Текст книги "Формула жизни. Сборник рассказов (СИ)"

Автор книги: Юрий Горулько-Шестопалов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Вот так, – тяжело, с чувством, сказал я, для чего мне даже не понадобились актерские способности. Сдёрнув свою сумку с конторки, не спеша сошёл вниз по ступенькам. На улице меня догнала смеющаяся Нина, которая шла сзади и наблюдала всю сцену. Глядя на неё, я тоже невольно заулыбался.

Эпилог

В середине лета зарядила полоса летних дождей. Сырость висела в воздухе. Влага насквозь пропитала поля и леса. Когда ненадолго выглядывало солнце, все начинало парить и благоухать так, что, казалось, эту смесь всевозможных ароматов можно нарезать кусочками.

На базаре в Дедовске ведерки и корзинки с клубникой сменились стаканчиками с ярко-красной малиной и ягодами пахучей чёрной смородины с меленькими, чуть заметными крапинками и длинными засохшими плодоножками. Похоже, в Дедовске других сортов смородины, кроме "Десертной", не признавали. На прилавках появились свежие огурцы – пупырчатые, зеленые с одной стороны и чуть более светлым "брюшком". Соскучившись за зиму по свежим овощам, я налегал на салаты из огурцов, редиски и зеленого лука, сдабривая их постным маслом, а то и просто, разрезав огурец повдоль и посолив, натирал половинки друг о дружку, и с удовольствием хрустел ими.

Поздними вечерами, а вернее ночами, я приспособился бегать после своих научных занятий до Павловской Слободы, что возле Истры – взбодриться. Луна иногда светила как сумасшедшая; в такие ночи было видно почти так же далеко, как днем, но только в серебристом волнующем лунном свете. Не встретив ни души, я добегал до Истры, смотрел на её струящиеся воды между заросшими берегами, и чувствовал какую-то вневременность и нереальность всего этого странного лета, до предела напоенного и пропитанного влагой дождей. Вся жизнь в такие ночные часы казалась необычной, непостоянной и зыбкой, как лунные тени деревьев, падающие на ночные поляны, которые в то лето, от обилия влаги, заросли необыкновенно густой и высокой травой. Потом бежал назад, обычно возвращаясь к себе часам к двум ночи. В заснувшем общежитии было необычно тихо в это время, и даже мои осторожные шаги, казалось, отдавались гулким эхом по всему коридору.

Я целиком погрузился в работу. Написание диссертации быстро приближалось к концу. Начал встречаться с будущими оппонентами, с которыми договорился научный руководитель; ездил в разные организации, докладывал о своих результатах, быстро убедившись, что в основном народ мало интересуется работами других, да и далеко не каждый способен оценить уровень результатов, не имеющих прямого отношения к его теме. Но три человека – похоже, с более светлыми умами, чем у среднего человека – тем не менее поняли, о чем идет речь, и оценили результаты высоко. А вскоре, глядя на них, и остальные "подтянулись", и постепенно моя фамилия в научных кругах стала произноситься с оттенком уважения. В общем, дела двигались неплохо. Сам я, что называется, "рвал и метал", чтобы приблизить скорое завершение учебы.

Как снег собирается на крыше, чтобы затем разом соскользнуть, так и у Нины события накапливались одно за одним, с тем, чтобы в какой-то момент сразу принести множество радостных перемен. Серёга ковал железо пока горячо. Нина, раз решив, тоже не откладывала дела в долгий ящик. Где-то через неделю после памятной мне ночи я позвонил, и мы договорились, что подойду в общежитие. Зачем это сделал, как-то даже не отдавал себе отчета. Просто чувствовал, что надо встретиться последний раз и проститься по-человечески.

Я приехал раньше, чем было намечено. Попросил проходившую мимо девушку зайти в Нинину комнату и позвать её. Но вышла Вера, явно озабоченная. Увидев меня, очень обрадовалась, и едва мы с ней оказались на улице, где неподвижно застыл тёплый, душноватый летний вечер, тут же начала взволнованно говорить.

– Ой, Вы знаете, тут такое, такое! К Нине приезжает её парень, с которым она когда-то дружила!

Я почти услышал, как с лёгким хрустальным звоном разбилась последняя капелька надежды, которая, оказывается, всё ещё жила в моей душе. Потёр затылок, и ответил: "Ну, в общем, этого следовало ожидать", – и спокойно посмотрел на Веру.

– Так Вы знаете уже? Что у неё там парень?.. Вера была совершенно сбита с толку.

– Да, знаю. Нина сказала, – у Веры в голове, видать, всё совсем перепуталось.

– А как же Вы? Вы же вот с Ниной... Ну тогда, ночью... Я думала, вы поженитесь. Вы так подходите друг другу! А Нина, она очень хорошая! – Вера, видать, говорила всё это больше для себя. Надо было её успокоить.

– Вера! Тогда, ночью, ничего не было.

– Как?! – я даже близко не мог себе представить, что у человека могут так широко открываться глаза.

– Да так. Ты же знаешь, что парни, наоборот, всегда хвастаются, если переспят с девушкой?

– Да-а?! – придвигаясь ко мне, в изумлении выдохнула Вера. Я искренне пожалел, что она скоро лишится Нининой опеки. Ей бы она пригодилась – ещё с год, как минимум.

– Да точно! Зачем мне тебя обманывать? – и мой аргумент подействовал. Вера поверила. Хотя почему-то всегда легче верят вранью, чем когда говоришь правду.

– Какие вы странные с Ниной!

– Да мы-то обыкновенные. Это остальные странные.

Но Вера не обратила внимания на мои слова. Просияв и глядя мимо меня, она махнула рукой в сторону и оповестила, что к нам идет Нина.

Я обернулся. Улыбаясь – видать, заметив нас – она приближалась в нарядном ярком платье. Мы с Верой стояли внизу, на дороге, а она шествовала по тротуару, и это усиливало впечатление.

Хотел бы я знать, для чего природа создает Королев... И знают ли они сами ответ?

Вечером мы бродили по грунтовым дорожкам в ближнем лесу, возле самой кольцевой дороги. Деревья в нем росли редко, как будто в парке. Из-за дождей на лесных тропинках образовались лужи, и нам частенько приходилось обходить их по сырой траве вдоль обочины или петлять по лесу.

Нина рассказала о своих планах. Сейчас на несколько дней приедет Серёжа. Потом, в зависимости от того, как пройдет их встреча после столь долгой разлуки, она съездит с ним в Орёл. Посмотрела на меня – как я отношусь к её новостям. А я нормально их принял – хорошо, что дела у неё устраиваются. Год разлуки для любви немалый срок. Она что-то хотела ещё сказать, но удержалась. И правильно. Говори, не говори, дело сделано. Всё понятно без слов.

Вспомнил, как мы с ней переглянулись, когда оркестр заиграл "Аргентинское танго", и я в одно мгновение распознал родственную душу. Да, встреться мы с ней вовремя... Эх, Нина Петровна!.. Хорошей мы могли быть парой! Но вот так оно получилось.

На прощание она благодарно прижалась ко мне, я её обнял, и мы так долго стояли, каждый думая о своём. И снова в голове всплыли протяжные, мучащие душу аккорды "Бесаме Мучо", как будто разводя нас в кромешной темноте, которой представлялась в этот момент вся будущая жизнь – и её, и моя.

А потом её рука, от локтя до кончиков пальцев, скользнула в моей ладони. На мгновение наши пальцы сомкнулись, почему-то чуть перехватило горло. Я повернулся и, не оглядываясь, пошел на троллейбусную остановку. С обеих сторон тротуара, сколько хватал глаз, как ковровая дорожка стелился желтый цвет саранок.

Было темно, когда я добрался в Нахабино. На втором этаже, в Володиной комнате, горел свет. Поднявшись на второй этаж, постучал в дверь. Раздался степенный и приветливый Володин голос: «Заходи, товарищ! У нас всегда открыто!»

После радушного Володиного приветствия последовала обычная процедура чаепития, но на сей раз без заварки. Напившись вдоволь кипятка с душистым печеньем "Привет", я поведал Володе, не вдаваясь в подробности, чем в итоге закончилось моё знакомство с Королевой.

Он долго молчал, а потом крутанул головой и, глядя в сторону, на экран телевизора, по которому показывали комбайны, журавлиным клином идущие друг за другом по полю среди бескрайней степи, резюмировал: "Да, Константиныч, неожиданный поворот. Но я так понял, ты сам её отпустил. Добровольно. Я бы не смог, стоял бы до конца. Да... Эх, Нина-Королева!" И мечтательно вздохнул.

– Володь, выходной завтра. Может, с утра на Темирязевские пруды съездим, искупаемся? Там, кстати, песок на маленьком пляже подсыпали, в заливчике. Ну, где мы в проруби купались. А потом мне на тренировку.

Володя в таких делах долго не раздумывал и принимал решение сразу. Он поднял кверху указательный палец, характерным жестом зафиксировал его в воздухе и спокойно произнёс:

– Поехали!

Командировка

Виктор Петрович сидел у себя в кабинете заведующего кафедрой радиоэлектронного оборудования. Упругие сетки новехонького «эргономического» кресла ласково, как будто на весу, поддерживали крепкое жилистое тело. Одет он был сегодня «по-парадному» – после обеда предстоял доклад на Ученом совете университета. Впрочем, и в остальные дни он одевался не намного свободнее, и вряд ли кто когда-либо видел его на работе без галстука – всегда в тон и со вкусом подобранного.

Массивный рабочий стол красного дерева с полированной столешницей отделял его от высокого окна. За ним открывался вид на заснеженный городской парк. В конце центральной аллеи высился ажурный фонтан в форме двухъярусной вазы, отлитый из чугуна. Фонтан казался черным на фоне снежной белизны. Далеко над деревьями парка угадывалась полоса чистого снега, покрывавшего лед реки, и затем шли ивовые заросли на пологом противоположном берегу. Над зарослями ивовых кустов, видимых отсюда уже как сплошная неровная полоска, поднимали свои полупрозрачные зимние кроны отдельные деревья, которые быстро сливались в один расплывчатый темно-серый массив, плавно переходящий вдали в сизую зимнюю дымку. Было в этой картине что-то вневременное, живущее само по себе, своей неведомой жизнью. Виктор Петрович редко обращал внимание на вид за окном, и тем более странным для него было ощущение умиротворения, навеянное этим серо-белым зимним пейзажем.

Остальная обстановка кабинета – книжные шкафы, овальный стол для совещаний, стулья вокруг него, диван, картины – была подстать красавцу-столу; да и вообще кабинет был обставлен с солидным, чувствующим меру вкусом. Университет переживал не лучшие, сильно затянувшиеся (если не навсегда наступившие) времена, и финансирование было на грани выживания. Однако Виктора Петровича общая обстановка особо не касалась. При кафедре была большая лаборатория, из нескольких отделов, которая разрабатывала и ремонтировала навигационное и радиолокационное оборудование, и даже кое-что производила сама. Так что по сравнению с незавидным университетским бюджетом лаборатория, а за счет неё и кафедра, выглядели островом финансового благополучия в неспокойном житейском море, озабоченном повседневными прозаическими заботами, как снискать хлеб насущный. К хорошему, как известно, привыкаешь быстро, и ко времени описываемых событий Виктор Петрович уверился в стабильном положении – и лаборатории, и своем собственном. Умом он, конечно, помнил, как приходилось в отчаянии метаться в девяностые и в начале двухтысячных, чтобы найти хоть какие-нибудь средства и для себя, и для лаборатории, как приходилось увольнять людей; как висело над всей его тогдашней жизнью, как Дамоклов меч, постоянное ощущение безысходности и предчувствие неизбежности конца всего прежнего уклада жизни, а будущее представлялось темной пропастью, из которой веяло мертвецким холодом.

Но жизнь идет, приносит изменения, и забываются и то время, и тоскливые думы, и безысходность, и в какой-то момент вдруг начинает казаться, что все было не так уж страшно. На смену приходит ощущение стабильности, как будто компенсация за все те непростые годы, наполненные борьбой за выживание, когда любой день навсегда мог перечеркнуть все усилия и в одночасье превратить его в рядового доцента, кое-как сводящего концы с концами на скудной университетской зарплате. Понимал Виктор Петрович в глубине души, что, как говорится, все под богом ходим, да только сколько можно жить в таком подвешенном состоянии, год за годом? Устает человеческая душа от перепадов, и хочется ей стабильности и спокойствия, хотя бы иллюзорного, чтобы не точили день и ночь мысли, где и как эта штука, называемая человеческой жизнью, в очередной раз подставит тебе подножку и столкнет под откос.

"Да", – размышлял Виктор Петрович, – "Человек животное коварное, жестокое и изобретательное. Когда его прижимает к стенке, все возможные средства идут в ход, и нет пределов, которые бы не переступали люди." И тут же, усмехнувшись, задал себе вопрос: "Люди?..". И сам ответил: "Люди, люди, кто же они ещё? Они и есть – люди. Где других-то взять?"

Последнее время он начал ощущать, что все чаще использует свой статус как средство решения вопросов. Это было легко и удобно – дать указание, и не надо было обосновывать и доказывать, правильно ли он сказал, все ли учел. А раньше, бывало, и сам сомневался, и других теребил думать, не принимать его слова за истину в последней инстанции. И понимал Виктор Петрович, что такое отношение к делу и дало возможность и ему и его лаборатории выжить и даже разрастись, но велик был соблазн легкости давать указания, не тратить силы на обсуждения и споры, когда начинаешь чувствовать, что силенки-то теперь ограничены. Это не то, что в молодости, когда, казалось, мог работать сутками. Да может и не только в силах дело. Общая атмосфера такая, что ли. Разобщился народ, расслоился. Едва ли не каждый в свою нору забился и охраняет её от посягательств, всеми доступными средствами. А кто "покруче", да повыше, так к нему уже и не подступись. У них в университете костяк старый остался – молодые не больно-то стремятся на скудные преподавательские зарплаты. По старой памяти отношения ещё более-менее человеческие, по сравнению с другими вузами. Хотя тоже – как сказать. Меняются люди, меняются. Каждый ищет своей выгоды, и обычно за счет других. И незаметно, даже особо не осознавая, подстроился и Виктор Петрович под общую атмосферу, которая не очень-то поощряла откровенные дискуссии с подчиненными, и требовала от руководителя прежде всего быть начальником – как теперь стали говорить, "боссом". Слово-то выбрали какое-то наглое, американское. Собственно, ничего нового в таких порядках не было, бюрократические штучки примерно одни и те же везде, при любом строе, и липко и цепко держат за горло всех, хоть при капитализме, хоть при загнивающем социализме, на который пришлись у Виктора Петровича годы молодости. Однако при капитализме, пожалуй, покрепче.

Но хоть и принял Виктор Петрович постепенно новые порядки, а все же какой-то червячок точил его – что-то не давало спокойно отдаться установившемуся ламинарному потоку жизни – и на работе, и дома. Инстинкт ли какой – а человек существо темное, непонятное, – или подсознательно выработанная за долгие годы лихолетья привычка не расслабляться ни на минуту, а только "продавливая" каждый раз очередное решение своим авторитетом, ощущал Виктор Петрович неясное беспокойство. Однако ничего не мог с собой поделать. И помаленьку, подспудно, такое поведение начинало входить в привычку. Все в соответствии с поговоркой: посеешь поступок – пожнешь привычку. И так оно потом и пойдет. Или покатится. Вверх или вниз – это уже другой вопрос. Но вниз в любом случае легче. И намного. Но Виктор Петрович, к счастью или нет, внизу ещё не был, и пока судьба – по сравнению со многими другими – была к нему милостива.

Вечер

Лифт поднял его до четвертого этажа. Открыв ключом дверь в тихий и чистый коридор, куда выходили солидные двери трех, как теперь принято говорить, элитных квартир, он подошел к своей новой двери и окинул её вдумчивым взглядом. Это была не дверь, а целое инженерное сооружение, и стоила она каких-то просто сумасшедших денег, что-то около двухсот тысяч рублей. Она была такая тяжелая и толстая, что её можно было использовать для банковского сейфа – мелькнула мысль в голове Виктора Петровича. Этакого небольшого частного банка, занимающегося, в том числе, сомнительными операциями с оффшорными предприятиями. В таком банке шустрые молодые люди, делая понимающие лица, бесшумно, шито-крыто, обслуживают щетинистых немногословных клиентов с разными акцентами. Наличности у таких банков обычно немного, все средства всегда где-то крутятся, так что им бы такая дверь вполне сгодилась. Виктор Петрович улыбнулся, развеселясь от своих мыслей, и в приподнятом расположении духа открыл дверь.

Послышались уверенные и отчетливые Марусины шаги, и вскоре она сама, привлекательная своей статной фигуристостью и ухоженным красивым лицом, все ещё легкая на ногу, вошла в просторную затемненную прихожую. На ней были свободная и удобная светло-лимонная блуза и синяя обтягивающая юбка; поверх повязан аккуратный и нарядный кухонный передничек. Было такое ощущение, что потрать она ещё пять минут, и с ней можно отправляться в театр.

То ли жена следовала последним веяниям, то ли ей действительно нравилось, но только в какой-то момент Виктор Петрович заметил, что стало сложнее развязывать шнурки, и только потом обратил внимание на приглушенный свет в прихожей, новые бра и затейливые выключатели с ползунками-регуляторами, кнопочками и зеленоватой подсветкой.

Маруся была инициативная хозяйка. Самому ему много лет было не до благоустройства дома, выкладывался на работе полностью, так что как-то незаметно, спокойно и деловито, как и все что она делала, жена взяла на себя и эти заботы. Потом, когда появились средства, немного даже вошла во вкус, но то ли по своей природной разумности, то ли по привычке, тратила на обустройство их быта немного и эффективно. Мнение Виктора Петровича в предстоящих новшествах приветствовалось, учитывалось, и всегда было приоритетным, но высказывал его он редко. Ему даже интереснее было обнаруживать какие-то нововведения в доме, чем самому ломать голову, что и как сделать. На даче последние годы он охотно занимался несложными плотницкими работами, декорировал дом и пристройки фигурными деревянными реечками, и даже – вполне небезуспешно – пробовал резьбу по дереву. Однако квартиру в городе он с легким сердцем отдал на попечение надежной и хозяйственной Маруси.

Войдя в квартиру и весело поприветствовав жену, он с удовольствием уселся на небольшую резную двухместную скамейку темного дерева, добытую где-то по случаю, и хорошо подходившую к мягким коричневатым тонам прихожей. Что ж, вкус у его жены был неплохой. Может, долгие годы работы администратором фешенебельной гостиницей и общение с декораторами способствовали его развитию. Некоторое время он посидел на скамейке, с удовольствием глядя на Марусю и выслушивая краткую сводку семейных новостей. У сына, который уже пять лет жил своей семьей, все было нормально. Внуки в порядке, не считая насморка внучки Варечки, который, впрочем, уже заканчивался. "А все-таки неплохая штука жизнь", – подумалось Виктору Петровичу, сидя на мягких подушечках скамейки, – "Конечно, заработать её надо, неплохую-то, но, раз добившись, почему бы не воспользоваться плодами праведных трудов своих и не понаслаждаться ими?"

К тому моменту, когда Виктор Петрович, переодевшись в домашнюю одежду, которая, впрочем, ненамного отличалась от его рабочего одеяния, разве что была посвободней, вошел в столовую, ужин уже ждал его на нарядном столе. И снова к нему пришло ощущение спокойствия и умиротворения, как сегодня утром, когда он созерцал за окном развернувшийся перед ним зимний пейзаж. Невольно улыбаясь и глядя в глаза улыбающейся в ответ Марусе, он прошел к своему месту за столом.

Звонок

Виктор Петрович уже посмотрел статью, написанную его аспирантом, без особого энтузиазма внес правки на полях, сложил бумаги в портфель, и уже было начал готовиться ко сну, когда раздался телефонный звонок. Проводной телефон держали по привычке – нынче все используют сотовые, "мобильники", – и потому давно не слышанный, казенно звучащий звонок несколько удивил. По нему иногда звонила старшая сестра Маруси из Саратова. "Маруся, возьми, пожалуйста!" – немного повысив голос, сказал он, направляясь в ванну. Но оказалось, что на сей раз звонок был по его душу. Он прошел на кухню, где на широком подоконнике, за полупрозрачными шторами, стоял телефон, присел на стул, отодвинул прохладную шелковистую штору, и поднял лежащую на подоконнике телефонную трубку.

"Да", – спокойно, солидно сказал он, как привык это делать.

В ответ раздался четкий мужской голос: "Виктор Петрович, с Вами говорит заместитель Игоря Федоровича", – и далее последовало официальное представление заместителя командира одной из войсковых частей, несущих боевое дежурство – для них его лаборатория, совместно с головным предприятием, не так давно выполняла модернизацию радиолокаторов. Заместитель продолжал: "Возникли определенные проблемы при проверке, с Вами будет говорить Игорь Федорович".

Это был сюрприз, от которого он ничего хорошего не ожидал. В месте нахождения части дело тоже шло к ночи, и если в такое время вопросом занялся командир высокого ранга, полковник, то значит ситуация действительно была неординарная. С полковником Виктор Петрович никогда не пересекался, только слышал о нем. Лаборатория работала непосредственно на уровне подразделений, обслуживающих или использующих радиолокаторы, обычно взаимодействуя с техническим персоналом. В лаборатории проект вел Соболев, уже пожилой, на пенсии, но энергичный и знающий руководитель группы. Почти сразу в трубке раздался голос командира части. Чувствовалось, что человек привык командовать.

– Здравствуйте, Виктор Петрович. Полчаса назад оборудование дало недопустимые сбои при штатной тестовой проверке. Детали переданы Вам и главному конструктору головного предприятия по соответствующим каналам. Ждём Вас завтра.

Новость, конечно, была не из приятных, звонок из редких, но, в общем-то, ситуация не была из ряда вон выходящей. Такие авралы случались и раньше. С некоторой досадой в голосе он ответил.

– Хорошо, я пошлю руководителя группы с монтажниками.

Ответ полковника его удивил так, что он вначале даже не понял, что он означает.

– Можете взять с собой двух человек вспомогательного персонала. Главный конструктор от головников будет здесь. Он считает, Вы тоже понадобитесь."

Машинально повертев в руке попискивающую короткими гудками трубку, Виктор Петрович не глядя, в два приёма, положил её на телефон. В темноте за шторами были видны очертания светящихся окон дома напротив. Он всё ещё находился в состоянии замешательства. "Что они там паникуют? Куда и зачем ехать? Почему только двух человек? Полковнику-то что за дело, сколько людей приедет? Покомандовать захотелось, показать, кто тут главный", – перескакивали у него в голове мысли. Но машинально он отметил, что во всем его существе доминировало сильнейшее нежелание покидать уютную квартиру и отправляться в холодную темноту ночи. Он отвык от подобных поездок, тем более таких срочных. Последние два-три года этим занимались его подчиненные. Но, похоже, на сей раз было не отвертеться. "Чёрт бы побрал этого полковника", – буркнул Виктор Петрович вполголоса.

Однако какие-то давние, полузабытые привычки уже приводили его ум в порядок. Откуда-то изнутри всплыла мысль: "Да, надо звонить Соболеву, пока не поздно."

Соболев ответил по телефону хриплым, но довольно бодрым голосом. Виктор Петрович, поздоровавшись, с подозрением спросил: "Вы случаем не захворали, Сергей Семенович?". Соболев с сожалением подтвердил: "Есть такое дело, Виктор Петрович. И до меня добралось", – и несколько оправдывающимся тоном добавил, – "Попробуй тут, уберегись, когда в транспорте кругом чихают и кашляют."

"Начинается", – обреченно подумал Виктор Петрович. Но надо было что-то сказать. Отстраненным голосом, больше думая о том, что делать дальше, чем ввести Соболева в курс дела – в таком состоянии вряд ли от него будет какая помощь – он обрисовал ему ситуацию. Замену Соболеву он придумать не мог, но и заставлять того ехать больным в командировку тоже. Каково же было его изумление и облегчение, когда Соболев озадачился, как он доберется в такое время до лаборатории, где надо взять дополнительные приборы и инструменты. Система была оборудована контрольно-проверочным комплексом, были и у военных измерительные приборы, но всего не учтешь, так что кое-что взять не помешает. До сих пор в Соболеве жила старая советская закалка, когда для многих дело было на первом месте.

– Да, и Николая надо бы взять. Если придется лазить по антеннам, то, пожалуй, без него сложно будет, да и вообще монтажник может понадобиться, – добавил он в конце. Монтажника Николая, коренастого, кудрявого и улыбчатого парня, на вид лет двадцати семи, Виктор Петрович знал, но по роду работы с ним не общался.

– Вы тогда с ним договоритесь, – ответил он Соболеву, и спросил: "Через какое время Вас ждать в лаборатории?"

Тот озадачено высказался вслух: "Да, верно. Автобусы, скорее всего, уже не ходят." Виктор Петрович посоветовал вызвать такси, на что Соболев замялся, и неуверенно ответил, что попробует, но не думает, что в их район в такое время таксиста заманишь.

– Что значит, не заманишь? – удивился Виктор Петрович.

– Да у нас место такое, как бы сказать, не очень безопасное, недавно таксиста убили.

– Постойте, а вы где живете?

Соболев объяснил, что у сажевого завода, но Виктор Петрович только знал, что этот завод находится на далекой окраине города, скорее даже за городом, и смутно помнил тошнотворный запах, когда несколько раз приходилось проезжать мимо. Но было это, как говорится, в незапамятные времена. Можно было послать за ним кого-нибудь из водителей лаборатории, у которой были свои машины, но Виктор Петрович колебался – время позднее, надо ли гонять людей без особой необходимости. Похоже, делать нечего, надо ехать за Соболевым самому.

– Хорошо, я приеду за Вами. Расскажите, как добраться. Соболев рассказал, что надо ехать через "Рабочие" улицы, которых по номерам штук тридцать, в направлении Волжского поселка. Проехать сажевый завод, и метров через шестьсот свернуть направо и ехать по направлению к железной дороге, к сортировочной станции; метров через четыреста справа будет его дом. Он назвал номер, сообщил, что он написан на воротах, и добавил, что это частная застройка, дорога неасфальтированная, уличного освещения нет, и если есть фонарь помощнее, то лучше захватить с собой. Напоследок ободряюще добавил: "Потеряетесь, звоните".

Теперь надо было позвонить секретарю кафедры, чтобы та позаботилась о билетах на поезд; о самолетах и думать было нечего. Городской аэропорт, некогда весьма оживленный, теперь принимал в день несколько рейсов – из Москвы и двух-трех крупных городов. Закончив разговор с секретарем кафедры, которая была весьма удивлена поздним звонком Виктора Петровича, он попытался заказать такси. Диспетчер поначалу было приняла заказ, но узнав, куда надо ехать, засомневалась, согласится ли кто.

– Что значит, согласится? – непроизвольно удивился он. – Послушайте, я же не бесплатно прошу меня отвезти.

Диспетчер извиняющимся тоном ответила, что район неблагополучный, на днях там таксиста убили. Потом, помявшись, пообещала кого-нибудь найти, намекнув на надбавку за риск.

Виктор Петрович отправился собирать вещи в поездку. Маруся в кладовой выбрала чемодан поменьше, и ненавязчиво показала, что где взять из белья, а сама пошла на кухню, приготовить еды на дорогу. Необходимость ехать мужу куда-то в ночь она восприняла обеспокоенно, но вида не подавала. "Понятливый ты человек, Маруся", – тепло, и с каким-то непонятным легким чувством вины, подумал Виктор Петрович. Чемодан был новый, и даже на вид дорогой, добротный, из черной толстой кожи, с многочисленными замками-молниями, с выдвижной ручкой и с колесиками. Колесики его развеселили – там, куда он едет, они точно ни к чему.

Зазвонил телефон. Таксист представился, и без лишних разговоров потребовал двойную оплату за поездку. Виктор Петрович равнодушно согласился. Тот, то ли не ожидая быстрого согласия, и заранее настроившись на торг, помолчал и несколько обескуражено добавил: "Ну, это, оно того стоит".

Соболев

Услышав попискивание своего сотового телефона, Соболев Сергей Семенович достал его из кармана пальто, висевшего у входа, и с удивлением увидел, что звонит начальник лаборатории. Соболеву нездоровилось, четыре дня его мучила инфекция, и он сбивал температуру таблетками, налегая на аспирин. Выяснилось, что обнаружились неполадки в работе станции, которую они модернизировали осенью. Воинская часть была, что называется, у чёрта на куличках, добираться туда было сложно, особенно зимой. Было странно, что могли возникнуть неполадки, которые не могут исправить сами военные. Контрольно-проверочный комплекс проводил доскональную диагностику, и устранить проблемы при такой детальной информации, которую выдает проверочный комплекс, не должно было составить труда. Или военные перекладывают на них свои обязанности, или дело действительно серьезное. Но если первое, вряд ли бы стали беспокоить начальника лаборатории, и тем более вряд ли бы он сам поехал, чего с ним не случалось последние года три. Похоже, дело действительно серьезное, и надо ему ехать не смотря на свое состояние. "Пока в дороге, выздоровею", – решил Соболев.

Жили они в своем небольшом доме, который построил ещё отец Сергея Семеновича. Тогда это было глухое место на окраине, но недалеко была железнодорожная станция, и до города добираться было несложно. А потом построили сажевый завод, большую часть поселка возле него переселили, а их дома постепенно снесли. Хотели построить на этом месте жилье для заводских, но потом из-за близости завода передумали. Так и осталась одна улица прежнего поселка сама по себе, забытая городскими властями. Сами жители как-то обустроили свой быт, подсыпали где щебенку, где золу от печей на дорогу, да так и жили.

Подошла жена, облокотилась на кухонный стол. Зинаида Ивановна, русоволосая, коренастая женщина с приветливым живым лицом, хоть и поправилась с возрастом, отяжелела, но активности не теряла. По-прежнему "тянула" работу по дому, занималась внуками, и работала уборщицей на станции. Внучки, тринадцатилетняя Танюшка и одиннадцатилетняя Ксения, обе длинноногие, похожие друг на друга, серьезные и работящие, помогали ей. Последнее время внук, восьмилетний Саша, тоже ходил с ними, носил им воду. Невестка работала учительницей в школе для слабоумных, как привык Сергей Семенович называть эту школу в поселке, за железной дорогой, хотя сейчас она называлась как-то по-другому. Жили дружно. Зарабатывали женщины немного, но и это было хорошее подспорье – жизнь дорожала с каждым днем, а сыну, он работал мастером на железнодорожной станции, зарплату уже давно не прибавляли. Сам Соболев зарабатывал по сегодняшним меркам средне, тоже особо не разгонишься. В лабораторию он пришел из закрытого конструкторского бюро двенадцать лет назад, надеясь пережить трудные времена и вернуться на прежнюю работу. Но время шло, и хотя их предприятие не закрылось, дела в нем долгое время шли ни шатко, ни валко, так что постепенно Сергей Семенович привык, притерпелся, и уже не думал о возвращении на прежнюю работу. Хотя иногда в душе поднималось сожаление, что вот так оно всё неправильно пошло – хороший был коллектив, интересная работа, дела у них шли на подъем, но с развалом страны все пошло наперекосяк, и выживание стало основной заботой многих. И как-то незаметно подошел пенсионный возраст, и дальше побежали годы, и вот уже шестьдесят пять ему, а кажется, что и не жил, до того оно все быстро пролетело. Работа, дети, барахтанье в поисках хлеба насущного, заботах; и все, считай, жизнь прошла? Но такие мысли приходили в голову редко. Работать ему нравилось, как ни крути, и одно это дорогого стоит. Опять же, дети хорошие выросли, трое – две дочки и сын, младший. Так что нормально все, Сергей Семенович, – говорил он себе в такие моменты. Живем дальше, пока живется.