Текст книги "Чистота сердечных сокращений"

– Назначено на десять тридцать, – Буров постучал ногтем по циферблату, – доложите.

Секретарша прижала палец к губам, легко подняла от кресла перезрелые формы, но направилась не в кабинет, а в уголок приёмной, где пофыркивал “Tefal” и стояла на отдельном столике посуда.

– У него гости, – примиряюще улыбнулась она. – Би-Пи... Присядьте.

По приёмной лениво потянулись волны «капуччино». Секретарша взяла поднос с чашечками и, умерив цоканье шпилек, скрылась за дверями кабинета. Оттуда басовито донеслось:

– За вас, за нас, за нефть и газ!

Мы переглянулись. Буров презрительно поджал губы. Он не признавал пьянку на работе. В юбилейные и праздничные дни у него с утра портилось настроение: придирался, оттягивал застолье – портил настроение остальным.

– Десять сорок три, – зыркнул Буров. – Бардак...

Из дверей кабинета тихонько, как-то бочком, вышла секретарша. Щёки её пылали. На груди, в глубоком вырезе блузки, я заметил пятна, что обычно носит женщина, получив рукотворный комплимент от близкого начальства.

– Господа, там надолго... Может быть, чай? Кофе?

– Вы доложили? – Блеск холодных серых глаз за очками подсказывал ей, что этот мрачный субъект со своим напарником, прикрывающим свежеподбитый глаз, отнюдь не «господа». Не нужен им этот растворимый суррогат, им подавай ответ – доложила? Им, видите ли, назначено!

– Там же Би-Пи. Би-Пи... – как заклинание повторила она.

Мне захотелось зарифмовать покруче эту... Би-Пи и отпасовать обратно, типа: мы, конечно, не Би-Пи // Но и мы хотим пи-пи.

Круче экспромт не получился: очень курить хотелось...

Буров понял без слов, и превзошёл самого себя:

– Мы выйдем. В буфет. Не сочтите за труд... если... Спасибо.

В буфете нам делать нечего. Сейчас Буров присядет где-нибудь на подоконнике, достанет из своего «дипломата» с обмотанной синей изолентой ручкой, бутерброд с яичницей (такой же лежит и в моей сумке), и будет невозмутимо жевать, глядя с девятнадцатого этажа на пыльный зачуханный город.

...В холлах главного офисного здания концерна «Her Gaz», слоясь, перемещались разнообразные ароматы – время подходило к обеду. Разогретые баварские сосиски и копчёная индейка, чай и кофе, свежие булочки и ром-баба...

– Курить хочу. Пойду, стрельну у секретарши...

– Ты ещё попроси, чтоб она тебе рукав пришила, – шипит Буров. – Не позорься, бабник.

* Конверсия – полный или частичный перевод предприятий оборонной промышленности на производство гражданской продукции и товаров народного потребления (Прим. автора)

Последнюю в этом месяце пачку «Примы» у меня дёрнули «ёжики». Утром на платформе.

– Закурим, батя? – подошли трое.

Я растопырился – в руке тубус, на плече сумка, в зубах сигарета – достал пачку, вытряхиваю: угостить.

– Давай, мы сами, – и хвать... Всё отработано.

– А ну, верни пачку, говнюк, – попёр было я и... получил в глаз. Когда курево по талонам, на улице лучше не курить.

Пацаны закурили и пошли себе. Как шахтёры из забоя, с ночной, после трудов праведных. Постояли на автобусной остановке – ещё по одной.

И я стою, считаю – полпачки там уже нет...

...Рукав оторванный в электричке обнаружил.

...На входе в вестибюль с фонтаном нас остановила охрана. Пригласили в помещение: один изучал документы, принюхивался, двое других – шмонали. Тубус расковыряли аж до дыр. Чего искали? Может, ПЗРК?

Попросили развернуть чертежи... По форме – корректно, но нагло. Буров закипел:

– Чему обязаны? Мы – контрагенты “Her Gaz”!

Не удостоили... Старший что-то нажал, турникет недовольно посторонился.

– Мать их... у лоб, – поморщился я, и – Бурова под руку: – Где тут у вас гальюн, парни? Обоссаться можно... со смеху.

Такой разговор они понимают. Проводили.

– Курить. Бросать. Вредно, – глубокомысленно изрёк Буров, не сводя глаз с мелькающих на табло цифр.

Я перебрал варианты возможных смыслов, отбросив препинания, и ничего не понял. Клаустрофобия?..

– Вот я не курю... И... – Лифт остановился. – Всё в порядке.

– Да пошёл ты... – шёпотом сообщил я вектор движения. – Может, теперь из дому не выходить? Стрелять эту гопоту!

– Нет! Они наши дети.

– Ага! Внуки любимые! – углублять диспут я не стал – мы были у цели.

На двери приёмной табличка, и по ней – золотом:

Директор департамента ...

И – то же – по-английски.

...Диван для посетителей осточертел: в сон клонит. Бабка свой называла – диван-самосон. Тот был раза в три меньше. И не скрипел, не вонял виниловой кожей.

Битый час я листаю журнал мод со стола секретарши. Буров подрёмывает над газетой.

– Где их таких берут? – подсовываю ему красотку в купальнике. – Одни мослы...

Он встаёт, прохаживается туда-сюда, с пятки на носок, потягивается с хрустом.

– Мослы, ослы, козлы... Что если я зайду?

– Мочить? Идём вместе!

– Серьёзно.

– Серьёзно – через три минуты здесь будет охрана...

– Мы – официальные представители... – Буров становится зелёного цвета.

– Давай свалим?

– После такого унижения?

...Они вышли в половине второго.

Двое – европейского обличья, наш Her Gaz с ними в обнимку, и ещё двое – арабы, типа Кувейт, я их не разбираю – под ручку с секретаршей. Дружно двинули к выходу, будто нас тут и не сидело... Этот сукин сын, наш Her Gaz, который назначил защиту на сегодня, самолично подписал заявки на пропуска, нас в упор...

Мы поднялись с дивана. Секретарша: бу-бу... Миноборонпром... ждут...

– Хто? Эти что ль? А я... Хрен их знает... Кон-вер-санты... Ком-мер-санты... – Он покосился в нашу сторону – в сереньком, драненьком... галстучки, ботиночки... На них только рыгнуть, да выпитого жаль... Ещё и глаз подбит...

– Оборонщики, мать их... Побирушки...

И тут... Оказывается, за тридцать лет тесного общения я плохо изучил Бурова. Не дооценивал, так сказать, масштаба и потенциала.

– Ми-ну-ту, господа! – руки ходуном, но голос твёрд. – Проблема долговечности и надёжности нефтегазовых магистралей по-прежнему актуальна?

А дальше – будто посол сверхдержавы ноту вручил:

– Я – Буров, автор и разработчик проекта по её решению. Заказчик, – Буров ткнул пальцем в пузо Her Gaza, – заказчик отверг проект без рассмотрения. Согласно контракту я прерываю договорные отношения и передаю проект в качестве интеллектуального дара в собственность Би-Пи. Уверен, компания сочтёт его... исключительно полезным. – Он сделал паузу и, приподняв пальцем очки на запотевшую переносицу, веско добавил: – Прошу принять во внимание – основные технические решения запатентованы. Это всё, господа.

– Патентуй, не патентуй, а тебе моржовый фуй! – я не удержался, нарушил изысканную дипломатию шефа и протянул европейцу сафьяновую папку – двести девяносто шесть страниц текста, графиков, расчётов, таблиц!

Спутники напряглись, вероятно, приняв нас за террористов-смертников. Секретарша лихорадочно щупала тревожную кнопку...

– Не нужно, Зоя. Наши... партнёры... Толковые инженеры... Но слабые менеджеры. И... никакие политики. А кушать хочется.

Глава 2. За что боролись

Площадь у метро – гадкий толчок: торговля с рук, напёрсточники, на захарканном асфальте кучками бомжи, в раскрашенных под шикарную жизнь контейнерах – видеосалоны, эдакие маленькие «бордельеро». На ступенях в переходе и в платных туалетах – пожилые иногородние проститутки. Около них отирается милицейская лимита: плата за место – их законная доля в обороте. Из гриль-баров – тошнотворная вонь: горелые «ножки Буша», прокисшее пиво, стекающая салом шаурма. У окна за столом – надзирающая братва. Всё, что вокруг, насколько хватит глаз, их «участок». За нарушение правил здесь беспощадно бьют, выдавливают за пределы. За посягательство на собственность – бьют насмерть.

Надеюсь, читатель, ты не забыл нашу Красавицу начала девяностых... Прелестный городишко!

За табачным ларьком на тарном ящике примостилась пожилая женщина в армейском кителе со споротыми погонами. Её бизнес – сигареты россыпью, поштучно. Товар – из ларька. Цена? Когда курнуть – хоть одну на двоих, не пуская дыма на волю, только в себя, в затяжку – становится маниакальной потребностью, до бешеного слюноотделения и звона в ушах, ты плюнешь на всё и подойдёшь к этой бабуле.

Хватило на две беломорины. Со скидкой за подбитый глаз.

– Курить. Бросать. Будешь? – ехидно интересуется Буров, прикрывая меня со спины.

– Сорок пять восемьсот плюс сто четыре шестьдесят плюс... – доносится из кухни сосредоточенное бубнение: жена сверяет чеки с покупками, разносит цифирь по статьям расхода. На столе гроссбух, калькулятор, шариковые ручки – синяя и красная – для итоговых значений. Производимый ею анализ расходов позволяет выявить ценнейшую информацию – резервы бюджета.

– Какие на ... резервы? – ошарашено и с понятной обидой спросите вы. – Откуда?

Я и сам не знаю, откуда. Жена объясняла, да без толку... Начиная с того, как? Как этопростой советский инженер-технолог, специалист по алмазной и лазерной обработке высокопрочных композитов, ещё в ВУЗе коснувшись умом формулы «товар-деньги-товар», какон, то есть она, ухитряется сводить несводимые концы? Да ещё с небольшим, но постоянным профицитом! Практически без ущерба здоровью, я бы даже сказал, наоборот, с очевидною пользой. Непостижимо! Лично у меня, при всей экономической бестолковости, от восхищения набегает слеза.

«Когда осмыслить жизнь не получается, надо её хотя бы вообразить...»

Некоторое время назад я вычитал где-то, возможно, в словаре, малослышимое теперь слово «рачительность». Долго вникал в суть определения, пока уразумел, что качество это редкое. Вывелось. Так что мне повезло.

Исполнившись дополнительной почтительности к рачительной супруге, но, оставаясь патриотом, я даже подумал сдуру: а не отдать ли мне её на ведущий пост в Минсоцразвития РФ?.. Но вовремя сообразил – нет! Самому нужна.

И там ей было бы... одиноко.

Подбив бабки, жена позвала на вечерний чай.

Выслушала нашу с Буровым одиссею – сочувственно, но с иронией, как если бы я был пацан – достала из личного стратегического резерва пачку «Стюардессы».

– Плюнь и забудь! Хорошее дело трубой не назовут.

– Мы думали, заплатят... И Генеральный...

– Ой, не надо! Где деньги – там... Сам знаешь...

...Когда перестали платить (оборонный заказ накрылся), наши – кто куда...

Женщины, кто со связями – в пенсионный, налоговую, кадастровую. Остальные – в торговлю. Кто не сильно умничал – челноками, на рынок, коробейниками по электричкам.

А кто и в Москву, туалеты платные подтирать.

Из нашего отдела двое в палатку сели, посменно. Поначалу в недостачах были, а потом ничего, пообтёрлись. На прожитьё и чуток сверху получали. Рядом с домом – чего ещё, казалось бы... Да хозяин стал приставать.

Мужики при авто, те – в извоз, понятное дело. В охрану многие – школы, больницы, магазины, кто помоложе – банки, офисы. Сосед мой, сорок с небольшим, оформился в больницу: сутки-двое. Захожу, говорит, в туалет – шприцы на полу, шпана обдолбанная. К главврачу. Тот: гоняй, пиши докладную, ты – на что? Нарвался... Пробили башку. На хрен, говорит, пойду в сучкорубы.

В общем, кому что досталось.

Мы с женой не стали дёргаться – нет склонности к переменам, да и возраст. Я формую катамараны из стеклопластика, жена строчит паруса, жилеты. До проходной ходим вместе. Как раньше.

Трохи-крохи, крохи-трохи – помаленьку и рассосалось наше орденоносное КБ. Теплится чуть за счёт аренды площадей, транспортного хозяйства и малых предприятий. Спесивое руководство занялось приватизацией. О конверсии никто и слышать не желал, хотя был толковый, разработанный нами, план.

– На хрен нищих, бог подаст! – оценил Генеральный.

– Отсидимся, – хорохорился его зам, – всё вернётся...

Наели ряхи. Ездят на «Вольво». А коллектив, что разбежался от безденежья, люди, то есть, они живучие. Не такое выносили.

К слову сказать, кто из нас что вынес. Или кого...

Сложнее всех без работы пришлось нашим корифеям. Блестящие учёные, в мыслимых и немыслимых званиях, лауреаты Госпремий, они – баллистики, термогазодинамики, прочнисты, материаловеды – первыми оказались за бортом. Многие из них, кому и кланяться перестали при встрече, погрузились в тихую жуть одинокой пьянки. И от этого несвойственного им состояния, не имея житейской закалки, даже самой малой, быстро перемёрли в своих квартирах. На Доске Почёта некрологи не успевали менять.

Другие, покрепче духом и телом, вычислив диагноз напасти, подались к родным корням, в деревню, если сохранилась таковая. Подальше ото всего... до конца дней, который тоже недалёк.

Слиняли в неизвестность и самые ушлые, свалили за пределы. Вряд ли когда снова захотят войти через родную «заводскую проходную». Что их в люди вывела.

В общем, настоящий мартиролог: инфаркты, инсульты, дурдом.

Встречаю вчера одного у аптеки, приглядываюсь:

– Вить, ты что ли?

– Я, вроде, – разворачивает рецепт и по складам: – Ко-на-ков Вик-тор Ан-дре-е-вич...

Смешно?

Глава 3. Ген созидания

Их всегда было – единицы. Их, изводимых тихой ненасыщаемой страстью придумывать разнообразное, нужное или ненужное, до поры, людям: механизмы, машины, аэро-незнамо-что, аква-снего-штучки-дрючки, вплоть до лесковской блохи. Чтоб прыгало, луноходило, ныряло, порхало, бурило землю, ползало по дну, короче, функционировало. Их естественное, единственно приемлемое, состояние (не занятие!) – конструирование. Они – создатели всего, кроме того, что создано до них. У них – ген созидания. Созидания чего угодно – от уникального, нестандартного болтика и, верной только ему одному, шайбочки, до современной силовой установки авиалайнера, к примеру. Вопрос специализации.

Сделают технически безупречное, работоспособное, технологически выполнимое, эстетически совершенное, «ладное» и... принимаются за другое.

Надо много чего знать, скажете вы. Сопромат там всякий, механику, физику... Хренову тучу технических наук, законов, формул, правил... Ну, закончил ВУЗ, всё это узнал. Потом половину забыл, потом – вторую... Конструктором так и не стал. Не дано. Гена нет.

А эти ребята упорно курочат свои первые игрушки: что же там внутри? И через малое время сделают лучше. Уже делают...

Это – не тщеславие. Они так устроены. Это – то самое... Беспокойный ген.

Догадались, кому это я пою?

...Ещё задолго до всей этой ... чертовни, с начала восьмидесятых, Буров начал создавать задел новых разработок. Будто знал. А может, ему поднадоело, прискучило однообразие нашей тематики. Я не исключаю.

За восемь-девять лет неторопливой подспудной работы с потенциальными заказчиками портфель разработок Бурова вобрал много чего. Перечислю, что помню: ёмкости для очистных сооружений, мобильные камеры сушки пиломатериалов, овоще-фруктохранилища, жилые модули (балк и ) для районов Севера, промысловикам, горноспасателям, базовые блоки для развёртывания полевых госпиталей, понтонные переправы и многое другое. От сельского хозяйства до МЧС и Минобороны. Отдельные направления, где требовалась сложная комплектация, составили малое судостроение, ветроэнергетика, авиация.

Как любому творческому индивидууму ему иногда требовалась оценка коллег. И кое-что он нам показывал. Но такие вещи, как например, корпус силосной башни для подшефного совхоза, казались нам насмешкой, очередным буровским чудачеством. Мы скучно переглядывались, подключаться к подобным «проектам» не спешили. Технический интерес нас не подстёгивал, а меркантильный был нереализуем: другая эпоха...

Когда отрасль практически встала (вспоминать тошно: могучий монстр пал враз, как подкошенный, и наше КБ, само-собой), Буров пришёл к руководству со своими предложениями. По его прикидкам на базе КБ реально просматривался коммерчески устойчивый, технически оснащённый, современный холдинг. Межотраслевой, многопрофильный. Пока не порвались производственные связи – на всех стадиях – оставалась возможность выплыть самим и удержать на плаву смежников. Пока люди... не разбрелись. Надо было только принять решение и оперативно действовать.

Генеральный слушал вполуха, мрачнел при слове «конверсия», а когда дошло до самого прибыльного, по нашим оценкам, и самого долгосрочного контракта, стал плеваться слюной и как отрезал:

– Буду я с вами в говне возиться! На хрен нищих, бог подаст...

Проект касался выноса канализационных стоков курортных городов в море, за пределы санитарной зоны. Проект был предварительно согласован с Крымским коммунхозом, СЭС и даже с погранцами.

Представьте, сколько труб понадобилось бы! Сколько сохранилось бы рабочих мест, сколько природоохранных и экологических задач решено...

Проект содержал и экспортный вариант, сулил стабильные проплаты в валюте: у соседей по морю те же проблемы.

Но... «жираф большо-о-й – ям у видней». Не захотели в говне возиться...

...Отдел ушёл на вольные хлеба и в неоплачиваемый бессрочный отпуск.

Буров по-прежнему приходил без десяти восемь – можно не смотреть на часы – садился за стол, доставал из ящика пухлую синюю папку с форматками А4 на миллиметровке, раскладывал инструменты...

Готовальня на двадцать четыре предмета, отцова ещё, бельгийского производства. Покрытие футляра изношено до блеска, но замочек функционирует, Буров его не раз ремонтировал. В массивной подставке из разнокалиберных латунных гильз – огрызочки карандашей: «Кох-и-нор», НВ, «Конструктор», Т и ТМ. Карандашики заточены специальным ножом, угол заточки таков, что огрызочек служит долго. Дело не в скупости – Буров верит, что карандаш хранит в себе всё им начертанное, и зачастую подсказывает мозгам решение. Как бы забытое.

Есть у него угольники из стойкой древесины. Они испещрены рейсфедерами в мелкую сеточку, но рабочие поверхности в отличном состоянии. И всевозможные лекала есть, и старомодный, им нынче и пользоваться-то не умеют, транспортир. И логарифмическая линейка, пожелтевшая от времени.

Имеется, конечно, и калькулятор японский, последней модели, подарок коллектива.

Лучшие конструктивные элементы, придуманные им, Буров обводит тушью. Обязательно в масштабе, со всеми необходимыми сечениями, разрезами, размерами. Для наглядности пользуется красной или зелёной тушью.

Один из важнейших элементов в наших изделиях, главный – узел стыка. Разъёмный, неразъёмный, он всегда требует особого подхода при конструировании... Вот он, узелок... Нарисовался, красавец. Буров уже неделю бьётся – и дома вечерами, и по дороге соображал, как фиксаторы в габарит стенки вписать, чтобы герметичность не нарушить. Оказалось – всё просто. И как раньше не дошло! Сейчас прикинет на сдвиг, удостоверится по запасам и... Что там дальше?

Буров с удовлетворением убирает форматку в папку.

У него такое лицо... Не пятёрку получил, не гриб нашёл, потрясающей красоты белый, не щуку на десять кг подсёк... Такое... будто принимает на руки сына новорождённого. Восторгов не выражает, а... тихую гордость... Оно светится.

Сам я ничего подобного не испытал на работе. И потому, видимо, во мне бесилось: на чём зиждется ваша железобетонная уверенность, товарищ Буров, что ваш вариант – единственно верный? Безупречный. Ни в чём изъяна. На чём?..

Иногда и нам приходило в голову нечто, заслуживающее внимания. В таких случаях Буров недоумённо хмурил белесые кустистые брови, что-то уточнял, и только потом многозначительно произносил:

– Хм! Ну, давай...

Даст добро, и обязательно подчеркнёт авторство идеи... не выпячивая исключительности, но и не оставляя ни у кого сомнений.

...Столовая не работает: кормить некого.

Буров достаёт термос, разворачивает бутерброд. По плинтусу спешит мышь, садится у ножки стола: давай составлю компанию. Он бросает ей крошки, меланхолически жуёт, уставясь в окно.

За окном дождь. Лист ещё крепок, не пожух. Галки как чумные на ветру. Или вороны?

Ничего этого Буров не видит, перед глазами – «изделие».

В тёмные осенние вечера, в сумерки, он зажигает свечу – электричество отключено, – набрасывает на плечи тяжёлое драповое пальто и сидит, нахохлясь. Смотрит на чертёжик, покуда линии не начнут сливаться. Тогда он укладывает форматки в папку, завязывает в бант тесёмки и – в портфель: дома ещё поработаю...

По дороге к проходной Буров изредка заходит в цеха. Охрана, дремлющая на входном посту, вскакивает от неожиданности, но, признав начальство, пропускает.

Тускло поблескивают при аварийном освещении громады намоточных станков. Буров замедляет шаги, похлопывает холодное тело оправки:

– Заждалась, подруга? Скоро согреешься...

Глава 4, с ностальгическим привкусом

– Тут у меня люди... С проблемами. – В голосе Генерального торжествующие нотки: про него вспомнили, к нему направили... – Я их к тебе... Потолкуй... Доложишь после.

– Проходите, – подал голос Буров из своего угла.

Озираясь будто в лесу, вошли двое. Миновали пустые ряды кульманов, обречённо вытянувших тощие как у жирафов шеи. Линолеум протёрт до дыр. Занавески на окнах серы от пыли. В зале полумрак.

– Присаживайтесь... Я – Буров, начальник отдела.

Гости поочерёдно представились, но садиться не стали.

– Нам бы... в туалет. Долго ехали.

Буров покраснел: туалеты во всём корпусе давно заколочены по причине аварийности сантехники и отсутствия воды. Он так и хотел сказать... отшутиться – вот, мол, япона мама, хоть в кусты беги... Однако лёгкой интонации не нашёл, промолчал, и, сделав приглашающий жест, направился к двери.

Справить малую нужду удалось в цеховом туалете бригадного пользования – шесть напольных унитазов типа «очко». Вода для слива текла сама, без участия человека, периодически возбуждаясь и издавая рёв малого водопада.

По соображениям мужской солидарности – вещь малоизученная и зачастую приводящая к необдуманным действиям стадного характера – Буров встал в ряд и сделал вид, что участвует. Гости стояли долго, облегчённо охая и испуская утробные звуки высоких децибел. «Пиво пили по дороге», – резонно предположил Буров.

В компенсацию за вынужденные неудобства он решил ознакомить гостей с производством, а заодно – выяснить, какие же проблемы привели их в КБ.

В цехе намотки они задержались.

– Это какой диаметр? Один и восемь? А полтора можете?

– Можем любой. Вам для какой цели?

– А сколько в год дадите?

– Вас неверно информировали, – Буров не любил дурацких разговоров. – Мы – не фабрика по изготовлению труб. Ставьте задачу. Штуки, сроки, стоимость – это не ко мне.

– Но ваш Генеральный...

– Он абсолютно прав. Итак, в чём проблема, господа?

Посланцы подали письмо: «...недопустимо высокая аварийность магистральных газопроводов в местах пересечения железнодорожных и автомобильных путей... Возможность усиления указанных участков трасс специальными защитными футлярами из материалов...» На бланке – фитилёк: РАО «Her Gaz».

– Вот теперь ясно. Через кого на нас вышли?

– При наших возможностях... Не вопрос!

– Согласен. Берёмся найти решение. Нужна справка: нагрузки, давление, марки сталей и прочее... Подготовим экспресс-расчёт.

– Сроки? Месяц? Два?

– Десять дней. Проект – три месяца. Предоплата – 75%. Официальный ответ нужен?

...Договорились созвониться, не затягивая.

На следующий день визитёры докладывали начальству. Не поскупились на краски: заколоченные туалеты, драный линолеум, грязные занавески...

– Что вы как бабы! – одёрнул шеф. – Дело говорите.

Стали наперебой – какие станки, трубы видели. Про Бурова – умник, самоуверен... Когда речь зашла о деньгах, процедил:

– Побирушки херовы...

Доложился и Буров.

– Больно прыток, – побарабанил по столу Генеральный. – Ты информацию-то порыл? Канада? Норвеги? Би-Пи ихняя? – Он знал, что порыл, для порядка спрашивал. – А что ты им насчёт предоплаты загнул? – построжал голосом. – Где это видано – семьдесят пять процентов? Ты меня спросил? Не по чину кусок режешь.

– Нас уже дважды... я извиняюсь... Кинут копейки как на паперти нищему и... испарились. Пусть платят!

– Ладно, ладно... Поддержу. Штаны-то, небось, сваливаются, Буров?

«Поддержу...» Жаловался, значит “Her Gaz”…», – усмехался Буров, возвращаясь провонявшими коридорами к себе в отдел.

Генеральный позвонил сам.

– Темнишь, Буров. Мы не в покер сели... В чём фишка?

– В законе Гука, Виталий Сергеевич. Зону деформации замотаем стеклом, переход в текучку исключим. Вот и вся фишка, никаких футляров. Заодно от коррозии убережёмся...

– Ну, смотри... Буров. Давай проект по-быстрому. Дело-то общее... золотая жила... Страна на пороге... – Пошла обычная демагогия – в этом Березуцкий как рыба в воде.

– Без предоплаты, – прервал Буров, – палец о палец... не шевельну.

– А ты не пугай! Мне твои пальцы... Мозгами надо. Я сказал? Оплата будет. Давай!

Вечером, после выпуска новостей – Буров:

– Завтра в восемь. – Голос для этого часа подчёркнуто спокоен. – Есть работа.

– Я что тебе – киллер? Есть работа... А деньги?

– Есть работа. Деньги будут...

– Кто хоть? Золотая качалка державы? – догадался я.

...В 7.50 завтрашнего дня я сидел за буровским столом и вникал в суть проблемы.

– Экспериментальную часть берём на себя? На моделях или в натуре?

– Лучше, если проведём сами. На натуре. У нас ближайший диаметр 1440, как ты помнишь...

– Тогда я займусь производством. Пока раскрутим... – Я уже врубился в работу.

– С людьми беда. Задаром не пойдут.

– Не думай об этом, я всё организую.

– Я сажусь за чертежи. Решил никого не отзывать: вдруг облом с Her Gazом, неловко будет... (Со мной ему всё ловко, я не в счёт.) На компьютер кого-то придётся сажать...

...Работали мы как молодые черти.

На исходе третьего месяца – Генеральный. До этого мы виделись только раз, когда шли прочностные испытания.

– Готов, Буров? Двадцать первого нас ждут. Будут представители Би-Пи. Чтобы...

– «Нас ждут...» – ругнулся я по инерции. – Он тут как здесь!

А дальше... как мы съездили двадцать первого на защиту нашего проекта, вы знаете.

– Продал нас с потрохами... – убито повторял Буров в электричке. – Я же сам ему всё и выложил...

– Что именно? Колись!

– Нашу фишку, вот что. Закон Гука.

– Гука-бука... пусть подавятся. Фишка не в том, чтосделать – это на твоём чертеже показано всего двумя линиями. Фишка – каксделать. Какнамотать композит на их сраную трубу, чтобы он работал. Это – технология. Это знаю только я. Ну, и мужики с намотки. Если поняли...

На этом стоило бы остановиться.

Отмечу лишь одну деталь. Будучи конструктором, до мозга костей, Буров никогда не признавал технологию определяющим фактором в создании чего-либо. Даже в тех случаях, когда это было бесспорно. Технология, технолог – для него вторично.

Но в конструкциях из композита всё иначе...

В тот вечер мы с Буром здорово напились, что редко случается. Он неровно двигался по синусоиде, отпихивая мою дружескую руку, сверкал глазами из-под очков и глумливо повторял:

– Хрен вам, ребята, а не фишку! Фишка – она денег стоит!

Пусть себе смакует, может, наконец, оценит технологию... По нему было видно, что он ещё не достиг пика торжества. А я достиг...

И вспоминал, как мы сдавали при поступлении русский письменный.

Я – абитуриент иногородний, Р язань, (г. Сасово), из училища за аморалку отчисленный, и он, Москва рафинированная, профессорская: на семью из четырёх человек с домработницей – девять высших образований, шесть иностранных языков и три золотых медали.

В моём сочинении набралось с десяток матерных слов, которыми я пользовался и в школе, не подозревая, что они – матерные. У нас так говорят, в Сасове. И взрослые, и дети, и даже круглые отличницы. Не коверкать же родной язык, тем более, когда сочинение пишешь о Есенине...

Экзаменующие до того восхитились самобытностью простонародной рязанской речи, что простили мне несколько – с пяток – грамматических ошибок и поставили четыре балла. Из сугубо личного любопытства – может, в антологию какую хотели вставить – поинтересовались уточнить:

– Откуда? Откуда, молодой человек, такое богатство лексики? – И даже спросили: – Не хотите ли, юноша, на филфак в МГУ?

Но тогда я твёрдо знал, чего хочу. Это лет через двадцать начал сомневаться.

Бур тоже получил четвёрку, допустив от нечаянного волнения полторы лишних (а может и не лишних, вопрос спорный) запятых. Несправедливость его заедала смолоду. Он отправился в приёмную комиссию. Не скандалить, не писать жалобы, а выяснить, не случилось ли какой ошибки.

– Нет, – ответили любезно проверяющие люди, – нет ошибки.– И, не поминая спорных запятых, добавили: – Ваш язык скучен и худосочен. Прочтя ваше сочинение, хочется без промедления утопиться или, на худой конец, чернил напиться.

Они, может, поэты были?..

– Но я буду создавать ракеты! – возмутился чернильной чепухой абитуриент Буров. – Зачем мне яркий язык?

– Эх, юноша! Вы живёте в такое время! Если ваша речь останется столь... невыразительной, вашим ракетам просто не суждено взлететь. А вы, похоже, бредите полётами в космос.

– Что же мне делать? – растерянно вопрошал Буров.

– Знаете, в вашей группе есть юноша из Сасова, Пантюхин, кажется... Вот он – ваше спасение.