Текст книги "Тьма сгущается перед рассветом"

Автор книги: Юрий Колесников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц)

IV

В воскресенье Женя и Илья отправились в деревню Бэняса к Сергею Рабчеву. Выехали они рано утром, чтобы застать его дома.

– Условия приема и все, что касается требований, связанных с поступлением в авиационную школу, Сережка должен знать, – говорил Женя. – Да и связи у него теперь большие. Он устроит… В свое время я ему помог.

В этот день автобусы 31 и 32, курсировавшие между Бухарестом, деревней Бэняса и аэропортом того же названия, по словам Табакарева, были «архипереполнены». Пятый по счету автобус ушел битком набитый людьми, а друзья все еще стояли на остановке.

Жители города, измученные за неделю жарой, духотой и пылью, с саквояжами, портфелями или просто корзинками, с термосами и фотоаппаратами, в одиночку, парочками, семьями или шумными компаниями, – все отправлялись сегодня за город – в лес, «ла штранд»[20]20
  Штранд – пляж (рум.).


[Закрыть] – на лоно природы.

Переполненные автобусы проходили один за другим, даже не открывая дверей на остановке. Наконец, дверь одного распахнулась, и очередь хлынула в машину, заполненную до отказа людьми. Женя, имея некоторый опыт, втиснул Илью в автобус и вскочил следом за ним. Люди стояли, прижавшись друг к другу так тесно, что повернуться было невозможно. Кто-то ворчал: «Сельди в бочке и то просторнее лежат!»…

Илья подмигнул Жене и тихо сказал:

– Ничего, терпимо! В тесноте, да не в обиде…

Но зато здесь было весело. Пассажиры – трудовой люд столицы: рабочие и студенты, продавщицы и служащие, чистильщики и мелкие торговцы – перекидывались шутками, смеялись, пели песни и, несмотря на жару и давку, чувствовали себя в своей стихии. Им предстоял целый день отдыха! Радуясь этому, они забывали вчерашние и ожидающие их завтра трудности, лишения, горести…

А знать столицы – крупные торговцы и банкиры, вся эта ожиревшая, одуревшая от безделья публика, – на собственных машинах, обгоняя автобусы и трамваи, тоже спешили за город, на свои виллы. Из окон машин высовывали побелевшие от жары языки тупоносые бульдоги, хитрые, с настороженно торчащими ушами овчарки, подстриженные «под льва» или мохнатые пудели. Из окон автобусов в адрес псов и их хозяев летели острые словечки…

Автобус, не останавливаясь, проезжал мимо больших очередей на остановках. Ожидавшие возмущались, грозили шоферу кулаками, свистели вслед, но мест не было. Иногда, пытаясь «утрамбовать» публику, шофер резко тормозил. Качнувшись вперед, пассажиры сжимались еще теснее; все это сопровождалось криком, визгом, смехом, и в результате влезала новая партия распаренных, но очень довольных людей.

Илья не мог повернуться. У его подбородка качалась рыжая завитая головка, а сзади неприятно прижималась жирная, мокрая от пота грудь какого-то толстяка в ковбойке, все время сопевшего и отрыгивавшего прелым луком. Он то и дело переступал с ноги на ногу и на поворотах толкал Илью локтем в бок. Илья проклинал свою суконную тужурку. Ня Георгицэ был прав, когда советовал ехать в рубашке. Но неудобно: она ведь вся заштопана, и на спине заплата солидных размеров. Кондуктор, объявляя остановки, весело шутил. Илья с завистью смотрел на него и думал: «Вот хорошая работа: сидит на своем месте, смеется, жалованье идет, каждый день видит новых людей, слышит новости».

Кто-то из пассажиров сказал: «Духота эта не к добру. Будет дождь».

На него набросились, зашумели. Пассажир смутился: «Нет, нет! Это не сегодня!» Успокоились не сразу – такие предсказания и на самом деле могут испортить погоду и столь долгожданный воскресный день отдыха.

У выставки «Луна Букурешть» сошло много пассажиров. В автобусе стало свободно, теперь уже можно было сесть.

– Телеграмму нам надо было дать вчера Рабчеву, тогда бы наверняка застали его дома, – сказал Женя. – Не догадались…

– Теперь-то уж поздно, – ответил Илья, оттягивая прилипшую к спине рубаху.

У остановки «Мост Бэняса» Женя и Илья вышли из машины и направились к дому Рабчева.

Еще на улице они услышали доносившиеся из открытого окна звуки радио – значит Сережа не уехал. Стены его дома и окна еле виднелись из-под листьев дикого винограда, цеплявшегося своими усиками за многочисленные веревочки, натянутые от земли до самой крыши. Раздвинув листья, Женя позвал приятеля. Сережа выбежал из дома и бросился обнимать его. Потом пожал руку Илье с покровительственным видом. Еще бы, ведь Илья был мальчишкой, когда Женя и Сережа учились в ремесленном училище. С Женей Илья дружил, а о Сереже знал больше по рассказам Табакарева, хотя помнил, как умерла мать Сережи, и его отчим вновь женился. А потом Сергей уехал в Бухарест. Но и теперь он был таким же щупленьким, маленьким и шепелявым, каким помнил его Илья.

В Бэнясе Сережа женился на самой старшей из многочисленных дочерей местного лавочника. Это была тощая, сутулая и чуть рябоватая девушка, появившаяся на свет раньше его на добрых десять лет. Но тут не до красоты, когда Сережка беден, а в приданое дают немного денег и половину небольшого, но прочного каменного домика с солидным, годами накопленным хозяйством. И жил Сергей теперь в двух комнатушках, заставленных старой, не в первый раз покрытой лаком мебелью. В углу красовалось трюмо с выщербленным зеркалом, а на видном месте стояла пожелтевшая от давности гипсовая статуэтка с отколотым носиком, напоминавшая не то Наполеона, не то Марса… В сарае похрюкивал шестимесячный кабанчик «Серега», названный так в честь хозяина, и все это богатство охраняла сидевшая на цепи злая старая сука.

За графином вина, кислого, как уксус, и отдававшего бочкой, Сережа рассказывал о своих успехах. Подвыпив, он признался, что не будь этой половины домика (как-никак недвижимое имущество) и денег жены, ему бы не видать должности механика ангара авиационной школы «Мирча Кантакузино», школы, в которую мечтал поступить Илья Томов…

Рабчеву льстило, что гости пришли просить его помощи, он говорил с нескрываемым чувством превосходства. Еще бы, ведь человек он с положением, а что представляют собой его земляки? Ничего! Да, он, Сергей Рабчев, большой человек! Он все может!

Женя терпеливо поддакивал, а Илья молча слушал похвальбу подвыпившего земляка.

– Бессарабцев, правда, не принимают, – вдруг сказал Сергей. – Но исключения бывают, особенно если у поступающих имеются «родственники в Иерусалиме»[21]21
  «Родственники в Иерусалиме» – румынское выражение, означающее иметь знакомства, связи.


[Закрыть], а таковые в данном случае есть! – тыча себя пальцем в грудь, с улыбкой добавил он. – Я поговорю с директором школы. У меня с ним хорошие отношения. Устроим! Можете не беспокоиться. Сделаем из тебя авиатора! Но как бы ты потом не переметнулся туда… – И он, хитро улыбаясь, показал пальцем куда-то через плечо.

Женя, очевидно, понял намек Рабчева и оборвал его:

– Да брось ты, Сережка, болтать!

– Это куда? – не понимая, о чем идет речь, спросил Илья.

– Через Днестр, – прищурив осоловевшие глазки, пояснил Сергей. – Недавно один из третьей флотилии, из Галаца, представляешь, на «Икаре» махнул прямо в Россию… к большевикам…

– А он что… бессарабец? – спросил Томов.

– Да нет же, отсюда, уроженец Галаца.

– Ну и бог с ним, – махнул рукой Женя. – Итак, Сергей, значит, сможешь Илье помочь?

– Раз я сказал, все будет сделано! Завтра же переговорю с директором школы. Есть у нас такой капитан Абелес. Выкрест, говорят. Но человек он что надо!

Долго еще Рабчев болтал о своих связях в авиации, о том, какие сделки он совершает на паях с администрацией при учете бензина и масла и о других таких же грязных делишках.

Потом Рабчев стал рассказывать о своей поездке в Маглавит.

– Представьте себе, я ведь видел самого Петраке Лупу!

Тогда во всей стране трудно было найти человека, который не слыхал бы о пастухе, разговаривавшем с пречистой девой Марией.

Затерявшаяся в южных степях румынского государства, ничем не примечательная деревушка Маглавит вдруг превратилась в место паломничества. Тысячи пилигримов осаждали «святой» колодец в окрестностях деревушки, вырытый в том месте, где пастух Петраке Лупу видел богородицу. Сюда приходил народ с хоругвями, иконами, зажженными свечами, здесь постоянно молились верующие. Газеты подробно описывали это «чудо», помещали фотографии Маглавита и «святого» колодца, многочисленные корреспонденты наперебой интервьюировали пастуха, разговаривавшего, по его словам, с самой святой девой…

После посещения деревушки Маглавит святейшим патриархом Румынии Мироном Кристей паломничество приняло деловой характер: до Маглавита стали ходить автобусы и даже специальные поезда. Управление железных дорог под воскресенье продавало билеты с пятидесятипроцентной скидкой. Почуяв наживу, как воронье на падаль, в Маглавит устремились торговцы: открывались новые бодеги, лавочки, строились гостиницы. Отставной жандармский полковник на паях с дьяконом под видом трактира открыл здесь публичный дом под вывеской «Во имя покаяния».

Пастух Петраке Лупу был объявлен святым и чудотворцем: к нему ездили за советом и за водой из знаменитого колодца, которую продавали здесь.

Со всех концов страны и из-за границы сюда за исцелением шли калеки, слепые, парализованные и сифилитики. В Маглавит привозили больных детей, состоятельные родители жертвовали церкви крупные суммы, только бы сам Петраке Лупу окропил больного ребенка.

Вера в исцелительные способности святого пастуха укрепилась после случая с женой богатого галантерейщика из Крайовы по фамилии Медина.

Двенадцать лет тому назад ее приковал к постели паралич ног. На какие только курорты галантерейщик ни возил ее, каким светилам медицины ни показывал – ничего не помогало. Услышав о «чудесах», которые творит Петраке Лупу, жена галантерейщика попросила мужа привезти ей воду из святого колодца.

Муж, как рассказывали, привез ей воду, она обмыла ею больные ноги и… на утро встала и пошла, как двенадцать лет тому назад!..

Это было сенсацией. Репортеры, корреспонденты и сотни любопытных осаждали галантерейщика и его жену. Сначала Медину это забавляло, но как-то в компании приятелей, хватив лишнего, он рассказал, что в Маглавит-то он ездил, воду купил, хоть не дешево стоила эта бутылка, но потом, на радостях всю ночь кутил с девушками в трактире «Во имя покаяния». Протрезвился он, когда поезд прибыл в Крайову. Дома, открыв чемодан, Медина обмер: в чемодане лежала пачка порнографических открыток… Но главное, главное – исчезла бутылка со святой водой! Медина понял: бутылка была из-под шартреза, и красотки из «трактира», рывшиеся в чемодане, приняли святую воду за ликер… Медина схватился за голову: в соседней комнате больная жена ждала его со «святой водой»… Недолго думая, галантерейщик взял в кухне первую попавшуюся под руку пустую бутылку, наполнил ее водой из-под крана и преподнес жене: «Пожалуйста»!

– Как получилось, что жена сразу выздоровела, – убейте, – уверял Медина, – не знаю! По-видимому, от самовнушения, – она ведь была уверена, что святая вода поможет, или, быть может, наконец, подействовало длительное лечение… а может быть… – Медина пожимал плечами: – может быть, потому, что я славно погулял в трактире. Но вообще-то говоря, между явившейся пастуху богородицей и девицами из трактира «Во имя покаяния» – несомненно есть что-то общее, – усмехаясь закончил Медина свой рассказ.

Конечно, эти признания дошли до корреспондентов, однако они не поспешили довести их до сведения верующих.

Женя знал об этом, но теперь ему не хотелось вступать в спор с охмелевшим Рабчевым: верит и пусть себе верит. Нужно, чтобы Илье помог. Они еще посидели немного, болтая о всяких пустяках.

Провожая гостей до калитки, Рабчев, как бы вспомнив что-то, сказал:

– А что, может быть, Петраке Лупу и правда святой!

Женя рассмеялся.

– Ты вот лучше сделай такое чудо, чтобы Илья в авиационную школу поступил. Тогда и тебя мы будем считать святым. Идет?

Рабчев самодовольно расхохотался:

– Сделаем, ребята! Все будет в порядке.

– Вот и будешь тогда святым… Сергием!.. – усмехнулся Женя. – Пошли, Илья!..

V

Время шло, а Рабчев, как он сам признавался, все не находил подходящего момента, чтобы завести нужный разговор с директором авиашколы.

Ежедневно с утра до вечера Илья торчал у него дома или на работе. В бетонном ангаре школы «Мирча Кантакузино» при аэропорте Бэняса многие уже знали Илью. Охрана аэропорта и ангара принимала Томова за своего. Был даже такой случай, когда начальник охраны аэропорта Стойка спросил Томова, почему он не ходит в авиационной форме… Что можно было сказать?

– Пока еще не зачислили… – сухо ответил Илья.

Сердце у него сжималось от боли, когда он видел молодых ребят в лётных парусиновых комбинезонах и кожаных шлемах, получавших перед вылетом инструктаж у преподавателей. Илья завидовал теперь всем: и тем, кто учился пилотировать, и тем, кто работал в мастерской ангара, и тем, кто заправлял, выкатывал или чистил самолеты. «Только бы попасть в авиацию, – мечтал Илья. – А там все равно буду летать!» Он присматривался, как идет подготовка к запуску, как прогревают мотор, проверяют рычаги управления, наблюдал за взлетом и посадкой. Не раз, помогая закатывать самолеты в ангар, Илья прижимался к фюзеляжу и с наслаждением вдыхал запах бензина, краски и отработанного газа.

Однажды Женя, ничего не сказав Илье, пошел к Рабчеву: «Парень сидит в Бухаресте, проедает последние гроши в надежде, что вот-вот его примут в школу, а результатов все еще нет! Если не можешь ему помочь, скажи прямо. Придумаем что-нибудь другое…»

Рабчев рассердился: «Раз я обещал, будет сделано. Дай еще несколько дней».

«Конечно, не все делается так просто и быстро, как хочется, – думал Женя, возвращаясь домой. – Какой смысл Сережке водить нас за нос?! Столько ждали, еще подождем».

Через несколько дней подвыпивший Рабчев удостоил своим посещением пансион мадам Филотти. Женя и Илья были до того рады, что не знали, как лучше принять гостя. Старалась и мадам Филотти – она угостила Сергея плачинтой[22]22
  Плачинта – слоеный пирог (рум.).


[Закрыть] и чаем с вареньем.

Хихикая, Рабчев рассказал, что он приехал в город специально для Ильи и что ему, наконец-то, удалось договориться с Абелесом.

– Томова примут в школу, но сначала в качестве ученика. А потом допустят и к занятиям по пилотажу. Когда можно будет начать оформление приема, Абелес обещал сказать через несколько дней.

Илья был счастлив, его радость разделял не только Женя, но и все в пансионе.

После ухода Рабчева ня Георгицэ достал пыльную, давно припасенную бутылку вина. Ему хотелось распить вино без Рабчева. Гость ему не понравился.

– По-моему, он плутоват. Факт!.. – так оценил Сережку старый официант.

Мадам Филотти набросилась на мужа. Но он только поморщился и добавил:

– Дай бог, чтоб я ошибся… А теперь выпьем за удачу. Не часто она выпадает на долю бедного человека. Вино «Кабернэ», его пьют только аристократы! Но мы не хуже их…

Тронутый заботой Сережи, Илья на следующий день отвез ему в подарок большую банку абрикосового варенья, которую дала ему мать. Рабчев охотно взял банку и тут же, вытащив из недоеденного застывшего картофельного пюре с желтой подливой вилку, облизал ее и стал вынимать золотистые абрикосы. Он поедал их так поспешно, что перепачкал галстук и подбородок тягучим, клейким соком.

– Но вот авиационную форму придется покупать за свой счет, – прошепелявил Рабчев, слизывая с галстука капли сока. – Правда, это можно не сразу… Форма терпит…

Томов радовался, как ребенок. Он уже видел себя в авиации!

На следующий день, проходя мимо шапочной мастерской, Илья увидел выставленную в витрине форменную лётную фуражку. Он зашел спросить на всякий случай, сколько она стоит. Но владелец мастерской тут же обмерил голову Ильи, записал размер, форму козырька, какой должен быть герб и… – уплатит ли господин пилот все деньги сразу или только даст задаток?.. Пришлось внести четвертую часть стоимости фуражки..

Выйдя на улицу, Илья ругал себя: «Полез покупать гвоздь, когда еще лампы нет». Но сделанного не поправишь… Деньги внесены. «Потом, – успокаивал он себя, – нужна же будет фуражка когда примут».

А дни все шли. Томов продолжал ездить в аэропорт и, чем только мог, старался угодить всем в ангаре. Ему казалось, что теперь, после сообщения Рабчева, он имеет право находиться здесь. К этому времени Илью уже знали многие не только в ангаре, но и в аэропорту. Вот только начальник посадочной площадки аэропорта аджутант-шеф Кефулеску не знал его… Однажды, когда Илья шел, как и все другие служащие, скашивая угол дороги, чтобы сократить путь к бетонному ангару, его заметил Кефулеску. Он подозвал Илью и закатил ему пощечину… Оказывается, идти по полю запрещалось. Илья стоял прямо, плотно сжав губы, и смотрел ему в глаза – он ничего не сказал. Кефулеску повернулся и пошел прочь. Рабчев видел издали эту сцену. Он мог, конечно, сказать Кефулеску, что Томов идет к ним в ангар, но сделал вид, будто ничего не заметил.

В душе у Ильи кипело, но он успокаивал себя: «Ради того, чтобы поступить в авиационную школу, пусть… многое терпел, стерплю и это». Он не стеснялся быть в ангаре на побегушках: кому папиросы, кому бутылку лимонада, кому холодной воды из далекого колодца, а Рабчеву он даже носил обед из дому. Илья не мыслил себе жизни без аэропорта и каждый день ждал окончательного ответа начальника школы.

Никогда, кажется, раньше так не тянулось время..

Накануне всю ночь шел проливной дождь. К утру он прекратился, но было пасмурно, похолодало. Где-то, наверное, выпал град. И все же Илья отправился в Бэнясу. В пути вновь заморосило. Аэропорт выглядел угрюмо, учебных полетов не было. Лишь с центральной бетонной площадки изредка взлетали огромные трехмоторные транспортные самолеты «Юнкерс» с гофрированным дюралевым фюзеляжем.

У бетонного ангара стояло несколько человек, среди которых еще издали Илья узнал Рабчева, начальника охраны Стойку, господина Урсу – начальника ангара и инструктора пилотажа Симиона.

Когда Томов подошел, Стойка, большой любитель анекдотов и всяких забавных историй, рассказывал, как минувшей ночью, вскоре после того, как заступил в наряд ночной караул, один из часовых заметил на опушке леса, что начинался сразу за аэропортом, белую фигуру. Вначале часовой перепугался. Потом он решил, что и ему повезло, как Петраке Лупу из Маглавита: «Вдруг это пресвятая дева Мария…» Но тут часовой увидел, как из травы поднялась еще одна белая фигура… Испуганным, срывающимся голосом он скомандовал: «Ложись!» и не соображая от страха, что делает, спустил курок. Раздался ужасный женский визг. На выстрел прибежал начальник караула с двумя солдатами. Белые фигуры оказались женщинами. Они были совершенно голые, но в лакированных туфлях на высоких каблуках. Солдаты принесли им шинели и под конвоем отвели в караульное помещение.

Подвыпивший по случаю непогоды, Стойка был сегодня в ударе. Он в лицах артистически изображал церемонию вручения дамам рваных, замусоленных солдатских шинелей, которые пострадавшие накинули на свои обнаженные тела.

Собравшиеся громко гоготали, вставляя циничные комментарии…

– Как выяснилось, эти две молоденькие холеные женщины, – продолжал Стойка, показывая, как они, ломаясь и охая, шли под конвоем солдат, – были женами высокопоставленных господ: одна – жена министра культов, а вторая – будто бы жена директора «Банка Национала»! В караулке они рассказали, что поехали на машине с двумя мужчинами прогуляться в лесу. Что там у них было, конечно, не говорили… Ладно, их дело. Но вот почему они оказались раздетыми? И куда девалась их одежда? Сперва мы думали, что их ограбили. Но ведь находились-то они в запретной зоне, куда без пропуска проехать никто не мог. Тут-то оно и выяснилось…

Стойка понизил голос:

– Оказывается, в лес-то они поехали с его высочеством принцем Николаем и его другом, каким-то подполковником. Принц Николай был как следует… – и Стойка, подмигнув, щелкнул себя по шее.

– Он никогда трезвым не бывает, – заметил инструктор Симион.

– Так вот, они этих женщин раздели и оставили в лесу, а одежду увезли с собой. Должно быть, для потехи!

Рабчев хохотал, держась за живот. Смеялись и остальные.

– Воображаю, – сказал Урсу, – что скажут мужья, когда узнают?!

– А мы их тут же, ночью, вызвали. Надо же было, чтобы приехали и опознали, на самом ли деле это их жены? Документов-то у них не было, к тому же поймали мы их в запретной зоне! – пояснил Стойка.

– Ну и как, мужья приехали? – спросил Рабчев.

– Как же! Опознали и одежду им привезли, – ответил Стойка под общий смех. – Тот, о ком говорили, что он директор «Банка Национала», сразу увез свою фифу. Стыдно ему было. Все просил нас никому не рассказывать. А второй – министр культов – устроил своей женушке такую порку, что мы все выбежали из караулки. О как!..

– Так ведь этот ненормальный, будь он неладен, принц Николай, кажется… – начал инструктор пилотажа.

– Ш-ш-ш… Осторожней, – оглядываясь, перебил его Урсу, – услышит кто-нибудь… донесет. Потом знаешь тягать сколько будут…

– Тю! А кто не знает, что он пропойца и сифилитик, – словно оправдываясь, сказал инструктор. – Но откуда этот баламут взялся? Ведь он, кажется, последнее время гастролировал в Италии…

Урсу, продолжая озираться, шепотом произнес:

– Должно быть, на праздник авиации приехал…

Стойка усмехнулся:

– Теперь здесь будет откалывать номера. А потом вновь сорвется в Италию или еще куда-нибудь…

Рабчев, который, видимо, был не в курсе дела, спросил:

– А почему его высочество все время живет за границей?

Инструктор Симион загадочно улыбнулся:

– Говорят, лечится… Может быть… Но по-моему – врут. Скорее из-за того, что он в ссоре с королем…

– С королем? В ссоре?! – удивленно спросил. Сергей.

Инструктор махнул рукой:

– Распущенность там, наверху, больше, чем на Круча де пятрэ… Они все готовы друг другу горло перегрызть. Отчего скончалась королева Мария? Борьба за власть! А власть это все: и деньги, и слава, и почет. А ты как думал?

Рабчев открыл рот от удивления. Столько времени живет в Бухаресте и ничего не знает! Он начал жадно расспрашивать.

Илью этот разговор поразил. Он никак не мог собраться с мыслями. «Чтобы так говорили о королевской семье! И главное где – в Бухаресте, в авиации!» – повторял он про себя.

Стойка хлопнул Рабчева по плечу:

– Эге, да ты Рабчевулескуле, отстаешь от жизни!

Инструктор перебил их:

– Вот слушай. Во время одного из скандалов с королем Карлом этот полоумный принц Николай схватил пистолет и выстрелил в короля. Но тут присутствовала мать – королева Мария, она, говорят, заслонила короля, и пуля угодила в нее… Болела она долго, да так и скапутилась…

– Ну! – продолжал удивляться Рабчев.

– Вот тебе и ну!.. – подмигнул начальник ангара Урсу.

– Да и она была хороша, – закуривая, медленно проговорил Стойка. – Яблоко от яблони не далеко падает. Так что у Николая со своей мамашей много общего. Будь спокоен, она тоже крутила в свое время, дай бог…

– Не хуже своих сынков! – добавил Урсу.

– Вот именно! – согласился Симион.

– Помню, служил, я тогда в военной авиации, в Бузэу… Было это рано утром, – продолжал Стойка. – Иду на службу, и на углу встречаю шурина своего, полицейского. На посту он там стоял. Мы разговорились о смерти королевы Марии. Об этом как раз в то утро стало известно. Были тогда вывешены флаги с лиловыми лентами. Шуряк мне рассказал, что перед смертью королева завещала, чтобы траур по ней носили не черный, а лиловый, а сердце ее было извлечено, заспиртовано и выставлено в каком-то музее, не то в Кармен-Сильве, не то в Мамайе. И вот, значит, стоим мы и разговариваем, а тут из соседнего дома выходит жена приходского священника с корзинкой. На базар шла, наверное. Мы с ней почтительно раскланялись, а она, заметив флаги с лиловыми лентами, удивленная, обратилась к шуряку: «Что это за украшение, господин полицейский?» Шуряк вежливо, как положено разговаривать с матушкой, объяснил ей, что вот, дескать, горе большое, матушка, постигло нашу страну, нацию и королевский род. Ее величество, королева Мария скончалась. А матушка закатила глазами и, медленно осенив себя большим крестом, тихо произнесла: «О господи, прости нашу грешную королеву, большая же она проститутка была…»

Снова все рассмеялись.

– Мы с шуряком, – продолжал Стойка, – здорово удивились. Это матушка-то!.. А что же простой народ скажет?

К собравшимся подошел олтян[23]23
  Олтян – житель Олтении (местность в Румынии).


[Закрыть] – торговец простоквашей – «яуртом», постоянный посетитель ангаров аэропорта.

Все набросились на свежий яурт. Брали по чашке в долг, до жалованья, а Стойка съел три чашки – после цуйки яуртом хорошо закусывать, мозги проясняются, – объяснил он.

Вновь стало моросить. Все отошли поближе к стенам высокого ангара и от нечего делать стали подтрунивать над продавцом яурта, почему он не женится. Смущаясь, парень что-то бормотал.

В это время к ангару подкатили две машины, часовой тремя короткими чеканными движениями взял винтовку на караул и замер. Из первой машины молочного цвета вышел молодой, выше среднего роста человек с красивым лицом, в коричневом спортивном костюме, с небольшой золотой свастикой в галстуке. Его длинные каштановые волосы были гладко зачесаны, движения спокойны, вся фигура выражала самодовольство.

Среди собравшихся пронесся шепот: его светлость воевода де Алба Юлия – Михай! Все встали во фронт. Сделал это и Илья, оказавшийся в трех-четырех шагах от первой машины. Человек, который оказался Михаем, поднял руку для фашистского приветствия, надменно огляделся вокруг и подозвал начальника ангара Урсу, которого спросил о чем-то. В первой машине рядом с Михаем сидела молодая, с правильными чертами лица брюнетка. На заднем сидении развалился, склонившись к молоденькой блондинке, огромный детина с длинными прилизанными волосами. Вторая машина, как заметил Илья, была полна военными, козырьки которых поблескивали позолоченными дубовыми листьями. «Старшие офицеры», – заключил Илья. Все они были сильно навеселе, и нетрудно было догадаться, что компания возвращается после кутежа. Вдруг из-за ангара на большой скорости вылетела третья машина. Резко, на полном ходу затормозив на мокром от дождя гладко утрамбованном песке, она врезалась в огромные металлические ворота ангара. Присутствовавшие бросились к машине, – один только Михай истерически рассмеялся, но не тронулся с места, вслед за ним захохотал вылезший из машины Михая огромный парень. Из третьей машины выскочил офицер в жандармской форме, на ходу отдавая честь, подбежал к Михаю и стал ему быстро о чем-то докладывать. Михай, выслушав, вместе с офицером бегом направился к своей машине и уехал. За ним последовала вторая машина с офицерами. Плутоньер[24]24
  Плутоньер – унтер-офицер (рум.).


[Закрыть] – шофер третьей машины вышел из нее бледный как полотно и стал осматривать сплюснутую облицовку радиатора. К нему подбежали Урсу, Рабчев, Стойка, Симион. Подошел и Томов. Плутоньер, попросив стакан воды, стал рассказывать, что заставило его офицера так гнать машину и почему Михай, всполошенный, умчался. Оказалось, что отпрыск гогенцоллерновской династии, бывший уже однажды королем Румынии и снова оказавшийся наследником престола, со своими друзьями из «Зеленого дома» возвращался после трехдневной попойки в Синайе[25]25
  Синайя – летняя резиденция короля и модная дачная местность.


[Закрыть]. Машины шли на недозволенной скорости: все сидевшие за рулем были изрядно пьяны. Михай ловко водил машину. С детства он только и занимался машинами, лошадьми и собаками, если не считать его садистских издевательств над подчиненными и прислугой. Компания разместилась в четырех машинах. Впереди шел новенький «Крайслер», которым управлял Михай, за ним следовал тоже его «Форд» с охраной, третья машина – большой восьмицилиндровый «Аубурн» с друзьями и четвертая – с жандармской охраной. Машины пронеслись по улицам Плоешть, направляясь к столице. Когда миновали бульвар короля Фердинанда, на повороте у префектуры уездной полиции тяжелый «Аубурн» немного отстал. А потом, когда дорога снова пошла по прямой мимо лицея Петра и Павла и по бульвару Независимости, пассажиры «Аубурна» решили догнать «Крайслер», и сидевший за рулем один из друзей Михая – племянник известного вожака самой реакционной партии в Румынии, погромщика Кузы, – нажал до отказа на аксельратор. – Перед выездом из Плоешть, у вокзала, – рассказывал плутоньер, – крутой поворот влево. Михай и следовавший за ним «Форд» проскочили благополучно, а догонявшему их со страшной скоростью «Аубурну» не помогли, видимо, тормоза, или этот крутой поворот появился неожиданно для пьяного водителя. В общем, машина на полной скорости врезалась в угловую бетонно-металлическую вышку тока высокого напряжения и превратилась в лепешку! На повороте стоял на посту полицейский. И его вдребезги! Ну, а мы на этом, – он показал на свою машину, – «шмандралете» двигались последними, и все это произошло у нас на глазах. Теперь его светлость помчался туда. Должно быть, хотят загладить. И загладит! Кто хоть слово пикнет?

Рассказ выслушали молча. Когда шофер отошел, Стойка тихо сказал: «Хоть бы все «зеленые»[26]26
  Зеленые – так в народе презрительно называли железногвардейцев.


[Закрыть] так кончали. Меньше головорезов осталось бы».

Моросить перестало, но от густых темно-серых облаков, неподвижно висевших над аэродромом, предвечерние сумерки, казалось, наступили раньше.

Илья медленно шел с аэродрома. В голове гудело от всего слышанного и виденного. Некоторые смеялись над рассказами о королевской семье, у него же сердце сжималось от боли. Ведь королевскую семью он считал сердцем страны – самой честной, чистой, благородной и доброй. Ей он верил, ее он любил. Все годы учения в школе и лицее он молился за здоровье и процветание этой семьи. Каждый день занятия начинались молитвой «храни, боже, короля нашего в мире и почете…» и кончались ею. И он, Илья Томов, как и другие мальчики, вытянувшись и опустив руки по швам, смотрел, не мигая, на висевший в классе пожелтевший от времени портрет всемогущего короля. Значит, он ошибался! А принц Николай?! А Михай?! Да, сам Михай! Первый претендент на престол приветствует по-фашистски и носит свастику! Да, тот самый Михай, который может снова когда-нибудь стать королем! Тогда что? Страна станет фашистской!.. Мысль эта настолько взволновала Илью, что он зашагал быстрее, почти побежал. Теперь понятно, почему бандиты из «Железной гвардии» ведут себя так нагло. Вот кто, оказывается, их вдохновляет… Михай… Да, Михай… – повторял Илья. – Выходит, Женя прав… А ня Георгицэ да и сам он, Илья, сомневались!.. Если бы в Болграде ему рассказали что-нибудь подобное, он не поверил бы… Как он любил Михая!.. А за что? – задавал себе Илья вопрос – Может быть, потому, что еще в детстве был захвачен рассказом о том, как его сверстник Михай, будучи в то время королем, – его отец Карл бежал тогда и околачивался где-то за границей, – проезжая со своей бабушкой, королевой Марией, увидел ребят, игравших в луже, и попросил разрешения поиграть с ними. А теперь? Михай со свастикой!.. У Ильи было такое чувство, будто он очень давно берег как зеницу ока завещанный сверток, зная, что в нем хранится что-то хорошее, драгоценное, настоящее, чистое, и долгие годы он не решался заглянуть внутрь, хотя много раз возникали сомнения. А сегодня наконец-то сверток сам раскрылся! И, заглянув в него, Томов нашел одну пустоту…