серьезнее. Деловито и четко доложил:

– Арестованный агент утверждает одно: выяснял, нет ли передислокации штабов соединений, которые помечены на карте. Их пять. А подслушивал разговоры попутно, на авось, без конкретного задания. Сейчас он сам пишет, где и чему учился, кто преподавал, как забросили к нам, с каким заданием, что выполнил и чего не успел.

– Как закончит показания, познакомьте меня с ним, – отдал первое распоряжение в новой своей должности Пригода.

– По-моему, агент раскололся, – продолжал Алексей Кузьмич. – У меня было подозрение, не наговаривает ли на себя этот сморчок. Туповат он для такого задания.

– Подтверждение о его прежнем месте жительства получили? – спросил Моклецов.

– Сказал правду. И фамилия подлинная. Жена с сыном есть – все сходится.

– Заканчивайте с ним быстрее, – поторопил Моклецов, отпуская Лойко, и снова обратился к Пригоде: – Значит, сразу быка за рога. А я предполагал дня три дать вам оглядеться, в части съездить…

Моклецов уже намеревался пригласить Пригоду пройтись по отделу, хотел представить сотрудникам нового своего заместителя, но тот вдруг спросил:

– А что у нас есть нового по делу группы «Выдвиженцы», начатому в Киеве?

– К сожалению, ничего.

– Почему «к сожалению»? – удивился Михаил Степанович. – Не можете напасть на след агента?

Моклецов поморщился:

– Нет у нас пока ни одной зацепки. Подозреваемый недавно в Киев откомандирован… Похоже, проморгали мы, отпустили безо всякого подозрения врага. Теперь задним числом проверяем, кто он, как служил, почему именно его рекомендовали на службу в штаб округа.

– Вы о Рублевском? – уточнил Пригода.

– Уже и в Москве о нем известно, – грустно констатировал Моклецов и с горечью добавил: – В Киеве, едва появился, Рублевский сразу попал на крючок. Тут же под носом восемь месяцев работал в штабе армии, и все было чин чином: исполнительный, толковый, серьезный, в быту скромный, в списке на выдвижение состоял.

Моклецов взял Пригоду под руку и увлек в коридор, сказав:

– Пойдемте-ка знакомиться с сотрудниками. Пусть уж о Рублевском у меня одного голова болит.

* * *

Экспедитора Георгия Осина сотрудники особого отдела уже привыкли видеть всегда подвижным, веселым, а для чекистского глаза – излишне общительным. Он задал столько работы своими служебными, личными и случайными связями – только успевай разматывать, что невольно подозревалось намерение «красавчика» сбить с толку возможную слежку. В то же время он не выказывал ни оглядки, ни попыток каким-либо скрытым способом обнаружить за собой хвост. Осталось думать – либо у Осина в это время не предполагалось тайных встреч, либо он не искушенный в конспирации агент, либо слишком самоуверен. Впрочем, неопытность в таком деле чаще заставляет озираться, а искушенность сама собой велит постоянно присматривать, нет ли хвоста. Как бы то ни было, предположение о том, что совесть у этого человека чиста, отпадало. После встречи с Рублевским на почтамте Осин опустил в ящик не тот конверт с письмом, которое готовил, а с иным, написанным другими чернилами и не остроносым почтовым пером № 86, а тупым «рондо».

Сегодняшний день Осин терпеливо высидел на работе, даже не ходил в соседний буфет выпить пива. Из конторы ушел пораньше – кто-то позвонил ему, и он, достав из железного ящика несколько фотографий, положил их в карман, запер свой неказистый сейф и удалился чем-то очень озабоченный.

На углу Осина встретила красивая молодая женщина. Белый берет и беличий воротник пальто очень шли к ее смуглому лицу. Она вышла навстречу Осину приветливая, улыбчивая, но при этом почему-то виновато разводила руками. Осин держался сухо, молча слушал спутницу, порой с чем-то не соглашался, отрицательно качая головой. Они шли, очевидно, куда глаза глядят, потому что, сделав два поворота, направились обратно по прежнему пути, а потом спустились на Крещатик, свернули в сквер и устроились на скамейке. За разговором Осин достал фотографии и, близко склонившись к женщине, стал показывать ей снимки один за другим. Женщина при этом вскочила с места, но тут же опустилась обратно на скамейку, растерянная, с приоткрытым в испуге ртом, потянулась дрожащими руками к фотокарточкам, но Осин быстро спрятал снимки в карман. Женщина без умолку о чем-то говорила, было видно, что она возмущалась и упрашивала. Слова Осина понемногу успокаивали ее. Она вздыхала, сокрушенно покачивала головой, нервно теребила ручку сумочки.

Из сквера парочка снова вышла на Крещатик. Осин повел себя оживленнее, выскакивал на обочину дороги с поднятой рукой, когда появлялась легковая машина без пассажира, но остановить ни одной не удавалось. Женщина при этом продолжала одна идти дальше; похоже было, что ехать она никуда не собиралась.

Но все-таки Осин усадил ее в остановленную «эмку», она откинулась к спинке заднего сиденья, обхватив руками голову. Видимо, женщина переживала что-то тяжелое, мучительное, не дающее ей ни минуты покоя.

Машина свернула к Днепру, проскочила мост, выехала на левый берег, миновала Дарницу и помчалась по шоссе на восток.

Солнце село, но было светло, только даль уже скрывала серая дымка. На шоссе изредка встречались машины, повозки.

Шофер ходко гнал машину, и через полчаса они въехали в Бровцы, остановились возле дома, в котором жил… Хопек. Осин попросил шофера, показав ему рукой, чтобы тот развернулся, а сам с женщиной вошел во двор, уверенно поднялся на крыльцо, хозяйски раскрыл дверь и пропустил спутницу в сени.

…Стышко весь напрягся, увидя таких гостей возле дома напротив. Грудью навалился на стол, прощупывая взглядом молодую пару. Память его мгновенно запечатлела их внешний облик, марку машины, лицо шофера. Записав номер «эмки», он вышел на улицу. Ему надо было немедленно увидеть Грачева, сообщить ему о приезжих и организовать за ними наблюдение, когда те поедут обратно. Василий Макарович не знал, что стоявшая возле магазина полуторка пришла в Бровцы следом за «эмкой», а дремлющий в кабине мужичок с усами и копающийся в моторе парень-шофер – его коллеги из особого отдела округа.

Встретившись с Грачевым, Стышко не успел заикнуться о том, что возле дома Хопека остановилась машина, как услышал в ответ спокойные слова:

– Не волнуйся, гостей сопровождают. Их, кроме того, еще поджидают у моста через Днепр. Оставайся на месте.

Ни о чем больше не расспрашивая, Стышко зашагал дальше по улице, стараясь понять, каким образом эти двое неизвестных, еще не ступив на порог дома Хопека, уже оказались под чекистским присмотром. «Не Плетнева ли это работа?.. – гадал он. – Мы тут все глаза проглядели, поджидая гостей, а они – здрасьте! – хвост из Киева привели… Но почему их двое? Женщина, видимо, для отвода глаз… Ловко сработал Дмитрий Дмитриевич. Так вклинился, что и мы на сей момент вроде как и вовсе не нужны…»

Мимо по дороге в сторону Киева промчалась «эмка». Василий Макарович выхватил глазами знакомый номер машины и перевел взгляд на сидящую на заднем сиденье молодую пару, успев разглядеть только белый воротничок женского пальто.

«Ну нет, теперь-то мы как никогда нужны здесь», – оценив происшедшее, решил Стышко. Он вдруг с изумлением заметил, что пошел снег. Редкие хлопья, будто затерявшиеся остатки ушедшей зимы, переваливаясь, вяло и отвесно падали на пристывшую землю. И пока Стышко добрался к своему дому, земля заметно побелела.

* * *

Юлия Викторовна – жена Петрова – встретила Михеева со смесью удивления и настороженности, теребила ворот цветастого халата и поспешно приглаживала темно-рыжие волосы.

– Вы к Леониду? А он только что ушел, – не дала она представиться Анатолию Николаевичу и отступила, догадываясь, что навестил их большой начальник.

– Я к вам, Юлия Викторовна, простите за то, что без спроса, – дружески начал Михеев, мысленно соглашаясь с Петровым в том, что у жены его действительно лебединая шея, да и сама она была привлекательной, с молодящими ее веснушками на лице. Она очень походила на киноактрису Серову из фильма «Девушка с характером», который Михеев недавно видел: такой же вздернутый нос, маленькие с пухлинкой губы и блестящие лукавые глаза.

– Ко мне?.. – кокетливо пропела она, пропуская гостя в квартиру, и, когда Михеев представился, деловито указала рукой на стул возле стола, а сама заспешила в другую комнату, предупредив: – Извините… Я только переоденусь.

Михеев просяще раскинул руки:

– Юлия Викторовна! Коли встретились ненароком, чего уж… Давайте попросту, по-домашнему. Да и времени у меня в обрез… Посоветоваться зашел.

– Вот как? – посмотрелась она в зеркало, накидывая на плечи гарусный платок. – Вы считаете нужным советоваться с женами сотрудников?

– Иногда. Со временем у нас действительно туго. Так вы это по своему мужу знаете.

– Да, знаю и чувствую. – Она присела к столу напротив Михеева, уперев белые кулачки в подбородок. – Я слушаю вас.

– Вопрос у меня житейский, я бы сказал, очень даже деликатный. А мы впервые видим друг друга.

– Пожалуйста, не стесняйтесь. Вы же хотели попросту, – положила она руки на стол, словно этим жестом ликвидируя возникшее затруднение.

Глядя в ее глаза – ожидающие и настороженные, Михеев все же не решился спросить напрямую, как советовал Петров, а поинтересовался наводяще:

– Вам очень трудно… с нашим братом чекистом?

У Юлии Викторовны шевельнулись губы и застыли трубочкой, будто она удерживала в них леденец.

– Трудно ли? – повторила она, задумавшись. – Неучтиво отвечать вопросом на вопрос. Но мне хочется прежде узнать, спрашивали ли вы об этом свою жену?

Михеев поправил прядь волос, охотно выпалив:

– Неоднократно.

– И что же она говорила?

– Она отвечала так: «Не труднее, чем вам – нашим мужьям». И еще вот так: «Жены военных должны быть самоотверженными женщинами, особенно жены моряков, летчиков, чекистов… Как может быть одной семейной половине легко, когда другой – трудно! Надо уметь поровну делить трудности, чтобы обоим становилось легче».

– Ах вот вы с чем пришли, – стрельнула догадливым взглядом женщина. – Петров, значит, нажаловался. Представляю, такой солидный бугай – и с обиженным видом!..

– Иронизировать не надо, Юлия Викторовна, – серьезно сказал Михеев. – Все было совсем иначе. Я сам навязался к Леониду Владимировичу с расспросами. Скажу больше, искал для этого удобный случай. Возможно, к кому-нибудь другому я бы домой вот так не поехал. Ваш же муж толковый, жизнерадостный человек, к нему хмурость вовсе не идет… Я не хочу сказать, что у нас водятся бестолковые работники. Но Петров выделяется среди других… Но не об этом сейчас речь. Сник он за последнее время, вижу, тоска его гложет. Нам, начальникам, Юлия Викторовна, положено быть психологами, и мы должны знать, что на душе у того или иного подчиненного.

– А что у нас на душе, вы, мужья-психологи, часто распознаете? – не спрашивала, а упрекала она. – На это у вас времени не хватает. Жена должна все понимать, сочувствовать, лелеять мужа, отдавать всю себя, если хотите. А что же ей взамен, равной половине? Вдовье одиночество при живом муже… Мы вот в санаторий приехали. Леонид, как положено, к врачу пошел, а тот ему: «Вы отоспитесь сначала денька три, потом приходите, посмотрим, что вам назначить». Я его бодрым-то за едой только и вижу. Говорю ему, поставил бы там у себя койку, чего тащиться домой спать… Дочка, когда была жива, только и слышала от меня: «Тише, папа спит, ему на работу…» Она у нас слово «тише» узнала раньше, чем «гулять» и «играть», – дрогнул голос Юлии Викторовны, она замолчала, скорбно поджав губы.

Михеев положил на ее маленькую нежную руку свою широкую ладонь, не находя сразу нужных, утешающих слов.

– Все это грустно, конечно, – наконец заговорил он и убрал руку. – Но все-таки, как хотите, вы преувеличиваете свою безутешность. Я понимаю, всякому свои радости. Скажу откровенно, вам… с вашей внешностью можно желать, даже требовать большего внимания к себе. Конечно, вам хочется интересно жить. Кто же против этого?.. У вас с мужем есть настоящие друзья?

– Почти что нет. С Плесцовыми разве встречаемся… Вы, по-моему, учите сотрудников быть щепетильными в связях и знакомствах.

– А разве хорошо быть неразборчивыми? И потом друзей не предлагают, их даже не выбирают. Они сами сердцами прикипают. Настоящие-то… Я знаю семьи наших сотрудников, которые по-родственному близки. И живут они не в своем замкнутом мирке, а полнокровно, интересно…

– Как понимать этот интерес? Леонид мой, к примеру, птиц любит, завел как-то красноголового щегла. «Поет!» – радуется, глядя на него. И не поймет, что мечется птица в клетке и вовсе не поет она, а криком плачет.

– Вы о себе эту притчу?

– Нет, о щегле… Я домашняя птица.

– А если любите свой дом, должны и домочадцев понимать, – ухватился Михеев за возможность склонить разговор в желаемом направлении. – Бывает, всю жизнь люди живут рядом без понятия. Но разве Леонид Владимирович не понимает вас…

Она не дала досказать:

– Любит, знаю. Даже больше, чем следовало бы… Но когда к этому «больше» добавляется эгоизм, ревнивые подозрения, в тягость становится такая любовь.

– Вы не преувеличиваете, Юлия Викторовна?

– Что вы! – отмахнулась она обеими руками. – Мне поначалу нравилось видеть беспокойство Леонида, когда на меня кто-нибудь заглядывался. Боже упаси, если кто-то подойдет ко мне, заговорит. И неважно где: в троллейбусе ли, в кинотеатре, да где угодно. Другому мужу бы льстило, а он лопнуть от ревности готов. Так я-то при чем, если другим нравлюсь? А он говорит: почему к тебе одной всегда липнут? Значит, повод даешь, глазки строишь…

– Вы знаете, мне как будто бы все стало ясно, – после паузы сказал Михеев. – И все-таки я не был бы удовлетворен, если бы не спросил вас еще об одном…

– Пожалуйста, Анатолий Николаевич. Я вижу, вы с пониманием отнеслись к нашим неурядицам.

– У вас очень расстроились отношения с мужем?

Она посмотрела на окно, пошла задернуть шторы – на дворе уже было темно. Михеев успел взглянуть на часы, перевалило за половину девятого вечера, он мог позволить себе еще не более пятнадцати – двадцати минут разговора.

– Я не ваш вопрос обдумывала, – начала она, вернувшись к столу. – Теперь я поняла и не осуждаю Леонида за то, что он с вами поделился. А на вопрос отвечаю: нет, я бы не сказала, чтобы пошатнулись наши отношения. Но трещинка появилась. Так, наверное, начинается тропинка к разводу. Он не заикался об этом?

«Хитрющая до смерти», – вспомнил Михеев слова Петрова. Ему так и хотелось сказать: «Милая вы бестия. Вы же уверены, что ни на какой развод он не решится, да и вы о нем не думаете. Тоска вас заела, не знаете, куда деть себя…»

– Работать бы вам пойти… – как-то вырвалось у Анатолия Николаевича, и он заметил на ее лице разочарованную ухмылку.

– Рецепт на лекарство от скуки, – усмехнулась она и напомнила: – Но я вас спрашивала о другом.

Михеев смягчил ответ улыбкой.

– Вам разве не подсказывает женская интуиция, почему я пришел?

– Да, да… Значит, говорил. Он и сегодня мне о разводе заикался… Я начинаю жалеть, что подозрения его напрасные. Я бы не скрыла, если бы завела кавалера, ей-богу, сказала бы. Так мне кажется… Ну и пусть… Только, конечно, глупо. Вот она и вся, его любовь. Пусть ищет себе такую, которая… За которую душа будет спокойна. Серую клушку! – закончила она язвительно.

– Не сочтите бестактным мое вторжение, но я безоговорочно верю вам. Я чувствую, вы искренни. Видимо, вы нарочно позлить его захотели и в чем-то переборщили, а разубеждать не захотели.

Она вздохнула и посмотрела на Михеева так, будто сейчас только увидела его.

– Извините и вы меня, Анатолий Николаевич. Скажите, сколько вам лет?

– За что же извинять? В сентябре перевалит на четвертый десяток.

– Тридцать! – удивилась она, хотя на глаз дала ему немногим больше. – Вы, должно быть, много пережили, коли так понимаете других…

– Не знаю, не задумывался об этом.

– Наверное, вы правы, переборщила я. Возмутилось все во мне… В какой-то момент надо было положить ему руку на шею и по-человечески, душевно поговорить. А я ударилась в другую крайность. – Она поднялась, пошарила рукой за буфетом, достала початую бутылку коньяка, поставила на стол.

Наблюдая за Юлией Викторовной, Михеев догадался, о какой крайности она говорит, даже несколько смутился от неожиданности. И, пытаясь снять наступившую неловкость, шутливо воскликнул:

– Сейчас бы Леонида Владимировича за стол да по рюмке за мировую!

– Он коньяк не пьет, – продолжала держать руку на бутылке Юлия Викторовна.

– Кто же? – разыграл простачка Михеев.

– Я, Анатолий Николаевич, я, кто же еще, – произнесла она так, будто говорила: «Неужели вы можете в это поверить?»

– Наговариваете вы на себя…

– Неловко признать, скажете, взбалмошная, эксцентричная бабенка… Пошла я неделю назад во МХАТ на «Горячее сердце». Насмеялась досыта, вернулась домой под впечатлением куражей купца Хлынова, его Москвин играл. Вспомнила, как он нарядился разбойником, разыгрывал из себя злодея… И пришла мне блажь в голову. Вспомнила про бутылку коньяка. Брат проездом был в Москве, к его встрече купила, а он с вокзала на вокзал, на обратном пути пообещал заехать… Я не переоделась после театра, решила разыграть Леонида. Налила рюмку, выпила и пошла его встречать. Мне хотелось, чтобы он запах унюхал… Подождала его на улице, потом решила, что опять задерживается на работе. Вернулась домой, а он уже в постели. И такого мне наговорил, что у меня голова кругом пошла. А тут еще запах коньяка учуял… Я уж и не рада была, что затеяла, но объясняться не стала. Да он и не стал бы слушать объяснения… И вот решили на развод подать.

– Ну что же, раз вы решили… – сухо произнес Михеев, вставая и надевая фуражку.

– Вы меня осуждаете?

– Ну коль вам все равно, Юлия Викторовна… Помочь можно, когда знаешь, что хотят люди…

– Хорошо, мы сами с мужем разберемся. Обещаю, – решительно заверила она, и Михеев понял, что не зря потратил время.

…В управлении Михеев первым делом зашел в кабинет к Петрову, показал тому жестом, чтобы не вставал.

– Только что говорил с Юлией Викторовной. Хорошо потолковали. Ума в ней больше, чем хитрости. Вы верите в мою искренность?

– Безусловно.

– Так вот верьте и своей жене. Она порядочная женщина. Без фальши. Ну а как она разыграла вас, пусть сама поделится. Приласкайте ее да по-людски миром поговорите. И все наладится. Уверяю вас.

– Спасибо вам!

– Не за что. И вы дома прекратите жить, как морж на лёжке. Изобретательнее будьте. Друзей заведите. В театр ходите, на выставки… И не ревнуйте жену до безрассудства. Этим вы ее унижаете. Пусть на нее другие глаза пялят, мелким бесом рассыпаются перед ней. На то и красота, чтобы привлекала. Все поняли?

Петров от неожиданности такого заключения не сумел произнести ответного слова, только согласно и с охотой кивнул.