Текст книги "Статус неизвестен (СИ)"
Автор книги: Юрий Шубин
Жанры:
Космическая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 22 страниц)
Аудиенция на этом заканчивалась. Пигалица развлекалась около часа, провожаемая нежно ненавидящими взглядами сменяющихся репортеров. Юджин, весьма довольный, валялся по полу. Весь рот шалопая был измазан шоколадом.
Телевидение убивает популярностью того, кого выбирает себе в жертву. Трупы не возвращаются. Облава телевизионщиков и газетчиков мобилизовала на подмогу Хаваду, но у той хватило благоразумия включить круговую оборону и круглую дурочку. Она с легкостью шла на контакт переводя любые разговоры относящиеся к хозяину дома в трогательное сочувствие самим журналистам и вдобавок угощала их выпечкой.
Сквозь заразительную дремоту теней прохлеснулся расталкивая ветки Астрел Сатерлан. Сторожась и приглядываясь он приблизился к задремавшему отцу Аквитину. Астрел крался на цыпочках, будто боясь разбудить его преподобие. Едва он тронул Аквитина за плечо, как тот поднялся и они оба, из под вьюнов тянущихся до самой зубчатой кромки каменного забора, выкатили пару припрятанных там велосипедов. Под отжимным держателем на багажнике одного из велосипедов был закреплен короб. К раме второго прикрутили свернутое в рулон покрывало. Потайная кованая дверь привычно отпричетала вздорным скрипучим голосом.
Тягучей бронзовой бороздой крутая мощеная улочка уносила сбежавших велосипедистов от чад и домочадцев.
Дорога устремленная в никуда может быть только сельской. Асфальт линует мир четким маршрутом, воспринимая горизонт как условный мираж расстояний и настаивает на скорости своего преодоления.
Бегство всегда выглядит как брошенный кому-то вызов.
Трава крепила корнями колею. В далеких кронах слышалось воркование птиц. Уже виднелись крошечные домики и мачты рыбацких лодок. По краям дороги проплывали поля. Справа и слева темнел лес, уходящий где выше, где ниже и сливающийся с небом и рекой. В изломе береговой линии зеленела заболоченная пойма. Тягуче искрился заливной луг. Зарябил россыпью проносящийся вниз по реке катер.
Волнами дороги их вынесло на берег. В небе таяли редкие, едва заметные тучи. С хрустом приминая буйно разросшуюся траву они положили велосипеды набок.
Темной синью стлалась река. Искря чубатой пеной шумели перекаты. По вдоль прозрачный огонь смолил поверхность воды. Молочным дымом струились белые бивни рыбацких костров на том берегу и наобум разбросанные домики открывали далекую перспективу.
Кружась в водоворотах, волны беспорядочно сталкивались наскакивая друг на друга и облизывали острые края выступающих скал. Влажные блики световых пятен порой двигались навстречу. Искрясь под свежим ветром посверкивала зацепившись за перекаты кольчуга плеса. Глыбились исхлестанно бурлящие перья порогов напоминая с какой бешеной силой может мчаться вода. Небо было насыщенного аквамаринового цвета. Сильная, пронизанная густой синевой выразительность тянула за собой.
Сытное. До краев. Зрелище. Река.
Тишина и безлюдье. Бутылка храмового вина и нарезанный сыр, в дырочки которого не помещалось маленькое белое солнце.
Как не отрежь.
Между слабеющей, вибрирующей непрочностью плеса и зримой гранью противоположного берега, ниже порожистой блесткой мели, лодка плясала на мелкой волне. Там рыбаки выбирали ночную снасть.
Радушен день
Лазурна кровь реки
И без нее в безделье речники.
Отец Аквитин скинул сандалии и, подоткнув хитон прошлепал по заносам намытого ила и наклонясь в сияющее внизу небо вошел в воду. Капли сверкали как бриллиантовая пыль. Брызги искрились на зеленой траве и цветах.
Лодки в заливчике под песчаным берегом врезанные в свинцовую тень на воде напоминали листопад. Все пропахло речной водой. Насторожившиеся было рапирные оруши потрещали между собой, сердито топорща палево-серебристое оперение и принялись деловито перепархивать по уключинам, кто на карму, а кто на нос. Пара орушей, решительно расправив огромные крылья, в перебивку закричала, изящно скользнула вперед и помчалась параллельно поверхности реки распарывая длинными вощеными клювами переливно-зеленые, лениво тревожные волны. И спустя несколько секунд, несмотря на немалые размеры, истончившись, словно растаяв, растворясь в бархатной дымке клубящейся над прогретой рекой. Лодки распузатились и сияли свежевыкрашенными боками. Намокшие крепежные узлы переламывались на рифленом стекле волн. Легкий скрежет соприкасающихся бортов сопровождался шорохом плавников. Под днищем лодок, по донной траве, над подводным пастбищем ходили рыбы. Солнце плескалось об воду растекаясь литьем.
Прелое ароматное многоцветье трав пахло детством.
На Астреле были кремовые брюки и рубашка с коротким свободным рукавом. Он снял туфли и стянув носки скатал их в один черный шарик. Ступни обожгло в согласии с налетевшим прохладным ветерком. Молодая, липкая травка нежила его подошвы, как бархат. Астрел смотрел на далекий голубой окоем, осмысляя последствия будущего.
Вода закругляет острые углы и чем-то похожа на память, подтачивая и перетирая время в нежную боль.
Порыв сменившегося ветра донес грохочущий треск. Они переглянулись и обернулись на звук мотора. Юный пастушек перегонял с выпаса у реки на отменные травы предгорья карликовых руномулов, как на грех перегородив дорогу мотоциклисту.
–Пошли прочь! Вон! Вон! Убирайтесь!
Еще вчера, к вечеру, чрезвычайное положение отменили и селяне погнали застоявшийся скот на луговую кормежку.
Резкий бибикающий сигнал растравлял животных, только добавляя суматохи, которые поддевали шины крохотными рожками и отскакивали от горячей выхлопной трубы. Мальчонка не справлялся, торопясь освободить путь. Пушистые комочки толклись вокруг мотоцикла, медленно перетекая на другую сторону дороги. Поднятая пыль накрывала всех. Наконец мотоциклист прорвался, рыхля желтый песок и устремился прямо в их сторону.
Шумный. Ликующий. Негодующий. Двигатель. Заглох.
Передняя вилка с амортизировала завязшее в песке колесо. Тугая собранность тела подкинутого мотоциклиста, как у прыгуна в воду, заставила его, минуя руль, выкинуть вперед обе ноги и придти на пятки, утопив каблуки высоких сапог во взбитом барханчике. Он не упал, вовремя отступив одной ногой. Снял шлем и стянув очки на широкой резинке бросил оба предмета на край расстеленного покрывала.
–Разнежился, мерзавец! Скрепил своей подписью предательство и пиршествуешь?!– угрожающе набросился на Астрела пехот-командер. Он едва не пнул откупоренное горлышко бутылки.
Астрел долго, через новый кусочек сыра рассматривал припудренное пылью лицо Валерки Самородова, минимизируя площадь поражения.
–События последних дней совершеннейшим образом измотали мой организм. Донести намек труднее всего, поэтому изволь выражаться яснее.
Самородов одарил Астрела невыносимым по тяжести, ненавистным взглядом:
–Объясняя тебе очевидное я буду вынужден подворовывать у собственной жизни. Впрочем, и понятно,– пехот-командер выругался, хоть и тихо, но со злой, циничной самозабвенностью:– Всегда побеждают самые хитрые, быстрые и беспощадные. А предают хлюпики и слюнтяи вроде тебя. Не свое ты им в той бумажке посулил, а общее наше. Что не тобой найдено и чем дариться ты был не в праве.
Астрел посмотрел на него длинно и странно:
–Ты мне в моем праве отказываешь?
В катакомбах глаз Самородова мелькнуло нечто:
–Твоя избранность – случай. Ты кем себя возомнил?! Ни у кого нет права на подобное решение!
Дожевав кусок сыра чучельник ответил:
–Мы с тобой всю жизнь на ножах. Но я не хочу чтобы ты смотрел на это как на историю предательства.– Он взглянул старому недругу прямо в глаза и невозмутимо спросил:– Что в нас ищет правды? Той настоящей. На которую настроено наше подсознание. Что оно? Умеющее обидеть своей въедливой настойчивостью? Что на меня нашло, когда Господь вдруг свое исполнил, сына возвратив? Не знаешь?– Гримаса удалась ему необыкновенно хорошо:– А я взамен без задержки отслужил, восстановив справедливость, чтобы судьбу не искушать. Ты находишь это забавным?
У Самородова по губам и вправду прошмыгнула презрительная ухмылка:
–Голосование – пустая формальность. А ты возомнил себя вершителем судеб с абсолютными полномочиями,– он поборол усмешку, продолжив:– Это решение не могло быть твоим внутренним желанием. Вся их деятельность ... – пехот-командер красноречиво взмахнул рукой куда-то в сторону– ... имела рациональное наполнение.– Самородов на секунду умолк, подавив в себе досаду:– Меня всегда учили что там, где логичность поступка нарушена, появляется большая вероятность обмана, но заблуждения – самые частые вожаки наших желаний. Никто не выбирает для мышеловки самый дорогой сорт сыра. Секретная установка чудовищной разрушительной силы. Кто бы мог подумать! Уже тогда стоило задуматься ...– Самородов словно стал разговаривать сам с собой:– Этот его полу бессмысленный взгляд, подергивающиеся распухшие губы – явный признак слабости. Ведь я же почувствовал ... не проголосовал. Разглядывая эти нескончаемые вопли ужаса, как он искуссно разыгрывал депрессивного малого. Как преподнес свою адскую игрушку под фальшивой личиной. Нате мол, смотрите и бойтесь нас. Испуганный, он ведь по сговорчивей будет. Гордый вид позволяет скрыть страх, а личина труса сокроет что угодно. Водили нас за нос, выжидая!– "валерьянка" просто и агрессивно вновь перешел к разговору с Астрелом:– Я пытаюсь тебе кое что донести. Достучаться. Они узнали твою проблему, боль твою разведали, чаяния, стремления и сыграли на этом. Протащив твои страхи через лазейку свойственных каждому человеку сомнений. Вывернув обретенную над тобой власть на пользу себе. Отыскали легальный путь. И ты, своим решением "Правовержца" оказал им величайшую услугу, в миг один обрушив порядок противостояния. Разве у тебя самого нет ощущения что они заказали твое решение?
–И оно от этого перестало быть моим?– чучельник задумчиво улыбнулся чему-то своему, далекому.
Самородов скосил взгляд, посмотрев краем глаза на отца Аквитина бродящего по берегу. Тот казался безучастно рассеянным, прогуливаясь с мечтательно-отрешенным выражением на лице. Он до поры общался с небом.
Пальцы пехот-командера, непроизвольно стиснувшиеся в кулак, нехотя разжались. Астрел приметил за Валеркой этот жест еще в пору подростковых стычек. Ему не хотелось чтобы все и теперь свелось к банальной драке.
–Они проникли в твою семью. Подобрались с того конца, откуда никто не ждал беды. Устраиваемый спектакль был всего лишь искусной западней для твоих умозаключений. Знаю, у каждого найдется что-то заветное. Но тебя купили на личном отождествлении с твоим сыном и ты не разглядел человека с той стороны линии фронта, который вещал его устами о предательстве. А они, шельмы, дарителя огорчать отказом не станут. Не захотят.
–Кто они? Кого ты называешь ими? Отчего мне ни побежденные, ни победители не кажутся людьми удостоенными высшего понимания?– Он терпеливо ожидал ответа, чисто технически осознавая апокалиптическую разницу их способов понимания жизни.– Разве дело во мне? Этот мир так сложно устроен, что способен свести на "нет" усилия любой цивилизации. Сломав все наши хитрые ухищрения простотой решения.
Самородов пытался казаться спокойным обуздывая свой гнев:
–Тебя подводили к этому решению осторожно, создавая впечатление, что эта исподволь внушенная мысль явилась без подсказки, сама по себе. Они это ой как умеют. Узнают о ком надо правду, разведают его мечты и вернувшись к ее истокам устраивают из этого непреоборимые обстоятельства,– пехот-командер и сам не замечал, что объясняется начальственным рыком, с барственной искрой во взгляде.
–Жизнь обожает бессистемность совпадений,– с чувством возразил ему Астрел.
–Какая к чертям ... Это сговор! Когда мои солдаты жилы рвали, перли на рожон расплачиваясь жизнями, тебя преспокойно готовили подмахнуть эту бумажонку!– И гадкая улыбка выползла из его округлившегося рта как змея из норы:– Королем в двух королевствах пожить хочешь: и для нас хороший и для них неплохой?! Между двух стульев задницу расщиперил! Фанфарон упрямый!– Угли тлевшие под нагаром застарелой неприязни вспыхнули с новой силой. Самородов выдумывал все новые ругательства:– Скурв ...
Аквитин возник между спорщиками и решительно пригрозил:
–Лаяться начнешь, я тебя епитимьей успокою,– святой отец, который до того, казалось, и не вслушивался в разговор, на самом деле ловил каждое их слово и оказался тут как тут: – Человек реализует себя порой путями непредсказуемыми. А ты вот так с ходу пытаешься разобраться в поступках людских до мелочей, годами тренируя в себе эту мелочность. Бедность не порок, но неказистость собственного душевного мира заставляет воспринимать чудо за спекулятивное искушение и персонифицировать истину через собственное понимание таковой. Иногда факт кажущийся нам непонятным становится ключом к разгадке всей линии поведения. Ни одна ситуация никогда не разрешается помимо воли всех, кто-то да приложит старание. И если этим одним оказался Астрел Сатерлан, это не дает тебе права судить его и выворачивать наизнанку каждый его поступок. Ибо, как правило, реализуется то финальное продолжение, которое наиболее событийно оправдано.
Пехот-командер натянуто внимал Аквитину, но теперь наградил его припрятанным тяжелым высверливающим взглядом:
–Не передергивайте, святой отец. Это измена. И предатель – вот он. Стоит перед вами.
Астрел подшагнул, опрокинув ногой короб. Самородов в ответ поперхнулся принужденным смешком.
–Оставим это,– попытался урезонить обоих отец Аквитин.– Гнев стоит дорого. Знаю, звучит это скверно, но человек по природе своей скуповат и предпочитает ценить щедрость, когда ею сорят другие, не в ущерб ему самому. Для любви к ближнему нужна известная наивность и для меня это очень ценно.
–Можете отправляться с этим в банк,– бросил сквозь зубы Самородов. Он надежно перенял высокомерные манеры и научился носить маску превосходства на своем лице.
К ногам святого отца прилипли оборванные ленточки водорослей. Ветер доносил сырой запах мокрых камней. Река мерцала и переливалась как расшитое бисером и обклеенное молотым стеклом полотно.
Во взгляде Астрела был нешуточный напор когда он непреклонно заявил:
–Подлинно сильная власть зиждется на умении понимать и договариваться, а не на авторитете подавления силой. И настоящий мужчина ценен не тем что сумел разрушить, а тем что он создал или сохранил. Нужно в жизни во что-то надежно упереться, чтобы воспринять мир таким каков он есть. Цивилизация гибнет не от набегов варваров, а от потери морали. Для чистоты проявления закона должна присутствовать мотивация совести. А источником ее на земле может быть только человек. Все равно какой земле, но не все равно какой человек,– и Астрел многозначительно посмотрел на Самородова:– Иногда, чтобы начать слушать и понимать собственного ребенка его нужно ... приходится терять. Карэл рассказал мне как нуждается его планета в "Салюте Млечной". К тому времени я уже знал кто сосуществует в нем теперь. Но это все таки говорил мой повзрослевший сын и мог ли я сомневаться в его словах? Мой выбор не фатален для нашего мира, а для них это основа будущего.
–Как ты сказал "Салюта Млечная"?– переспросил отец Аквитин.
–Да, такое название уже прижилось на Перво земле.
И в этом Астрел тоже видел знак. Дорожку созвездий-родинок у Эмили, тянущихся от ключицы по шее вверх он тоже называл для себя Млечным Путем.
Пустяк? Совпадение радостных жизненных начал? На Фракене новая планета получила только номер. Разная степень значимости как различающаяся мера важности насущных вещей.
–Стремление к захвату колоний неистребимо и всегда обагрено кровью. Неужели справедливость и сострадание безнадежно обречены на долю приживалки в этом прагматичном мире?! Мной– не мной-суди как пожелаешь, но решение принято и все обязаны его выполнять в независимости от личных ощущений, которые могут противоречить коллективной морали. Мне по душе моя мятежность.– Чучельник рассмотрел на фоне серо-зеленой формы пехот-командера нашивку с "Джокером" и постарался взглянуть на командира егерей "коммандос" в точности таким же плутовато осатанелыми глазами. Наклонившись чуть вперед он отчеканил каждое слово:– Все дело в том, что ты больше ничего не можешь поделать.
Самородов отвалился назад, сохранив прямую осанку и замер как вкопанный. Его воспаленный взгляд сверкал как мотоциклетная фара куском желтого агата и был настолько концентрированно узко направлен на Астрела, что хотелось зажмуриться.
Тысячами осколков летел разбившийся, разбушевавшийся речной поток.
Самородов заговорил дурно и дерзко, выпаливая обвинения как конфетти из хлопушки:
–Бунт это то, чему ты научился лучше всего. Врачеватель-недоучка в инфантильной уверенности что Бого вспоможение замажет все огрехи. Воздыхатель прокравшийся в мужья под настроение невесты. Папаша, который через свое тщеславие долгие годы мучил единственного сына. Притаившийся предатель, который под личиной гласа народной избранности осуществил давнюю месть своему сопернику.
Астрел пропустил его резкость мимо ушей. От него самого веяло такой силой что он не нуждался в защитниках:
–Внутри тебя бурлит ярость и ты вообразил что это и есть кипение подлинной жизни. Вкус настоящей власти к которой ты карабкался всю жизнь, а я получил случаем, хоть и на краткий миг. Скажу тебе так, едал я блюда и повкусней. К примеру, человеческая благодарность. Ты убежден что мир существует только для таких как ты. Как, не саднит в горле каленая щербина всевластия, которая мнится тебе леденцом?
Самородов любовался блестящими боками перекатывающихся волн угрюмо замкнувшись в себе. Эти перекаты отражались на его лице.
–Нам не понять друг – друга,– сказал Астрел уже по хорошему.– Пока ты не осознаешь что порода важнее выпаса. И это ответ на многое.
Взгляд Самородова был укоряющим, неотрывно пристальным и напряженно решительным.
–Моя версия праведной жизни не совпадает с твоей. Там, где тебе мерещится ответ, мне видится заговор. Всегда так. Какие причудливые формы может принять неудовлетворенность собственной жизнью!– импульсивно воскликнул Валерий.– Каждый выискивает и запоминает только те мудрости, которые само утверждают его в своих же глазах. Насаждая распоясавшуюся добродетель ты сначала постарайся сам ответить себе на один вопрос: по какой рубеж она твоя, эта правда?– Самородов произнес это так просто и про всех, пряча отчуждение на дне желчащего самолюбия.– Полагаю, это тебе ответ на все.
–Ты не нравоучитель, да и он не праведник,– отец Аквитин попытался было ... но пехот-командер его перебил:
–Не надо ничего говорить, святой отец. У нас тут свое.
С его выучкой найти Аквитина с Астрелом труда не составило. Теперь ему хотелось уйти. Чуть проскальзывая по песку он стремительно пошагал прочь с непонятным выражением на лице.
Единожды он обернулся, будто намереваясь что-то сказать еще, но смолчал.
Валерий Самородов прокатил мотоцикл по размытому стоками склону. Волны как мышцы вздувались длинными протяжными буграми. Хромированные детали высверкивая пережигали льдистым светом сетчатку глаза. Аквитин проводил его усталым вздохом. Над покоем вечным и подноготным полыхал втертый в небо сияющий гонг.
С норовом мотоцикл сорвался с места и выехал на дорогу. Разогретая солнцем пыль, казалось, становилась пыльцой, не торопясь оседать и оставаясь не оплодотворенной колеей туманного ручья клубящегося над проселочной дорогой.
Астрел с Аквитином взяли бутылку, тарелку с сыром и отправились к длинной как веретено перевернутой лодке. От ее бортов пахло смолой и речными снастями. Они уселись на круглый опрокинутый бок и повисли в паузе, грея десна мелкими глотками. Двое, следя как бы извне за поступательным ходом вещей наблюдали как ясным железом колышется вода в реке.
Смысл был точнее слов, важнее умения дышать, искренней тишины. После такого молчания нельзя было заговорить о пустяках.
Подчеркнуто почтительный Астрел Сатерлан словно забыл об объединяющей их дружбе, когда обратился к святому отцу:
–Не микроб я, который угадал в сильную жизненную среду и радуется этому. Вчера я ответил себе на вопрос зачем я живу как таковой. А сегодня я уязвлен, исповедавшись в помыслах. Делиться с другими тем что умеешь сам, разве не в этом смысл человеческого существования?
Аскетичное лицо отца Аквитина сделалось суровым:
–Вера не живет без сомнений. Как закон не врыт в землю подобно забору. Уравновешивать все и всегда – вот в чем секрет праведной жизни. Бессмыслица не воспроизводима, потому что ничего не имеет права быть просто так. Ради пустоты нет смысла маяться муками сомнений. Не за ради чего незачем оберегать любовь и все производные от нее чувства. Проявление свойств само по себе неотторжимо от порой не обозначаемого, но назначенного смысла. Во всем найдется свой резон устанавливающий гармонию надежд. Мы неустанно ткем узор хвалы Господу. И с каждым прожитым во славу Господа годом, узор становится все богаче и сложнее.– Не подбирая слов и не страшась себя открывать Аквитин был легок в суждениях:– Я тоже искал правду. И поверь, в мои годы я распознаю ее с первого же взгляда. Любая вера стремится не к поклонению а к познанию, пониманию Бога. И нуждается в мужестве чтобы вместить вселенную и находящийся в движении пронизанный связями мир. Бесчисленные сообщества. И у меня замирает дыхание. Эта картина куда величественнее дара одной маленькой планеты.– он похлопал Астрела по плечу и морщинки расползлись по лицу его преподобия, словно трещинки от лобового попадания улыбки.
Астрел как-то странно себя ощущал. Его разум чах без принципиально новых идей и необъяснимых явлений. Вот и сейчас, почувствовав себя на одной волне с Аквитином, он вновь обдумывал кажущуюся ему весьма резонной идею. Хомодермик глотнул воздух и заговорил с его преподобием, решив поделиться этой мыслью со святым отцом:
–Возможно, где-то в миллиардах галактик обитает схожая во всем, до мельчайших деталей, почти такая же как мы цивилизация людей, которую Божий промысел не наделил ни чудом Бого вспоможения, ни способностями провидцев. Но одарил их чем-то большим, дав нечто такое, что позволяет им опираться на собственные силы. Чистый разум надеющийся на самого себя.
Это было настолько абсурдно представить не то что произнести Астрелу, что отец Аквитин именно по этой причине поддался искушению поддержать скользкую тему. Лицо Аквитина отражало спокойное внимание. Но в ущипе его морщин в манере сокращать, щурить глаза что-то поменялось:
–Разное состояние бытия разума. Бред конечно. Таких и быть не может. Бог есть часть всего. Каждой цивилизации Господь дарует умение от бесконечных чудес своих. И только тебя он наказал глупыми идеями,– а сам смотрел серьезно, словно просчитывая риски складывающегося разговора.
Астрел пребывал в минуте трогательной наивности:
–Спасибо, святой отец. Но берегись, я только начал,– шаля пригрозил он:– Если все же представить что он существует. Мир в котором всего по чуть-чуть, некий банк человеческих способностей и типажей, форм и способов проживания человеческой жизни: доморощенные экстрасенсы, целители и хироманты, идейные борцы и пророки, виртуозные музыканты и агностики точных формул, шарлатаны и религиозные фанатики, праздные и трудяги, вещуны и кликуши, каратели и пацифисты, маньяки и божьи люди, забывшие о семьях путешественники и храмовые попрошайки, люди искусства и солдаты удачи, нытики и политики.– Если бы совершенно ясный, в холодном спокойствии взгляд пресекла мимолетная усмешка, разговора бы не вышло. Но этого не произошло.– Есть миры удобно вращающиеся вокруг Божественного ядра. А есть разнесенные на дальние орбиты в тень собственных проблем. Куда Бог наведывается как воскресный папа. Назначенное обязательное чудо вселяет в нас уверенность в правильности выбранного нами образа жизни. А они обходятся так. Понимаешь? И можно долго рассуждать об их недостаточной набожности или греховности. Рвение с которым мы заботимся о собственном престиже и благополучии озарено десницей Господа указующего нам путь. А они бредут в потемках, истово сжимая распятие и давно научившись полагаться больше на собственные силы чем на указующую руку Создателя. И ни в коем случае не допуская чтобы вера переродилась в миф. Меня обезоружила и поразила мысль основанная на долготерпении и несокрушимости их веры, нежели та, на которую способны мы. Не обретая таинства, они не растеряли интереса к тайне богоявления. И чья же вера сильнее по твоему?
Разговор из банального и шутейного незаметно для Астрела, фантазия которого разыгралась не на шутку, стал интересен самому Аквитину. В уголках губ и глаз собрались маленькие напряженные морщинки, прежде чем он произнес на что-то решившись:
–В главах не вошедших в Книгу-книг и названых "Свитком прописанных тайн" сказано что есть планета не из числа любимчиков,– его глаза в мягких мешочках век сделались печальными как маслины:– Мир в котором не хочется жить, но хочется верить что он существует. Как должно быть там не просто. Они талантливы своими ошибками и невероятными выводами не имеющими никакого отношения к причине их неудач. Без мелочной опеки высшей силы. Сильнейшая, непоколебимая сторона религии осознание того, что самые великие и мудрые мысли ниспосланы тебе Господом нашим. Мы очень приблизительно представляем себе устройство этого мира. Возможно проблема Всевышнего в том, что он влюблен не во всех своих созданий. Но я тебе этого не говорил.
Они чокнулись. Выпили. Закусили.
Под конец Астрел даже перестал подавать реплики, все острее ощущая исповедальность этого разговора.
–Схватка за благосклонность Создателя происходит без их участия. Ведь вера дарована нам не затем чтобы заполнять пробелы в знаниях, а для того, чтобы мерить градус теплоты души взращенного человечества. Назначение каждого многообразия стремится к идеалу в своем виде. И в этом смысле ни одной цивилизации статус неизвестен, неизмерим и не упреждаем. Если люди перестанут совершать благородные, человеко обязывающие поступки то Господь отвернется от нас. Ибо пока мы люди в делах своих мы есть дети его. Любимые и не очень. И под опекой его. Обесчеловеченный мир лишен для Господа интереса. Возможно это наше генетическое кредо. Быть может великое попрошайничество ставшее частью нашей религиозной догмы лишь удаляет нас от Творца? Чем дальше от Бога ... в этом смысле, естественно, дальше, тем выше жизнестойкость. Тем выше порог живучести с опорой на собственные силы. Неразочаровываемость по причинам пожизненного характера борьбы за выживание. Неугасимый огонь самоосознания вида, который сам готов создавать миры и очеловечивать их исходя из опыта самостоятельных побед.
–Самостоятельных ли?– не удержался Астрел, параллельно думая в этот момент о последней фразе Самородова.
Его преподобие со вздохом прикрыл тяжелые веки:
–Все та же ханжеская всеохватность веры. И это говорю тебе я. Уму непостижимо,– морщинки стягивались в осмысленную твердую улыбку:– А на чьих ошибках учится сам Господь? Возможно на их.
Горькое блаженство собственных ошибок, чем рабское везение от играющего в поддавки Бога. В восходящем потоке само значимости, не ложась в дрейф Божественной воли. Вызов через бой, справедливость через мотивацию уязвимости. И грандиозность мудрости в осознании перспектив всего непознанного.
Люциферия усложнения. В этом усложнении и есть вызревание моральных оценок общества. Прививка от сытого бешенства раскормившегося на чудесах потомства.
Мы состоим из помеси, колобродящей браги всех тех кто жил до нас и умудрялся быть счастлив. Отдавая в блуде и любви семя по краям и кралям. Пигментируя родственными связями шуршание юбок чужих сеновалов и мягких перин с казистыми кружевами. Эхо предков ударяющее в бубен новой жизни и рождающее вдохновленный голос крови, способный размыть монолит принципов на волокна недоумений. И содрогнуться в нелепой мудрости своей: "Быть того не может!"
Рапирные оруши размашистыми взмахами крыльев месили небо. И кто-то, время от времени, с криком, сложив серебрящееся оперение, обрушивался с высоты, в нырке за метнувшейся рыбой и поднимая толщу воды на дыбы.
Фракена вертелась как карусель. Пригибая травинки с полчищами вцепившихся в них громогласных стрекунов. Каждым плавным рывком заставляя ощущать как спину подпирает вечность.
ПОСТСКРИПТУМ
Космодесантники покидали арену сражения. Они вышли за городские покосы. Тяжелые от зерен пшеничные колосья ходили волнами. Приближалась страда. В зное воздух бурлил от потревоженной мошки. Солнечные колоски покачивали метелочками удерживая тяжелые головки зерен. За широкой полосой жнивья порослью тянулся молодой лес с вольготно разросшимися тенисто-зелеными хоть и редкими, но основательно крупными деревцами. Четверка миновала лесистый участок и перейдя тропинку вдоль поля остановилась на меже. От хлебодарного океана веяло колючей, царапающей половой. Движения плазмоидов над полем были ритмичны, будто согласованы с неслышимой, но очень четкой мелодией. Воздух дрожал и извивался. Шесть овальных тел интенсивно кружили в циклически повторяющемся танце. Размазывающий воздух горячий поток подсекал золотые метелочки подламывая колосья до жесткой стерни. Невидимый вихрь тугим движением увлекал бросившиеся в рост колоски, закручивал их винтом и укладывал в рисунок видимый с большой высоты. Струи ветра ветвились создавая перевитыми колосьями пшеницы сплетающиеся символы. Знаки.
В округе примолкли не только птицы но даже стрекуны.
Иллари стоял подозрительно бессловесный, обсервативно цепко вглядываясь в небо. Он вслушивался как присовокупляется и пророждается ритмичный звуковой бит посланца небес, уже твердый, но еще невесомо невнятный.
Волосы Рона сливались с хлебными злаками.
Щуплый высокий юноша Карэл Крейг остановился чуть правее, оставив место подошедшему Парсу. Тянулись поля, колыхались зреющие колосья. Хлеб шумел приливами и отливами.
Закончив работу со провайдеров посадочного модуля плазмоиды заблестели и зашевелились как спины тысячи жуков. Торчащие из их оболочек жгутики-флагерры затрепыхались многопалыми комками, цепляясь за восходящие потоки. И вспыхнув унеслись, стеганув хвостом горячего ветра по озаренным солнцем колосковым волнам.
Небо дрогнуло голосом звезд. Приручая пространство в вышине нарастал приближающийся гром. По звуковой экспоненте можно было догадаться что корабль достиг зоны торможения и развивал фазу посадки.
Иллари бросил взгляд на ниточки шрамов и разглядев грязь на рукаве подошедшего Парса проворчал:
–Ты опять весь испачкался.
–Э-тт-то нэ-н-налет нэ-не-у-увяд-д-даемой сэ-с-славы.– по ранению Парс старался говорить меньше чем подразумевал под своими словами и все прекрасно поняв его заулыбались.