Текст книги "Чистота сердечных сокращений"

Ощущение беспокойства сопровождает порой чтение рассказов Юрия Хапова, автора книги «Чистота сердечных сокращений» А причина кроется в том, что писатель Хапов всячески избегает идеализаций. О чём бы он ни писал, главным персонажем его рассказов остаётся сама Жизнь. Это она зажимает рот пристрастиям и держит за руку самость автора.

Подобно утлым судёнышкам, разбивающимся в бурю о камни, лирика и романтика рассыпаются зачастую прахом при самом лёгком столкновении с реальностью. Жизнь незыблема и вечна, неумолима и сурова. Но она же таит в себе много хрупкого и прекрасного, как скалы, в расщелинах которых вырастают нежные цветы.

Художник, чьим кумиром является Жизнь, умеет видеть эти цветы. Он умеет передать полноту жизни и не станет скрывать или подменять её тёмные стороны. Он одинаково достоверно изобразит и цветы, и камни.

Открытое забрало и мужество, готовность к прямому разговору с реальностью, какой бы она ни была – вот, что подкупает в творчестве Юрия Хапова. И речь идёт не о так называемом жанре « noir », а попросту говоря «чернухе» – ни в коем случае! Прозу Хапова отличает именно полноценное отображение жизни. Он не пытается преподнести событие так, чтобы произвести эффект и не использует модных литературных приёмов. Он лишь, по слову Л.Н. Толстого, «серьёзно и правдиво» описывает действительность.

Не так уж радостна жизнь старика из рассказа «Старик», не очень-то отрадны его воспоминания. Но вот приезжает навестить его внучка Варюха – юная и красивая. И словно яркие узоры вдруг появились на серой стене. Дивится старик, слушая рассказы порывистой внучки. И даже не всё понимает в её рассказах. Но это ли важно? Важны её рыжие кудри, загорелые плечи, важно, что она влюблена и счастлива этим – важно, что жизнь продолжается.

Может показаться, что в рассказе «Последовательный ряд» краски несколько сгущены – чёрное не имеет просвета, белое – пятен. Мир главного героя Ивана Боцака представляется чем-то отвратительным, люди, его населяющие, живут исключительно животными побуждениями. А Нюра, существующая где-то на периферии этого мирка, точно луч света в тёмном царстве. Но рассказ не стоит понимать буквально. Автору, верному себе, удалось создать аллегорию Жизни, среди жестокости и беспощадности которой встречаются любовь и благородство. Зло, рано или поздно, побеждается, а добро, пусть и недолго, но торжествует.

Не беспросветная и не слащавая, но сложная, противоречивая и многообразная – такова действительность в рассказах Юрия Хапова. Такова она и на самом деле. И воссоздаёт её Юрий Хапов не ради премий, не ради славы и денег. А ради желания высказаться и потребности творить. Именно поэтому писателю Хапову хочется верить.

Конспектированные романы

П овести

Э ссе

КРАСИВАЯ МЕЧА

Конспектированный роман

Глава 1. О колебаниях

Колебания земной тверди и водных пучин, усилившиеся в наступившем веке до катастрофических, не поддающихся мало-мальски успешному прогнозированию, косвенно отразились на содержании сочинительского субстрата, из которого автор образовал предлагаемый текст. В чём это выразилось? Прежде всего, как и следует хронологически, упомянутые колебания отразились в названии.

Никогда раньше автор не испытывал в этом затруднений, а тут – заколебался.

Поколебавшись половину рабочего дня, когда внешние процессы поутихли, вспомнил, что существует апробированный творческий приём. Нужно сначала потолковей описать, что тебя беспокоит, дойти до точки в конце, и… придумать название будет легче.

Автор – на то и автор: решил и сделал. Никто ему не автор-итет.

Прочёл черновик и скорострельной очередью выпалил: «Нюансы речи», «На встречных курсах», «История с географией»… К таким названиям никакого текста уже не надо, и так всё ясно.

До этого как было: берёт автор название – «Луна», а пишет исключительно про солнце. Пока глаза не заломит от света. Или – не так перпендикулярно – «Сугроб». А сам – про ворона, триста лет распространяющего вокруг себя умственные предсказания. Любому – попроси повежливей – предскажет. Например, о миропорядке в финансовой сфере. Кругозор у вещей птицы – Сеть отдыхает...

…Колебания курса валют подняли бурю в пустыне.

Полузасыпанная барханом текстового слабоумия торчит колючка, заноза, не дающая покоя – история, давным-давно рассказанная одной женщиной. Помнится, она служила в кассе удалённого следования…

Не дожидаясь очередных магнитных импульсов, автор написал вверху то, что написал, и почувствовал заметное облегчение.

Глава 2. Неравно бедренный треугольник

– Как человек незыблемых нравственных устоев и ответственный квартиросъёмщик (напомним, что приватизация жилья и регистрация проживающих ещё не случились) хочу уведомить, что терпеть ваши интимности по ночам далее не намерена, – объявила мать вскоре после свадьбы.

Проходную комнату, где кроме скрипучего дивана-книжки имелось пианино «Лира» и круглый стол, но не имелось дверей, она отдала молодым. Отдала так, будто отдавала жизнь. До некоторой степени так оно и было – как взглянуть. Ближайшая перспектива – неминуемое появление внуков – напрочь отсекала устройство собственной личной жизни. А ей о ту пору было сорок пять. И собой… вполне. Конечно, она могла бы предложить снять жильё. И частью даже оплатить. Но… «как человек… нравственных устоев»…

Чего было больше в том жертвенном решении – созидания или разрушения? Воистину ли мать приносила себя в жертву? Или делала вид, имея в уме нечто... стратегическое?

Гриша, практичный ушляк в обычной жизни, проанализировав тёщин запрет, выловил в нём немудрящую зацепку: «по ночам». Не желая ждать милости, он пытался решать вопрос дневным временем. Настоящие спецоперации разрабатывал, заманивая Марину домой в обеденный перерыв.

Та отказывалась:

– Наспех, при свете… Я же тебе не фортепьяно – нажал и нате…

– Ты – не форте пьяно, ты – форды бачо, – шутил Гриша и в целях достижения компромисса задёргивал занавески на окнах.

Точку в проблеме поставила тёща. Своим неурочным появлением в самый, так сказать, разгар. Видно, последовал наводящий звонок соседки.

Оказалось, тёща тоже разрабатывала…

Гриша, как уважающий себя мужик, не стал терзать достойную женщину попрёками: мол, вы, мамаша, делали упор исключительно на ночное время…

…Остаток злокозненного дня в квартире, там и тут, слышался тихий плач. Женщины, предоставленные Гришей разбираться между собой (на редкость выигрышная, по мнению автора, позиция), интеллигентно избежали истерик, а тем паче – ультиматумов в его адрес. Напротив, взгляды, обращённые к нему, были исполнены понимания и, пусть формального, но сочувствия. Так ему казалось.

Посреди ночи Гриша проснулся. Под вздохи тёщи прошёл в туалет, а, возвратившись, обнаружил жену валетом.

– Что-то новое, – усмехнулся он и скромно, с учётом прошедшей амнистии, обозначил намерения. Но получил коленом в пах. В глазах сделалась радуга, посыпались мелкие и более крупные искры. Гриша не сумел сдержать стон. Тотчас от тёщи пришёл ответный, донесший сострадание – между их головами простиралась пустота в два метра, и нюансы слышались отчётливо. Гриша затих. Жена безмятежно спала. Из тёщиной постели струились колебания с высокой амплитудой…

– Что это… они удумали? – испугался он не на шутку.

Скоро окружающее пространство превратилось в глухую чёрную вату. Немного успокоившись в темноте, так и не поняв ночной чертовщины, Гриша заснул до утра.

Валетом (хочется уточнить – бубей).

...Утром он навсегда исчез из жизни Марины.

Каким путём? Через входную дверь. Оставив под ковриком ключ.

Глава 3. Поговорили…

Не раз потом, особенно ночами, приходило Марине в голову, что она слишком крепко тогда спала, перемучившись телесно и нравственно. Что кто-то подтолкнул Гришу, подсказал. Сам бы не потянул.

Так ли было или иначе – ясно одно: брачный узел растрепался, толком не завязавшись. Мыслимо ли дело – посудите: жить только начали, а чуть что – фырк! Не жена, считает автор, а сплошная провокация.

А всё-таки… Что это было? Модный в те годы психологический тренинг? Или запоздалое проявление отживающего радикализма? Возможно, отголоски доктрины Бжезинского в действии?

Автор… хрен его знает.

…Не менее месяца мать и дочь жили как соседи: чаи пили врозь, а набредя друг на дружку у туалета, церемонно раскланивались – пардон. Вечерами уединялись тож: одна – под зябким пледом у телевизора, другая – с Фрейдом в кресле.

Проживая смутное время соломенного вдовства, Марина, нет-нет, прислушивалась к своему, слегка задетому женскому самосознанию: нужен ли ей мужчина? как таковой? Не принципиально, а в конкретном контексте… И всякий раз уверенности не обнаруживала. Только некую уязвлённость: муж объелся груш, был – сбежал. Без записки, без звонка… мол, прости-прощай… Люди-то, небось: брошенка порченая… от путных не бегут.

Уязвишься...

Независимо, как из параллельных миров, но на тех же частотах, шло и от матери. Злым холодком. Смесь недоверия и любопытства.

Однажды Марина не удержалась.

– Как человек недосягаемых нравственных устоев… – начала она, – и как мать. Ты не можешь оставаться равнодушной. Разрушив мою семью…

Мать ждала этого. Готовилась.

Скорбным наклоном головы она словно извинялась: что ж, мол, девочка моя, и тебе видно не судьба…

Но сказала другое:

– Семью? Хм… Да ты и шага не сделала, чтоб удержать его… И слава богу! Вот встретишь своего, единственного… Побежишь босою за край… Про мать не вспомнишь! А пока тебе я нужней, позднее ты яблочко… От яблоньки… – и глубоко вздохнув, будто сбросила тяжесть с сердца, улыбнулась забыто. – Конечно, дело твоё… – продолжала она, – но что ты прилипла к своей кафедре? Секта умственных переростков… Гербарий какой-то…

Марина не сразу вспомнила, что означает «гербарий». Вспомнив, подивилась её юмору, задумалась, постигая догадку: мать оберегает от жизни без любви… «Вот встретишь свое-го…» (на кафедре – вряд ли… автор маловер).

– У тебя он… был? Какой?

Мать долго молчала. Может, забыла о ней…

– Странный… Смотришь в людей… Много… А видишь – его.

– Нет, какой он? Высокий? Глаза, волосы?..

Глава 4. О роли картографии и воображения

С малого возраста её завораживала вода, что льётся из крана, стекая в слив по часовой; что сбегает струйками, собираясь в светлый журчащий ручеёк, или бьёт зарастающим ключиком в бочажке у берега. Уединясь, она часами смотрела и слушала это живое чудо.

Становясь взрослой, Марина полюбила тихие равнинные речки, причудливо извивающиеся среди лесов и полей в поисках незаметного глазу уклона земли, оставляя – то справа, то слева по течению – заливные луга, приречные леса или высокий, изрезанный оврагами берег. Зимой речушки эти замирали подо льдом. Если лечь на живот и смотреть сквозь молодой потрескивающий ледок, то видны вытянутые течением водоросли, а в них, как полешки дров, снулые рыбы, нет-нет тыкающие в лёд мордой. На быстринах мороз речку не одолевал схватить, она струилась-вертелась, не даваясь зажать, сковать себя. В иные зимы в полыньях кормились утки – не хотели улетать в тёплые страны.

Очарование названиями речек пришло к Марине недавно и совпало с новой работой. Можно сказать, случайно. А можно прежде подумать, а потом словищи-то выписывать столь много значащие. Ведь что есть случай? Не тот ли куклёнок, которого в нужное время кто-то дёргает за ниточки? Только кто? Чей спектакль?..

…На двери кассы висела старая географическая карта Европейской части СССР, с которой на уровне глаз смотрел уверенный овал (магический, потом назовёт она). Воспроизведен он был рукой мастера, с использованием кисточки и чёрной туши. Внутри очерченного контура нашла своё прихотливое течение речка.

– К-р-а-с-и-в-а-я М-е-ч-а – вычитала Марина.

Всякий раз, лишь наступало время технического перерыва, зашторив себя от зала людей, она приникала к карте: Проня… Цна… Битюг… Ворона… Очень скоро они стали родными.

– Здравствуйте, любезная Проня, – ласково проводила она пальцем, приходя на работу. – Привет, Битюжок…

Не заладилось у неё лишь с Красивой Мечей: стеснялись они как-то друг дружку… Вроде ревность какая.

К её удивлению Пронь на карте оказалось две. Вторая – приточек Сожа – в Белоруссии, тогда как её землячка, любезная Проня, втекала в Оку. Битюг тоже невелик, неспроста Марина называла его уменьшительно.

Мать, слушая про карту, говорила непонятно:

– Ну, вот, зачарованный странник… Скоро найдёшь…

… Речка всеми своими пользами человеку притягивает жильё. Издревле по её берегам деревеньки, сёла, городишки жмутся, притулившись мостками к воде.

По весеннему теплу с верхних полей под тающим снегом вкрадчиво пробирается водица. Талая… полая. Набираясь в оврагах, она бурными потоками стекает в реку, вспучивает лёд, разламывает его, растаскивая по пологим местам. Несколько тёплых дней – и разлилась речка, разлеглась… вольно, свободно, по своему хотению.

Другой год поднимется метров на шесть-семь, совсем расшалится, унесёт мостки, лодки, а то и дачные домики вместе с туалетными будками. Красота!.. плывёт по морю-окияну. Впрочем, привычный облик равнинной тихони быстро к ней возвращается. Уходя, развесит по прибрежным кустам, деревьям что попало, и висит оно потом, сохнет… Дожди, летние обильные, осенние ли, что от тоски своей погода натащит на неделю, так высоко речку не поднимают. От силы метр наберёт…или чуть боле.

Теперь до следующей весны.

Блуждая пешим бродом воображения по рекам и речкам, попадала Марина, в разные города – бывшее село, слобода, посад. Неказистые, похожие на своих собратьев: улочки криво-косы, лужи, грязь. По окраинам – грозный чертополох.

Назывались они по-разному: Липин Бор, Старый Оскол, Гаврилов Посад, Юрьев-Польский… Славно до чего! Некоторые именовались одним словом, но каким! Тутаев… Ужасаясь, представляла Марина скуластого супостата Тутая… Солнце закрыто пылью… Топот монгольских копыт, вой угоняемых в полон баб… Или: Лихославль. От разбойничьего свиста валится лист с вековых дубов, дрожат торговые людишки, ржут кони. Лютая резня … Совсем другое – Адреаполь. Покойно лежит на тихом бреге Западной Двины… С таким-то названием… под которое легко фантазируются мраморные колонны Византийской столицы.

Встречаются населённые пункты, – иначе не назовёшь, может быть, городки – обозначенные на карте по фамилии: Ртищево, Нарышкино, Бутурлиновка, Арсеньево. В памяти возникают величественные лица знатных царедворцев… Господский дом с флигелями, по-европейски разбитый парк, фонтаны, скульптуры… Крики павлинов… Вопли дворни под розгами на конюшне… По вечерам гости в каретах… Театр крепостных…

…Кругом шиповник алый цвёл,

Стояли тёмных лип аллеи…

Однако суровые вихри истории оставили нам только воображаемое. В действительности – чудом сохранившийся барский особнячок или купеческий дом с лавкой и лабазами. Да и то в центре, что называют здесь «площадь». Это всё, что представляет интерес для проезжих-прохожих. В основном же – серые, похилившиеся домишки, дожираемые российским древоточцем, с угрожающе наклонённой трубой и перекошенными зевотой старости и бедности окошками.

Современные сооружения, построенные на площади, и вовсе страшны. Блок-пост краше. В них помещается власть, милиция, собес. Козырёк при входе украшен линялым флагом. Древко – из арматурного железа…

Хлебо– или маслозавод, элеватор, рынок. У рынка – «Чайная», единственное присутственное место, куда – по просвещённому мнению автора – следует заходить проезжим-прохо– жим, будь они даже иностранными жителями. Им-то, в обязательном порядке. В особенности же, если эти достойные люди восхотят закончить путешествие написанием впечатлений…

А всё же – долой занудство, когда ты по своему устремлению, без постороннего принудительного воздействия, стал на тропу бесцельного хождения по родной земле с одним лишь внятным желанием – согреть душу.

Итак… следуя за Мариной, минуя сапожную мастерскую, «Металлоремонт» – клепать, лудить, паять стариковскую утварь – не минуем и мы чайное заведение.

На крыльце румяные бабки в валенках. Зима ли, лето – уютно. Небойкая торговля их кстати: огурчики солёные, хренок, мочёная антоновка, рыбёшка в ведёрке – речка одарила. Поддерживая торговлю и разговор с приветными жителями, хочется улыбаться в ответ, выпить с ними под огурчик, послушать байку, говорок…

…Над речкой ещё стоит церковь, уцелевшая в войну. В допрежние времена, рассказывают, с колокольни летал дьяк. Да только крылья его подломились неподъёмной силой, он упал, бескрылый, и расшиб лоб.

Также, не менее интересно, рассказывают, что позже в городке народился воздуха плаватель. Фамилию, вот, забыли. Подрос малость, вычитал секрет, как строить летающие крылья, и замастырил себе дельту план. Разбегайся – никакой колокольни не надо – с высокого берега, и лети. Можешь и на речку сесть – ничего не случится. Штаны просохнут, и – снова… Только крепче держись.

На прощанье местные божились, что этот летун садился и на ихнюю речку, но уже на настоящем, железном эроплане.

Приходилось верить…

Глава 5. О том, как героиня увидела его …

Был обычный день.

Технический перерыв заканчивался. Очередь возвращалась к окну с новой надеждой на лицах. Гул у кассы нарастал.

Поправляя причёску, Марина пригляделась зорче к лицу:

– Недомогаю, что ли? Пыльная какая-то нынче… – И впрямь: с Проней не поздоровалась, кофе не пила, в туалет – и то… Чем занималась?

Она закрылась, задёрнула шторки. Покурила, включила вентилятор… Задумалась.

– А-а! Разве это… Сколько лет… Смешно.

Мать сказала тогда: «Смотришь в людей… много… а видишь – его». Скупа была на слова. То ли по натуре, то ли – по мысли. Уточнить – много смотришь? или много людей? – теперь невозможно.

Марина взгрустнула, отгороженная от вокзальных толп. В пепельнице два окурка – много за полчаса. Она вздохнула, застегнула форменную тужурку, ещё раз глянула в зеркало. И увидела… Его. Отражение.

Сердце не нарушилось сбоем ритма. Не похолодели руки-ноги. Даже бабская паника не поднялась: что ж я сижу, а онтам… ходит… людей много… потеряется…

Она обрадовалась, что онвстал в её кассу. Дальше всё просто – человек десять и…

Ей хорошо было видно: длинный, тощий, авоська на плече. Из очереди выходил к автомату – воды попить, и на перрон – курить. И всякий раз предупреждал. Наверное, говорил: не забудьте, я мигом. Как же, забудешь… такого.

Возвращаясь, по-чудн ому склонял голову. Она, голова его, и в иных положениях была неспокойна, вертелась вбок, назад. Однажды чуть не встретились глазами, но Марина оказалась неготовой, испугалась. Вот когда станет перед ней да посмотрит в глаза, тут уж она, физиономистка, всё прочтёт… А пока – главное, что нашла.

Теперь она сама неотразимость: крупная рыжая лиса с изумрудом в глазах. Готова к любому коварству: «На ваш поезд мест нет… гражданин…» Не уйдёт же он по шпалам в свои недостижимые дали. Судьба уже перевела стрелку…

– Вам. Куда?

Он втиснулся по плечи в окошко, не отвечает, смотрит на карту за её спиной. Глаза воспалённые, ввалились. Лицо… следы мук и пороков. Как у человека, у которого страшное позади и ещё остались силы радоваться, согреть чьё-то сиротское существование.

В ней и вокруг зазвучало: «…на дальней станции сойду…» За стёклами, за проносящимися поездами возникло поле во ржи, васильки звёздочками, ельник на пригорке…

– На Москву?

Долго молчит. Зыбь нетерпения накрывает очередь.

– На Тамбов? – Марина поднимает лицо от монитора – может, немой?

– Обронил… бронь… Мне до… – и называет город, где находится сейчас.

– П о няла… (такое ударение здесь делают). Посидите в кафе. Я подойду. Паспорт, – протягивает руку.

« Он… Странноват… Ты тоже чудна, девочка… По Сеньке шапка. И мать говорила… странный. Может о нивсе… не знают, что… Приехали…»

Глава 6, в которой рассказывается о милой беседе рыбачки Прони с

Главным конструктором авиапушки

Оказавшись перед высокой филенчатой дверью с номером семнадцать, Проня наконец сдернула с плеч поклажу. От тяжести (в сумках на перевязи по две трёхлитровых банки с молоком) и от долгого времени терпения, она так захотела по-маленькому, что никаких сил… А уж как вошла во двор и вступила в полумрак подъезда, плюнула: будь что будет, присяду за дверью. Но из подвала, чёрт его принёс – чёрный мужик. Поглядел – позыв на писанье и поубавился. Хоть подняться смогла… Прямо, беда.

Дверь открыл пожилой гражданин в полосатой пижаме. Голова обмотана грязным вафельным полотенцем, на худой щеке мыло пеной. Подал волосатую руку:

– Рудельман, – и взглянул вопросительно.

Проня поняла, что у неё только одна возможность выжить – натиск.

– Мне бы… Очень!

Вежливый Рудельман наклонил голову и левой рукой немедля указал путь в долгий коридор. Проня, грохнув банками об пол – ей уже всё равно было, ещё момент и полилось бы кругом, – рванула рысью.

Надо пояснить, что за Проня, кто – Рудельман.

На квартире номер семнадцать, по Пятницкой, что около Павелецкого, состояла в домработницах Пронина сестра. Она внезапно слегла с грыжей в больницу. Вот Проню и выписали – за бабкой ходить, матерью хозяина, лежачая она. И за ним. Сам-то без жены проживает. Вишь, полотенце повязал, глядит голодным. Дня три – не мене – без супа… Ну и всё – стирка, готовка, магазин-рынок.

А банки с молоком – с утренней дойки – не оставлять же было. Да и что из деревни привезёшь в гостинец?

Начала стиркой. Вышла на балкон вешать – глянь-ка, знакомая штука…

– Стреляет? – полюбопытствовала – хозяин курил, сидя на табурете.

– Пушка-то? – поднял бровь. – Голубей гоняю – засрали всё. А вы стрелком служили?

– Гадют, значит… А чучело если?

– Идея! В пижаме, с трубкой в зубах…

Проня простодушно рассмеялась, легко представив.

– Нет, – посерьёзнела, – не служила. Она у нас из самолёта торчала. На заду.

– Правильно. Она для защиты задней полусферы. – При этих словах Проня одёрнула юбку сзади. – Называется РС-23. Р – это я, Рудельман. По секрету…

– На шпиона не похож…

– А экипаж? Катапультировался?

– Этого не могу знать. Когда он лёг на Красивую Мечу, как селезень на воду, нос и утоп. Мы, бабы, нырять…

– На кого лёг? Кто?

– Речка это. Мы как раз на иреню бельё полоскали. А он, эроплан-то, Ил-28-й, туда-сюда, туда-сюда, ниже и ниже. Ну и лёг… Нос – утоп. И они там.

– Не взорвалось?

– Не-е-е… Так мы нырять. Я-то камнем – хрясь, фонарь штурманский и разбился. Сначала одного, потом – и того. Тоже.

– Живые?

– Ещё каки живые-то! Неделю гуляли… Герои.

– А потом? Самолёт-то?

– Что самолёт… Тросом за переднюю стойку шасси – и трактором на берег. Целёхонек. Только фонарь…

– Вы, любезная Проня, меня просто поразили. Откуда всё знаете… самолётное?

– Да-к у нас в округе все ребята на лётчика… Мы так и называем – Главное училище бомбёров Советского Союза имени Марины. У каждой девки, почитай, свой курсант. Придёт в отпуск, гуляют над речкой – он всё про самолёты… О чём ещё… А мы вникаем, не смотри, что толстопятые…

Главный конструктор авиационного вооружения изумлённо глядел на Проню косоватым глазом: да-а… третья мировая и все возможные локальные нам не страшны…

– Что ж потом было?

– Отчислили. И – дисбат.

– А самолёт?

– Эроплан-то? Укатали грунтовую ВПП*, метров шестьсот, подвесили стартовые ускорители ПСР-1500 и… – Проня показала ладонью, как круто он взмыл, как дал крен над Красивой Мечей и улетел за дальний лес… Ладонь бессильно упала на колено.

– А вы… так и?..

– Хотела покататься в кабине стрелка… Посидела, покрутила турель, вспомнила: «…стрелка не сажаем – заблюёт всю кабину…» И вылезла. Потом вызвали в область – медаль за спасение на водах…

– Да… геройская вы женщина… А всё ж признайтесь старику: пилот или штурман?

– Лёдчик, – засмеялась Проня, зардевшись вечерней зарёй.

Глава 7. Промежуточная, бродячая

Геомагнитные ненормальности всех известных и неизученных проявлений отразились и на природе Окско-Донской равнины, на её населении и судьбах отдельных людей. Изменились русла рек. Съёжилось пространство лесов. Сгладились рельефы водоразделов. Одичали буряном бывшие сельхозугодья. Сельские жители подались в Москву и ещё дальше. От бескормицы. И отсутствия перспективы жить.

Видеть одичание пространств земли, давно забыв про самолёты, бывший лётчик пошёл пешком, обременив себя малым заплечным мешком. В мешке – хлеб, прибор для бритья, книжка Платонова и карта местности. Лебедянь, Потудань, Тихая Сосна, Красивая Меча…

С ним увязался и штурман, не очень-то нужный на земле… когда есть карта. В пути они вспоминали тот утренний полёт на Ил-28У – как потеряли связь с КП, как возвращались по рекам, как салага штурман искал на местности Цну, а вывел на Красивую Мечу.

На повороте реки, залитом солнцем, на иреню, женщины в сарафанах и просто так, полоскали бельё и, задрав головы, махали им белыми флагами: сдаёмся…

Они сделали шесть заходов, а на седьмом полоумный штурман сказал:

– Садись… керосин ёк… Покажи класс.

Обманул насчёт горючего…

_____________________________________________

* ВПП – взлётно-посадочная полоса ( Прим. автора)

…Когда всё обошли, всё вспомнили, выпили за училище бомбёров прямо у КПП, на лавочке.

И расстались.

Глава 8, повествующая об окончании работы

Марина вертела в руках паспорт, гадала: Аркадий?.. Вадим?.. Софрон?.. По принципу алогичных ассоциаций. Софрон – круглопузенькое, горластое… На фиг. Аркадий – похож на инженера, не мой. Вадим – киноартист. Говнюк, капризуля.

Был Григорий. Ассоциаций не вызывал. За тридцать, а кроме как Гришка, никто не обращался, хоть и замначальника где-то… Забыла. К чему это я? Сколько лет и духа не было, а тут… возник. Не иначе, ревность проснулась.

А что было после? Пальцев больше на руке. И запомнился-то один… гаишник. В гостях познакомили. Прост… как член… месткома: «Я в машине привык. Не дует. Бензинчиком… Пошли, а?» Как петух.… Насчёт пьянства перлы выдавал: «ГАИ – преграда трезвости!» Саша, кажется…

Марина отвернула нужную страницу: Иван Алексеевич Пронин. Как ошпарило… В груди сделалось гордо и строго. Всё прилажено: и слова, и музыка звуков… И лицо.

Она переключилась на неизбежное – лучшее бельё для долгожданного, ужин при свечах… Дальше мысли путались, ошибалась в сдаче.

– Нашла о чём… Представления как у забытой шлюшки! Откуда что?

Но о постели думалось. Не в том, единственно, направлении, абы дорваться, а с неожиданно ровным чувством выстраданной заслуги: сто лет… жду-жду… пора босой на край…

– Как в кабине… Приборы. Карта. И Красивая Меча… Откуда?

– Вы. Лётчик? Или…

– В совокупности. Внук деда.

– А он? Принц крови? Тайный агент? Или духовного звания?

– Егорий Пронин. Поп-растрига, после революции – золотарь, дворник и лёдчик в Тамбовском узилище всех печалей…

– Лётчик?

– Лёдчик, лёд… Холодильников тогда…

– А вы. Что унаследовали… от всех печалей? Впрочем, если…

– Я лётчик. Упал в Красивую Мечу. Давно… А потом – от всех…

– Это вы очертили на карте овал?

– Высшее командование. Район учебного бомбометания.

– Неужели?

В дверь постучали: смена.

Марина оглядела помещение кассы, погладила прощально монитор, крутанулась в кресле и встала. Рабочий день закончен.

Последний рабочий день в ОАО РЖД.

Она отколола с двери карту, свернула трубочкой и подала ему:

– Бомбо. Метание. Закончено. Товарищ командир.

Глава 9, интимно-косметического содержания

– Буду любить до крайнего вздоха. Простите, у нас не принято – «последний».

– Тяжкий крест… Зачем вам?

– Больше нечего. Нести…

– С моей стороны это… злоупотребление.

– Понесу. Всё же. Будем просыпаться вместе. – Она счастливо заплакала и повернулась на живот. – Погладьте.

На тяжёлых, атласной кожи, ягодицах симметрично лежали два матовых пятна. Ровные, круглые. Он провёл пальцами – шершаво, как цыпки.