Текст книги "Тьма сгущается перед рассветом"

Автор книги: Юрий Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

X

Когда Томов расстался с Илиеску, было уже совсем светло. Состав стоял на станции Чуфница. Вдали, в серой утренней дымке, за группой деревьев вырисовывалось здание вокзала. Рядом, как свеча, торчала водонапорная башня.

Взобравшись на свою платформу, Илья облокотился на крыло грузовика и закурил… «Вот двоюродная сестра Пита тоже коммунистка, – думал он. – А я раньше не мог ее понять!»

Вспоминая и переживая все, что он слышал в эту ночь, Илья машинально наблюдал за стрелочником: как он переводил стрелку, смазывал остряки, рамные рельсы, крестовины, как старательно начищал стрелочный механизм. Вдруг Илья услышал голос слесаря, что-то горячо объяснявшего человеку в железнодорожной форме с молотком и ящиком с инструментами в руках. Илья догадался, что это, должно быть, осмотрщик вагонов. Слесарь отчаянно жестикулировал, а железнодорожник, указывая молотком то на колесо, то на смазочную коробку, что-то говорил ему. Илья спрыгнул с платформы и бегом направился к ним. Осмотрщик доказывал, что букса сильно перегрелась и поэтому он не разрешит вагону следовать дальше. Он поспешил заметить, что на станции нет в данный момент свободных платформ для перегрузки, и советовал торопиться с подачей заявки, иначе машина может простоять на станции бог весть сколько…

Достав кусок мела, ревизор большими буквами вывел на боковинке платформы: «Дефектный – Чуфница»… И, уходя, сказал, что будет находиться в маленькой пристройке около водонапорной башни.

Когда об этом сообщили Илиеску, он осмотрел буксу и решительным шагом направился к пристройке, где помещалось бюро осмотра вагонов. Не прошло и десяти минут, как Захария уже шел обратно, сердито бурча:

– Дурачков ищет… Взятку захотел… Видел, что вагон идет с сопровождающим, и решил попугать. Ну да ладно, это я уладил. Хуже другое: говорят, на станции нет паровоза и будет только к вечеру… До столицы рукой подать, а тут сиди и загорай…

– Дождемся паровоза, лишь бы не пришлось перегружать, – заметил слесарь. – Значит, надпись можно стереть?

– Конечно, сотри.

Поезда прибывали и уходили, а товарняк продолжал стоять. Когда Томов с электриком в полдень пришли в станционный буфет, стрелочник объяснял проводнику вагона со скотом, что все паровозы заняты под воинские эшелоны и все гонят на север. Понизив голос, он многозначительно добавил:

– К Днестру…

Однако проводник продолжал ворчать, что у него кончается корм и ему наплевать на воинские составы и вообще на все на свете…

Именно в этот момент в дверях буфета показался чумазый парнишка и крикнул с порога:

– Дядя Харламб! Паровоз-то прицепили! Тикаем скорей, бо вагон уйдет!..

Мужчина схватил свою торбу, бросил недоеденную селедку и кинулся за ним. Томов тоже стал расплачиваться, электрик выбежал на перрон. Донесся продолжительный свисток паровоза, и Илья увидел через окно буфета, как состав медленно тронулся с места. Уже на ходу он и электрик вскочили в тормозную будку какого-то крытого вагона. На первой остановке оба перебрались на свои платформы. Все были рады, что поезд идет без остановок. Однако это не совсем устраивало скотовщика. На одной из стоянок он опять ругался с железнодорожником: «Или стоим часами, или несемся как полоумные. Мне скот надо поить, а он прет как бешеный…»

Железнодорожник дал сигнал отправления и, поднявшись на ступеньки своего вагона, крикнул:

– Поить их будешь на бойне!… А составы, что идут с войсками, тоже туда отправляются!..

Ни на одной станции состав не задерживался: как прибывал, тут же давали отправление. Выяснилось все, когда прибыли в Бухарест. На товарной станции к платформам сейчас же подошли весовщик и офицер в каске. Они торопили с разгрузкой и даже прислали на помощь солдат – платформы нужны были для воинской части. На вокзале сновали военные в полевой форме.

– Что-нибудь опять стряслось, – заметил слесарь.

То и дело встречались прохожие с озабоченными лицами. Навстречу им бежали газетчики, выкрикивавшие надорванными голосами: «Напряженное положение в Данциге!», «Чрезвычайное заседание бельгийского правительства!», «Англо-польское соглашение о взаимопомощи!», «В предместьях Варшавы роют траншеи!».

Когда машины и груз были доставлены в гараж и обо всем доложено инженеру, Томов собрался домой. У ворот он столкнулся с электриком.

– Слыхал? – показывая в сторону улицы, откуда доносились голоса газетчиков, спросил Илья.

– Слыхал, слыхал… Бандиты, и больше ничего…

Илья удержал его за локоть.

– Это кто ж? Гитлер или поляки? Или… вон те, что орут?..

Электрик высвободил локоть.

– И Гитлер, и поляки, и наши не лучше. Видал, сколько войска гонют? Небось, тоже норовят сунуться… Все они одним миром мазаны…

Выйдя из проходной, Томов пошел по бульвару Братиану. Со всех сторон, словно угорелые, неслись газетчики, выкрикивая: «Ултима ора-у! Эдицие спечиало-у-у-у! Мобилизация!.. Запрещение… Призыв… Всеобщая!»…

Люди расхватывали газеты. Купил и Томов. На видном месте был помещен снимок: Гитлер в рубахе, заправленной в брюки, расставив ноги, стоял с поднятыми кулаками и открытым ртом перед микрофоном. Под портретом крупным шрифтом слова:

«Наши серьезные требования – Данциг и коридор!.. И я не вижу никакой возможности склонить Польшу к мирному решению этого вопроса…»

В левом верхнем углу газеты большими, жирными буквами был напечатан приказ военного министра Румынии:

«Военнообязанные, получившие призывные билеты желтого цвета с зеленой, голубой и фиолетовой полоской, с одной, двумя и тремя звездочками, фамилии которых начинаются на буквы A, B, C, должны немедленно явиться на сборные пункты…»

Ниже – крупный снимок: девушка, задрав юбку до самых бедер, пристегивает чулок. И по диагонали надпись:

«Самые тонкие дамские чулки фирмы «Адесго» можно приобрести в лучшем магазине столицы: «Галери Лафайет»!..

Томов перевернул страницу газеты.

«Вчера вечером его величество король Карл второй дал грандиозный банкет в честь германской делегации, заключившей в нашей столице новый договор о поставке Рейху трехсот тысяч тонн пшеницы, а также об увеличении экспорта румынской нефти для вермахта… Его сиятельство воевода де Алба Юлия – Михай также присутствовал на банкете…»

«Президент Рузвельт направил послание рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру, польскому президенту и итальянскому королю…»

«Венгерское, правительство обязалось пропустить германские войска через свою территорию и разместить их в районах, прилегающих к Польше и Румынии…»

«Закрытие франко-германской границы!».

Томов скомкал листок и заторопился к остановке. Со стороны площади Виктории приближался девятнадцатый трамвай.

Со всех сторон только и слышно было: «Данциг… Мобилизация… Гитлер… Король Карл… Бек…»

Стоя в переднем тамбуре прицепного трамвая, Томов увидел, как с передней площадки вошел в вагон подполковник королевской гвардии с моноклем, кожаным хлыстом в руке и большой серебряной свастикой на груди… Илья вспомнил слова электрика: «Все одним миром мазаны!»…

XI

Поздно ночью в уголовный отдел префектуры полиции Бухареста поступила телефонограмма следующего содержания:

«…Полицейское отделение «Желтого сектора» столицы имеет честь донести префектуре и генеральной дирекции сигуранцы, что сего числа, в 0 часов 35 минут, на шоссе Бонапарта, около Детской больницы обнаружен труп. По полученному сигналу к месту происшествия немедленно выехала группа полицейских во главе с инспектором, которые установили, что труп принадлежит женщине, среднего роста, рыжеватой, полной, в возрасте 22—25 лет. Убийство совершено огнестрельным оружием и компетентным в этих делах лицом или несколькими лицами. Отделение имеет также честь донести, что в результате обыска при жертве никаких документов не было обнаружено, в связи с чем личность пострадавшей не установлена…»

Дежуривший в ту ночь полицейский комиссар Солокану впервые за свою многолетнюю практику не дочитал телефонограммы и, подняв по тревоге наряд полицейских и сыщиков, тут же выехал к месту происшествия… Жена комиссара уже несколько раз звонила по телефону, что дочь ушла вечером в кино и еще не вернулась… Комиссар успокаивал жену: «Венета уже взрослая и если задерживается, то к этому пора привыкать».

Однако донесение из «Желтого сектора» очень встревожило его, и в машине Солокану сидел словно на иголках. Он успокаивал себя тем, что его дочь не рыжеватая и не полная, хотя знал из практики, что довольно часто предварительные данные бывают ошибочными…

Прибыв к месту происшествия, Солокану, не выслушав рапорта начальника «Желтого сектора», бросился к трупу. Венета лежала с окровавленным лицом и простреленной головой на новой, отдававшей запахом клея и краски столовой клеенке.

И полицейский комиссар, который долгие годы допрашивал и истязал в застенках сигуранцы сотни арестованных, молча опустившись на колени, дрожащими руками разглаживал растрепанные, местами слипшиеся от крови волосы своей единственной дочери…

Не прошло и двух часов, как было установлено, что Венета некоторое время была в ссоре со своим знакомым, которого в университете звали «курносым». Доставленный в префектуру полиции, он сообщил, что последние дни Венета встречалась с их однокурсником Михаилом Гылэ. Проверкой было установлено, что Гылэ – студент фармацевтического факультета – член «Железной гвардии» с 1935 года. Однако из показаний ряда свидетелей, в том числе и того же «курносого», стало очевидно, что за последнее время студент Гылэ прекратил связи с «Гвардией». К этому времени на квартиру к супругам Гылэ был направлен полицейский инспектор, который застал там врач скорой медицинской помощи: жена Михаила Гылэ, находившаяся накануне родов, лежала в сердечном припадке. Со слов хозяйки дома, у которой супруги Гылэ снимали комнату, полицейскому инспектору стало известно, что муж еще с вечера не возвращался домой.

Это обстоятельство натолкнуло на мысль, что между убийством Венеты Солокану и исчезновением ее однокурсника есть что-то общее. Подозрение укрепилось, когда, узнав об убийстве Венеты, прибежали ее приятельницы, которые сообщили, что видели ее накануне вечером в кинотеатре «Скала» с высоким парнем в очках. Когда же девушки сказали, что Венета, как видно, встречалась с Гылэ, чтобы подзадорить своего «курносого», подозрение снова пало на последнего. Предполагалось, что могло иметь место убийство из ревности… Однако к утру, когда полицейский инспектор вторично посетил квартиру Михаила Гылэ, его жена, успокоившаяся после укола, сообщила некоторые подробности, пролившие новый свет на дальнейший ход следствия. Она рассказала, что муж прежде действительно принимал активное участие в «Железной гвардии», однако с тех пор, как они поженились, эти связи были окончательно порваны. Но вот последние дни муж стал почему-то невероятно раздражительным, уходил вечерами из дому, потом возвращался и снова уходил ровно в полночь. Обычно он говорил, что у него мигрень и он идет подышать свежим воздухом. Он скоро возвращался и поэтому она не придавала значения его отсутствию. Настойчивость, с которой полицейский инспектор расспрашивал ее, снова взволновала жену Гылэ. В это время в дверь постучала хозяйка дома и сообщила о приходе почтальона. Полицейский инспектор велел пригласить почтальона, который вручил госпоже Гылэ телеграмму следующего содержания.

«Моя милая! Прости неожиданную отлучку. Если кто-либо будет мною интересоваться, скажи уехал родным связи ухудшением здоровья отца. Так надо. Вернусь через три дня. Только твой Мишу».

Полицейский инспектор тут же установил, что родные Гылэ живут в Слатине, а телеграмма получена со станции Браила, с совершенно другого конца страны. Инспектор забрал у жены Гылэ телеграмму и уехал докладывать начальству.

Допрос «курносого» показал, что он не имеет к убийству никакого отношения. Тогда у следователя родилось предположение, что и Гылэ тоже мог быть жертвой, а телеграмму могло отправить подставное лицо с целью не столько успокоить жену Гылэ, сколько выиграть время и сбить с толку полицию. В связи с этим немедленно было дано указание телеграфному отделению при станции Браила – выслать префектуре полиции Бухареста подлинник телеграммы, чтобы установить, написана ли она рукой Гылэ. К этому времени выяснили, что родители жены Гылэ живут в Браильском уезде; туда также были посланы директивные указания.

А тем временем, пока полиция разыскивала убийцу дочери полицейского комиссара Солокану, ломала голову над тем, не убит ли Гылэ или не причастен ли он к убийству, пока в дом Солокану съезжались родственники и знакомые, чтобы отдать последний долг покойной, господин Заримба, вернувшись раньше, чем обычно из кафедрального собора, зашел к себе в парикмахерскую, осведомился, как идут дела, расшаркался перед женой находившегося под домашним арестом бывшего военного атташе Румынии в Великобритании генерала Антонеску и незаметно ушел домой. Когда он спустился в подвальную комнату с портретом рейхсфюрера СС Гиммлера, простреленным черепом в целлофане и распятием, там уже сидел Лулу Митреску в новеньком костюме, чисто выбритый, надушенный и красивый.

Улыбаясь, Заримба сказал:

– В прессе пока ни слова. Все спокойно!..

– А мне плевать, слово чести оф… пардон, гвардейца! – произнес Лулу равнодушно.

– Итак, господин локотенент Митреску, – продолжал Гицэ, – время на исходе. До вылета остается два с половиной часа…

Лулу взглянул на часы, но ничего не ответил.

– Сейчас вы выйдете из моего дома, возьмете такси и отправитесь на аэродром Бэняса. На территорию аэропорта не въезжайте – сегодня воскресенье, там спортивные полеты… Пойдете прямо по асфальтированной дорожке. Если кто спросит, скажите, что идете к механику «Бетонного ангара» Рабчу. Рабчу… Запомните! Он маленького роста, чернявый, ходит в берете, когда говорит – шепелявит… Он вас встретит у «Бетонного ангара» и под предлогом спортивного полета проводит к самолету, который и перебросит вас в Плоешть. Там купите себе билет и полетите транзитным самолетом компании «ЛАРЕС»… Самолет идет с посадкой в Измаиле. Там сойдете. У темно-коричневого с серым тентом автомобиля марки «Фиат-220» вас будет ждать молодой блондин с широкой траурной лентой на левом рукаве. У вас должен выглядывать из кармашка траурный платочек – возьмите мой. Блондин спросит вас: «Который час?» Вы ответите: «К сожалению, мои часы стоят… Но, должно быть, скоро два»… Это и будет Георге Попа, сын руководителя уездных легионерских гнезд. Ведите себя с ним достойно, Митреску. Не забывайте, что у этого Попа течет в венах красная бессарабская кровь!.. Отец у него, конечно, румын, и не плохой. Но мать – русначка! Слышите?

– Все ясно, господин шеф…

– Она немалая помеха, но отец – ручается за сына. Вот мы и проверим его на деле… «Тайный совет» намерен его испытать. В перспективе у него – руководство легионерским движением Бессарабии, а этот участок сейчас приобретает чрезвычайное значение! Ну, а если вы хорошо справитесь с этим поручением, мы решим кое-что и в отношении вас, Митреску… – Заримба многозначительно улыбнулся. – Знайте, что сейчас каждый миг могут произойти самые неожиданные события… Час тому назад я получил информацию: этот ваш Гылэ отправил со станции Браила своей пузатой телеграмму…

– Не может быть! – вырвалось у Лулу.

– Слушайте и молчите. Полиция установила, что телеграмма подана со станции Браила в четыре часа ноль пять минут, то есть в то время, когда на станции стоял скорый поезд Бухарест – Кишинев. Поэтому не исключена возможность, что на этой трассе полиции уже даны соответствующие распоряжения… Они, конечно, будут больше всего суетиться в Кишиневе, об этом я уже позаботился. А ваш очкастый сойдет в Тигине на целых полтора часа раньше.

Лулу невольно побледнел.

– Вы же сказали «все спокойно!» А выходит…

– Выходит, что господин групповод, как я имею честь засвидетельствовать, трусит…

– Кто? Я?!

– Нет, я… – спокойно ответил Заримба и ехидно улыбнулся.

– Мне лично… плевать! Слово чести…

– Предположим… Так-то лучше. Я повторяю: в прессе спокойно. Следовательно, и Гылэ ничего не подозревает о девке индюка и что вина падает на него. Это основное! Этого мы именно и добиваемся. Или вы до сих пор не поняли?

– Почему не понял? Понял, конечно. Слово чести!..

– Так вот, слушайте. Времени остается мало. С Измаильского аэродрома вы поедете на автомашине вместе с этим Попа в Тигину. Местные называют этот город Бендеры, но это по-старому. Когда-то его так называли русские. Попа уже имеет все инструкции. Вы ему только передадите портфель с документами и вот эти часики…

Заримба протянул хороший кожаный портфель и ручные часики на черной ленточке.

При виде часиков Лулу удивился:

– О, это ж часики девицы, которую я ночью…

– Знаю… Передадите их вместе с портфелем господину Попа.

– Вот оно что!.. – Лулу удивился. – А я, чудак, думал, господин Думитреску снял их для себя…

Заримба пристально посмотрел на своего помощника.

– Мне кажется, вы не чудак, а много хуже…

– Не тревожьтесь, господин шеф. Вы еще убедитесь, на что способен локотенент Митреску!..

– Я уже этого давно жду… – многозначительно произнес Заримба. – Однако я хочу предупредить вас, Митреску: прежде, будучи рядовым железногвардейцем, вы могли «спотыкаться и падать» и это благополучно сходило, словно вы упали с первого этажа… Я хочу сказать, что вы могли ушибиться, затем подняться, отряхнуться и пойти дальше… Но запомните, если вы теперь «споткнетесь и упадете», то это будет равносильно падению с двадцатого этажа. Слышите, Митреску? Вы уже никогда не встанете…

– Все понял, господин шеф, – произнес бодро Лулу, хотя внутри у него что-то дрогнуло.

– Поэтому за поручение, которое должно быть выполнено господином Попа в Тигине, отвечаете и вы, Митреску!.. Вы из центра!..

– Все понял, господин шеф! – Лулу вскочил и щелкнул каблуками.

Заримба тоже встал. Оба вскинули руки вверх и произнесли почти одновременно:

– «Сэнэтате!»

XII

Ня Георгицэ играл в табле со своим постоянным партнером Войнягу. Бросая кости, он то и дело просил напарника перемешивать их получше. Обычно, когда ня Георгицэ проигрывал, ему казалось, что партнер мошенничает.

Женя работал в вечернюю смену. Мадемуазель Вики уехала на два дня в деревню, к сестре. Мадам Филотти судачила во дворе с соседкой, вдовой железнодорожника. Морару уехал куда-то со своим хозяином, профессором Букур. Еще вечерний сумрак не успел окутать землю, как Илья, уставший с дороги, прилег отдохнуть и крепко уснул.

А бывшему обер-кельнеру сегодня явно не везло: играли уже девятую партию, а он выиграл всего две. Войнягу выбрасывал «дубли» и, усмехаясь, пророчил своему партнеру новый проигрыш:

– Ого, ня Георгицэ, это пахнет уже настоящим разгромом. Тогда будет восьмая партия на твоей совести… Вот если я выкину еще несколько «дублей», ты станешь по крайней мере «министром», если не больше…

Старик злился, но возразить было нечего…

– Теперь тебя не спасет уже и сам Петраке Лупу из Маглавита! – подзуживал его партнер.

– Ну его к шуту, дурака… Его даже в армию не взяли… А ты, Войнягуле, помешивай. Не заговаривай мне зубы… Я вижу, не беспокойся. Помешивай, помешивай… Нет, нет, так не пойдет, кидай снова. Знаю я эти фокусы… Ты их перенял у Морару. Не выйдет!..

– Пожалуйста, могу выкинуть снова, но тогда пеняй на себя… Выпадет еще лучше. Это точно!..

– Эй вы, шальные! Все азартничаете… Послушайте-ка лучше, что творится, – донесся со двора голос мадам Филотти. – Пришла только что дочь мадам Опря, Джерджиетта, послушайте, что она рассказывает…

Ня Георгицэ, взглянув на часы, с досадой вскрикнул:

– Тьфу, черт побери, последние известия прозевали!.. – И он бросился к приемнику. Пока загорелась зеленая лампочка, мадам Филотти пересказывала слышанное… Наконец с все нарастающей силой раздался встревоженный голос диктора:

«В Польше объявлена всеобщая мобилизация!»; «В Париже запрещены собрания…»; «Правительство Дании объявило частичную мобилизацию…»; «Болгарские граждане покидают Англию…»; «Из Польши выехали последние корреспонденты немецких газет…»; «Во Франции мобилизуется весь транспорт…»

Ня Георгицэ насупился. Мадам Филотти стояла, приложив согнутый палец к подбородку, и смотрела на мужа: сейчас он улыбнется и скажет, что ничего страшного нет… Однако ня Георгицэ отвернулся. Он хотел было войти в большую комнату, но вспомнил, что там спит Томов. Войнягу достал табачницу и стал сворачивать папиросу. Все молчали.

– Чем все это кончится? – с растерянным видом спросила мадам Филотти. – Неужели в самом деле будет война?

Ей никто не ответил. Ня Георгицэ почему-то не сказал, что Англия и Франция не допустят, и взглянул с опаской на Войнягу: только бы этот не начал опять насмешничать… Но может быть, он в самом деле ошибается? Тогда, значит, он вообще все время ошибался… Ня Георгицэ в полной растерянности стоял посреди комнаты.

Наутро, когда Илья только встал и еще умывался на кухне, а ня Георгицэ уже сидел у приемника, из коридора послышался голос:

– Почта!..

Илья выбежал в коридор с полотенцем в руках. Вышел из комнаты и ня Георгицэ. Он поздоровался с почтальоном за руку. Это был его старый знакомый.

– Есть что-нибудь хорошее? – спросил ня Георгицэ.

Почтальон, улыбаясь, достал из сумки большой желтый конверт и, повертев его в руках, сказал:

– У тебя проживает Томов Илие?

– Я Томов…

– Письмо вам… И здесь, пожалуйста, черканите-ка свою фамилию, но только чернилами и так, чтобы можно было прочесть… Корреспонденция казенная!..

Илья быстро вытер руки и взял лощеный конверт.

Ня Георгицэ приоткрыл дверь в большую комнату и крикнул жене:

– Леонтина! Принеси чернильницу и ручку. Там на окне, в углу…

Томов держал конверт, а ня Георгицэ, успевший уже достать свои очки, наклонившись, рассматривал вместе с Ильей штамп а левом углу конверта:

«Румыния. Министерство авиации и морского флота. Бухарест № 70814/30/VIII-1939».

– Надо дать почтальону на чай… Мелочь есть? – шепнул Илье ня Георгицэ.

Вошла мадам Филотти с чернильницей и, увидев желтый конверт, воскликнула:

– Бог мой! Что это еще такое?.. Случайно не новый налог прислали?

Ня Георгицэ сделал ей знак не мешать.

Расписавшись, Томов достал из кармана несколько монет и протянул их почтальону, но тот отрицательно покачал головой.

– Нет, мой господин. Вы сначала посмотрите, радостное ли оно для вас, а уж потом будете меня благодарить. А так, что?..

Илья сунул монеты ему в карман и стал распечатывать конверт. Ня Георгицэ сиял, а мадам Филотти, облокотившись о стол, не сводила глаз с Томова, достававшего из конверта белую хрустящую бумагу, Развернув ее, Илья прочитал вслух:

«Министерство авиации и морского флота доводит до Вашего сведения, что рапорт, адресованный министру авиации и морского флота, господину генерал-аджутанту Паулю Теодореску о разрешении поступить в авиационную школу рассмотрен. В связи с тем, что Вы являетесь военнообязанным призывного 1940 года, вам разрешается поступить добровольцем в группу обслуживающего персонала военной авиационной флотилии в городе Бузэу, куда и надлежит явиться. Для этого необходимо представить четыре фотокарточки, свидетельство о рождении, свидетельство…»

Ня Георгицэ с радостным криком обернулся к жене:

– Леонтина, дорогая, наш господин Илие будет летчиком! Браво! Само министерство его приняло!.. Слышите, господа? Назначение в Бузэу!

Мадам Филотти просияла и бросилась трясти руку Томову.

Ня Георгицэ похлопал по плечу почтальона.

– Мерси, дружище! Браво! Такие вести всегда нам приноси!.. Да, да… Мое почтение!..

Когда почтальон был уже за дверью, ня Георгицэ сказал:

– А разве не я тогда заставил господина Илие написать министру? Думаете, если малость постарел, – так уже ничего не понимаю? Ого! Сколько я видал за свои шестьдесят лет, вам, ребятки, и не снилось!.. Но теперь уже ничто не может помешать… Факт! Приказ министерства! С этим не шутят! Господин Илие, смотри, когда станешь летчиком, нас не забывай… А летчиком станешь, я уже чувствую, факт!

К их удивлению, Илья оставался совершенно равнодушным и, казалось, думал о другом…

А когда мадам Филотти выразила сожаление, что теперь Томов от них уедет, Илья спокойно ответил:

– Да никуда я не поеду, мадам Филотти…

– Как?! – вскочил ня Георгицэ. – Теперь, когда уже есть разрешение самого министерства, – вы не хотите?!..

Томов кивнул головой.

– Да. Не хочу. – И пока ня Георгицэ разводил руками, а мадам Филотти пожимала плечами с видом крайнего изумления, Илья вбежал в комнату и стал быстро одеваться. Уже уходя, он схватил со стола письмо и сунул его в боковой карман.

Мадам Филотти, выйдя на крыльцо, смотрела ему вслед, а ня Георгицэ, сокрушенно вздыхая, пошел к приемнику.

Илья торопился в гараж. Только проходя мимо больших часов у больницы «Колця», он убавил шаг – до начала работы было больше двадцати минут.

На площади Братиану газетчики назойливо предлагали утренние газеты, выкрикивали интригующие заголовки. Илья купил газету и до гаража успел ее просмотреть. На работе, улучив момент, когда в диспетчерской не было никого, кроме Илиеску, Томов рассказал о полученном письме. Илиеску усмехнулся.

– Значит, добровольцем-учеником пойдешь?..

Томов с укоризной посмотрел на Захарию.

– Ты не сердись, а подумай. Правда, вытирать самолеты ты, может быть, и будешь, а вот летчиком – вряд ли… Но все же подумай.

Томов взял из рук Илиеску письмо и разорвал его.

– Значит, решил? Ну и молодец. Тогда вот что, я хотел тебе сказать… после работы, ровно в семь тридцать, придешь к углу улицы Кометы и бульвара Ласкара Катарджиу… Сможешь?..

Томов кивнул головой.

– Ко мне не подходи… Иди следом. Когда надо будет, я сам подойду…

Сердце Ильи тревожно забилось. Вот оно!

В этот момент задребезжал звонок, рабочие выходили на обед. Пошел в столовую и Томов. В ожидании обеда он задумчиво вертел ложку и твердил про себя: «Ровно в семь тридцать на углу Кометы и Ласкара Катарджиу». Ему хотелось, чтобы время шло скорее.

Через открытые двери с улицы слышались сигналы автомашин, звонки трамваев и снова выкрики газетчиков. «Опять специальный выпуск!» – подумал Илья и прислушался.

«…С четырех ноль-ноль войска Германии выполняют очередной приказ фюрера! «Порунка Времий»! Эдицие спечиалэ! Механизированные части вермахта вторглись в семи пунктах на территорию Польши! «Порунка Времий»! Немецкая авиация бомбардировала Варшаву в шесть, восемь и десять часов утра! Специальный выпуск! С четырех ноль-ноль…»

Новый гитлеровский секретный план «Вейс» претворялся в жизнь… Полилась кровь польского народа…

В Бухаресте правительственные газеты сообщали, что Польша напала на Германию, и цитировали заявление канцлера «Третьей империи», сделанное им всего два часа назад. Однако все понимали, что это очередная агрессия нацистов. Железногвардейский листок «Порунка Времий» сообщал, что фюрер уже издал «закон» о присоединении Данцига к рейху…

Во время обеда какая-то машина пришла в гараж. У шофера оказалась газета «Тимпул», рабочие окружили его. В газете сообщалось, что польская армия оказывает сопротивление фашистским войскам…

– Значит, война, о которой все время твердили, началась, – говорили рабочие, – и теперь уже совсем близко от нас…

Любители поспорить о политике, предсказывавшие, что в случае нападения фашистов на Польшу Англия и Франция немедленно окажут помощь полякам, теперь торжествовали… Они повторяли сообщения радио и специальных выпусков: «Правительства Великобритании и Франции вручили Гитлеру ультиматум: немедленно прекратить военные действия на территории Польши!»…

Железногвардейцы распустили слух, который охотно был подхвачен некоторыми слоями населения: «Фюрер впервые в своей жизни рассмеялся до слез, когда услышал об угрозе Англии и Франции объявить Германии войну!»…

Немало людей задавали себе вопрос: «Неужели немцы настолько сильны, что не боятся Англии и Франции, вместе взятых?» Им отвечали: «Э-э-э, пока англичане помочь обещают, а французы заседают в парламенте, фашисты – наступают…»

В эти дни в связи с ратификацией договора о ненападении между Советской Россией и Германией румынские газеты делали вид, будто лойяльно относятся к СССР. Железногвардейские холуи теперь обрушивались на Польшу. Особенно нападали на министра иностранных дел Польши полковника Бек. В газетах сообщалось, что еще в 1918 году, будучи начинающим офицером польского генштаба, Бек выполнял шпионские задания на территории Советской Украины, а в 1921 году снабжал ядами и оружием известного шпиона Савинкова, занимавшегося в то время подрывной деятельностью против СССР… Однако о том, что Бек, будучи польским военным атташе в Париже, был уличен в передаче секретных франко-польских сведений германскому генеральному штабу, и о том, что из-за этого генерал Фош предложил ему немедленно покинуть Францию, румынские газеты умалчивали… «Пан Бек свое дело сделал, и фюрер еще оценит его заслуги», – говорили в Бухаресте. Однако и это не было бог весть каким секретом: поляки сами хорошо знали о «деятельности» своего министра иностранных дел… И не случайно полгода назад, когда вслед за Риббентропом в Варшаву прибыл министр иностранных дел Италии граф Чиано, поляки устроили демонстрацию протеста перед зданием германской миссии… Они кричали: «Долой Гитлера!», «Долой прогерманскую политику!» А в Кракове во время антигерманской демонстрации несли чучело: верхом на полковнике Бек сидел Гитлер и что-то нашептывал ему на ухо…

Вернувшись в Рим, Чиано сообщил Муссолини:

«Польша, несмотря на все усилия министра Бек, настроена явно антигермански…»

Но теперь румынская пресса всячески старалась изобразить его ярым противником Германии.

Поздно ночью третьего сентября, когда в Бухаресте стало официально известно, что Англия и Франция находятся в состоянии войны с Германией, на севере Румынии, в Буковине, появились первые польские беженцы. Через несколько дней их было уже очень много. Они хлынули на юг страны, а немецкая авиация продолжала по нескольку раз в день совершать налеты на Варшаву, Краков, Катовицы.

Радио, газеты и специальные выпуски каждый день преподносили новые «сюрпризы»:

«В Бельгии мобилизация!»

«Голландия объявила всеобщую мобилизацию!»

«Итальянское правительство запретило продажу мяса по четвергам и пятницам, а также предложило ограничить выпечку хлеба… Римский папа призывал итальянцев есть поменьше макарон. С этой целью престол святого Петра издал специальную «энциклику», в которой обращался к верующим католикам с призывом искупить свои грехи путем увеличения постных дней»…

«В Швейцарии объявлена всеобщая мобилизация»…

«Тайный совет Соединенного Королевства объявил о полной мобилизации армии, флота и авиации»…

«Американский посол в Берлине подал в отставку»…

«Во Франции мобилизация, объявлено осадное положение»…

«Лондон готовится к эвакуации. Из зоологических парков вывозят ядовитых змей, скорпионов и диких зверей»…

«Дороги в Польше запружены народом»…

Люди были охвачены паникой, а прожженные политиканы рассуждали теперь как обыватели: во что верили вечером, от того к утру отказывались. Наивные полагали, что «каша заварилась случайно»… Им в тысячный раз повторяли: «Это случилось не сегодня, и не вчера… Смотреть надо глубже… Абиссиния, Испания, Австрия, Чехословакия, теперь Польша, – понятно или и сейчас не доходит?!»