Текст книги "Укрощение искусств"

Автор книги: Юрий Елагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Иллюстрации

Лидия и Борис Елагины (родители Юрия) в свадебном путешествии в Ницце

Юрий с отцом

Летняя дача Елагиных под Богородском

Дом Елагиных

Семья Елагиных с друзьями

В первом ряду: Юрий – второй справа, Борис Елагин – второй слева

Во втором ряду, слева направо: Мария Алексеевна Елагина (бабушка Юрия); Любовь Елагина (тетка Юрия); Лидия Елагина

Юрий Елагин и скрипач Исаак Стерн после концерта Хьюстонского симфонического оркестра

70-летие Ю.Б.Елагина (1980) Рядом с юбиляром – Александр Гинзбург

Чарльз Вик, Мстислав Ростропович, Юрий Елагин

В гостях – Василий и Майя Аксеновы (1985)

Обед в День благодарения (1986) В гостях – Юрий и Екатерина Любимовы

Юрий Елагин и его гости. Среди них – Мстислав Ростропович и отец Виктор Потапов

Юрий Елагин и Мстислав Ростропович

Анна Масс
Юрий Елагин и его книга «Укрощение искусств»

Альманах литературного клуба «Образ и мысль» Выпуск 9, июнь 2005 г.

Наверное, я его видела глазами пятилетнего ребенка до войны, но он не отпечатался в моей памяти. Старшие «вахтанговские дети» нашего дома, которым перед войной было пятнадцать – семнадцать лет, и немногие старики – его еще помнят.

Он был скрипачом в театральном оркестре и часто приходил в дом на Большом Лёвшинском к своим старшим друзьям и коллегам – Николаю Петровичу Шереметеву и Василию Васильевичу Кузе. Из рассказов о нем возникает образ хрупкого голубоглазого блондина, очень курносого, с ярким, будто нарисованным румянцем и тонким «буратинским» голосом. Может быть, из-за этой «херувимской» внешности и этого его голоса молодые актрисы, за которыми он ухаживал, не принимали его всерьез. Голос он незадолго до войны исправил: опытный театральный ларинголог переставил ему регистр на более низкий. И это превращение дисканта в баритон тоже служило темой дружеских шуток и анекдотов. Такой был стиль общения в минуты отдыха – необидные подтрунивания, розыгрыши, дурачества. Каждый, кто появлялся во дворе, был вовлекаем в веселое действо и должен был подыграть, подхватить импровизацию. Подначивали и Елагина. В этом был знак расположения. Он это понимал и не обижался. В театр Вахтангова он был влюблен – в его спектакли, в коллектив, в самую его атмосферу.

Был Юра Елагин – как тогда это называлось – «из социально-опасных»: внук текстильного фабриканта, сын репрессированного отца-инженера. Девятнадцатилетним был в 1929-м году арестован, отсидел несколько месяцев в Бутырках, после чего его отпустили «за отсутствием состава преступления», лишив при этом гражданских прав. Мать, из интеллигентной буржуазной семьи, пианистка, отправилась в Сибирь, жила в поселке недалеко от того лагеря, где находился ее муж, с единственной целью – хоть изредка видеть его и по возможности облегчать его жизнь. Своей матери Юрий обязан любовью к музыке и музыкальным образованием. С восьми лет его учили играть на скрипке.

«Хотя в глазах моих родителей, – пишет он в своей книге, – как в большинстве московских старых семей, музыка не имела репутации серьезного занятия, которому можно посвятить всю свою жизнь, судьба распорядилась так, что именно скрипка стала моей спасительницей, профессией и средством к существованию».

Он мечтал продолжать музыкальное образование, но путь в Консерваторию ему был закрыт, как «лишенцу». На постоянную работу его ни в один оркестр не брали по той же причине. Время от времени он нелегально заменял кого-нибудь из заболевших скрипачей в оркестре Художественного театра, пока в 1931-м году руководство театра Вахтангова, оценив его музыкальное дарование, не побоялось взять его на постоянную работу в свой оркестр. Мало того: верные себе вахтанговцы сумели добиться для молодого сотрудника отмены «лишенства». С их связями им это было сделать не так уж трудно, а для него это было спасением, и прежде всего – обретением права на вожделенную учебу в Консерватории, куда он и поступил, продолжая работать в оркестре театра.

В 1935-м году отец его умер в лагере, и мать вернулась в Москву. Ей было 45 лет.

«Когда я встретил ее на вокзале, – пишет Елагин, – то ужаснулся той перемене, которая с ней произошла со времени ее отъезда в Сибирь. Сейчас это была старая женщина с волосами совершенно седыми, и измученным, изможденным лицом, на котором застыло выражение большого горя. Я дал себе слово сделать все, что было в моих силах для того, чтобы устроить ей у меня спокойную и благополучную жизнь».

Но за то время, пока мать жила в Сибири, она потеряла московскую прописку. Ей грозило выселение «за 101-й километр», что было бы для измученной и убитой горем женщины равносильно смерти. И тогда руководство театра в лице Льва Петровича Русланова и Освальда Федоровича Глазунова снова обратилось с просьбой к высокому начальству, и оно в очередной раз благосклонно пошло навстречу любимцам правительства. Мать Елагина получила разрешение жить в Москве у сына.

Закончив московскую Консерваторию, Елагин в 1940-м году уехал по распределению в Краснодар. Там он преподавал скрипку в музыкальной школе и работал в филармонии. Женился. В Краснодаре его застала война. Мать не арестовали, но много раз вызывали в НКВД, дознавались, что ей известно о судьбе сына. Ничего, – отвечала она. Сын пропал без вести. Вероятно, погиб. Так и в театре считали. Жалели его. Жалели мать.

На самом деле Лидия Николаевна Елагина знала. Через чьи-то десятые руки Юрий сумел передать ей, что попал в лагерь для перемещенных лиц, а оттуда – в Америку. Лет через десять, когда приоткрылся железный занавес, он начал хлопотать, чтобы матери разрешили к нему приехать. Может, и добился бы, но брат и племянник Лидии Николаевны работали в засекреченных институтах, и своим отъездом она сломала бы им карьеру. А на это она пойти не могла. Умерла она в шестидесятых годах, так и не повидавшись с сыном.

Книга Елагина «Укрощение искусств» вышла в 1952-м году в Америке на русском языке в Чеховском издательстве.

«В этой книге описал я то, что видел, слышал и пережил в течение десятилетия 1930-1940 г., – пишет он в предисловии. – Я приложил все мои старания для того, чтобы быть как можно более объективным и точным, как в изложении фактов и в характеристиках людей, так и в хронологических датах…»

В том же 1952-м году, летом, актриса Вагрина, живя на даче в Тарусе, включила радиоприемник, чтобы тайком послушать «Голос Америки». Здесь, на значительном расстоянии от Москвы, помехи были не такие сильные, как в центре. И вдруг она услышала фамилию Елагина. А потом отрывок из его книги. В нем рассказывалось о доме на Большом Лёвшинском, о театре Вахтангова, упоминались знакомые имена… Вавочка ушам своим не верила. Юра Елагин?! Жив?!

В театре был шок. Наш Юрка! Подумать только! В Америке! Бежал! Перебежчик! Да еще книгу написал! Можно себе представить, что он там наплёл, чтобы услужить своим хозяевам-империалистам!

Несколько лет спустя книга прорвалась сквозь проржавевший занавес и попала в театр. Ее жадно читали, передавая из рук в руки. Публично возмущались: как смеет этот изменник Родины, опозоривший театр, писать о нас, да еще с антисоветских позиций! И вообще, он там всё напутал! Не так всё было!

Но в узком кругу книгу одобряли. Поражались тому, что Елагин, оказывается, уже тогда, в отличие от многих, понимал кошмар сталинского режима. И что так подробно и верно, несмотря на некоторые мелкие неточности, сумел воссоздать театральный и музыкальный мир довоенной Москвы.

Прошло еще много лет.

В конце семидесятых Евгений Рубенович Симонов, в те годы художественный руководитель театра Вахтангова, а до войны – просто Жека, сын Рубена Николаевича, побывал с гастролями в Соединенных Штатах. Вернувшись в Москву, рассказал, что в Вашингтоне к нему в гостиницу пришел – кто бы вы думали? Юрка Елагин! Да, представьте себе! Жадно расспрашивал о театре, о знакомых, о Москве. Постарел, конечно. Женат на американке. Своих детей нет, есть приемная дочь. В курсе всех наших событий, они его, чувствуется, глубоко волнуют. На вопрос: почему бы ему не приехать в Москву, ответил: «нет, Жека, к сожалению, это невозможно». На прощание подарил «Укрощение искусств» и «Темный гений» – вторую свою книгу, о Мейерхольде.

И еще прошло много лет.

В 1986 году я познакомилась с молодым американским славистом Джоном Фридманом, который приехал в Москву, чтобы собрать материал для диссертации о жизни и творчестве Николая Эрдмана. Я предоставила ему архив отца, работавшего в соавторстве с Эрдманом вплоть до 1933 года. Ныне этот архив находится в РГАЛИ, а тогда еще хранился в отцовском письменном столе. Джон изучал архив целыми днями, порой делая ценные для себя открытия. В случайном разговоре оказалось, что Джон знаком с Юрием Елагиным.

– Расскажите!

Он рассказал.

В 1982 году, учась в Бостонском Университете, он решил изучать творчество Эрдмана. Его руководителем оказался писатель Василий Аксенов, который посоветовал ему обратиться к Юрию Борисовичу Елагину, отозвавшись о нем как об особой фигуре среди русских эмигрантов, знатоке советской культуры, к тому же лично общавшимся с Николаем Эрдманом в периоды его довоенного сотрудничества с театром Вахтангова.

Елагин жил в Вашингтоне, работал в организации, точное название которой Джон не запомнил – что-то вроде информационного агентства, занимавшегося сближением американской культуры с культурами других стран, в том числе и Советского Союза. Он пригласил Джона для беседы в свой служебный кабинет.

На молодого студента Елагин произвел впечатление человека не столько старого (ему было тогда 73 года), сколько разрушенного и больного. Был он тучен, одышлив. Красные, воспаленные веки, слезящиеся глаза. И при этом – живой интерес к собеседнику и феноменальная память. Он не только подробно рассказал всё, связанное с Эрдманом в периоды работы драматурга в театре Вахтангова, но вспомнил наизусть все интермедии и репризы, написанные Эрдманом для спектакля «Лев Гурыч Синичкин». Здесь, в Москве, отыскав в папках моего отца эти репризы и интермедии, Джон был потрясен точным совпадением каждого слова текста с тем, что Елагин продиктовал ему по памяти.

Это была их единственная встреча.

Вот, пожалуй, всё, что мне удалось узнать о Юрии Елагине от тех, кто лично его знал. Остальное вычитала в его книге «Укрощение искусств». Джон подарил мне ее, вернее, ее ксерокопию. Привез из Америки. У нас книга была впервые опубликована лишь в 2002 году. Через пятьдесят лет!

Книга удивительно добрая по духу. И одновременно – страшная. Она повествует о том, как тоталитарное государство кнутом и пряником превращало лучших своих граждан, самых ярких, самых талантливых – в рабов, отнимая у них свободу творчества за возможность сохранить жизнь, физическую свободу, а то и просто благополучное существование. В то же время в книге нет желчи, злопамятства, мстительности, яда. В ней доминирует чувство любви к людям, сумевшим остаться людьми в условиях чудовищной идеологии, которая втаптывала в грязь понятия совести и чести. Втаптывала, и все-таки до конца не втоптала, как ни старалась.

Я знала, что Елагина уже нет в живых, но не могла найти никого, кто бы знал, когда он умер. Послала на авось письмо в Америку своей троюродной американской сестре Кате Джекобс, чьи родители были эмигрантами первой волны. Спросила, знакомо ли ей имя Елагина, и если да, не сообщит ли она мне хотя бы дату его смерти.

Через месяц подтвердилась пословица о том, что мир тесен.

«15-го июля 2002

Дорогая Аня!

Я только что получила ответ от Каролины, падчерицы Елагина – дочери его второй жены. Она написала очень длинное письмо, но я отвечу коротко.

Юрий умер 21 августа 1987 года после длительной болезни. Умер в Вашингтоне и похоронен на русском кладбище («Rock Greek Cemetery – Russian section»)

Когда он приехал в Америку в сороковых годах, он провел год в Нью-Йорке, а потом переехал в Хьюстон, в Техасе, где много лет работал скрипачом в «Houston Symphony». Уже в то время он писал статьи для журналов и делал переводы. Там же он начал писать свою главную книгу. В 60-х годах он переехал в Вашингтон и там помогал подготавливать гидов для выставок, а потом стал русским редактором журнала «Диалог». Журнал этот выпускало крупное Издательство, где в те годы работал мой муж Джон. Там я познакомилась с Юрой, и когда один из сотрудников «Диалога» заболел и вынужден был оставить работу, Юра предложил взять меня на его место корректора. Там я проработала какое-то время, и мы с ним очень сдружились в этот период. Это был добрейший, интеллигентнейший человек, умница и эрудит. Каролина пишет, что за год до его смерти был в Вашингтоне Юрий Любимов, ставил пьесу, и там они встретились после 40-50 лет, провели несколько чудных месяцев в общении, и Юра был счастлив.

Через два года после Юриной смерти Каролина переиздала «Укрощение искусств». Мстислав Ростропович написал предисловие, а она – послесловие, где описывает период его американского пребывания. Это издание вышло в Москве.

А недавно Каролина узнала, что какой-то издатель в России напечатал вторую книгу Юры – «Темный гений» – без ее на то разрешения. Она пыталась узнать, как это произошло, но без успеха.

В 1994 г. Каролина с мужем были в Москве, гостили у родственников Юры. Навестили кладбище, где похоронена его мать, церковь, где его крестили, Московскую консерваторию и, конечно, Вахтанговский театр. Они были в восторге от визита и надеются поехать опять…»