Текст книги "Чистота сердечных сокращений"
Автор книги: Юрий Хапов
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)
Ум-эль-Банин. Последний поединок Ивана Бунина.
Бунин не поехал...
Но! Как он, автор «Окаянных дней», непримиримый враг всему советскому, как он мог – под водочку с икоркой – мило застольничать с полномочным представителем ненавистного режима?
...Я взглянул в его больные, полные скорби и негодования, глаза и прочёл: пожил бы ты с моё на чужбине...
Не судите...
* * *
Исчезновение из дому ненужных вещей – старая мебель, облысевшая сапожная щётка, настольная лампа или полинявшая пижамная куртка, к чему привык за долгие годы, – стало восприниматься так болезненно, будто рвут от тела. Это уменьшает остаток.
А лежит – и я ещё почти целый.
* * *
Становишься старым – это когда начинаешь бояться вокзалов, врачей, звонков в дверь. Сторониться толп пассажиров, болельщиков. Избегать перемены мест.
Последнее – особенно.
* * *
Когда физически стар, и полная разруха, ни психологи, ни гастроэнтерологи уже ничего не могут. И тайский массаж, и женьшень – не помогают. Только жена найдёт средство. И не стоит назавтра, чуть полегчало, перед нею выпендриваться.
Если ещё сохранено мужское достоинство, хоть память о нём, не делай этого. Позаботься лучше о тёплом слове участия – у неё тоже что-нибудь да болит...
* * *
У Прилепина:
Читая книги, всё ещё мечтаю
И всё ещё уверен в том, что жизнь
И смерть между собою разрешатся
И я – один – останусь ни при чём.
Как верно выразил наиболее часто приходящую мысль... Отринул каноны, раздвинул границы и честно сформулировал исходное состояние.
* * *
Листья жёлтые над городом кружатся,
С тихим шорохом нам под ноги ложатся,
И от осени не спрятаться, не скрыться...
Тоска зелёная, рассказы серые, любовь... пасмурная. Фигня какая-то.
Вступлю-ка я в Орден куртуазных маньеристов. Украшусь татуировкой. Буду начинать утро как Степанцов: сонеты, рондели, баллады.
Было небо пронзительно сине.
пели иволги, розы цвели,
и игривое ваше бикини
вы неспешно с себя совлекли...
А что? Слабо? Посмотрим...
* * *
Встречаются два пенсионера. О чём говорить? Одному покой прописан, а другому – движение. Первый – филуменист с детства. Второй – фланёр по жизни.
При чём тут медицина?
* * *
Довлатов и Казаков. Равно близки мне, а разны во всём: литературно устроены по-разному. Один – ирония, лаконичность, ёр... как свойство натуры. Другой – тщательное описывание, ничего недосказанного, будто детям пишется. А тот, напротив, старикам: «...пожилые люди знают: уныние страшнее горя».
Вот здесь они равны. Уныние... Неодолимо оказалось.
* * *
«...узна ю ... деревья и камни, отвыкшие от людей, листва... шуршит под ногами. Я подбираю засохший сучок, держу его в руке и смотрю на него, сидя на пне и думая о своём; сучок... почти сгнил, у него такая трухлявая кора, мне делается его жалко.
...пустившись в путь, я не бросаю сучок, не швыряю его... но осторожно кладу его и гляжу на него с состраданием; и когда я смотрю на него в последний раз, перед тем как уйти, глаза у меня мокрые».
Кнут Гамсун
У тебя не встретишь подобных объяснений в любви к природе. Чёрствая душа, заскорузлая, не способна принять в себя пронзительную жалкость трухлявого сучка. Беден ты: асфальт, домищи, звон трамвая, преисподняя метро... «В суету городов и в потоки машин...»
Да... Бедный фланёр...
Но под фонарём на бульваре, подняв воротник плаща, всё еще ждёт та женщина...
* * *
Есть люди, у них конфликтность в крови. Как гемоглобин: если падает, они болеют, держится в норме – порядок. И сон, и аппетит... И чтобы быть в тонусе, им нужна постоянная подпитка – скандал, склока. Пихнуть кого, послать... Для них улыбнуться – проще удавиться. Мышцы лица атрофированы.
Замечено: генерация конфликтных растёт. Ареал – Россия...
Только не надо кивать на условия проживания. Не надо. Я, например, в тех же условиях. Но конфликт для меня – беда: ни читать не могу, ни писать... Одна мысль – может, я неправ был? может, стоило сдержаться, найти компромисс?..
* * *
Фанатка
Кубок чемпионов: «Манчестер Юнайтед» – «Челси».
Жена устраивается в кресле, въедливо изучает составы команд, поправляет расстановку игроков по-своему, и... начинается...
– Штрафной! Подножка! Хавбек ни к чёрту. Сколько Абрамович за него отдал, не знаешь?
– Смотри, Руни слева открылся! Пас!.. Эх, раззява!
– Офсайд! Офсайд, ё-моё! Махала, спишь что ли?
– Го-о-л! Гол!
...Время ночное. Завтра рабочий день. Звукопроницаемость...
– Потише, – говорю.
– А ты, вообще, за кого? – бодает подозрительным взглядом, прибавляя звук.
Раньше смотрела фигурное катание. Умилялась тихонько...
Темперамент приобрёл новые формы?..
* * *
К приезду матери она старалась пошить ей новое платье: готовое, чтоб впору, не купишь, да и расцветки подходящей не сыщешь.
– Примерь, мам.
– Дочечка, да куда ж мне их – складывать? Зачем? Напрасно ты... Не обижайся.
Она огорчалась: так хотелось порадовать мать обновкой, а вот... Не понимала.
Теперь дочка купит что-то, модное, недешёвое:
– Что ты всё в старом? Надевай и ходи – тебе хорошо!
А – нехорошо... Время прошло. Не радует обновка...
Как понимает теперь маму.
* * *
Почувствуешь иногда её взгляд. Долго смотрит, куда-то дальше тебя. Лицо спокойное, но... отрешённое. Мысль погружена в грядущую неизбежность. Её осознание отражается на лице – брови дрогнут в слабом протесте, и смиренно лягут на место. Глаза снова встретятся, смирение обдаст тихой лаской. Которая теперь нужнее.
Прочёл – до чего точно... Аж в глазах защипало.
* * *
Язва... Аритмия... Ноги... Жена сдала. Дети без работы, на шее... Голова в долгах. Внучка шляется, того и гляди...
Лежит без сна: что делать? Кого просить, молить? Сам-то – ни в бога, ни в чёрта... Тоска.
Вышел на балкон покурить.
Вдруг – сквозь ночные листья – звёздочка. Далеко, видать, а всё равно... мигает. Хоть и неказиста... Голос оттуда – подумать только!
– Что пригорюнился, сынок? Плохо?
Рот открыл... а никак... Только ойкнул: маманя!
– Крепись, будет ещё хуже... Не унывай, сынок! – Тучку нанесло, или ещё что – пропала.
...Стал что-то делать. А перед сном – на балкон, дождётся:
– Как ты там, маманя? Не холодно?
И хочется в ладони взять.
* * *
Энциклопедист – не автор
За малый срок – неделя – бегло пролистал словарь Ушакова, подарок.
– Может, пригодятся какие? – надеялись дарители. – А то твои рассказы... жалостные... худые. Не иначе – от бедности речи.
Прикинул, не имея целью достичь точной цифры: процентов восемьдесят– восемьдесят пять знаю (из 180 000 слов и словосочетаний).
Результат показался ошеломляющим. А потом думаю – ну и что толку?
Их надо уметь складывать.
* * *
И так они старели оба.
А.С. Пушкин
Как жаль времени... Хворобы – будто с горы, наперегонки... Какая первей? Не пожалуешься – жил запредельно... Теперь коптишь огарком.
А она... Беспрестанно виноватится: не могу как раньше. Самый пустяк, недослышала что-то – «недотёпа, тетеря глухая!»
Обидеть – грех великий. Промолчи. Сведи на шутку. Погладь как ребёнка, пусть и с преувеличенной щедростью – для кого жадничать?.. Врозь по углам – зябко. Сиротливо. Будто спать раздельно.
А как благодарна за букетик стариковского великодушия.
А какие цветы на этой клумбе...
* * *
В застолье главное – проникновенный тост. С концовкой вроде:
Да будут ясны дни твои,
Да будет жребий твой прекрасен!
Использовал на юбилеях.
А тут, уже и с юбилеями, и с тостами – отбой, «встречаю» автора... Стыдоба – не знать.
Простите великодушно, Александр Сергеевич. Оплошка.
* * *
Когда молодой и здоровый, всё можешь. Деньжонок бы побольше, думаешь.
Потом состаришься... болезни... Можешь не всё. Или всё не можешь. И деньги не помогают.
Вот ведь хреновина.
* * *
– Где ты был? Где... был? Пьянь! Подонок!
В его глазах ужас, отчаяние...
– Скажи, наконец, где ты был? – чуть сдержаннее.
– В... в убытии.
– А-а! А я думаю – где?
* * *
Совет советов
Рэй Брэдбери: «Хотите научиться писать? Мой вам совет: идите в библиотеку и читайте, читайте, читайте».
Юрий Хапов – себе:
– Хочешь научиться писать? Выполняй совет Брэдбери. Выполняй «десять заповедей» Куприна. Хотя бы пару для начала.
* * *
Куда люди с пером, туда и ты с клешнёй...
«Слово в литературном произведении гибко, подвижно, изменчиво и определённо в своём смысле. Оно трепещет... как только что пойманная рыба.
О действенной силе поэтического слова... говорят предания. Греки рассказывают, что Орфей и Амфион укрощали песнями диких зверей и передвигали деревья и камни».
Так пишет Ю.Б. Борев.
Теперешние песни не все годятся укрощать зверей, зато могут превращать обычных людей, извиняюсь, в папуасов. Целые стадионы. С клиническим, для многих, исходом.
У того же Борева читаем, что во времена празднеств в честь Диониса царила атмосфера полной раскованности, безудержного веселья, но люди не теряли своего облика. Они от души бузили, но это было чествование созидательных сил природы, торжество плотского начала в человеке. Чувствуете разницу?
То-то, я, как увижу вывеску «Дионисий», всякий раз думаю: что бы такое-эдакое созиднуть?
* * *
Перед светофором троллейбус мягко качнуло, и женщину, стоящую за ним в тесном проходе, слегка прижало к спине. Он даже не покосился. До остановки она ещё пару раз прислонилась. Плотно. Откровенно. Он делал встречные движенья...
– Мужчина! Я так п о няла, вы выходите?
– Как – «так поняла»?
– Не «так», а чем, мужчина...
* * *
«Человек – мера всех вещей. Его природа, принимаемая без всякого ханжества, его естественное состояние и потребности – мера всех ценностей». Ю. Борев
Сказано закруглённо, исчерпывающе, добавить нечего. Однако из физики, и практически, известно, что с закруглений, на вираже обычно и улетаешь, не вписавшись: центробежная сила...
Потребность – вещь прилипчивая, границ не знает. Когда-то нужно «жмать» на тормоза. Когда – не объясняется.
А я бы сказал: большое благо – тормознуть вовремя.
* * *
Ощутил прикосновение лёгких, прохладных пальцев. И, разом потеряв дыхание, услышал голос. В нём беспомощность, обречённость, смирение, утешение. Постиг это и, скопив за короткий вздох немного сил, впервые не ужаснулся неотвратимости распахнувшейся бездны. Открылось нестрашное, важное – они смогут, уже почти научились тому, что казалось невозможным, как дышать под водой: жить друг без друга.
Он легонько сжал пальцы и благодарно коснулся их губами.
* * *
– Доктор, это у меня – что?
– Водянка.
– Но я же воду не пью!
– Я и говорю – от водки.
* * *
Баба Мура, восьмидесяти двух лет, не встаёт: почки, рассеянный склероз...
Дочь на пределе сил, сама измучилась. Скорей бы уж...
Соседка Чеснокова, никакой не экстрасенс, а просто – отвлечь бабку от чёрных мыслей, притащила диск крепкой порнухи. Поставила и ушла – смотри, Мура.
Приходит дочь – уколы, памперсы. Глянула на экран: о, господи!..
– Мама! Ты что, совсем сбрендила?! И что ты плачешь?
– Дочка! Я плачу, что впустую прошла жизнь. Впустую...
* * *
Розанов писал:
«В грусти человек – естественный христианин. В счастье человек – естественный язычник».
А в ненависти? Думаю – зверь.
* * *
На финише
Водки-и-и... Видать, припасла на поминки-то. Один «Привет». Шутница была бабка...
...Помянули по третьей, а за столом – ни светлой печали, ни доброго слова. А ведь помогала, ссужала... Многие обязаны. Он, к примеру...
«Этот-то... гусь, – косится он на кого-то из родни, – прибёг... Не иначе, в долю норовит... Хрен тебе, шустрик!»
Дожевал поминальный блинок с мёдом, утёрся:
– Ну, значит, земля пухом!.. – встал из-за стола и – по делам. Ключи от квартиры... Уговор оплачен. Участковому пару «Приветов» с закусью, чтоб милицейскую бумажку на дверь присобачил. Со строгой печатью. А то попрут с утра... претенденты, мать их...
У подъезда двое в оранжевых жилетах натягивали ленту ограждения. Ближний делает рукой: в сторону, в сторону.
«Проскочу», – шагнул он на тротуар, приподняв ленточку.
Мартовская глыба с чуть слышным шорохом скользнула сверху и рухнула на козырёк, расколовшись на две части. Той, что поменьше, его и...
* * *
«Первым делом нужен кухонный стол, деревянный стул, пачка жёлтой писчей бумаги, химический карандаш и стакан. Это основа. Затем вы запасаетесь фляжкой шотландского виски и несколькими апельсинами... Так подходим к ситуации, которую... величают вдохновением. Смешивая апельсиновый сок со скотчем, писатель пьёт здоровье всех журнальных редакторов, затачивает карандаш и начинает писать. Когда апельсины выжаты и фляжка пуста, товарный кусок словесности готов к отправке.»
Это О. Генри. Придумщик и хохмач. И хронический алкоголик – по американским меркам... Согласитесь, друзья, какой же он алкоголик, если управлял своим вдохновением с помощью детского витаминизированного напитка типа нашей «отвёртки»? Да и в текстах никакого перегара... А человек написал двести семьдесят три рассказа! Это сколько же апельсинов ушло?
* * *
Мысль материальна, доказано. Мыслями надо управлять. Для начала – не думать о любом негативе: поражение, несчастье, страх. Что в остатке? Один «шоколад»? у меня всё хорошо? Приторно и неправдоподобно.
Может, вообще – не думать?
Надо подумать.
* * *
В деревне жил козёл. Предводитель козьего стада. И производитель поголовья. Вонючий, страсть: стадо ещё под бугром, а вонь... Настоящий козёл.
Была ещё баба, Аниська. Одинокая. Не знала – мыться. И козёл очень возбуждался её духовитостью, гонялся за ней, приставал. Веришь, на крышу загонял, бесстыжий...
Однажды припёр рогами к плетню. Аниська очумела от страха, в голос:
– Григорич, спасай, замучил ирод!
Григорич, сосед, отогнал козла дрыном, говорит:
– Лезь в речку, отмокай хоть с полчаса... И песочком. Он и отстанет.
...Козёл, точно, отстал. Но на Григорича осерчал: чуть что – на дыбы и прёт, козлина.
* * *
Европейские люди, что к нам поближе, ну, взять, финны, поляки – всё же слабоваты духом. Нет у них перспективы замаха. Завидят на столе малый штоф, ещё не вкусив радости бытия – в нытьё: мало, не хватит... Голая арифметика: Х на У получают… Z. На нос.
Другое – мы. С утречка нашарить по углам четвертинку на троих, попить из неё тихими, культурными глоточками кому сколько совесть даёт, а дальше... дальше само образуется. Сосед зайдёт, жена раздобрится непонятным ангелом, в спортлото выпадет... А им – ма-ало...
Шире живи, Европа! В самый раз будет.
* * *
Метаболическое средство
Прописали глицин.
Снижает психоэмоциональное напряжение, конфликтность, улучшает настроение... То, что надо.
Читаю дальше, проникаясь благодарным умилением к создателям глицина: уменьшает токсическое действие алкоголя и другихлекарственных средств...
Наконец, отечественная фармакология разобралась и причислила-таки алкоголь к лекарственным средствам!
А сколько сил и средств потрачено населением...
* * *
Три пёрышка
Внуку 14 лет, пацан заразился немного...
– Вот, держи... – протягивает дед деньги. – На ещё. Это вам с ней на лечение... и на мороженое. Будь великодушен – мужики сами во всём... Пойдёшь, Чапаева, 12. Леокадия Петровна. Скажешь, от меня, и передашь... я тут записку... Пусть прочтёт лекцию в школе: «Влияние венерических заболеваний на становление личности подростка и развитие сексуальной культуры». Смеёшься, балбес! Контрацептивами надо пользоваться!
* * *
Логопед Бруякин, усугубившись грубостью жены, с которой прожил в согласии больше пятидесяти, ни разу не изменив, заявил, потея от напряжения:
– Вот к-ка-ак к-куплю «Виагры», к-ка-ак пойду по девкам, будешь з-знать...
Ошарашенная неслыханной дерзостью жена так и села задом на табуретку. И сказала-то почти ничего: маразматик старый.
Уже и «Новостя» закончились, а она всё сидит, чуть шевеля немым ртом. Как Марсель Марсо. Угас пламень праведного гнева в глазах, по телу распространился дурнотной волной озноб, а в ошалелой голове одна, всего лишь одна, скорбная мысль:
– Петенька, а где ж ты денег-то возьмёшь?..
Она и произнесла её жалобным голосом. От безысходности.
К-к-как думаешь, на р-развод не подаст? – переживает Бруякин.
* * *
Новогодний коллаж
Давно исчезла из житейского употребления «юбилейная декада»: 40, 50, 60. Под звон литавр и вопли ваучеризированных сограждан удалилась за горизонт...
Единица дальнейшего хода времён измельчала на порядок. Побрели ущербные годы конверсионных унижений и тотального недоверия. Встреча каждого нового года опасливо смахивала на проводы... Ощущение усиливал мрачный лик на экране за пять минут до.
В небе хвосты корпоративных салютов. Треск петард сливается с безумным воем припаркованных в сугробах машин. Менеджеры по продажам стреляют шампанским и тут же метят углы свежей мочой.
Календарь возвращает шкалу пятидневок: понедельник-пятница, понедельник-пятница.
Выходных – нет! Выходить некуда.
* * *
В моё время любили рисковых. Отчаянных. Готовых на всё и почти сразу – если симпатия. Что это было? Здоровая авантюрность? Не заторчать в девках? Потребность самоутвердиться? Всего понемногу, наверное.
Их не только «любили»... Уважали. Держали за своих во дворе, в компании. Гнали чужаков. Лишь бы по рукам не пошла.
Были и другие. Симпатия, в чём бы она не проявлялась, для них вообще не существовала. Расчёт, гарантии, блюдение себя до неприличия. Динамистки. Или совсем тупые, кому «мама не велит»: “Morgen, morgen, nur nicht heute!” Вот и мыкается... В набитый трамвай ей влезть – тесно, хоть и тепло. «Буду свободного ждать», – перетаптывается на морозе. Ну, жди, жди...
Замуж их не спешили разбирать: при полных гарантиях сохранности начального капитала парням мнилась в них отталкивающая своекорысть. Несовместимая с горячим чувством.
Между прочим, из них и жёны-то получались хреновенькие...
* * *
Редкостная жара стоит: под сорок. Горят торфяники. Смог, смрад. Ночь – как обморок. Как живут другие? Наблюдаю...
Мухи дохнут. Комаров не видно, не слышно. Собаки лают осипшими глотками, чуть живые тащатся на помойки. Кошки прячутся по подвалам. Птицы отлетели в соседние регионы и вряд ли надумают возвращаться...
А пауки? Они на службе: домовые. Обретаются под ванной и в туалете, самых комфортных местах. Зашёл поприветствовать. Гликерия, блондинка, любопытная и безбоязненная особа. Второй – Якудза. Чёрный, настороженный, всегда готов к бегству.
По ночам тоже не спят.
* * *
О массаже
Эмоциональная память человека находится в трапециевидных мышцах – справа и слева от шеи.
Надо разминать. Друг другу. И почаще.
* * *
Толстой, Ганди: не ругайте темноту – зажгите свечу!
Прочёл внуку, ему пятнадцать. Компьютер, шахматы, читает... Долго высматривал подвох в моих глазах. Решился:
– А если фонарик?
* * *
Откинулся Мавроди. (МММ который). Недели не прошло – частушка в народе:
Во саду ли, в огороде
Отдалася я Мавроди.
Мне с лица воды не пить,
Буду жулика любить.
Полюбил и он, навроде,
Обещал не колобродить,
Репутацию держать,
Но старух не обижать.
* * *
Старение тела – скверная штука. Эстетически. Физиологически. Психо...
Но хуже – старение от закостенелости представлений, неспособности ломать стереотипы, неумения выбрать, неуверенности.
Именно этих стариков жизнь выпихивает на обочину первыми.
* * *
...За печкой, в тесном тёмном закутке с прогнившими досками, возня, стукотня копытцев, нежное мычание, короткое, зовущее блеянье – бе-е! Ясли на зиму: смешная тёлочка с вихром белых волос на лбу и ягнятки, чёрный и белый. Это они играют, стучат копытцами.
Пахнет тёплым навозом, овечьим горошком и мочой.
Слезать с печи неохота, да гонит на двор малая нужда. Одной ногой ткнулась в мягкий пушистый бочок ягнёнка, другой – шарит валенки у занавески. И – прытью в сенцы, присесть у обледенелого порога в хлев...
В окнах ещё темно. Отец запрягает лошадь. Мать в платке, с чугуном. Готовит пойло у печи.
– На, дочк, пожуй пока, – суёт вчерашнюю ржаную лепёшку. – Не отморозила?
...Просыпается в слезах.
– Что ты плачешь?
– Дом снился...
Есть только одно место, которое мы зовём «дом».
Сколько бы не прошло...
* * *
Иная версия
Бабка провожает Любу в школу. Внучка пританцовывает, напевает звонким голоском:
Синенькая юбочка,
Ленточка в косе.
Кто не знает Любочку?
Любу знают все.
– Замолчи! – бабка остервенело дёргает внучку за руку, оглядывается по сторонам. – Прости, Господи... С таких-то годов...
* * *
Кто?
Иду к рукомойнику. Брень-дрень – воды нет, снимаю крышку за пипку, потише музыка – бре-е-нь... Над высохшим, в чьих-то останках, дном паутина. В ней мордой кверху, лапищи цапучие растопырил – хозяин. Ловец. Смотрит – чего надо? Снасть дёргает.
Пока смотрел, муха – ззык, об стенку – тресь башкой, брык в сеть. И задёргалась. Он верёвку на шею – хоп. И замотал в два счёта. Спутав намертво, подмигнул: вот так вашего брата...
И так миллионы лет: дичь, выпучивши глаза, летит, охотник, прищурив глаз, поджидает. А этот... спрут, чего ждал? Сеть плёл? Если крышка закрыта? А воду налить – как он туда влезет? Значит, кто-то создаёт условия?
Я на даче один... Кто?
* * *
Даю сильнейшую аффирмацию. Бесплатно.
« Я – подарок Бога этому миру! Этот мир – подарок божий мне !»
Принимай. Пользуйся.
* * *
Сказка о Пупе
...А сверху, из зарослей чертополоха, разбросав по сторонам крылья, летел белой птицей внук. От безграничности пространства, исторгая вопль:
– Я -а-а-а Пуп Земли-и-и!
* * *
...Посидели в оградке у Зины.
Январь-февраль, 2011 г.
ЗАПИСКИ ЛИТЕРАТУРНОГО САМОУЧКИ
Мои родители – авиаторы.
Отец, Хапов Борис Федорович, служил в инженерно-авиационных подразделениях – от начальника цеха ремонтной базы до начальника отдела штаба ВВС МВО. Службу закончил в звании полковника. Ещё в ШМАСе * проявил себя как толковый изобретатель – придумал и изготовил станок для притирки клапанов авиационных двигателей, тогда – поршневых. В знак поощрения начальство направило его в Академию им. Жуковского – за высшим образованием.
У отца после ремонта не разбился ни один самолет. За всю долгую службу.
Закончил он свою карьеру на военной кафедре МАТИ: вел там курс по излюбленной тематике – «Авиационные двигатели». Он и сам был всю жизнь как авиационный двигатель: точен и надёжен…Сожалею, но мне мало что передалось от него.
Моя мать, Валентина Петровна Хапова (Акулинина) – вторая в СССР женщина-лётчица. Восемнадцатилетней девчонкой самостоятельно подняла в небо У-2! Первой в лётной школе на Ходынке! Остальные в группе были парни…
В начале тридцатых авиаотряд был брошен в Закавказье на борьбу с малярийным комаром и саранчой, которая тучами шла из Персии, не оставляя живой травинки на своём пути. Мама, любимица отряда, обрабатывала ядохимикатами заболоченные плавни, поймы рек, прибрежную полосу Аракса. Доводилось совершать аварийные посадки в глухой безлюдной местности, подвергая опасности свою жизнь. Думаю, если б не она, прожорливая саранча уничтожила бы всю растительность от Ленкорани до Большого Кавказского хребта…
Вскоре она вышла замуж за летчика Ерванда Сукиасова, родила дочь. После трагической гибели мужа перестала летать и возвратилась в Москву.
Родители были знакомы с детских лет: пионерия, занятия в авиамодельном кружке. Наверное, тогда и зародилось то главное, что пронесли они через всю жизнь…
Снова встретились, когда отец заканчивал Академию. За плечами у каждого был опыт семейной жизни, рождение детей. На предложение стать женой мама согласилась.
В декабре 1939 года родился я.
Перебираю ближайшие и более отдалённые родственные связи с единственной целью – по возможности, «отловить» истоки тяги к писательству. И не нахожу. Деды и бабки, с обеих сторон, принадлежали по рождению к низшим сословиям бывшей империи – кто-то имел начальное образование, а кто – ставил крестик вместо подписи. Бабка мамина – та вообще приютская. Со стороны отца – крестьяне. Брат деда служил половым на волжском пароходе. С войны 1914 года привёз себе сербиянку, тоже неграмотную. Так что… пишущих в роду не было. Писали как умели: «…вапервых страках сапчаю…» Хотя… стоп.
Наведывался к нам мамин сородич из Тамбова – мы ещё детьми были. Никифором звали. Приходил по тёмному времени, с котомкой. Мама наскоро кормила его, снабжала деньгами, кое-какой одеждой, и скорёхонько выпроваживала, стараясь, чтоб он не попадался на глаза отцу, соседям. Много лет спустя, когда «стало можно», мама рассказала, что тамбовский ночной визитер – её «тройчатый» племянник по отцу. Сидел за крамольные стихи, писанные мелом на доске в студенческой аудитории… После лагерей был отправлен в ссылку, без права посещать Москву. Упомянутые стишки были, по слухам, всего лишь непристойной частушкой. Органы определили авторство ему, Никифору.
Таким образом, мои изыскания в родословной существенно дополняются: выходит, в роду «писали»…
_________________________
* ШМАС – школа младших авиационных специалистов
…В нашей семье читали. Помимо школьно-программного, если не придерживаться хронологического порядка, это были – Гайдар, Бианки, Пришвин, Грин, Паустовский. Ещё – «Даурия», «Алитет уходит в горы», «Дерсу Узала», «Васёк Трубачев…» И, конечно же, такие озолоченные монстры как «Золотая звезда» Казакевича. Позже – более осознанное чтение, по выбору и предпочтениям – Платонов, Гроссман, В.Некрасов, Эренбург, Пильняк, Бондарев. Из зарубежных – Купер, Твен, Гашек, Чапек, Скотт. К стихам – до самого зрелого возраста – тяготения у меня не наблюдалось… Видимо, не выработался гормон для их восприятия.
Впервые беспокойство по отношению к писанию я почувствовал в школе, в классе седьмом-восьмом, когда пошли сочинения. Отлично помню нашу седовласую, с расплющенными губами, словесницу Анну Михайловну Соловьёву. И несколько моих сочинений, прочитанных ею вслух и вывешенных в школьном коридоре. Я был горд и, каждый раз, проходя мимо, небрежно отворачивался…
Мне нравилось сидеть вечерними часами в читальном зале библиотеки, под светом зелёной лампы, с внушительной стопой книг, и делать выборки по теме сочинения. Из таких же охотников «углублённого» чтения в нашем классе была только одна девочка. Галя Шуляк. Косички в черных лентах, форменное платье с протёртыми локтями, крутой чистый лоб, склонённый над книгой…
Но тогда я не отвлекался. Строчил и строчил цитаты. Сочинения получались отличные! Странно, но я их помню и сейчас: по поэме «Хорошо» Маяковского, по Онегину, по Гоголю. Конечно, я не выдавал цитируемое исследователей творчества за своё, но по завершении очередного пассажа имел нескромность комментировать или давать заключительные оценки герою. Из текстов я выдёргивал самое хлёсткое, трескучее, мало вдумываясь в аргументацию автора.
Сочинения принесли мне первое признание: ими восхищались и приводили в качестве «образцовых» тётки из РОНО*. Помимо содержательной части, их поражала неслыханная грамотность ученика: «…мыслимо ли – целых шесть с половиной листов и только две совершенно простительных запятых!»
Грамотно писала моя мама. Длинные, нервные письма сыночку – других я не читал. «Механическая, квазиинтуитивная грамотность». Встречается у людей, не знающих правил правописания и пунктуации.
Однажды, прочтя моё сочинение, Галя Шуляк заметила, что в нём слабо раскрыт образ русской девушки-дворянки.
– Тебе не нравится Татьяна Ларина? Её ум, душевность, скромность?
– Она мне безразлична. Вот княжна Мэри…
– Тебе, наверное, и Печорин близок по внутреннему содержанию…
– Больше – граф Монте-Кристо. И Тарзан.
Галя обиделась – ей хотелось поговорить со мной… А мне – выпендриться. Выводы же я сделал много позже: если герой тебе безразличен, оставь его в покое; если женщина обиделась на тебя – не оставляй её в покое…
А к трескучим словам и словосочетаниям я и сейчас тяготею, грешен.
Первая моя самостоятельная «вещь» была детективом. Незадолго до её написания я прочёл шпионскую книжку. Названия, автора – не помню. Меня она захватила. Решил, что тоже смогу написать нечто… А главное – почувствовал неукротимый писательский зуд. За два дня, не отрываясь, в диком упоении от придумывания головоломных фантастических эпизодов, я написал двенадцать листов в клеточку! Щёки горели, ладони чесались, пальцы дрожали. Для усиления воображения я закрывал глаза, тёр затылок, гоняя в голове рой мятущихся мыслей, стараясь ухватить самое-самое… И скорее записать, не растеряв в пылу.
___________________________________________
* РОНО – районный отдел народного образования
«…Майор Петров засёк в толпе переодетого в советского гражданина капитана Кларка. Тот надел темные очки и прибавил шагу. Вот и подъезд. Подоконник. Тайник за батареей центрального отопления. Но что это? О, ужас! Коробка разорвана, жуки ползут по стене… Теперь всё пойдет прахом!
Кларк увидел в окно, как в подъезд вошли двое. «Руки вверх, мистер Кларк!» – сверху спускался ещё один, направив на него дуло пистолета ТТ…»
На обложке тогдашних школьных тетрадей красовался зловещий колорадский жук и призывы его уничтожать. По моей версии американский шпион Кларк был заброшен в СССР с контейнером личинок жука – вредителя лесов и полей, и распространял их с помощью своих агентов.
Финальная сцена допроса Кларка: советские контрразведчики засовывают ему в штаны горсть жуков-вредителей. И – УРА! – тут он во всём признаётся. Выдаёт явки, тайники и пароли, под угрозой утопления в солдатском сортире раскрывает секретную формулу американского химического средства против колорадского жука.
Изобличив Кларка и его шпионскую сеть, майор Петров едет к семье на дачу. Но отдых краток, снова враги…
Тетрадку я носил за пазухой. Перечитывал, ни слова не исправлял, испытывая глубокое удовлетворение и позуживающее желание срочно накатать вторую часть: «Кларк бежит из советской тюрьмы». В школе я никому про Кларка не рассказывал. Но услышать оценку очень хотелось…
Отец, прочитав первые строчки, многозначительно хмыкнул.
– Ты пока погуляй – я медленно читаю.
Они с мамой читали мой детектив долго.
– Серьёзное дело, – свёл брови отец. – Петров молодец, раскусил поганца.
– Ужасно… Кто пытку придумал? – спросила мама.
– Мы на девчонках проверяли. Визжат, уписаться…
– Фу, мерзость! Средневековье какое-то… Лучше напиши, как вы с папой на охоту ходили. Как у Пришвина.
Я понял…
Про то, как ходили с отцом на охоту, я не написал до сих пор.
Собирал, как Дина Рубина пишет, «…мимолетные образы, случайно подсмотренные гримасы… подслушанные фразочки, незавершенные сценки» и помещал их в записные книжки, не представляя, что когда-нибудь это может пригодиться.
– А теперь – «…усушка, – бормочу я, перелистывая страницы давней записной книжки, – лоскутки-обрезки… Щепочки…» (Д. Рубина – Ю.Х.)
В старших классах я выпускал стенгазету. Положенный официоз – комсомольская жизнь, успеваемость, дисциплина – поручал комсоргу или старосте, а сам писал мною же выдуманные байки. Или сатирические, слабо заостренные – чтобы не портить отношений – прибаутки на уровне «Лиза – подлиза…» В институте написал – неожиданно для себя – несколько стихотворений, соревнуясь в выразительности с приятелем, Витькой Устиновым. И назывались они чудн о: «Стансы», «Сонеты», «Веснянка». Дикая чушь!
