Текст книги "Формула жизни. Сборник рассказов (СИ)"

Если читатель, прочитав название рассказа, ожидает сразу увидеть выход на сцену королевы, то нам придётся его немного разочаровать. Просто выход королевы надо подготовить. Такие персонажи никогда не показываются первыми, и тем более в одиночестве. Они предстают перед нами обычно со свитой, а их появление – по законам жанра – сопровождается прологом. Во всём остальном перед вами предстанет обычная, но в чём-то всё равно уникальная история. Как, впрочем, любая история – ведь все люди разные, и жизненные нити каждого из нас плетут свои узоры. Как нет одинаковых снежинок, так нет и судеб-близнецов.

В нашем повествовании совсем немного выдуманных событий, чему причина авторское кредо. Я давно путешествую по белому свету – и во времени, и в пространстве, – причём без особой спешки, присматриваясь, потому что суть не в том, чтобы много увидеть, а в том, чтобы глубже понять. И как-то постепенно осознал, что настоящая жизнь гораздо интересней и неизмеримо богаче красками, чем любая выдумка. Просто в суете бегущих дней мы часто не замечаем, насколько изменчива и разноцветна её палитра.

И ещё в нашем рассказе будет аспирант. Я сначала хотел говорить о нём в третьем лице, то есть называть "он" и ввести его в рассказ под каким-нибудь именем. А потом подумал – да что там душой кривить. Ведь на самом деле это было никакое не третье лицо, а я сам, и решил, что так и буду писать: мол, много лет назад, когда я был молод и учился в аспирантуре, произошла вот такая история.

Обычно, когда люди слышат слово "аспирантура", оно сразу настраивает их на серьёзный и немного скучный лад. Представляются напряженные учёные занятия, головоломные формулы, постоянная работа мысли и даже некоторая отрешённость. Но в моём случае никаких особенных атрибутов учёности не замечалось. Отрешённости не было точно. Скорее наоборот – окружающая жизнь всегда интересовала меня. Не то чтобы я любил совать нос в соседские дела, но просто увлекался жизнью как таковой, во всех её проявлениях, и мне было одинаково занимательно её наблюдать и в ней участвовать. Да и жил в таком месте, где аспиранты обычно не появляются – уж очень они инородная субстанция. Я же, напротив, вполне вписался в обстановку, и меня все считали за своего.

Вы спросите, что же это за место? С удовольствием отвечу. Ведь удовлетворять здоровую любознательность читателя – обязанность автора. Но только здоровую. Всё хорошо в меру, и для гармонии с окружающим миром не все следует выставлять напоказ.

Да, так вот – о месте. Жил я на окраине Нахабино (небольшого городка в Подмосковье, скорее поселка, километрах в тридцати от Москвы), в небольшом двухэтажном общежитии для семейных железнодорожников. Правда, не все обитатели были семейные, и я в том числе. Место, откровенно говоря, было глухое. Часть поселка, где я обретался, состояла из узких улиц с небольшими, или среднего размера, частными домами. Более добротные и солидные – из бруса, остальные – рубленые или засыпные. Изредка попадались новые дома из красного или рыжеватого кирпича, обращавшие на себя внимание среди спокойных, неброских красок остальных строений.

Палисадники перед домами заросли кустами, и к концу лета и осенью нарядно раскрашивались ярко-оранжевыми гроздями рябины, красными ягодами калины и кистями темно-вишневых, почти черных, ягод черемухи. Зубчатые листики вездесущих кленов обрамляли это зеленое буйство, где хозяева пустили размножение своей приусадебной флоры на самотек.

Позади у многих росли яблони и груши. Обилие растительности создавало почти сельскую обстановку, подкрепляемую кудахтаньем кур, гусиным гоготанием и редким блеянием коз.

Наша полудеревенская окраина отделялась от основного посёлка магистральной железной дорогой рижского направления. По рельсам, холодно поблескивающим отполированной колесами сталью, проносились мимо поезда – шумные, стремительные и всегда какие-то мимолетные, даже если проходил товарняк. За железной дорогой шла другая, уже городская, жизнь. Вдоль широких улиц ровными рядами росли небольшие деревья, за которыми высились пятиэтажные дома из светлого силикатного кирпича. Место казалось скучным и казенным.

С одной стороны общежития, вплотную придвинувшись к железной дороге, находилось железнодорожное депо для пригородных поездов. Длинный производственный корпус, когда-то выкрашенный в синий цвет, теперь основательно поблекший, солидно возвышался над местностью. Депо было огорожено высоким бетонным забором. Он создавал ощущение закрытости и недоступности протекающей за ним какой-то особой железнодорожной жизни, воспринимаемой снаружи только как гудки электропоездов, металлические звуки поскрипывающих при движении по рельсам вагонов и частые, торопливые и невнятные, объявления диспетчера, эхом перекликающиеся одновременно из разных частей депо.

С другой стороны общежития, через пустырь напротив, стояли в ряд несколько давно построенных частных домиков, спрятанных в листве привольно разросшихся возле них кленов и тополей. За домами было небольшое, укромное старое кладбище, закрытое зеленью кустов и высокими пышными деревьями, о существовании которого трудно было догадаться из-за густых зарослей. Асфальтированная, в колдобинах дорога начиналась от высоких, темно-зеленых железных ворот депо и шла мимо общежития, кладбища, и в конце упиралась в Волоколамское шоссе.

В стороне от дороги, за общежитием, в линейку стояли два пятиэтажных дома, а потом начинался спуск в овраг, перегороженный плотиной, за которым приютилась маленькая деревушка со сладким названием Малиновка, вытянувшись вдоль склона в сторону Волоколамского шоссе. Открытые, вытоптанные посередине домашним скотом и птицей деревенские дворы, отделенные друг от друга жердяными заборами, как будто в какой-то момент призадумались, спускаться ли им дальше по склону, да так и остались стоять, открытые для всеобщего обозрения с противоположной стороны оврага.

Скорее всего, вам интересно узнать, что привело меня в это уединенное место. Комната в общежитии принадлежала моему товарищу, который играл в регби за команду высшей лиги "Локомотив", но потом его забрали в армию, строить БАМ, а я перебрался на его место. Можно было поселиться в институтском общежитии, но не хотелось – поднадоели временность положения и студенческая суета.

В Нахабино жизнь текла размеренней и спокойней, но в своей сердцевине она всё равно оставалось бесприютной. Я уже давно, сразу после школы, проживал один, и привык обходиться малым, хотя догадывался, что есть и другая жизнь, в которой и душе уютнее, и быт налажен. Но когда ты молод и кажется, что все ещё впереди, то такое положение "перекати-поля" особо не угнетает – надежды закрывают глаза на многие неудобства. Иногда прорежется осознание "легковесности" своего студенческого статуса – как бы увидишь себя и свою неустроенную жизнь со стороны, – но вскоре ненадолго пришедшее прозрение и уходит. Что-то существенно поменять – сложно, и лучше просто не думать об этом.

Для занятий наукой место подходило идеально – глухомань, больше там делать было нечего. Ещё я состоял в сборной спортивного общества "Труд" по академической гребле, и первые два года аспирантуры на деле больше греб, чем предавался научным занятиям. Тренировались интенсивно – при гребле работают девяносто пять процентов мышц, и тренеры заботились о каждой из них.

Мы много занимались тяжелой атлетикой – когда поднимая максимальный вес, когда развивая скоростную выносливость, работая со средними весами. Периодически тренеры устраивали тесты, что всегда вносило оживление в наши тренировочные будни и воспринималось почти как развлечение. В такие тренировки в спортзале царило приподнятое, отчасти даже праздничное настроение. Кто сколько поднял, все на виду. Спортсмены соревнуются друг с другом, стараются перекрыть свои прежние рекорды. Штанга тяжело ухает на помост, железо звенит! Парни здоровые, веса на штанге немалые, хорошо за сто килограммов в каждом движении. Слышны оживленные комментарии, обмен мнениями. После тренировки гребцы, подтрунивания друг над другом, вспоминают забавные моменты: кто-то, желая поднять вес побольше, не приседал до конца, как требовалось; другой, не удержав равновесия, бросил с высоты штангу на помост, произведя неимоверный грохот.

Ещё мы регулярно бегали кроссы, иногда километров по тридцать, после чего обычно ещё часа полтора играли в футбол, но это уже считалось отдыхом, в свое удовольствие, хотя футбольные баталии были жаркие и бескомпромиссные – народ очень быстро увлекался.

Зимой добавлялись лыжные гонки. Чаще – на своей спортивной базе в Серебряном Бору, но нередко выезжали и в другие места – в район Красногорска, в Мытищи, где на хорошо оборудованных лыжных трассах соревновались с другими спортсменами – и гребцами, и лыжниками.

Люблю я все-таки лыжи!

Техника была, и тренировочная зима для меня проходила в каком-то веселом калейдоскопе самых разных лыжных маршрутов – от открытых равнинных, до сплошных крутых подъемов и спусков среди хвойных и смешанных подмосковных лесов, волшебно украшенных искристой, игольчатой изморозью. Но далеко не все разделяли мое пристрастие к лыжным гонкам, так что эти тренировки часто служили поводом к добродушному ворчанию моих товарищей по команде и источником забавных историй, включая многочасовые ночные блуждания в лесу, когда в снегопаде слишком уверенный в себе лидер уводил группу с лыжни.

На Клязьминском водохранилище, куда команда иногда выезжала, при виде заросших берегов возникали знакомые, полузабытые с детства ощущения, немалая часть которого прошла в лодке отца на Иртыше, где мы вылавливали бревна на продажу и для своего отопления, рыбачили, а иногда плавали в магазины за покупками – либо на противоположный правый берег, либо вверх по течению. Казалось, все это было так давно...

Несмотря на спортивные занятия, я все-таки не забывал, что учусь, и находил время для аспирантских дел. Руководствуясь любимой присказкой моего дяди – «курочка по зернышку», – не только удерживался на плаву, но и успешно двигался вперед. Следуя этой народной мудрости, наукой занимался при малейшей возможности, хотя бы и урывками, и в итоге научная работа двигалась совсем неплохо. Для того, чтобы что-то сделать по-человечески, не так нужно время, сколько желание.

Так и шла моя несобытийная жизнь, переплетя в себе два дела. Оба увлекали меня, задавая направление движения и наполняя существование смыслом. Хотя, посмотри кто на меня в то время со стороны, внешне увидел бы довольно заурядную картину.

Вне сезона в будние дни мы тренировались в гребном бассейне, на стрелке Москвы-реки и Водоотводного канала, недалеко от Крымского Моста. Начинали рано. Мне, чтобы вовремя добраться, приходилось подниматься пол-шестого. В темноте, по скрипящему снегу, иду на станцию. Несмотря на свежее утро, а то и откровенный, весьма бодрящий морозец, продолжаю спать на ходу. И только полчаса интенсивной гребли в бассейне, где мы гоняли воду в бетонном кольце, окончательно пробуждают меня.

После тренировки часто отправлялся в Ленинскую библиотеку, занимаясь в её высоких и просторных залах до позднего вечера. Потом – поездка в метро, быстрый переход до платформы, ожидание электрички, которая через темноту заснувшего Подмосковья, изредка оповещая о себе протяжным свистом, через полчаса доставляет меня в Нахабино. В пол-шестого – подъём, и цикл повторяется. Иногда сразу еду в Нахабино, и занимаюсь там, обычно до пол-первого ночи, а потом укладываюсь спать и мгновенно впадаю в бесчувственный и глубокий молодой сон. И так дня четыре подряд. Но потом организм восстает против такого издевательства над свободолюбивой человеческой природой, и требует разнообразия. Ну, а я не противлюсь. В такие дни заканчиваю свои занятия пораньше, часов в пять, и отдыхаю весь вечер. А потом, набравшись снова молодого задора и творческих сил, вхожу, как самолёт в штопор, в очередной свой четырёхдневный цикл, с тем чтобы в последний момент выйти из него, и снова ощутить дыхание жизни и радость её первозданных красок, которые так быстро тускнеют в суете и скоротечье наших дней.

Знакомство

В тот день, пресытившись рутиной жизни, организм сказал своё твёрдое "Хорош!" моим занятиям наукой часа в четыре. Я взглянул в окно. Голубело весеннее небо. Лучи послеполуденного солнца щедро, до рези в глазах, освещали площадку перед домом с детской песочницей, газгольдером, и многочисленными столбами с бельевыми верёвками между ними. Дальше, у сараев, стояли в ряд несколько высоких тополей с распускающимися светло-зелеными глянцевыми листочками. И как-то сразу я осознал, что всё, наступила весна.

За окном весело орали во всю глотку дети железнодорожников, да и сами железнодорожники и члены их семей степенно переговаривались, стоя в группах или сидя на лавочке возле детской площадки, и изредка прикрикивая на молодую поросль, если ребятишки начинали проказничать.

Я не почувствовал весны, когда несколько недель назад мы вытаскивали лодки из хранилища, эллинга, и спускали их на воду, поёживаясь от холодного ветра. И как-то мимо меня прошло это чувство, когда каждое утро шёл по подъездному пути на станцию и наступал на замёрзшие за ночь весенние лужицы, а лёд хрустел под ногами, и надо было смотреть, чтобы не раскатиться на шпалах, прихваченных утренним инеем. А ведь в детстве именно хрупкий утренний лед на лужах был для меня самым первым и, пожалуй, самым радостным весенним признаком – может оттого, что я любил запускать самодельные кораблики, и тонкий утренний лед означал, что днем здесь зажурчат весенние ручьи.

Все эти признаки весны на сей раз миновали мою душу, обычно чувствительную к переменам в природе, и она вошла в жизнь только сейчас. И сразу все мое существо наполнилось сладким детским ощущением праздника – не календарного, но просто веселостью души, когда хочется беззаботно кричать и радоваться неизвестно чему, ощущая своё молодое и сильное тело и брызжущую из него энергию, бездумное щенячье желание прыгать, бегать, толкаться, может, начать с кем-нибудь бороться от избытка чувств. В таком приподнятом настроении я и в самом деле несколько раз подпрыгнул и постучал ногами по боксёрской перчатке, подвешенной на лыжной палке, прибитой к платяному шкафу. Потом, одевшись по погоде, отправился наверх, на второй этаж к Володе.

По беспечному настроению людей на улице и их количеству в это время дня я догадался, что сегодня – выходной. У меня был свой календарь, привязанный к тренировкам и научной работе, и дни недели в нем хождения не имели. Иногда на этой почве возникали конфликты с внешним миром в виде закрытого машинного зала, когда мне позарез надо было что-то посчитать, и поэтому я не любил выходные – они сбивают с рабочего ритма и привносят в жизнь много других неудобств. Только разгонишься, а тут бац – и воскресенье! И все встает.

Володя, в отличие от меня, имел прямое отношение к железной дороге. Он работал сварщиком шестого, высшего, разряда в строительном отделе Рижской железной дороги. А до этого трудился на разных больших стройках, так что к своим тридцати годам успел поколесить по стране, но не успел обзавестись семьёй. Мы с Володей одного роста, под метр девяноста, и примерно одного веса, немного за девяносто килограмм. Володя жилистый, так что когда глянешь на него, даже непонятно, откуда взяться такому весу. Говорит он степенно, взвешенно, слегка наклоняя свою большую голову с прямыми русыми волосами чуть пепельного оттенка. Лицо у него с несколько аскетическими чертами и нависшими надбровьями, но его оживляет ироничная и добродушная не то улыбка, не то ухмылка. Володя нормальный парень. Не против выпить, но так его часто можно застать читающим книги, или разучивающим что-то на гитаре, по самоучителю.

Вот и на этот раз, отворив полуприкрытую дверь, выходящую в общий коридор, я увидел его сидящим с гитарой на кровати. Перед ним лежал самоучитель, и Володя старательно перебирал струны, воспроизводя грустную и светлую испанскую мелодию, в которой легко узнавалась песня "Бесаме Мучо".

Я нашёл глазами кухонную табуретку, с нечаянным скрежетом подтянул её по полу под себя, и молча стал слушать его музыкальные упражнения. Хотя спокойная и высокая печаль музыки не совпадала с моим жизнерадостным настроением, её звуки почти сразу проникли в душу и нашли там резонирующие струны.

Володя закончил играть. Затих последний аккорд.

– Вот. Разучиваю, – повернув ко мне голову, с ироничной улыбкой сказал он, как бы немного удивляясь, что его застали за этим занятием.

– А неплохо получается, – ответил я. Меня и в самом деле тронули печальные, на грани надрыва, романтические переливы песни.

– Ну уж! – степенно и немного смущённо ответствовал Володя. Но видно было, что похвала ему приятна.

Он отложил гитару и осведомился насчёт моего желания отведать чайку с печеньем. Надорванная пачка печенья "Привет" лежала на слегка захламлённом столе с квадратной столешницей. Стол в зависимости от ситуации использовался как обеденный или рабочий.

Но я решил сразу перейти к делу. Душа моя стремилась из Нахабино.

– Поехали, Володя, в Москву. Может, в кино сходим или ещё куда. Найдём чем заняться. Поедем!

Володя был не из тех, кого надо долго уговаривать. Если он решал, что предложение ему подходит, то начинал действовать сразу. Подняв кверху указательный палец и зафиксировав его в воздухе, он спокойно сказал: "Поехали". Привставая, одновременно протянул руку к брюкам, висящим недалеко от кровати. Платяной шкаф у него был, но он предпочитал держать повседневную одежду под рукой, развешанную на гвоздиках, вбитых в стену.

Мы сидим в электричке, а за окном проплывает весеннее Подмосковье. В воздухе разлита нега тёплого и солнечного дня, дополнительно одухотворённая воскресным настроением. И всё как-то у меня переплетается вместе: и погожий весенний день, и неспешная Володина беседа, повествующая о делах в их строительной организации.

– Я ему говорю, что ты, Ахонин, дурак. Так слушай, что тебе умные люди говорят. Зачем ты там кольца сгрузил? Я же тебе говорил, что выроют канаву, их оттуда не достанешь. Ведь так и случилось! – это Володя продолжает свою историю о том, как недавний выпускник строительного техникума, назначенный прорабом, дал маху, приказав разгрузить бетонные кольца для ливневой канализации в неудобном месте. Володя его предупреждал, но тот, почувствовав себя начальником, счёл за унижение прислушаться к Володиному совету, за что потом все поплатились неделей бессмысленной каторжной работы. Так что понять тёплые чувства Володи к новоиспеченному прорабу можно. Ахонина я знаю, он тоже живет в общежитии. Въедливый, немного и вправду туповатый, но исполнительный и ответственный парень. И говоря "дурак", Володя не пытается его оскорбить, но больше констатирует некоторый недостаток сообразительности.

В таких разговорах проходит вся поездка. Ощущение весны во мне не ослабевает, но мирно уживается с будничной беседой и практическими Володиными рассуждениями.

Вот и платформа "Ленинградская". Под шипение воздушного привода дверей мы покидаем вагон. Недалеко от станции – афиша с названиями фильмов. Наудачу выбираем кинокартину, "Блеф", и отправляемся в "Вымпел", кинотеатр у метро "Бабушкинская".

Перед сеансом в фойе обычная атмосфера и ожидания, когда откроются двери кинозала, и праздничного воскресного настроения. Даже здесь, внутри, весна напоминает о себе веселыми солнечными бликами, пробирающимися сквозь сводчатые окна, и кусочками высокого, иссиня-голубого неба.

Фойе украшено картинами местных художников, на которых запечатлена спокойная, радующая глаз своей умиротворенностью природа Среднерусской возвышенности в разные времена года – открытые холмы, перелески в низинах, с проглядывающими зеркальцами заводей и русел плавных речек. Зимние пейзажи подчеркивают разнообразные вариации границ открытых заснеженных полей и синеющих на втором плане лесов, с добавлением живописных сельских изб, сараев; покосившихся, занесенных снегом плетней.

Репродукции картин известных художников продолжают тему природы – как они её воспринимали своим артистическим воображением. "Девятый вал" Айвазовского знакомо вызывает ощущение слепой и яростной мощи морской стихии; "Бухта Антиб" Моне затягивает, как воронка, в какой-то сюрреалистический мир, и только отсутствие чётких деталей не дает окончательно перенестись воображением к отрогам фантастической в своем нагромождении горной страны. И все же какое-то смятение, навеянное картиной, беспокойное и щемящее, смешанное с удивлением, ещё некоторое время живет в душе. Может, от сюрреализма сюжета. Не может быть в природе таких видов, и подсознание, чуткий детектор отклонений от реальности, реагирует вот таким образом.

Посетители едят мороженое в вафельных стаканчиках, выказывая при этом характер натуры – кто-то торопливо, с хрустом, а кто-то не спеша, смакуя. В медленном потоке, группами и поодиночке, мы все передвигаемся от картины к картине.

После фильма, выйдя из кинотеатра, в потоке зрителей неспешно продвигаемся в нешироком проходе к улице. Недалеко от нас группа девушек, но я не обращаю на них внимания. Володя толкает меня в бок: «Посмотри, интересная картина», – и кивает головой в их сторону. Некоторое время разглядываю, и вскоре начинаю понимать, что он имеет в виду.

В группе пять-шесть девушек, по виду явно не местных, не москвичек. И все они, несмотря на разный рост, телосложение, и одежду, всё равно смотрятся одинаково. Все, кроме одной. Как-то она выделяется своим спокойно-доброжелательным видом, естественностью и безмятежностью. Всё это нетрудно определить и по её лёгкой походке, и живому лицу, которое мне видно лишь в профиль, и весёлым интонациям приятного голоса, обрывками долетающим до моих ушей.

Хорошая девушка, кто спорит. Володя как будто выдыхает своё впечатление в одном слове, сказанном с долей восхищения, к которому каким-то образом примешались смятение и сожаление. "Королева!.." – и видно, что смутила Вовину душу эта девушка, но так же понятно, что дальше этого ничего никогда не последует. Может, и вспомнит Володя её сегодня вечером, старательно перебирая струны гитары, но так и останется она для него как актриса в кино – недосягаемая, словно из другого мира.

Но то Володя. Я же нахожусь в состоянии деятельного возбуждения, когда цель ничто, лишь повод для движения. И я начинаю потихоньку оттеснять со своего пути бывших кинозрителей, прокладывая в толпе дорогу к девушкам, а вернее, к одной девушке, поскольку остальные её спутницы меня в этот момент не интересуют. Поравнявшись с ней, я сумел разглядеть её получше. Надо отдать Володе должное – он в одном слове сумел выразить суть того явления, что предстало моему любопытствующему взору. Именно явления. Такую привлекательную внешность может даровать только природа, которая вдруг ни с того ни с сего расщедрилась, и выдала, как говорят шахтёры, "на гора" по максимуму, с полной отдачей, словно задавшись целью показать, на что она способна.

Описывать красивых девушек занятие неблагодарное, всё равно что-нибудь упустишь или переврешь, но и не описать в данном случае нельзя, хотя бы примерно, а остальное пусть дополнит ваше воображение. Многие назвали бы её высокой; другие – что она заметно выше среднего. Пожалуй, для такой привлекательной девушки самый подходящий рост. Волосы густые, волнистые; тёмные, но не чёрные, и такие, что напрашивается эпитет "шелковистые". Лицо хорошего человека, открытое и живое, с красивыми правильными чертами, оттененными белизной нежной и здоровой кожи. Хорошо сказал Поэт, и трудно что-то добавить к его "белолица, черноброва...". Но не меньше обращают на себя внимание её фигура и походка, лёгкая и свободная. Трудно даже решить, что больше притягивает взгляд – лицо или на диво пропорциональная женственная фигура, со слегка отведёнными назад плечами и гибким девичьим станом. Судя по лицу и голосу, от природы совсем неглупая, скорее даже умная, и сильна она умом практическим. Наверное, кто-то разглядел бы больше, но моё первое впечатление сохранилось именно таким.

Я протискиваюсь ближе, чтобы меня заметили, и спрашиваю первое, что приходит в голову: "Меня чрезвычайно интересует Ваше мнение о фильме", – хотя на самом деле, конечно, мне интересен собеседник. Разговор между девушками тут же прекращается, и они, кто открыто, кто с застенчивым любопытством, а кто-то в изумлении, разглядывают меня. "Королева", давайте пока будем называть девушку таким образом, отвечать не торопится, но быстро и внимательно изучает незваного интервьюера. На каких-то внутренних весах, которые у каждого из нас судьба настраивает как ей вздумается, мои действительные или воображаемые достоинства склонили чашу в мою пользу. Отвечает она с лёгкой весёлостью в мелодичном голосе.

– Вы знаете, фильм забавный, но не более того, и кроме игры хороших актёров, особо обсуждать нечего.

Вот это номер! На ходу, мгновенно, придумать такой чёткий и, пожалуй, верный ответ! Извините, девчата, в таком случае мне надо подойти поближе и рассмотреть получше. И я отжимаю в сторону часть её свиты, а она как будто освобождает возле себя немного места, слегка сдвинувшись в сторону, и теперь мы идём рядом. Неподалёку, сзади, я чувствую Володино присутствие. На всякий случай оглядываюсь и вижу, что он действительно следует в моём фарватере. На его лице нет и тени ревности, но зато – любопытство, как-то оно пойдёт дальше? А как оно бывает в таких ситуациях? Откровенность на откровенность, ничего не надо изображать из себя, потому что имеешь дело с умным человеком. Даже если бы и возникло желание "пустить пыль в глаза", что, впрочем, мне несвойственно, всё равно быстро раскусят. И я просто говорю, что думаю, инстинктивно чувствуя, что это лучший способ заслужить расположение Королевы.

– Хорошо сформулировано, мне нравится! Очень верно отражает мои смутные ощущения. Не то чтобы пустышка, но как Вы верно подметили, и польститься не на что. А кто из актёров Вам понравился? – и мне действительно интересно узнать её мнение, но больше для того, чтобы понять, с кем имею дело. На сей раз она ненадолго задумывается, и доброжелательно отвечает в той же весело-предупредительной тональности. Я отмечаю, что тембр её голоса, переливающийся как родниковый ручеек, составляет единое целое с её привлекательной внешностью.

– Это хорошая итальянская комедия, в которой главное, это игра актеров, а не сюжет. Актёрский состав ровный, и уровень мастерства высокий. Слишком много гротесковых ситуаций в конце фильма. Не думаю, что он от этого выиграл. А кого выделить из актеров... Челентано, наверное. В некоторых эпизодах он великолепен.

– Вы случайно не кинокритиком работаете? – задаю я глуповатый вопрос, и чтобы как-то сгладить впечатление, поясняю, – Я просто так не мыслю, однако мне тоже кажется, что в конце фильма они переборщили со своим блефом.

– Это лишь мое мнение. Я такой же зритель-любитель, как все остальные, просто некоторые моменты нельзя было не заметить, – Королева двумя предложениями восстановила статус-кво, выровняла наше положение, и переводит разговор в другое русло, перехватывая инициативу.

– А как Вы предпочитаете мыслить? – с шутливыми интонациями спрашивает она. И мелодичный и богатый тембр её голоса как будто добавляет что-то от себя, подсказывая ответ.

Вечером Володя, заведя разговор, скажет о её голосе: "Фортепьяно, а не голос. Концертное фортепьяно". Не знаю, может быть. Поэт, наверное, добавит арфу, но мы в нашем правдивом повествовании ограничимся Володиным наблюдением.

Я отвечаю на её вопрос: "Вы знаете, в какой-то момент я понял, что всегда надо использовать здравый смысл и не кривить душой перед собой, но оказалось, что это совсем непростое дело. Мешают стереотипы, и их много. Потом, недостаток общения с реальной жизнью тоже не помогает", – я просто говорю, как думаю, не пытаясь придумать ответ покрасивее, и голос звучит откровенно и естественно. Моя открытость щедро вознаграждается.

– Вы правы! Сложно управлять эмоциями и следовать голосу разума. А какого рода препятствия, если не секрет, отделяют Вас от кипучей гущи реальной жизни? – и я ощущаю искренний интерес в вопросе, как он был задан, и отмечаю "кипучей" – это из Маяковского. Но мне неохота объясняться, что я аспирант – по нескольким причинам. Во-первых, это может звучать как хвастовство, а потом, сам я не чувствую себя аспирантом – для меня это временное положение, промежуточный статус, от которого в силу разных обстоятельств мне не удалось отвертеться. И я решил, что лучше помалкивать об этом.

– О, это временное явление. Я делаю своего рода дипломную работу, и приходится много времени проводить в библиотеках и наедине с вычислительными машинами. И то и другое плохая замена живому человеческому общению, – я абсолютно искренен в своём ответе. Но я осветил только одну сторону своего бытия, и это было тут же замечено. И после этого подумал, что, наверное, и "своего рода" было взято на заметку.

Отвечая, Королева немного играет. Впрочем, как и я. Но это отнюдь не словесная дуэль, и даже скорее мы подыгрываем друг другу, стараясь отвечать и задавать вопросы в тон, вместе свивая прочную нить разговора. Так что беседа течёт ровно, без напряжения.