Текст книги "Формула жизни. Сборник рассказов (СИ)"

Автор книги: Юрий Горулько-Шестопалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

А впрочем, нигде нельзя расслабляться. Канада, пожалуй, в этом плане для меня даже хуже. В Америке все более прямолинейно, проще, и мне это больше подходит. А в Канаде, по большому счету, то же самое, только частенько норовят прикинуться белыми и пушистыми, но это белое и пушистое не что иное, как овечья шкура на волках и прочих хищниках. Народ в Канаде какой-то безответный, и потому всякого рода правительства радостно дерут с него три шкуры, а народ терпит. В Канаде так же съедят и не поперхнутся, но только ещё проделают все это с иезуитской извращенностью и тошнотворным лицемерием. Страной правит бюрократия, со всеми вытекающими, а значит по-иному и быть не должно.

Куда нормальному человеку податься?.. Такое ощущение, что некуда, но может это потому, что просто не занимался этим вопросом, и где-то все же есть и для меня земля обетованная? Не может быть, чтобы не было. Скорее всего, рано или поздно придется убираться, все к тому идет, так может и пора уже сейчас начинать поиски? Пожил сколько-то в Канаде, и пора в другое место, пока окончательно не прижало?.. А то затянешь, и будет поздно. Да... Вот такая, оказывается, человечья эпоха мне досталась – становись хищным зверем и выкручивайся, как можешь. Я все об общественной пользе думаю, или, по крайней мере, не забываю. А народ-то в основном занят тем, что друг у друга из горла кусок выдирает. Ну и что это за общество, где все основано на том, что кто-то кого-то ест и обманывает? Среди людей это даже намного хуже, чем у других животных, потому что человек ненасытен в своей жадности и в своих желаниях, и потому что возможностей давить других у него намного больше. И если верх у людей окончательно возьмут низкие животные инстинкты, то тогда человеческому обществу конец, без вариантов. Сейчас понятие общественного баланса (об общественной справедливости даже и не говорю) ещё теплится, но оно на глазах уступает позиции коррупции, продажности, жадности, людской неумности и прочим "доблестям" из той же обоймы. Эти качества возводятся в ранг нормальных явлений силами средств массовой информации, которыми владеют именно такие люди. А кто ещё может ими владеть, сами посудите. Раз высшей доблестью объявлены деньги, для приобретения которых все средства хороши, то в основном такие люди и будут владеть деньгами. А далее деньгами приобретается власть (ведь все продается и все покупается в таком обществе). Чтобы удерживать власть, надо запрограммировать толпу определенным образом, и в частности создать светлейший образ власти, оправдать все деяния владельцев страны и внушить, что всё, что они делали и делают – это хорошо, правильно и необходимо.

Мои рассуждения, разве они на что-то повлияют? Плетью обуха не перешибешь. В общем-то, неплохих людей немало, но не за ними сила. Они всё по-хорошему, по-человечески норовят сделать, а с паразитами и прочим человеческим мусором такой подход не работает, они по-хорошему не понимают, и рассматривают такое отношение как слабость. Нет, с такими надо по-другому. Как с волками, например – тем ведь тоже ничего по-хорошему не объяснишь и не договоришься. Но это общество неспособно на такие действия.

В мебельный магазин приехал перед самым закрытием. Нашел нужную мне кровать, спросил цену и время доставки. Получив невнятный ответ, теперь наученный первым неудачным опытом, начал раскручивать повесть о кровати дальше. В конце концов, сопоставив противоречивые ответы двух работников, догадался, что кровать, которую я выбрал, выставочная, а для доставки надо заказывать на фабрике, на что может потребоваться неделя или больше (так я интерпретировал их "от пяти до десяти дней"). Ситуация становилась забавной. Хорошенькое такое место, где нельзя купить нормальной кровати, как будто все отправляются почивать на ночь исключительно в двуспальные мастодонты. В общем, на складе совместными усилиями мы откопали односпальный матрац, упакованный в полиэтиленовую пленку, покрытую толстым слоем пыли. Пока вытаскивал матрац на свет божий, руки зачесались, в носу защекотало. Несмотря на протесты рабочего, разорвал часть упаковки по шву, и засунул голову внутрь. Запах, конечно, был, но вполне терпимый. С матрацем в руках прошествовал по стоянке к своей машине, взвалил его на крышу, привязал шпагатом и веревками, собранными вместе с рабочим в магазине, и с черепашьей скоростью поплелся к себе.

Стоило чуть ускориться, как матрац под давлением ветра входил в резонанс и начинал весело хлопать по лобовому стеклу, оставляя пятна многолетней пыли. Душа моя ликовала – сегодня буду спать на матраце! Жизнь налаживалась, быт стремительно обустраивался. Всё идет отлично! Так держать! И я от души запел песню "It's a beautiful life!" А потом отдал дань советской эстраде, спев "Синий-синий иней, лёд на проводах, в небе тёмно-синем синяя звезда...".

Под песню вспоминались березовые колки, тайга на севере Омской области, бесконечные болота, куда осенью ходил за брусникой и клюквой, и много чего ещё выплывало из памяти под щемящие душу слова песни и мелодию другой, навсегда исчезнувшей эпохи. Запечатана та коробочка памяти, запечатана. Теперь не открыть. Да и не надо её открывать. Живи в сегодня. И это не прихоть, а необходимость. Нельзя полноценно жить в сегодня и вчера. Можно только в сегодня. И если оно, сегодня, перестает держать нас у себя, это верный признак, что начинаются проблемы с жизнью. Это значит, что мы начинаем терять хватку, с трудом держимся в седле (или в водительском кресле, для кого метафора с седлом звучит инородным вкраплением). Так что – нет апатии! Нет пессимизму! Провались земля и небо – проживем на кочке! Не жалей, что было, и как оно было. Жизнь – она вот здесь, в салоне машины, в хлопающем по стеклу матраце, в неспеша бегущей навстречу дороге, в остывающем сиреневом закате. И пока все это видится в свежих красках – нормально. Значит, живем.

Но как только начинаешь воспринимать все окружающее как сквозь пелену, как только становится неинтересным даже то, что ещё не видел, слова, которые ещё не услышал, люди, которых ещё не узнал, с которыми ещё не вошел кость в кость, с которыми ещё не разобрался, или наоборот, не подружился, то значит, что-то идет не так. Старость, она вот так начинается? И старость тоже. Но для многих мир закрывается пеленой равнодушия намного раньше, и не старость тому причиной, а ... А что? Да много чего. Связи с жизнью слабеют, например. Веру подсадили во что-то или в кого-то. Прежние цели смысл утратили, а новые не появились. Уходят люди, становятся ненужными какие-то прежние дела, меняется мораль, общественные идеалы и стереотипы. Да всё меняется. И если не успеваешь или не хочешь подстроиться, то накапливается все больше противоречий между твоим видением мира и действительностью, и соответственно становится все труднее жить, если нечего противопоставить изнутри, если нечему осветить поток неотличимых серых дней, раскрасить их в яркие, приветливые, запоминающиеся цвета. Так хочется!.. И ведь можно, можно. Те, кто бессознательно и безинерционно подстраивается под любую среду, тоже счастливы, но по-другому. Не так, как бы хотелось мне. Таких счастливчиков – без всякой иронии и кавычек – много. Когда исчезла страна, в которой я прожил больше тридцати лет, жизнь менялась на глазах, разительно, но многие утверждали, что ничего не изменилось. Это и были те беспамятные счастливчики, которые без проблем весело проскачут свой путь до гробовой доски. А остальные, с памятью, умом и совестью, с общественным сознанием, должны подниматься ещё выше, прилагать дальше усилия, чтобы в понимании жизни подняться ещё на несколько ступеней и принять и полюбить её, и вобрать в себя такой, какая она есть, не загасив при этом свет души, но даже наоборот, сделав его ярче новыми желанными и достижимыми целями. А иначе их, умных, но чувствительных, ждет незавидная участь – остаться навсегда в прошлом и в сером настоящем. И тогда нахлебаются они досыта и страданий, и несправедливости, и подлости – прежде чем навсегда успокоиться.

О, эти неисповедимые для каждого из нас пути земные! Эти шаги в никуда, в неизвестность, в секундном порыве, которые потом меняют всё твое существование...

Но если жизнь отдаляется день за днем, сетовать не на кого, кроме как на самого себя. Почему оно так случается? Ведь не в возрасте дело. Не только в возрасте, по крайней мере. Собственно, человека с самых ранних лет начинают оттеснять от фарватера жизни другие. Пока есть силы и свет надежды, люди сопротивляются. Но неудачи без успехов, год за годом, постепенно истощают силы и убивают надежды, так же как ощущение своей невостребованности, чужеродности среды, в которой приходится пробивать свой жизненный путь. Решение простое – пойми и прими правила игры этой среды. Но не каждому такое под силу. Понять правила несложно, тем более жизнь сейчас становится все примитивнее в плане морали и интеллекта. Проблема в том, что для многих сложно принять новые правила, когда есть старые в голове, которые тебя вполне устраивают. Хотя, хотя... Прижмет, и примешь, если жить захочешь. Мало таких, кто пойдет наперекор всему. Но есть, есть... Вопрос – ради чего.

Вот такая она, жизнь – всё будет взвешено на весах, все пойдет в зачет.

Шефство

Подъехав к своей новой обители, первым делом заметил Маршу, вышедшую на балкон на шум машины. Выкарабкавшись из своей "Митсубиси", весело поприветствовал соседку. Пока я отвязывал шершавые ворсистые шпагатики и веревочки, во время всего путешествия добросовестно удержавшие от свободного полета моё односпальное ложе, Марша спустилась вниз и без промедления начала помогать мне развязывать узлы и вытягивать веревочки, которые тут же хозяйственно сматывала в клубочки и складывала на заднее сиденье машины. Морской узел, вместо того, чтобы дернуть за свободный конец, она поначалу пыталась трудолюбиво распутывать. Я показал ей, как надо делать, и лёгкость выполнения задачи привела её почти в детский восторг. Она с энтузиазмом начала дергать за концы веревочек.

Размотав крепёж, я начал стаскивать матрац с крыши. Марша тут же присоединилась, и вообще собралась помогать тащить его наверх. Мне было неудобно и отказывать, и допустить, чтобы она помогала с ношей, с которой я мог справиться без особого труда. Выход нашел, вручив ей ключи и попросив открыть дверь. Быстро поднявшись по лестнице, она отомкнула дверь, распахнула её настежь для меня, а сама исчезла внутри. Надо полагать, чтобы приготовить место. Но уже через считанные секунды вернулась на балкон, направлять матрац в дверь.

Угнездив его в углу спальни, спустился на улицу, припарковал машину в карман, и вернулся в гулкую от пустоты квартиру. Марша сосредоточенно и целенаправленно ходила по большой комнате. Судя по лицу, мысль у неё напряженно работала. Увидев, что я вернулся, она остановилась посреди комнаты, и деловито обратилась ко мне со следующей речью.

– Тебе нужна мебель – у тебя же ничего нет! После этого последовал перечень абсолютно необходимых, по мнению Марши, предметов моей будущей обстановки, который, на мой вкус, следовало бы сократить раз в пять. Видя Маршин энтузиазм, решил, что не стоит его сразу гасить, и предложил на первом этапе сосредоточиться на кровати, паре столов – письменном и кухонном, и двух стульях. Встроенные шкафы для одежды уже были – и при входе, и в спальне. Я полагал, что этим советом участие Марши в меблировке квартиры и ограничится. Поэтому был удивлен, когда Марша через несколько минут, сходив к себе, вернулась с толстой коричневой тетрадкой и ручкой и, стоя, прилежно начала записывать, чем должна быть обставлена квартира. Закрыв тетрадку, она сказала, что завтра просмотрит объявления, позвонит, и вечером мы отправимся на просмотр. (Мы даже не обсуждали, что мне нужна использованная мебель – ясно было, что покупать новую не имело смысла; через семь-восемь месяцев я её просто выставлю на обочину.)

Сказано все это было так, будто я уже дал согласие и выразил полную готовность следовать её плану. На лице Марши и в голосе читалось что-то вроде вдохновения. Очень скоро я пойму, что покупать использованные вещи для Марши своего рода хобби, чем отчасти объяснялся её энтузиазм. Но немалую составляющую в этой неожиданной для меня активной помощи играло искреннее желание хорошего человека помочь соседу с обустройством. Конечно, Марше имело смысл наладить со мной добрые соседские отношения, но она пошла дальше того, чем это обычно требуется, и в этом больше сказался её доброжелательный характер. В общем, Марша взяла надо мной шефство, как говорили во времена моего пионерского детства. Договорились, что поиски мебели начнем завтра в семь вечера.

На следующий день, в пасмурной и неуютной темноте, мы отправились с Маршей по заготовленным ею адресам. Кровать меня устроила уже в первой квартире, но Марше она чем-то не приглянулась, равно как и письменный стол. Выйдя на улицу, она убежденно сказала, что это совсем не то, что она хотела бы, но мы обязательно найдем то, что нам надо. Как я потом понял, её уверенность была обоснованной – в Америке много чего накопилось за время её существования, и в том числе ненужной кому-то мебели. Я не очень понимал, что нам надо, и положился в этом деле на Маршу. Спать мне было на чем, вместо кухонного стола использовал широкий подоконник на кухне, а стул мне выделила Марша. Пока этого было достаточно, так что спешки не было. Было ясно, что при таком энергичном и основательном подходе приобретение мебели было вопросом нескольких дней. В тот вечер мы прошлись ещё по четырем адресам, но и там ей ничего не приглянулось. Впрочем, как и на следующий день.

Тогда Марша взялась за дело ещё более основательно. У неё был свой маленький и несколько необычный для меня бизнес, о котором ещё пойдет речь, и своим временем она распоряжалась сама. Теперь она выкраивала время ещё и днем, и ходила по объявлениям без меня. На всякий случай взяла у меня ключ от квартиры – вдруг надо будет срочно что-то забирать. На пятый день, а это была пятница, она встретила меня в приподнятом настроении. По её поведению было ясно, что наконец-то она нашла то, что искала. Без всякого предисловия, сразу беря быка за рога, она в телеграфном стиле обрисовала диспозицию.

– Он переезжает в квартиру к своей подруге в Сан-Диего. В понедельник там выходит на работу. На воскресенье у них заказан грузовик. Для той квартиры мебели слишком много. Все в отличном состоянии, не больше года. Деваться им некуда. Мы все купим за копейки!

Последнее предложение Марша произнесла с ликующими интонациями охотника, который после нескольких недель охоты наконец-то завалил лося.

Оказалось, что идти совсем недалеко, в том же комплексе, метрах в ста пятидесяти от нас. Мы подошли почти к такому же дому, только квартира располагалась на первом этаже. Внутри царил хаос, сопровождающий все известные мне переезды. Крупная мебель стояла на местах, но все остальное было сдвинуто с места, одежда разложена где попало, там и сям группами и поодиночке стояли разнокалиберные картонные коробки. Ступить практически было некуда. Джон был среднего роста, весь очень мускулистый от природы и широкий в кости. На вид ему лет тридцать пять. Лицо простое, приятное, отражающее цельность и уверенность натуры в своих силах и правильности жизненного пути. По лицу было видно, что ему нормально заниматься не самой сложной интеллектуально, но физически напряженной работой на открытом воздухе. Мебели у Джона действительно было немало. Марша представила меня как только что приехавшего из России, и все это было подано так, как будто само собой подразумевалось, что раз я из России, значит, гол как сокол. К моему удивлению, на Джона, похоже, это подействовало. Марша свое дело знала туго. Она быстро и деловито показывала товар, не спрашивая, согласен ли я его приобрести. Наконец она достала заранее заготовленный список, зачитала Джону и его маленькой подруге с хорошим и немного мечтательным лицом, и задала вопрос, сколько Джон хочет за всё. Тот почесал крепкий затылок, и не очень решительно, поглядывая искоса на меня, назвал сумму, от которой я чуть не рассмеялся. Эти деньги я зарабатывал за полчаса работы. Но Марша, несмотря на мои протесты, выторговала ещё десять долларов.

Затем речь пошла о доставке. Джон спросил, где я живу. Выяснив, что рядом, он зачем-то посмотрел на свои мощные руки, и сказал, что все на руках перетаскаем. Договорились, что завтра я подойду к семи утра, и мы начнем освобождать его квартиру от мебели.

На завтра, стоя перед темно-зелёной дверью, в назначенное время я нажал большую белую кнопку дверного звонка. Подождал. Изнутри не доносилось ни звука. На всем длинном проезде жилого комплекса ни души. Тихо-тихо. Суббота, раннее утро – народ отсыпается. Сделал ещё две попытки, но внутри по-прежнему была тишина. Ясно было, что в квартире никого нет. Я особо не удивился, давно привыкнув к канадской необязательности и, вполне естественно, подсознательно распространив этот стереотип на все человечество. Пожал плечами, вернулся к своему спящему ещё дому, красиво озаренному ярко-красными лучами поднимающегося солнца, и, не заходя внутрь, сел в прохладную с ночи машину и отправился на работу.

Где-то в час я решил съездить к себе, пообедать, и заодно узнать у Марши, что нам делать дальше. Подъезжая, заметил на лестнице какое-то движение. Выйдя из машины, увидел такую картину, что она вряд ли когда сотрется из памяти. Джон тащил тяжеленный (как потом оказалось) футон снизу. Сверху его тянули по лестнице Марша и маленькая подружка Джона. Все напрягались так, что сразу было понятно, им всем приходится нелегко, а женщины вообще упираются изо всех сил. Я срочно объявил о своем прибытии, и присоединился к Джону – прийти на помощь женщинам не было никакой возможности – футон перегородил всю лестницу. В конце концов, мы затащили непосильную ношу на балкон, и уже вдвоем с Джоном ухитрились протиснуть широченный футон через обе двери и установили его в спальне. Большая комната уже была загромождена мебелью.

Джон сердечно извинился, и вкратце объяснил ситуацию. Они куда-то должны были съездить к пяти утра, и планировали вернуться к семи. Но там их задержали, и они опоздали. Позвонили Марше, но Марша не ответила – по выходным у неё была привычка отсыпаться. Где-то к десяти часам Джон наконец добыл Маршу. Та попыталась дозвониться мне на работу, но я в это время видать был в зале с оборудованием – индустриальными принтерами. И тогда они начали таскать мебель втроем, благо ключ у Марши был. Как две женщины и один мужчина смогли перетащить все это – я не знаю. Могу сказать одно – простые коренные американцы. Те, кто бывал в Техасе или Аризоне, меня поймут.

Джон с подружкой отправились к себе, а Марша гордо начала показывать мне дополнительные приобретения, которые она выпросила у доброго Джона в качестве премии. Изнутри поднялось какое-то врожденное чувство справедливости. Вполне отдавая себе отчет в его атавистической и антагонистической природе по отношению к современной жизни, все же не стал ему противиться. Попросил Маршу подождать пару минут, а сам через две ступени сбежал по лестнице и бросился догонять своих благодетелей. Нагнав, отдал им сорок долларов, которые они приняли так же легко, как и расставание со своими вещами, и с успокоившейся душой уже шагом отправился назад.

Марша с тревогой спросила, что это я так неожиданно сорвался с места. Разумеется, у меня хватило ума ничего не говорить ей о своем неблагоразумном поступке, чтобы не уронить себя слишком низко в её глазах. Ответил, что хотел ещё раз поблагодарить Джона, сказать ему и его подружке спасибо. Огорошить сейчас Маршу, что я дал Джону ещё денег, значило бы свести на нет все её усилия и омрачить праздник её души.

Мне не составило большого труда уговорить Маршу забрать себе две трети принесенной мебели, что она с видимым удовольствием и сделала. Я, естественно, помог всё перетащить; что полегче, просто передали с балкона на балкон.

Калифорнийская жизнь

Дойдя до этого места, я понял, что моё повествование постепенно отклонилось от первоначального плана, включив больше деталей, чем предполагалось вначале, но, поразмыслив, не стал ничего корректировать – пусть остается как есть. Не то, что мне жалко убрать написанное; я уже давно научился довольно легко расставаться с текстом или сокращать его в несколько раз – спасибо научным журналам с их безжалостными ограничениями на размер статей.

Основное содержание жизни – это то, что многие люди рассматривают как второстепенные вещи, хотя влияние этих событий и прихотливых изгибов судьбы зачастую бывает первостепенным. Если бы в старших классах школы я жил в другом месте, а это было вполне возможно, моя жизнь пошла бы по-другому. Может, не радикально, но заметно по-другому, что в итоге могло бы привести к иному раскладу. Мы постоянно должны делать выбор, потому что жизнь все время подводит нас к развилкам и перекресткам без указательных табличек, и мы, как былинные богатыри, должны решать, пойти направо или налево, а может продолжить движение прямо. Верно, что то, что сидит в нас, что составляет суть наших личностей, во многом предопределяет выбор, независимо от возможных исходов на каждом из предоставленных обстоятельствами путей. Но и роль случая довольно велика для большинства людей. Немногие из нас способны твердо и последовательно двигаться к более высоким и далеким устремлениям, но большинство руководствуются сиюминутным соображениями, в которых чаще стереотипы поведения, но не наши собственные мысли, играют основную роль.

И раз я пустился в такие длинные рассуждения, то позволю себе высказать ещё мысль "по поводу". Жизненные обстоятельства меняются постоянно. Нет ничего более постоянного, чем эти изменения. И, казалось бы, понятно, что решения надо принимать, учитывая также самую последнюю информацию, которая нередко может корректировать предыдущую. Но многие люди, и пишущий эти строки не исключение, проявляют инерционность, следуют своим априорным представлениям о ситуации, и продолжают воплощать заранее заготовленные решения, игнорируя или не придавая должного значения изменениям обстановки, происходящим в данный момент, на их глазах. Как научиться этому искусству – учитывать в должной мере всю имеющуюся информацию; не недооценивать, и не перереагировать на последние события и изменения? А без этого навыка жизнь осложняется, и довольно сильно – это я точно могу сказать. Утешает, что этот навык можно целенаправленно развивать, и даже небольшие успехи в этом деле дают приятное чувство удовлетворения и достижения.

Пожалуй, основная характеристика калифорнийской жизни – это её «уличность», то есть народ проводит много времени вне стен своих домов – у себя во дворе, на побережье, в горах, тропах и дорожках, посвящая время разного рода физической активности – бегу, серфингу, езде на велосипедах, горным лыжам и другим занятиям. В Торонто, например, зимой частенько слишком холодно и промозгло для времяпровождения на улице, а летом обычно чересчур жарко и влажно. Вот и сидит народ круглый год в основном в помещениях, либо обогреваясь печками, либо охлаждаясь кондиционерами. А в Калифорнии в основном сухо, температура стабильная и комфортная, и, конечно же, в таком благодатном климате просто грех сидеть в помещении. В июле и августе днем жарковато, но если не торчать на солнце, то даже в дневные часы чувствуешь себя вполне комфортно; не сравнить с душным летним пеклом, которое нередко можно ощущать в Торонто.

Входная дверь была сделана из двух половин – верхней и нижней, и верхняя часть в основном была открыта; закрывал её уже на ночь. То же самое с окнами, которые в основном были открыты. Постоянные крики детей на игровой площадке были бы незамечаемым фоном, если бы не одна девочка с поразительно громким и всепроникающим голосом. Её голос обладал каким-то уникальным спектром, который позволял ему проникать в чужие мозги не только через уши, но, казалось, через всё тело. Из-за этого чудного феномена природы окно в спальне до темноты приходилось держать закрытым. Один раз эта девочка откуда-то неудачно свалилась и поцарапала ногу, о чем моментально были извещены не только обитатели нашего комплекса, но также узнали ещё несколько тысяч человек далеко за пределами нашего района. Двадцать минут, которые потребовались, чтобы наложить ей пластырь на царапину, во дворе, можно сказать, царила тишина – совместные крики всех остальных двух десятков детей не шли ни в какое сравнение с её громкоголосым всепобеждающем тембром. Раздражения я не испытывал – дети, а её уникальное природное дарование развлекало, и я искренне дивился, как прихотлива может быть игра природы, наделяя людей редкими качествами.

Кроме этой типичной южной специфики – проводить больше времени на улице, чем в помещении, в остальном жизнь людей и их взгляд на мир как далеко не самое дружелюбное место не сильно отличались от других регионов. Та же довольно напряженная и забирающая основные жизненные силы работа, то же равнодушное отношение к другим людям, когда свои заботы выживания заслоняют весь остальной мир неприветливым туманом. Просто людей поставили в такие условия, что другого выбора, по сути, у них нет, и все должны двигаться в одном направлении, приняв как само собой разумеющееся жесткие правила жизни в капиталистическом обществе, где каждый сам по себе, каждый сам за себя и против всех. Этот менталитет в небольшой мере компенсируется человеческой стороной людской природы, истоки которой в общности, благодаря которой человеческий род выжил эволюционно и развился. Но это человеческое проявляется не благодаря сути этого общества, но вопреки ему.

Как-то это развитие пойдет дальше?.. Пока худшая животная природа человека, пожалуй, берет верх, потому что обществом правят стяжательские и грабительские интересы, культ которых успешно насаждают те, кто им по факту владеет – крупный капитал, в виде корпораций и других формальных и неформальных организационных структур. Интересы капитала обслуживаются правительственной бюрократией, которая и себя при этом не забывает. А в некоторых странах бюрократия сумела приобрести большую власть и превратиться в достаточно самостоятельную и насквозь коррумпированную силу, которая, по сути, правит страной в своих интересах и в интересах тесно связанных с ней так называемых "деловых" кругов.

Тем не менее, южная природа и климат, безусловно, накладывают свой неглубокий отпечаток на жизнь людей. Безбрежный Тихий океан никуда не делся, и прибой, как и сотни лет назад, так же накатывается на берег, который местами представляет отвесные обрывы, а местами длинные дикие пляжи. В полдень солнце стоит почти в зените, а высокое сине-белесое южное небо кажется бездонным. И если суметь сбросить с себя груз ежедневных забот и напряженной работы (что совсем непросто), то можно уловить это ощущение благостного южного томления и безвременности, когда никуда не надо спешить и можно просто погрузиться в медленный поток безвременья, отстраниться от себя самого, своих хлопот и назойливых мыслей, и просто сноситься временем мимо холмов и небольших гор с зарослями жесткой южной растительности, с маленькими поселениями на них, окруженными белыми на солнце стенами, за которыми виднеются такие же светлые дома с красными черепичными крышами. И лениво удивляться, как это жители этих поселков взбираются на своих машинах на такую высоту, как могут жить в домах, стоящих почти на самом краю высоченных крутых откосов. А над всем этим огромным и бесконечно чужим моей природе пейзажем распростерлось необычайной глубины синее вечереющее небо, и ты просто впитываешь в себя, без слов и комментариев, огромность и чужеродность ландшафта и расстояний, и неохватность далеко уходящего к горизонту океана, которая вдруг открылась в неожиданном ракурсе с высоты нескольких сот метров, на которую постепенно, петляя и забирая все выше и выше в горы, незаметно вскарабкалась дорога от океанского берега...

Но люди устроили себе жизнь, в которой почти нет места таким вневременным созерцательным откровениям и отстраненным от напряженного ритма жизни светлым чувствам. Вот только почему-то именно эти моменты и вспоминаются наиболее ярко и наиболее охотно. А остальные воспоминания... Как бы это сказать, не столь одухотворенные. И даже если это присутствует, то все равно это одухотворение другого сорта, и имеет мало что общего с незабываемой бездонностью синего вечереющего неба предгорий, далеко за городом.

Обустроившись, сдал машину и пересел на велосипед. Жизненное пространство сразу сжалось до радиуса сорока километров. На работу ездил по дорожке для пешеходов и велосипедистов, на которой в более поздние утренние часы было много бегающего, педалирующего на велосипедах самой разной конструкции, и просто быстро идущего народа. Но обычно я выезжал рано, и на всем семикилометровом пути встречал лишь несколько человек. Добавил к велосипеду багажник, купил небольшой наборный замок серебристого цвета; откуда-то взялась внушительная анодированная цепь с синеватым отливом, чтобы пристегивать велосипед. Может, из Торонто привез, а может, Марша дала, не помню. С этими предметами я и путешествовал в свободное время по окрестностям, а также ездил в магазины. Но если поездки были подальше, то арендовал машину у двух хороших молодых мужиков, державших контору по прокату автомобилей.

В Торонто летал либо с местного аэропорта с пересадками, либо из Лос-Анджелеса напрямую, который здесь называли двумя буквами – ЛА (эл-эй). До аэропорта в ЛА было около ста километров, и я либо брал машину, либо пользовался услугами перевозчиков, набиравших для поездки три-четыре человека. Иногда попадались интересные попутчики, как, например, владелец маленькой компании, перегонявший проданные "Боингом" самолеты в разные концы света – человек умный, наблюдательный, и прекрасный рассказчик. В местный аэропорт приезжал на велосипеде, пристегивал его на парковке цепью к ограде, и летел в Торонто. В общем, приспособился, и жизнь текла своим чередом, как будто я обретался там со времен царя Гороха.

Человек в норме живучее существо, приспосабливается везде. И, тем не менее, оглядываясь назад, понимаю, что единственное место, которое я чувствовал своим домом, это была квартира в длинном одноэтажном бревенчатом доме на двенадцать квартир, принадлежащем железной дороге, в Кировском районе Омска. Дом стоял на берегу Иртыша; там я прожил с шести лет до четырнадцати. Больше этого чувства дома никогда не испытывал. Всё остальное были места, где просто жил сейчас, и в любой момент был готов собраться и уйти, не оглянувшись. С тех пор я «всё мое носил с собой», и продолжаю «носить», имея в виду не столько вещи, но осознание самого себя и своей непривязанности к любому месту, где бы ни был. Я думал об этом, хорошо это или плохо? Но потом решил, что оно ни хорошо, ни плохо. Оно так есть. Лишившись чувства дома, что-то я, безусловно, утерял, и скорее всего, немало. Но, с другой стороны, приобрел подвижность, что тоже оказалось неплохо, когда страна рассыпалась на глазах, и для меня лично, и для моих детей, к лучшему было покинуть ту ставшую чужой страну. Я четко представляю, каким бы человеком я должен был стать, если бы не уехал. Я не хочу сказать что либо плохое о той стране или о людях там живущих. Дело не в этом. Люди живут в разных странах, при разных правительствах. Дело только во мне, в моем устройстве, которое плохо совмещалось (и продолжает) с разного рода нормами того общества. Кому-то там отлично, и я видел таких людей. Многие вполне нормально устроились, привыкли, приспособились. И я искренне рад за них. Но для меня лично лучше быть не там, по крайней мере, сейчас. Человек пристегивает к какому-то месту себя сам, зачастую по инициативе других людей, выступающих в роли благожелателей и благодетелей. (Впрочем, так же люди прикипают и ко всем остальным фетишам, стереотипам, идеям, представлениям.) Миграция – это как человек исторически выживал, один из способов, когда другие варианты уже не работают. Я понимаю огромную ценность родной для человека среды, и всей душой хотел бы жить в такой среде, в окружении близких мне по духу и культуре людей. Но такой среды больше нет. Нигде. И тогда из всех зол надо выбирать меньшее.