Текст книги "Формула жизни. Сборник рассказов (СИ)"

Автор книги: Юрий Горулько-Шестопалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Закончив перетаскивать вещи, Соболев тут же отправился на подмогу Николаю. Не прошло и минуты, как оба появились в дверном проеме, быстро подхватили контейнер и направились к выходу. Всё это они проделали привычно и без лишних движений. Виктор Петрович открыл и подержал им дверь. На улице к крыльцу, в морозных клубах выхлопных газов, сдавал назад видавший виды "УАЗ-469" с металлической кабиной – скорее всего, давно списанный милицией экземпляр, перекрашенный сразу после покупки в темный зеленый цвет. Водитель был крепкий основательный мужичок в потертом крытом овчинном полушубке, распахнутом до двух последних пуговиц, в обуви, похожей на унты, и кроличьей шапке с завязанными сверху тесемками. Он бодро выскочил из кабины, открыл настежь заднюю дверь машины навстречу несущим груз, и затем легко взбежал по ступенькам в здание станции. В полутьме одним взглядом ухватил и контейнер, и Виктора Петровича, и устремился к поклаже со словами: "Берём, браток!" Виктору Петровичу ничего не оставалось, как взять предложенный темп и торопливо ухватиться с другой стороны. На улице они поставили контейнер на крыльцо. Шофёр, нырнув в заднюю боковую дверь, изнутри помог пристроить первый контейнер, затем выскочил и помог Соболеву с Николаем поднять второй и пристроить его на порожке двери машины. Снова моментально нырнул в машину, и втащил контейнер внутрь. Там он энергично, судя по шатанию машины, поставил его как посчитал нужным. Соболев уже сбегал в здание за своим чемоданчиком, и попутно прихватил чемодан Виктора Петровича. Все произошло быстро и без лишней суеты. Водитель уже сидел на своем месте. Остальные заняли свои места примерно в темпе аварийной бригады электриков, спешащей к месту взрыва трансформатора.

«Уазик» пронесся заснеженными улицами не то поселка, не то маленького городка, взметая за собой смесь снежной пыли и выхлопных газов и, срезая угол через какой-то проезд между домами, выскочил на отсыпанную трассу, поднатужившись на крутом подъеме. Ускорился по дороге, уходящей в темный хвойный лес, и через пять минут свернул с трассы. Метров через триста они уже въезжали в металлические ворота какой-то базы лесо-пило-материалов. Крутанувшись между штабелями досок, бруса и нераспиленных ещё бревен, осадил своего железного «коня» возле дощатого домика, собранного в стародавние времена из щитов, и сдал назад, к ступенькам. К домику был пристроен просторный деревянный помост; снег на помосте был почищен.

Не заходя в домик, сразу выгрузились на помост. Соболев расплатился с водителем, вручив тому какую-то совсем незначительную сумму. Деньги на такие расходы, в качестве командировочных, дал ему в поезде Виктор Петрович. Водитель взял деньги; не пересчитывая, засунул в карман полушубка, и, козырнув на прощание всей компании, запрыгнул в машину, которая тут же как будто растворилась между штабелями досок.

В конторе была только молодая крепкая женщина среднего роста, с непокорными русыми волосами, коротко подстриженными, с румянцем на широком приветливом лице. Одета она была в рабочую черную куртку, под которой виднелась бирюзовая кофточка, и темно-серые брюки, заправленные в сапоги с меховой оторочкой. На плечи наброшен короткий синий пуховик. Встретила Соболева и Николая как старых знакомых. Придерживая одной рукой накинутый на плечи пуховик, улыбаясь, громко поприветствовала их, встала из-за конторского стола и по-мужски крепко пожала обоим руки. Посмотрела на Виктора Петровича, уже не так громогласно поздоровалась, потом вопросительно взглянула на Соболева. Виктор Петрович сообразил, что сейчас должны последовать переговоры насчет оплаты за транспорт, и, по-видимому, он тут третий лишний. Не говоря ни слова, вышел из конторы и, периодически потирая быстро замерзающие на морозе уши, несколько раз прошелся мимо домика. Вскоре из дверей выглянул Николай. Махнув рукой, позвал его внутрь. Похоже, транспортные дела были улажены к обоюдному удовольствию высоких переговаривающихся сторон.

Оказалось, ей недавно звонили представители головного предприятия, тоже договаривались о поездке. Обещались через час-полтора приехать. За это время должен был вернуться поезд с лесом, и тогда уже будет зависеть от машиниста, захочет ли он снова отправиться в путь. Если нет, то Люба, так звали женщину, вызовет его сменщика. На том и порешили.

Люба продолжила работать, отвечая на телефонные звонки и заполняя какие-то бумаги, а Виктор Петрович с сотрудниками занесли свои вещи и контейнеры внутрь, сложили все недалеко от двери, а сами устроились в углу на лавках, поставленных вдоль большого стола, покрытого светлым, сильно зашарпанным пластиком, и обитым по периметру столешницы дюралюминиевым уголком. Соболев сел подальше, забившись в самый угол.

Виктор Петрович разговорился с Николаем. Все это время тот держался поближе к Соболеву, подальше от начальства – Виктора Петровича. Но здесь, в привычной для него обстановке, где он знал, что и как делать, чувствовал себя более уверенно, и понемногу разговорился. Виктор Петрович узнал от него, что регулярного сообщения по дороге не было. Военные жили с семьями в городке, а офицеры, заступавшие на дежурство на радиолокационной станции на несколько дней, выезжали утром с рабочими, и с ними же возвращались по окончании дежурства. Как-то военные и начальство лесобазы договорились на этот счет. Командировочные обычно подгадывали к утренним поездам с рабочими, но если поезд уже уходил, то договаривались с машинистами через диспетчера, Любу, чтобы те за дополнительную плату сделали ещё один рейс. Пока говорили, Соболев, уткнув голову в шарф, начал мерно посапывать, уснув. Заметив это, стали говорить тише, чтобы не разбудить его.

Короткий зимний день начал клониться к вечеру, когда послышался низкий гудок локомотива, а вскоре послышался звук неспешно приближающегося поезда. Люба, надев на голову пышную рыжую лисью шапку, поторопилась на улицу. Минут через десять она вернулась. Увидев, что Соболев спит, понизила голос и обратилась к Николаю: "Отвезет вас Семен Гаврилович со своим помощником. Сейчас только вагоны под разгрузку на завтра поставит." Потом вспомнила: "А где ваши московские-то?" Николай, ухмыльнувшись, ответил: "Они такие же наши, как и ваши". Люба, метнув веселый взгляд на Николая, и помня о спящем Соболеве, хихикнула в кулачок и прошла к своему столу.

Вскоре снаружи послышался характерный морозный скрип металлических колес о рельсы, и в окне с противоположной стороны от входа поплыла темно-зеленая стенка вагона, напоминавшего старый почтово-багажный, с небольшим количеством окон. Люба подняла голову от своих бумаг, взглянула в окно, и с приветливой улыбкой хорошего и веселого человека обратилась к Николаю: "Можете грузиться. Карета подана!"

Николай осторожно разбудил Соболева. Тот поднял голову и, сонный, несколько мгновений непонимающе смотрел перед собой. Быстро вернувшись на бренную землю, он мгновенно оценил ситуацию, разглядев в окне прибывший вагон и проходящих мимо окон приехавших рабочих.

Оказалось, что деревянный помост опоясывал контору с правой стороны, а на другой стороне переходил в короткую платформу, примерно на длину одного вагона. Ещё не закончили грузиться, как тот же «уазик» привез москвичей. Их было двое. Главный конструктор, Валентин Иванович Сомов, и его инженер, Борис. Поклажи у них было немного – небольшая сумка в руках Валентина Ивановича, рюкзак за спиной Бориса, да ещё коричневый, казенного вида фанерный сундук, наподобие того, что используют рыбаки для зимней рыбалки, только заметно побольше. К сундуку были приделаны две ручки, и толстый брезентовый ремень. Встретились как старые знакомые. Кроме Виктора Петровича, который раньше не встречался с Борисом, все знали друг друга по прежним встречам. Николай держался несколько в стороне, с интересом поглядывая на москвичей. Новоприбывшие пошли в контору, поприветствовать Любу и, так сказать, доложиться о своем прибытии. Соболев им сообщил, что вопрос по оплате уже улажен, и попросил позвонить по телефону конторы военным, что они выезжают, пусть те присылают машину к приходу поезда. Группа Виктора Петровича продолжила погрузку.

Расположение двойных дверей вагона было как у грузовых, посередине. Внутри под потолком тускло светили штук пять лампочек. В вагоне было нехолодно – под скамьями работало несколько электрических отопителей. В одной половине вдоль стены были поставлены деревянные скамьи, в виде нескольких купе, как в пригородных поездах. По виду, скамьи и были сняты с пригородного поезда, может даже вместе с отопителями. Такие же скамьи были приставлены спинками к противоположной стенке вагона. В итоге получилась примерно конфигурация плацкартного вагона, только проход был более широкий. Другая половина вагона была свободна и, судя по всему, использовалась как грузовая площадка. Разместив контейнеры, устроились для поездки в купе с окном, после чего Соболев с Николаем пошли к машинистам локомотива, которых тоже знали.

Послышались голоса, морозно скрипнула и отворилась дверь, и в вагон, оживленно переговариваясь, поднялись москвичи. Виктор Петрович дал пришедшим время устроиться в соседнем купе, после чего подсел к ним. Главному конструктору проекта, Валентину Ивановичу, примерно семьдесят лет. Он невысокого роста, плотно сбитый, без "лишних" килограммов. Редеющие седые волосы зачесаны назад. Мясистое приятное лицо почти без морщин. Добрые светлые глаза, чуть навыкате, смотрят немного по-детски. "Наверное, только с таким отношением к жизни и можно так хорошо сохраниться", – подумал Виктор Петрович. Борис, среднего роста и хорошо сложенный мужчина с живым доброжелательным лицом, лет сорока пяти, из той породы энергичных и открытых людей, которые в любом месте и в любой компании чувствуют себя "в своей тарелке". Он у главного конструктора основная палочка-выручалочка в таких нештатных ситуациях. Неунывающий, выносливый на работу и изобретательный, он как будто создан, чтобы "разруливать" разные аварийные и нестандартные проблемы. Чем сложнее задача, тем она его сильнее мобилизует.

Валентин Иванович рассказал, что ему было известно из разговора с дежурившим во время тестовых испытаний офицером. Система пропустила три цели и выдала две ложные тревоги, что, конечно, было "ни в какие ворота", как прокомментировал Борис. Дальнейший разговор не дал никаких намеков на источник неполадок. Контрольно-проверочная аппаратура показывала, что никаких проблем со станцией нет.

– Хорошо. На месте будем разбираться, – безмятежным голосом подвел итог Валентин Иванович. Переменили тему разговора.

– Как там первопрестольная? – поинтересовался Виктор Петрович. Борис метнул быстрый взгляд на Валентина Ивановича – хочет ли он сам ответить на вопрос. По каким-то неуловимым признакам сделал вывод, что тому надо собраться с мыслями, и ответил сам.

– Столица и есть столица, Виктор Петрович. Где власть, там и деньги, дело известное. Пока жить можно, хотя многие из-за всех этих военных конфликтов затягивают потуже пояса. Цены вздувают, думаю, просто по поводу, не так уж все плохо. На местные продукты с чего цены увеличились? Нам, конечно, эти военные разборки как бы на руку, разработки точно не прикроют, и радарные станции не законсервируют, как раньше. Но только все равно, нехорошо это все, нехорошо. Разворошил запад, и особенно американцы, весь мир. Что за народ? Что им всё неймется? В Европу беженцев наслали, на Ближнем Востоке всех друг с другом стравили, в Украину с ногами влезли. А власть, она о чем думает? О своих карманах только? Вот такая нынче жизнь в столице. У вас, наверное, не лучше? – переадресовал он вопрос Виктору Петровичу. Тот ненадолго задумался, как ответить. Борис, видать, сказал, что думает. Риска отвечать откровенно в такой компании нет, и все же распускать язык ему по привычке не хотелось. Молчание – золото. Дорого он за это знание заплатил. Ответил нейтрально.

– Видите, на периферии власть как-то не принято ругать. Делают что-то там в Москве, им виднее. Мне сложно судить о политике. Но легче, верно, не становится. Просто народ привык к такой жизни, другой не знают. Процентов пять-семь, думаю, живут отлично – в любой ситуации всегда найдутся такие люди, вы же знаете. Остальные, мне кажется, больше выживают, но для них это и есть жизнь. Все равно, находят какие-то радости, как-то крутятся. Не сказать, чтобы народ сильно озлобился, но и доброты нет. Каждый сам по себе, в одиночку, никто никому не верит.

Послышался скрип открываемой двери, и в потеплевший за время их отсутствия вагон с клубами морозного пара поднялись Соболев с Николаем. Сняв пальто, присоединились к беседе.

В этот момент говорил Виктор Петрович. Заметив, что Валентин Иванович хочет что-то сказать, прервался. Действительно, тот, снимая и аккуратно складывая черный шерстяной шарф, начал говорить своим спокойным голосом.

– И Боря, и Вы, Виктор Петрович, конечно, правильно говорите. Но только, знаете, я как-то спокойно на все смотрю. Ну, вот такая жизнь сейчас. Могу я что-то поменять? Ответ очевидный – нет. И у меня не такой характер, чтобы митинговать и выступать с обличительными речами на площадях. Да и зачем надо расшатывать, что есть? Проходили уже, хватит. Но если я не могу ничего поменять, почему должен беспокоиться, что жизнь не такая, как мне бы того хотелось? И в итоге я просто оптимизирую свою жизнь при данных начальных и граничных условиях. Знаю, Боря меня обвинит в соглашательской позиции, и будет не прав. – Борис, действительно, уже приподнял руку, желая что-то сказать, но передумал. Валентин Иванович продолжил: "И вот почему. Как только я увижу реальную возможность на что-то повлиять к лучшему, я ей не премину воспользоваться. По нашим проектным делам, Боря, ты же не обвинишь меня в ретроградстве и пассивности?" – повернулся он к Борису. Тот согласно кивнул головой.

– Ну, вот видишь. Да я бы и в правительство готов предложения написать, но это будет сотрясение воздуха, напрасная трата времени. Мои предложения чиновники выбросят в запечатанном конверте, не открывая, можете не сомневаться. И что мне в такой ситуации прикажете делать? – он обвел взглядом компанию. Соболев, соглашаясь с речью Валентина Ивановича, кивнул головой и убежденно сказал: "Всё правильно. Надо делать свое дело".

Борис аж застонал от несогласия и обуревавших его чувств: "Для кого?!" Валентин Иванович торжественно ответил: "Для страны!" На что Борис запальчиво возразил: "Что такая страна? Страна – это люди, это территория, это ресурсы. Кто этим всем владеет, включая людей? Да-да, и людей! У них нет клейма, но они повязаны такими путами – и снаружи, и в мозгах – что и клейма не надо, никуда не денутся. Я не полный идиот, понимаю, что все соображать не могут, что толпе нужны кумиры, которые бы принесли и вложили в их головы идею, которая бы в свою очередь породила чувство – иррациональное, не требующее доказательств, превращенное в веру. И уже за эту веру они пойдут так далеко, как их позовет их божество, их идол, неважно в каком оно будет виде. И я с этим могу жить, без проблем, и сам присоединюсь, но при одном ма-аленьком условии."

Валентин Иванович, который до этого момента внимательно слушал речь Бориса, глядя в пол, повернулся всем корпусом и поднял на него удивленные глаза. Борис продолжал: "И вот это условие. Тот, кто нас ведет, пусть тоже верит в эту идею. А если этого нет, то мне с такой заведенной толпой не по пути. Эту толпу просто развели, купили на красивые слова, используют её для совсем других целей, а потом неминуемо кинут, как всегда бывало в истории. Но если я точно знаю, что меня непременно кинут, неужели я буду жертвовать собой? Чего ради?!"

Валентин Иванович вздохнул: "Но тогда остается, что каждый сам за себя, общей идеи нет, и стране при таком давлении снаружи запросто может прийти конец". Ему ответил Виктор Петрович, который в глубине души был согласен с Борисом, и сам испытывал двойственное чувство, понимая, что его работа способствует также и укреплению власти нынешней олигархии, хотя, конечно, можно убеждать себя, что работаешь на страну. Что тоже до какой-то степени верно.

Но ответил нейтрально: "Конец, пожалуй, так просто не придет, хотя рано или поздно все кончается. У тех, кто представляется противником, примерно такая же ситуация. Но Борис прав в том, что на чьей стороне будет больше поверивших в идею, те и окажутся в итоге сильнее. Какая идея здесь – я не пойму, если она есть вообще. Патриотизм идеей быть не может. Это одно из многих средств реализации идей, но не более того. Какую ценность патриотизм имеет сам по себе? На другой стороне с идеями похожая ситуация, хотя может не столь критическая. Раньше, вроде бы, у них была идея великой нации, личный успех. Сейчас, по-моему, всё это расплывается помаленьку".

Борис согласился с ним: "Расплывается, но не очень быстро. Они сами для этого прилагают немалые усилия, но пока экономическая ситуация их не прижмет – а я не вижу причин, почему их должно скоро прижать – народу будет все равно, что делает снаружи их правительство, лишь бы им была обеспечена сытая и довольная жизнь. Массово их в военных конфликтах не убивают, воюют они чужими руками, почему бы пока не побыть стопроцентным американцем и не чувствовать себя человеком высшего сорта, для которого все остальные народы – мусор, в чем их денно и нощно убеждает пропаганда. А в нашей стране идеи как таковой нет. Кто не может без идеи, а таких много, цепляются за что могут, чтобы рано или поздно понять, что это очередная пустышка. А правда в том, что большинство работает за кусок хлеба на власть, на хозяина. Можно тешить себя иллюзиями, что и на страну, на народ, но это самообман – мы работает на тех, кто владеет страной, владеет нами, и из милости позволяет нам жить в их стране. Все остальное – иллюзии."

Валентин Иванович хотел что-то сказать, но передумал. Неожиданно в разговор вмешался до сих пор молчавший Николай, что весьма удивило Виктора Петровича. Николай, в котором до сих пор он видел только хорошего монтажника, высказал интересную мысль: "Долго только за кусок хлеба работать трудно, так в итоге совсем в животное превратишься. Хотя бы какой-то интерес должен быть. И чтобы удовлетворить этот интерес, люди не смотрят, на кого работают, и куда пойдут их труды. Так что для большинства кусок хлеба и интерес – вот и весь горизонт".

Валентин Иванович внимательно поглядел на Николая, и с каким-то непонятным сожалением произнёс: "В точку, молодой человек. В точку. Фон Браун – хороший пример. Сначала для Германии ракеты делал, потом для американцев, как бы врагов. Но делал. Неизмеримо труднее отказаться от самореализации, фактически закопать себя как личность живьем, чем продолжать работать пусть даже на своих недругов". После чего сказал, что не против немного вздремнуть – их ночной рейс на самолет задержали в Москве, и пришлось провести бессонную ночь.

Виктор Петрович, Соболев и Николай вернулись в свой отсек, где Виктор Петрович пересказал им то немногое о возникшей проблеме, что услышал от главного конструктора. Соболев вскоре постелил пальто на боковое сиденье, и уснул. Видать, он пошел на поправку, и организм требовал отдыха. Виктор Петрович смотрел в окно, где близко от окна небыстро проплывали ветви хвойных деревьев – локомотив тянул поезд по узкоколейке без спешки. Дорога шла вверх, в горы. Изредка на короткое время открывался вид на неглубокую горную долину, вдоль которой в этот момент шла железная дорога. Потом поезд покрутился вокруг горы, и незаметно переехал в другую долину. Внизу угадывались очертания замерзшей реки. Смеркалось. И вдруг в этом сером сумраке полетел сухой мелкий снег, который становился все сильнее. Видимость резко ухудшилась.

Виктор Петрович вспомнил недавний разговор. Да, нужна идея, которая бы отвечала твоим внутренним устремлениям. Но ведь как-то привык, живет же сейчас без идеи. Что-то внутри ещё осталось, и, в принципе, он не против работать на страну. Вот только надо быть уверенным, что это и его страна. А сейчас такой уверенности нет. И даже более того – есть чёткое осознание, что это не его страна, а принадлежит она олигархии, которая её захватила, со всеми потрохами, и народом в том числе. Так чего ради ему жилы рвать, и ради кого? Чтобы те, кто владеет страной, ещё больше богатели? Чтобы купили ещё один дворец за миллиард на Лазурном побережье, ещё один стометровый корабль, ещё одну дурацкую картину, форменную мазню, за пятьдесят миллионов долларов? И для этого обирают тысячи и тысячи людей, лишают их самого необходимого? И после этого кто-то смеет называть человека разумным? Лесть! Лесть и ложь – в миллионной степени. Но и не работать нельзя, и не только из-за денег. Нельзя человеку не работать, иначе он человеком перестанет быть.

Весь путь по узкоколейке занял около двух часов. Локомотив остановился посреди большой, изъезженной тяжелой техникой поляны, на которой было несколько строительных вагончиков и разная техника для лесоразработок – трелевочные трактора, бульдозеры, подъемники. Метрах в пятидесяти от вагона стоял военный джип, полностью экипированный, из новых, и даже с лебедкой впереди. Из выхлопной трубы из-за мороза обильно поднимался пар. Когда вагон окончательно остановился, джип медленно двинулся к вагону. Подъехав, развернулся, и сдал задом к двери. Николай осторожно разбудил проспавшего почти всю дорогу Соболева. В полутьме вагона было видно, как он, отходя от сна, сел на скамейку и снова какое-то время был не в состоянии сообразить, где находится.

Из машины вышел водитель, высокий худощавый солдат в зимней военной форме, слишком просторной для него. Выражение удлиненного лица с нависшими надбровными дугами и глубоко упрятанными под ними глазами было настороженное. Двигался он замедленно и как-то расчетливо, без лишних движений. Слегка растерялся, не зная, кому доложиться, но затем выбрал Виктора Петровича, который показался ему главным в группе, и, приложив руку к шапке, скороговоркой доложился по уставной форме. Виктор Петрович принял рапорт, и, приглашая взглядом Валентина Ивановича присоединиться к разговору, сказал: "Спасибо, рядовой Звягинцев. Мы люди невоенные, по фамилии нам неудобно к Вам обращаться. Если Вы не против, будем называть Вас по имени." Солдат ответил, что его зовут Петром. Виктор Петрович представил остальных прибывших. При этом кто кивнул Петру, кто поднял руку в знак приветствия. После такого знакомства водитель открыл заднюю дверь своей машины, и помог погрузить контейнеры с оборудованием.

Шел сильный снег. Видимость была плохая. Темнело. Соболев, Николай и Борис сходили к машинистам – попрощаться и поблагодарить "за службу". Быстро вернулись, сели в машину. Водитель включил все фары, какие были, пересек поляну, и вскоре выбрался на узкую дорогу, на которой едва могли разминуться две машины. Ехал не быстро, напряженно вглядываясь в летящий в свете фар снег.

– Ну и погодка! – крутанул головой Борис. Петр молчал, ему было не до разговоров.

Как их стащило с дороги, Виктор Петрович так и не понял. Казалось, ничего не предвещало беды. Машина ехала с небольшой скоростью, поворачивая налево, когда водитель неожиданно полностью потерял контроль и машину понесло. Она, совершенно не слушаясь руля, хотя Пётр бешено крутил его, продолжила ехать прямо, перемахнула сугроб, насыпанный снегоуборочной машиной, и продолжила движение вниз по пологому склону, к уже близким деревьям. Чтобы не врезаться в них, Петр вывернул руль влево, поддал "газу", и машина завалилась на правую сторону. Все пассажиры в это время судорожно вцепились кто во что мог. Скорость уже была невелика, снег глубокий, так что "приземление", можно сказать, прошло по самому благоприятному сценарию. Пострадали Петр, да ещё Валентин Иванович ушиб плечо. Остальные отделались незначительными ушибами. Пётр, управляя машиной, в какой-то момент сильно рассек левый висок и верхнюю часть скулы. Когда все выбрались из опрокинувшегося джипа на глубокий снег, Борис занялся раной Петра, достав из своего "рыбацкого" ящика медикаменты. Виктор Петрович ему машинально, "на автомате", помогал, хотя все ещё находился в состоянии потрясения от происшедшего – слишком неожиданно все произошло. Николай с Соболевым, если и испытали похожее чувство, то в менее значительной степени. Едва выбравшись из машины, открыли заднюю дверь, добыли из машины лопаты и начали отгребать вокруг снег. После Петра Борис с Виктором Петровичем занялись Валентином Ивановичем, который все это время терпеливо ждал, держась правой рукой за поврежденное плечо. Выяснив, что оно не выбито, Борис заставил Валентина Ивановича засовывать под рубашку снег на ушибленное место. Тот добродушно ворчал: "Ты, Боря, прирожденный эскулап. Тебе приятно меня мучить", – на что Борис отвечал только сочувствующим лицом. К тому моменту, когда они закончили возиться с травмированными, Соболев с Николаем откидали часть снега с левой стороны, и примеривались, как поднять машину. Борис, присоединившись, предложил другой план – вначале развернуть лежащую на боку машину в сторону дороги, а уже потом поднять. Мысль оказалась правильной, хотя пришлось поотгребать снег. В итоге совместными усилиями в несколько приемов удалось развернуть лежащий джип в нужную сторону. Затем с третьей попытки поставили его на колёса.

Петр попробовал завести машину, она поупрямилась минут пять, но в итоге сдалась, и мотор заработал. Соболев с Николаем завели трос лебедки через дорогу, закрепили его крюком за дерево покрепче, после чего Петр включил лебедку. Трос постепенно натянулся, и машина начала медленно ползти в сторону дороги, постепенно вспахивая перед собой снежный вал. В конце концов, под радостные крики, машина выползла на дорогу. За работой холода не замечали, но за время, когда машина выползала на дорогу, он быстро дал о себе знать. Пока остальные наводили порядок в багажнике, где контейнеры и сумки смешались в одну кучу, Борис с фонарем сходил к тому месту, где их выкинуло на повороте. Оказалось, что здесь под дорогой протекал ручей, сейчас невидимый под снегом. Видать, вода в неглубоко заложенной трубе застыла из-за сильных морозов, и ручей потек поверху, через дорогу. Из-за уклона дорожного полотна вниз в этом месте, на протяжении метров пятнадцати, на дороге образовался ледяной каток, прикрытый снегом. Петру что-то сделать в такой ситуации было сложно. Как он сумел преодолеть это место первый раз, было непонятно. Может, как-то помог подъём вверх, из-за чего ему пришлось заметно снижать скорость. "В общем – загадка природы", – заключил Борис своё повествование, занимая место в машине.

После этого происшествия оставшийся путь до воинской части ехали без приключений. Пережитое и успешная совместная работа сблизили всю компанию.

В воинской части

В части Петр сначала остановился у пропускного пункта, взять ключи от гостевого блока. Затем подъехал к казарме, сбоку которой был отдельный вход в комнаты для гостей. Увесистая, толстая наружная дверь сразу открывалась в комнату с высоким потолком, где справа была устроена кухня с плитой и холодильником, и стоял большой обеденный стол. Слева были два одежных шкафа и расставлены два ряда стульев, обращенные к висевшему на стене телевизору. Николаю обстановка живо напомнила времена службы, что его почему-то развеселило. Эту часть он назвал "красным уголком".

Снег продолжал идти, но уже не такой сильный. Оставив машину у двери, Петр, Валентин Иванович и Борис отправились искать доктора, а Виктор Петрович со своими сотрудниками занесли внутрь все вещи, и начали обустраиваться в отведенных комнатах. Появился посыльный, офицер, и сказал, что полковник ждет их к девяти вечера у себя. Добавил, что через двадцать минут им принесут поесть, а за десять минут до встречи он зайдет за ними, и снова исчез за дверью, впустив за собой вихрь снежинок и холод.

Где-то через полчаса вернулись запорошенные снегом Борис с Валентином Ивановичем. Сказали, что Петру доктор зашивает рану, а для Валентина Ивановича он одобрил Борино лечение и посоветовал продолжать время от времени прикладывать снег в полиэтиленовом пакете на ушибленное место. Спустя некоторое время услышали, как отъехала машина, на которой они приехали.

Свободное место на стенах в "красном уголке" было занято портретами военачальников, и только одна изображала панораму Бородинской битвы. Из комнаты, по направлению от входной двери, шел неширокий коридор, в который выходили двери гостевых комнат. Стены были покрашены светлой коричневой краской, потолок – белой. Было чисто, опрятно и – казенно. "Нет, не умеют мужики уюта создавать", – суммировал общее впечатление Борис, перетаскивая в комнату свои вещи и чемоданчик своего начальника. Валентин Иванович не преминул вспомнить, что раньше Борис таких претензий к убранству не предъявлял. Не означает ли это замечание, что у Бориса за время с последнего визита осенью так сильно развился утонченный эстетический вкус? На что Борис мечтательным голосом начал: "Ах, Валентин Иванович! Одно дело золотистая осень, когда сам воздух, кажется, напитан "пышным природы увяданьем" и светлой грустью", – здесь он сделал паузу, и, переключив голос в суровую холодную тональность, продолжил, – "И совсем другое, когда за окном свирепствует лютый уральский мороз, а метель бешено колотится в готовую сорваться с петель дверь." Все дружно рассмеялись. "А Вы, Борис, ещё и поэт", – заметил Виктор Петрович. "Наверное", – улыбнувшись, ответил тот.

Вскоре раздался громкий стук в дверь. Борис трусцой побежал открывать, на ходу шутливо благоговейным голосом приговаривая "Супчик! Супчик!". Действительно, это повар с двумя солдатами принесли пищу. Быстро разложили еду по тарелкам и столовые приборы на столе, и повар деловито пригласил прибывший гостей к столу. Сам с солдатами сел в "красном уголке", но телевизор не стали включать. Дождались окончания трапезы, с удовольствием выслушали вполне искреннюю благодарность от накормленных гостей, собрали все со стола, и исчезли за входной дверью.

К намеченному сроку оделись и сели в "красном уголке", ожидая посыльного офицера. Он появился, как обещал, и проводил их к полковнику, Игорю Федоровичу. Это был коренастый, уверенный в себе мужчина. На вид ему не было ещё пятидесяти; и он производил впечатление энергичного и властного человека. Лицо малоподвижное, взгляд острый, быстрый. Чувствовалось, что этот человек привык контролировать, что происходит вокруг него. В кабинете, кроме полковника, были ещё два офицера средних лет, причастные к тестовым испытаниям; оба черноволосые, с серьезными лицами, среднего роста и одинаково подтянутые. Полковник встретил прибывших приветливо, однако глаза его все время оставались цепкими, наблюдательными, и было в них что-то холодное, хотя в общении это не проявлялось. Посетовал о происшествии – ему уже доложили, – расспросил, как чувствует себя Валентин Иванович. Тот пошутил, ответив, что голова цела, а для тех дел, для которых они приехали, это главное. После этого сразу приступили к делу.