355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Горулько-Шестопалов » Формула жизни. Сборник рассказов (СИ) » Текст книги (страница 13)
Формула жизни. Сборник рассказов (СИ)
  • Текст добавлен: 29 марта 2017, 01:30

Текст книги "Формула жизни. Сборник рассказов (СИ)"


Автор книги: Юрий Горулько-Шестопалов


Жанр:

   

Разное


сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Вечерние посиделки

Забот мне хватало и на дому. Кроме основной работы в компании, приходилось ещё поддерживать другие системы. Были и другие дела, которые тоже требовали постоянного внимания. И, тем не менее, иногда находилось время для разговоров с Маршей, когда дело уже шло к ночи. У Марши был необычный бизнес – она наводила порядок в частных и корпоративных архивах. Скажем, у человека накопилась куча разных бумаг, небольших вещей, и он не мог уже находить, что ему нужно, в куче всего этого добра. И тогда на помощь таким бедолагам приходила Марша, которая в течение нескольких дней со своей немецкой педантичностью могла раскладывать и сортировать все эти бумаги и вещи по папкам, разделам, делать надписи, ярлыки, расставлять по полочкам. Работа, конечно, специфическая, но Марше она, похоже, даже нравилась. Каким-то образом она находила клиентуру, и у неё даже было постоянные клиенты – небольшие бизнесы. Иногда, правда, ей приходилось ездить довольно далеко, но в целом как-то её бизнес существовал.

Она родилась в Лос-Анджелесе, и всю жизнь прожила в разных местах Калифорнии, начав самостоятельную жизнь на севере от бухты Сан-Франциско, и постепенно двигаясь на юг. Во время вечерних разговоров она рассказывала о своей жизни, но рассказала она как-то все быстро; мои дальнейшие расспросы много не добавляли. Самыми сильными впечатлениями были пережитые землетрясения, особенно когда они заставали её в каком-нибудь многоэтажном офисном здании на верхних этажах, где здание, по её рассказам, просто ходило ходуном. Её пожилой отец владел небольшими домами, которые сдавал в аренду. Когда жильцы не платили, он подавал на них в суд, и в таких случаях Марша представляла его на слушаниях в суде. Для неё эти дела были связаны с моральными издержками, поскольку судьи обычно принимали сторону неплательщика, что неудивительно для Калифорнии, но и не помогать отцу она не могла. У неё было несколько братьев и сестер, но связь с ними была слабая. Как я понял, это довольно типичная ситуация для их страны. Марша абсолютно не интересовалась политикой и другими высокими материями, и жила представлениями о мире, полученными во время обучения в школе, которые с тех пор, похоже, особо не обновлялись. Впрочем, если не считать некоторой обеспокоенности стремительным ростом числа выходцев из Азии, других конфликтов с внешним миром у Марши вроде не было. Собственно, и сюда, в этот новый город в Южной Калифорнии, она приехала, надеясь жить в сообществе таких же, как она, христиан. Но её планам не суждено было сбыться. Азия в лице своих передовых представителей быстро осваивала все регионы Калифорнии.

Любимым занятием Марши было посещение магазинов, торгующих всяким старьем, где она, в том числе, надеялась когда-нибудь наткнуться на драгоценную вещь – таких историй она знала множество, и с вожделением рассказывала; наверное, живо представляя, как в один прекрасный день и она вытянет из кучи хлама свое заветное сокровище.

Меня удивляла её способность бестрепетно садиться за руль своей небольшой, далеко не новой Тойоты "Кароллы", и отправляться хоть за три-девять земель. Такое отношение к езде на автомобиле типично для американцев вообще. Проехать пару сотен километров, в представлении большинства из них, это сущие пустяки. Не обходила Марша своим вниманием и другие магазины. Она могла несколько раз съездить в какую-нибудь китайскую мебельную лавку за семьдесят километров, чтобы в итоге по дешевке приобрести шкафчик, который потом доставляла с моей помощью. Расходы на бензин и своё время на хайвэях она затратами не считала.

Когда Марша в несколько приемов рассказала о своей жизни, наступила моя очередь выступать в роли рассказчика. Не скажу, что это была простая задача, но, судя по тому, как внимательно Марша слушала мои россказни, как-то я с ней справлялся. Говорить можно было о чём угодно, её интерес к рассказам не ослабевал. Марша так мало знала о жизни, а тем более о жизни в другой стране, что практически любая информация для неё была откровением. Мне приходилось хорошо напрягаться, чтобы выразить свои мысли на английском, и в этом смысле вечерние посиделки были полезными и для моего разговорного английского.

В один из темных вечеров, когда в раскрытую наполовину дверь начинал задувать сухой и жаркий, как из духовки, ветер пустыни, я закончил свой очередной рассказ, на сей раз об осенней охоте на уток. Марша задумалась. Её беспечальное чело пересекла морщина. То ли она ещё находилась под впечатлением рассказа, то ли у неё появились какие-то мысли по этому поводу. После минутного размышления она убежденно сказала: "Ты, скорее всего, писатель".

Её заключение, с одной стороны, как-то невесело развеселило меня, а с другой вызвало воспоминания, когда я действительно пытался описывать события своей жизни, и даже делал импульсивные попытки писать рассказы. К некоторому моему удивлению, итогом этих устремлений были творения, которые вполне можно было читать, но которые все равно здорово не дотягивали до уровня рассказов, какими я их хотел видеть. Те давние попытки, тем не менее, нисколько не обескуражили меня. В глубине души я чувствовал, что просто нужно время, чтобы внутри что-то постепенно созрело, и начало бы выливаться на бумагу литературным содержанием. Очень скоро, неожиданно для себя, я начал писать стихи, и это и была та стезя, на которой постепенно формировались навыки, вызревали литературные вкусы, чувство слова, ритма, гармонии формы и содержания. Но жизнь по обыкновению вносила коррективы в мои устремления, и очень скоро началась борьба за существование в своей бывшей стране, забиравшая все душевные и физические силы. Эта напряженная, во всех отношениях, жизнь, на пределе возможностей, продолжалась несколько лет, и закончилась переездом в другую, абсолютно чуждую моей натуре страну.

Приходилось снова до предела напрягать свои силы, чтобы как-то выплыть в этой ситуации, и тут было не до литературных изысканий. По жизни, мне очень редко кто-то помогал, да собственно я на это никогда и не рассчитывал. И всё же то, что в самые критические моменты те, кто находился рядом, для чьего благополучия старался, бездумно топили меня, пытались лишить уверенности в своих силах, использовать меня в своих эгоистических целях, мне во вред, дополнительно усложняло ситуацию. Оглядываясь назад, я при всей своей неплохой памяти и значительно выше средней способности помнить хорошее, могу назвать трех человек, которые в итоговом балансе сделали для меня добро. Подавляющее большинство получили от меня больше, чем дали, и очень часто – намного, а то и неизмеримо, больше. Дело даже не в балансе – я не это имею в виду. Дело в отношении; когда каждый стремится сохранять баланс, а кто больше вложил, кто меньше, это уже не важно. Я физически сильнее многих, и выносливей, и естественно, что могу сделать больше. Но если видел, что другие стараются, напрягаются изо всех своих сил, у меня никогда не было претензий. Мы вместе, дружно и хорошо делали общее дело, и это было самое главное, а не то, кто внес большую лепту. Но зачастую ситуация складывается с точностью до наоборот, когда те, кто вокруг тебя, пытаются захватить кусок побольше, а сделать поменьше, а то и вообще без затей обобрать. То, что я до сих не утонул окончательно и всё ещё топчу погрязшую в грехах и невежестве землю (это обычное состояние человечества), произошло не благодаря, а вопреки действиям других людей.

В одном из фильмов мне резанула душу фразу героя, профессионального боксера – "Everybody wants a piece of a Champion". Применительно ко мне, могу только повторить вслед за ним – да, всю жизнь окружающие, за очень редким исключением, хотели оторвать кусок от меня, в том или ином виде. И у многих это получилось и получается. Ну и в добрый час, как говорится. Что тут поделаешь, раз я такой человек. Бог с ними. Главное – не озлобиться на людей, на этот мир, и видеть его таким, какой он есть. А в нем есть всякое – и плохое, и хорошее, и неоднозначное, и все это меняется, плывет во времени и пространстве, и остается только и самому плыть в течение времени и хоть как-то выдерживать свой курс, чтобы не превратиться в щепку, которую мотают по волнам течение и ветер как хотят.

Жизнь среди людей – сложная и опасная штука. Она требует очень серьезной подготовки и предельного развития многих навыков. Но очень мало людей, которые прошли такую подготовку. Остальные учатся жить, как придется. После того, как жизнь многократно приложила меня, что называется, мордой об стол, постепенно начал что-то понимать о себе и окружающих. Но сейчас уже поздно использовать эти уроки. Поезд ушел, и полученные знания не пригодятся – просто больше не будет случая. Можно записать мысли в тетрадку, что периодически и делаю, как сейчас, и может иногда перечитать записи, но, скорее всего, даже этого не случится, а тетрадки, не открывая, просто выбросят в мусор при очередном торопливом переезде. И это нормально, никаких претензий. Люди редко осмысливают свой собственный опыт, что уж тут говорить о чужом.

Написал эти строчки, и поразился – до чего же они перекликаются с мыслью Джозефа Конрада из его книги "Heart of Darkness": "Destiny. My destiny! Droll thing life is – that mysterious arrangement of merciless logic for a futile purpose. The most you can hope from it is some knowledge of yourself – that comes too late – a crop of unextinguishable regrets." Вот только у меня теперь нет "неизбывных" сожалений. Ни к чему это. И мешает, и нет смысла. Всё это позади, а идти надо вперед. Прошлым жить нельзя. Невозможно.

Вот такая была общая диспозиция в тот темный вечер, когда Марша, сидя в моей комнате на приобретенном у Джона диванчике, наклонившись вперед, вымолвила эти слова. Подумалось: «Писатель. Эх, Марша... Знала бы ты, в какой бараний рог пришлось сворачивать устремления души моей, чтобы просто выжить в этом совсем несмешном мире и снискать хлеб насущный для детей своих».

Взяв небольшую паузу и поразмыслив, без особого оптимизма ответил.

– Не-е, Марша. Я не писатель. Самое большее, на что могу сейчас претендовать, это на неплохого специалиста в какой-то области компьютерных дел. Но это, пожалуй, всё. Всё остальное давно осталось за бортом моей жизни, да и жизнь моя не более, чем четырехвесельный вельбот без мотора в открытом океане.

Но Марша не обратила ни малейшего внимания на правдивую оценку моего места под солнцем в духе капиталистического реализма. Ей жизнь виделась совсем по-другому. В её представлении она была серией предопределенных счастливых случаев, а миражи голливудских удач давно обрели живую и трепетную плоть, и воспринимались ею не менее реально, чем нарастающий шум листвы деревьев на улице – сухой и жаркий ветер, прорвавшийся из пустыни, продолжал усиливаться, обещая ночную бурю.

– Нет-нет! Ты – писатель! И ты должен писать. Тебе это будет нетрудно, ты только начни. Пиши о чем угодно, у тебя получится.

Наивность иногда может обернуться большим преимуществом. В данном случае наивная вера Марши в моё писательское дарование стронула в душе нечто такое, что, казалось, уже навсегда окаменело и приказало долго жить – какое-то чуть живое, еле-еле ощутимое желание писать, которое в тот вечер неожиданно напомнило о себе благодаря Марше, её вере в возможность хоть как-то реализовать если не писательские способности, то хотя бы потребность писать.

Вскоре Марша ушла к себе, а мою голову постепенно снова заполнили мысли о работах, и с тем и отошел ко сну.

Работа на дому. Новые горизонты

В те дни одни мои канадские клиенты, немаленькая программистская компания, вывалили на меня кучу проблем, продав большому банку разработанную мной систему. Юмор заключался в том, что система предназначалась для промышленных компьютеров "Тандем", но "Тандем" имеет две операционные системы – родную, Гардиан, и добавленную позже, для поддержки ЮНИКСа. Я разработал систему для Гардиан. Она имела спрос, и ещё при мне компания сумела продать систему двадцати с лишним клиентам, примерно по полмиллиона за продажу. И так успешно пошли эти сделки, что продавцы компании, увлекшись, продали мою систему для работы и с ЮНИКСом. Продавцы сумели усвоить, что система работает на Тандеме, а такие тонкости, как тип операционной системы, уже были свыше их понимания. А Гардиан отличается от ЮНИКСа примерно как стрекоза от баллистической ракеты. Мои попытки объяснить продавцам и разработчикам пикантность ситуации ни к чему не привели. Их всех заклинило на том, что раз я делал систему для Тандема, она должна работать. А раз не работает, значит, это моя вина. В общем, обычная логика прикрытия каудальных частей, которая цепляется за что угодно, лишь бы самим не пришлось что-то делать. Положение усугублял тот факт, что я использовал такой системный дизайн, и сделал систему с таким запасом прочности, что она действительно работала и с ЮНИКСом, хотя, естественно, не должна была, и никто в кошмарном сне не предполагал, что когда-нибудь продавцы всучат эту систему клиенту, у которого машины используют ЮНИКС.

Но раз в две-три недели программа давала сбои, и банку приходилось перезапускать систему. И пожелание банка было – угадайте, какое? Чтобы моя система сама себя перезапускала раз в неделю. Поняв, что объяснить, что на самом деле произошло, абсолютно бесполезно, теперь я ломал голову, как с минимальными издержками приспособить систему для работы с ЮНИКСом. Мне нужны были файлы с записями ошибок, но и их я не мог получить от программистов компании. Доступа к машине мне тоже сразу не могли дать. Далеко в Торонто, ночью, сидели в конторе три программиста, и под мою медленную и проникновенную диктовку вручную копировали нужные мне файлы, хотя я специально сделал программу для автоматического мониторинга работы системы, и чтобы запустить её, достаточно было один раз кликнуть кнопкой. Но они предпочитали все делать вручную. Ладно. Тут уж чем бы дитя не тешилось, лишь бы они прислали мне эти файлы.

Когда начинал работать с этой конторой, там были нормальные программисты. Но потом контора всё росла, росла, и почему-то программисты становились всё тупее и тупее. Наверное, это такой закон роста больших компаний. Не думаю, что все программисты туда приходят изначально в таком плачевном состоянии. Похоже, это просто специфика работы в большой компании и общая атмосфера, что мозги сотрудников затем стремительно заплывают жиром. Точную причину назвать трудно. Однако за устойчивость феномена ручаюсь.

Эти и другие заботы за несколько дней незаметно и бесшумно придушили отблеск светлого чувства, связанного с призрачной возможностью обратиться к литературному творчеству, и возрожденного из почти исчезнувшего кусочка моей плоти тем памятным вечером, когда Марша нарекла меня писателем. Но Марша, оказывается, не только не забыла о разговоре, но, как в свое время с мебелью, основательно взялась за дело. Спустя несколько дней она появилась в дверном проеме с торжествующим видом, держа в руках большое объявление, вырезанное из газеты. В нём сообщалось о скорой конференции молодых писателей и журналистов, и перечислялись условия и критерии, которые квалифицировали будущих участников как молодых писателей. Минимальное требование было иметь хотя бы один написанный рассказ. Конференция проводилась в субботу и воскресенье, когда я не летел в Торонто, так что по времени все устраивалось.

– Тебе надо написать рассказ, а я буду твоим первым читателем, – деловым тоном объявила Марша. Я, разумеется, был не против, но одно дело хотеть, а другое сделать, и расстояние от одного до другого может быть очень большим, а зачастую и непреодолимым. Но вообще-то задача меня воодушевила и обрадовала. Мы ещё немного поговорили, и вскоре она ушла, оставив объявление. Я внимательно просмотрел программу конференции, наметил подходящие для себя секции. Но избранная мною жизнь беспардонно вторглась в грезы наяву. Пришлось отвернуться в сторону от заманчивых литературных перспектив, и до глубокой ночи заниматься неотложными компьютерными делами.

Рассказ

Три дня мне было не до литературного творчества, хотя мысленно периодически возвращался к мыслям о рассказе, размышляя, о чем буду писать. Марша каждый день живо интересовалась, в какой стадии находится будущий литературный шедевр, и начала деликатно меня подталкивать, опасаясь, что не успею написать рассказ к сроку. Наконец, покончив с самыми неотложными делами по работе, на четвертый день, вечером, сел за компьютер и начал писать рассказ – по сути, первый в своей жизни. Позднее была написана его более длинная русская версия – "Утро". Что интересно, русский и английский варианты отличаются как небо и земля. Интуитивно я понимал, что те мысли и чувства, которые можно было передать в русской версии, не будут поняты в версии английской. И потому "обмелил" рассказ, убрав глубину, или, скорее, чувство глубины, которое мне хотелось вызвать описанием внешней канвы событий. Англоязычная версия в этом плане больше напоминала барражирующую вблизи поверхности подводную лодку с поднятым перископом, в который читатель мог постоянно следить и быть вовлеченными в описываемые события.

Строчки рассказа полились сразу и свободно; они шли откуда-то изнутри и не требовали особых усилий, разве что на преодоление языкового англоязычного барьера. Как будто все моё существо настроилось на определенные ритм и тональность, определившие общий эмоциональный настрой, в котором виделись события прошлой жизни сквозь призму прожитых лет. Эта призма есть всегда и у каждого, но у одних она мутная – когда больше, когда меньше, – а у других временами проясняется, по какому-то странному стечению обстоятельств, и тогда наши прошлые дела и мысли вдруг предстают в незамутненном виде. Незамутненность вовсе не означает истинность восприятия, так же как мы можем ясно видеть ландшафт сквозь цветное стекло, но в измененных красках. И мой эмоциональный настрой действовал как цветовой фильтр, но фильтр отнюдь не щадящий и приукрашивающий прошлую действительность, но показывающий, что было, в приглушенных далью времени тонах, скрадывающих цветовую гамму; не убирая, но нивелируя множество деталей в дополнение к основной палитре цветов в виде меняющихся оттенков. И это воссоздание прошлых событий в заданной эмоциональным состоянием канве затягивало, влекло дальше и дальше, порождало новые эмоции, открывало новые дали, новое понимание, укладываясь в ту же канву, переплетясь с уже описанными событиями, мыслями, чувствами.

Как же сильно различалось это состояние активного сотворения эмоционального мира, и затем погружения в него от моих настоящих дел!.. Прошлые события служили путеводной нитью, но их восприятие и изложение в письменном виде было неразрывно связано с эмоциональным состоянием, одухотворяющим и раскрашивающим желанными красками навсегда ушедший мир моего детства, юности. Но даже недавние события легко укладывались в заданную тональность, как будто поддавшись очарованию красочного мира, созданного переплетением реальных событий и их видения из настоящего. О, в напряженном поиске решений сложных научных и технических задач есть свои многочисленные прелести, окрыляющее чувство творческой удачи, сопровождающее решение сложной задачи, особенно если её до сих пор не удавалось решить никому! Но здесь было совсем другое – неослабевающее, влекущее чувство воссоздания сути событий прошлого и настоящего, когда снимается внешняя мишура, и начинаешь проникать в сущность некогда происходивших событий твоей жизни, и каждый шаг открывает то, что долгими годами было запрятано от тебя, как за семью печатями, внешними событиями, бездумно принятыми стереотипными установками, промыванием и штампованием мозгов, со всех сторон, заблуждениями, идеализмом, и всем прочим, что так быстро закрывает от нас настоящий мир, его суть, его истинные безжалостные пружины, рычаги и прочие бездушные механизмы, правящие миром, в котором нам довелось жить. Это не было одно открытие, как в научной проблеме, но каждый шаг, каждая строка открывали иной, невиданный доселе мир, очищенный от мусора предубеждений, обмана, заблуждений. «Unexamined life is not worth living», – как-то так, но кто же это сказал?.. А как можно понять свою жизнь, как ещё можно познать этот мир, если не убрать многочисленную мишуру, наслоения, которые призваны замаскировать его суть, обмануть людей, представить мир, жизнь его обитателей такими, как это выгодно другим – правителям, властителям, окружающим? Кто мне скажет, что меня обманывали, вольно или невольно, столько лет? Только я сам могу дойти, докопаться до этого. И оно надо, надо! Иначе, действительно, зачем она была, эта жизнь? Продолжить род? Да, конечно! Но ведь что-то ещё должно быть, понимание и осознание жизни, и своей, и людской. У каждого в меру его разумения, верно, но должно быть. И не сладкие, убаюкивающие самомнение сказки, но истина, суть, иначе всё остальное перестает иметь смысл. Это все равно что строить дом на зыбучем песке, без фундамента. Сколько бы не стояло, все равно, когда-нибудь развалится.

Историческая ложь о других народах ударит где-то бумерангом то лгущему народу, этносу, по их стране. Ложь самому себе – неважно, по какой причине – по обратной связи когда-нибудь вернется и ударит по тебе и окружающим. Можно назвать это расплатой, но на деле такой ход событий закономерен, он просто необходимо следует из предыстории, является её продолжением, даже если ниточка жизни человека обрывается. Почему так? Ведь я вижу, как сейчас живут и здравствуют, при деньгах и власти, те изверги, нелюди, у которых руки по локоть в крови, кто загубил миллионы людей, либо убив их опосредствованно, либо поломав многие и многие людские судьбы. О какой расплате, какой высшей справедливости может идти речь, если прошли десятки лет, и им ничего не сделалось? Не пустая ли это надежда, не бесплодное ли самоутешение, чтобы хоть как-то утешиться в осознании своей нереализовавшейся жизни? Думаю, что нет, не самоутешение. Да и нет у меня мстительного чувства. Те нелюди мне давно безразличны. Они, или другие, таких много. Имя им легион ("Their name is legion, because they are many.") Но дело в том, что эти человекоподобные существа искажают, перекашивают объективную реальность, в которой существуют люди, привносят в неё дисгармонию, хаос, разлад, враждебность, зло, которые начинают распространяться, как зараза, начинают плодиться, размножаться, внедряться в здоровые ткани общества, как раковые метастазы. А такие изменения бесследно не проходят, ни для кого.

Любое совершённое зло по своей природе паразитическое, эксплуатирует что-то хорошее, здоровое, губит его. Паразит этого не понимает и не в состоянии понять. Как растение-паразит, погубив одно здоровое дерево, набрасывается на другое, до тех пор, пока не останется здоровых деревьев вообще, или деревья не выработают средство защиты, после чего паразит погибает, так и люди-паразиты, и народы-паразиты рано или поздно уничтожают всё здоровое вокруг них, заставляют других людей искать средства защиты, меняют их поведение, видение мира, и в результате исчезают сами. В этом и состоит суть закономерности расплаты за всё ранее содеянное. Расплата может быть отложена, но она не будет отменена. Она может состояться при жизни, после, но она произойдет, так или иначе. Да, добрые дела не остаются безнаказанными. Но и злые тоже. Сказанное не значит, что не надо ничего делать самому, не противостоять злу. Наоборот, надо, и в этом и состоит следование природе человека, на которой и основано его подсознательное стремление к справедливости. Только через такие индивидуальные и коллективные действия и достигается баланс в мире, и расплата находит дорогу к тем, кто её заслуживает. И чем раньше это происходит, тем лучше для общества в целом.

Можно пройти дорогу жизни без её осознания? Конечно! Многие так её и завершают, в святом неведении о себе и мире, в котором прожили. Но если внутри есть стремление понять и познать истину, надо к нему прислушаться и дать возможность реализоваться. И у меня такое стремление было, всегда жило подспудно, но только не находило выхода. И попытка написания рассказа так неожиданно открыла возможность познать, кто ты был и есть, кто на самом деле были окружающие тебя люди, осветить свои поступки и других людей, понять их настоящие, а не некогда продекларированные причины. Болезненными могут быть такие откровения и открытия, и кто-то наверняка предпочтет остаться с прежними заблуждениями, нежели испытать эту боль. Их дело. А таким, как я, истина нужна, пусть за неё придется расплачиваться болью. Ничего, потерпим. Для нас оно того стоит. Все не могут жить иллюзиями, кто-то должен понимать мир и себя как оно есть на самом деле; только так можно двигаться дальше.

В тот памятный вечер, и несколько последующих, за каждой новой строчкой мой прошлый мир представал совсем в ином свете. Первая учительница... Господи, какая же это была недалёкая женщина!.. Но такие и были востребованы, чтобы готовить беззаветно преданных, ничего не спрашивающих, забывающих о себе, своём здоровье, когда надо было строить продекларированное светлое будущее страны. Но, опять же, лучше такие, чем ни во что не верящая, во всем разочаровавшаяся и циничная молодежь. Всё познается в сравнении.

Или этот мой поступок... Не стоило этого делать, не стоило... А этот прошел на грани. Но прошел! И не совершить его не мог – прижали к стенке. А не надо было загонять меня в угол. Вот и получили. Не знали, с кем дело имели? Ну, это ваши проблемы. Я ведь предупреждал – не надо так со мной обращаться. Но вы не вняли, вам казалось, что за вами сила. Однако, как говорил отец, на каждое ядие есть своё противоядие, надо просто хорошо подумать, какое именно. ...

А вот тогда меня подставили, да ещё как! И кто?! Зачем?! Получили выгоду на копейки, поломали мне жизнь, и в итоге себе хуже сделали. И никуда не денешься теперь от этого. И жить с этим. Но лучше так, чем прежние иллюзии. Лучше так. И хорошее вдруг открылось в ином свете. Ведь добра хотел мне тот человек, но я, к тому времени уже хорошо и неоднократно получивший по мозгам, не понял, не поверил в искренность его намерений, и упустил возможность свернуть на другую дорогу, поменять свою жизнь к лучшему.

А строчки множатся, торопливо разворачиваются на экране компьютера, и странным кажется это несоответствие их призрачности, когда все написанное в одно мгновение можно стереть, и той беспощадной, настоящей жизнью, раскрываемой ими. Как будто прожил несколько жизней – ту, которую видел глазами и мозгами пацана, потом молодого парня, которому заморочили голову люди, которые в первую очередь не должны было этого делать, и глазами меня тогдашнего, сидящего за тем небольшим письменным столом в теперь уже далекой – во всех смыслах – Южной Калифорнии.

Мог ли предположить, выходя из такси в первую южную ночь, что именно там мне начнёт открываться суть моей прошлой жизни и мира, в котором пришлось жить? Неужели правда, что никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь?.. Может, и так. Но в любом случае, надо быть открытым хорошему, не замыкаться и не успокаиваться на достигнутом. Век живи – век учись. Как это правильно!

Конечно, понимание каких-то эпизодов, событий жизни, просветления о своём прошлом приходят и без написания рассказов, и такое со мной случалось неоднократно, по разным поводам, а иногда и без видимых поводов, когда вдруг с кристальной ясностью осознаешь, как оно было на самом деле, какую роль пришлось тебе сыграть в спектакле, поставленном другими людьми, в чьих руках ты на самом деле был марионеткой для осуществления их замыслов, как правило, мелких и убогих до зубной боли. Но при написании рассказа такое понимание обрело новое качество, предстало развернутым полотном части моей жизни, со множеством взаимоувязанных между собой событий, ранее воспринимавшихся как независимые эпизоды. О, наша жизнь не так случайна, как это порой может показаться! Наши путеводные звёзды сидят в нас самих. Но как же много желающих заглушить их свет! Походя, между делом, для каких-то своих мизерных выгод, а то и просто от тупости, невежества, бесчувствия, в угоду бредовым идеологическим или этническим идеям.

И получается, что на деле мы проживаем несколько жизней в одном и том же временном периоде! Одну – в реальном времени, и остальные – по мере того, как возвращаемся мысленно к тем же событиям, как в моём случае во время написания рассказа, уже имея за плечами другой опыт, иное видение и понимание жизни. "Unexamined life is not worth living". Не буду так категоричен, но стоит, стоит посмотреть на жизнь попристальней – и в реальном времени, и на расстоянии. И мне такая возможность представилась с подачи Марши, открыв мир литературного творчества как средство познания и понимания самого себя, своей жизни и общества, в котором привелось жить.

Конференция

Марша, как и подразумевалось, была первым читателем, очень доброжелательным и внимательным. После прочтения она пришла, задумавшись. Сев на диван и склонившись вперед, как будто начала размышлять сама с собой.

– Странно, что ты ведь не описываешь каких-до удивительных событий, как в настоящих голливудских фильмах, но почему-то читать всё равно интересно.

Она помолчала. За это время её лицо несколько раз меняло выражение, от недоуменно-задумчивого, до решительного. Я с интересом наблюдал за работой её мысли, отражающейся на лице. Наконец, она снова заговорила.

– Ты писатель, это точно, но какой-то странный. Голливуд не будет снимать такие фильмы. Для Голливуда надо писать по-другому. Там должно быть много всего, и чтобы так увлекало, что зритель затаил бы дыхание от начала до конца фильма. Ты же можешь так написать? – с надеждой глядя мне в глаза, спросила Марша.

Теперь, после первого рассказа, я знал, что могу написать и так, как бы ей хотелось. Вопрос, хочу ли так писать, это раз. Шансы, что Голливуд заинтересуется моими творениями, нулевой, это два. Похоже, Маршин план сделать из меня писателя сценариев для голливудских фильмов терпел фиаско по независящим от меня причинам.

– Знаешь, Марша, мне надо подумать. Давай схожу на конференцию, может, после неё что прояснится. – На том и порешили.

На следующий день в обеденный перерыв отослал своё творение, а через четыре дня пришло и приглашение. Не думаю, что кто-то действительно читал рассказ. Организаторам конференции было выгодно привлечь как можно больше участников, и на формальные требования, наверняка, смотрели сквозь пальцы.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю

    wait_for_cache