Текст книги "Статус неизвестен (СИ)"

Автор книги: Юрий Шубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

–Извини, перебью, а то забуду, – Иллари делал вид что понимает каждое слово.– В темнице-то ты как оказался?

Никола Бланшет был сконфужен, заданный вопрос затрагивал настолько неприятную ему тему, что Никола готов был уползти в свою камеру и не сделал этого, только потому, что тогда бы он выглядел полным идиотом. Ему пришлось ответить, супя брови и нехотя разглядывая паутину в углу:

–После дня Бого Вспоможения частенько бабы битыми бывают. И не я один такой!– Никола сердито потряс рукой, от чего на всклокоченной бороде началось волнение.– А когда подопью, то совсем дурной становлюсь. Чуть свою до смерти не зашиб. Ну от чего и в тот раз сынишка не обрел новое тело. Знаете как потом позорно было, когда мне рассказывали как я бегал за женой в семейных трусах и орал: "Ах ты сука! Нагуляла, прелюбодея. От того дитя в младенчестве умершее мою родню по сей день признать не может." Когда меня едва оторвали пьяного, вздумавшего жену побоями учить, святой отец каноник на меня епитимью и наложил, в каземате год отсидеть в молитвах вину искупляя.

–Подожди,– остановил его темпераментный рассказ Иллари.– Мы как бы не совсем ... понимаешь? Наш космический корабль задержали с контрабандой и припаяли срок. А мы не в курсе как у вас тут и что. Соображаешь? Не мог бы ты нам подробнее, так чтобы мы в полную ясность пришли. Поможешь?

Николе льстило что в нем нуждались. Привыкшего за этот год терпеть унижения, даже такой сомнительный успех казался привлекательным. К тому же, сидя в одиночке, он соскучился по человеческому общению. Никола Бланшет почесался, сунув руку под тюремную робу, поймал насекомое и громко щелкнул раздавив его между обломанными ногтями больших пальцев:

–Вы ... странные. О чем вы только думали собираясь сюда лететь. Но мне, по правде, на это начхать с храмовой звонницы. Слушайте.– Он поменял позу на более удобную.– Все началось вскоре после высадки первых поселенцев на Фракену. Сколько тогда от лихорадки вымерло, да в пищу местным тварям пошло – тому счет особый. Либо ты приспосабливаешься и меняешься обживаясь вместе с переменившимся миром вокруг, либо наитупейшим и бессмысленнейшим образом грозишь кулаком небесам. Эббат Сатерлан и Морис Флок исследовали русло "Крикливой Грэтты" и их геликоптер потерпел крушение.

Услышав о Сатерлане звездные десантники вновь молча переглянулись удвоив внимание.

– ... Моринг Флок убился насмерть. Службы спасения еще не существовало. Застигшая ночь взрыкивала и подвывала, жестко оценивая шансы Эббата выжить в одиночку как нулевые. Сатерлан вытащил тело Флока на взгорок поросший судариум травой и среди кустов краколиста организовал место для ночевки, разведя жаркий костер. Спал ли Эббат? Видимо, нет. Испуганный, удаленный от пути спасения разум молил о чуде, вполне осознано понимая что это невозможно. Обессилев Эббат проваливался в забытье, чтобы очнувшись вновь говорить с Господом, – Никола Бланшет так ярко живописал свою историю, что казалось напряжение теснит и крепнет, нависая тяжестью громады стен над головой. Сутуля и слушателей и рассказчика заглянувших под вуаль легенд и суеверий, но не ломая саму историю. Никто не посмел перебить его.

Они были там, подчиняясь безжалостному зову врожденного любопытства.

– ... в эту ночь Эббат Сатерлан стал волей Господа, его рукой. Заново осуществляя трактовку Создателя,– Никола говорил размеренно и четко, даже, по своему, буднично. Согбенный и отчаянно нервный в начале он сохранил ясность ума.

– ... Эббата разбудил человек. Сатерлан вскочил и при свете давно наступившего дня вдруг увидел Моринга Флока. Живого!

Космодесантники находились в состоянии перманентного шока и смотрели на Николу Бланшета разинув рты, как желторотые птенцы на скачущую куницу.

Воздух вздрогнул от хохота, прорывая пастораль расстояний и осознано совершая невозможное – возвращая звездным десантникам миг свободы.

Никола, при всей своей затрапезности, сохранил значительное лицо, что и до того украшало рассказ не хуже ярких подробностей. Его глаза смотрели с порицанием, застав узников в момент беспардонного поведения. Его голос был смиренно тихим:

–Недоверие – это первая общечеловеческая реакция на новые знания. Вы думаете что слишком много знаете и от того чересчур много воображаете о себе. Человеческий ум повсюду открывает законы и вместе с тем обманывается легко, как младенец. Скепсис – целомудрие интеллекта. Эббат Сатерлан рассуждал так же и решил что ошибся, ставя страшный, несовместимый с жизнью, диагноз Морингу. Оба подумали что отделались легким испугом. И вот еще что,– запавшие глаза на заросшем лице сверкнули сочным лакированным блеском.– На судариум траве лежал раскрытый чемодан с набором хирургических инструментов и всяких окровавленных страстей. Сатерлан даже не знал до пережитой ночи что в рухнувшем геликоптере такой имелся. Когда они спустились к реке, чтобы поберегу вернуться в лагерь высадки первых поселенцев за помощью, Моринг Флок решил ополоснуться и скинув летную куртку и рубашку пошел к воде. На его спине и руках крестом рассекающим багровел свежий операционный шов,– Никола троекратно перекрестился.– Это был день возрождения который стал целой эпохой. И на том памятном взгорке "Месторождения Мест Рождения" был заложен храм "Встречи Отсроченной", вокруг которого и вырос будущий город Норингрим.

Вот теперь лицо Иллари стало по настоящему напоминать бульдожье:

–Не усложняй,– в ухмылке его зубы обнажились. На подживающей ободранной скуле топорщилась заскорузлая корка.– Храм говоришь.– Пристальный, на глазах свирепеющий взгляд в сером саване света мог испугать кого угодно.– Храм-храм-храм и нет человека. Кому ты трэндишь, наседка!– Он схватил Николу за кудлатую, космящуюся бороду и притянул к себе.– Да я сам из твоего кожаного мешка с костями душу выну и гнилую солому вместо зашью. Говори, к чему тебе велено нас своими бреднями склонить!– Над верхней губой и на висках Иллари выступил пот.

Никола Бланшет не выглядел напуганным, он сделал долгую паузу, переводя дух и прокашлялся, для чего Иллари пришлось его отпустить.

–И так бывает,– утирая губы проговорил Никола:– Истина порой невероятнее вымысла. Когда уже и в ум не помещается, тогда и приходится уповать на веру. Если даже чудо непонятно – оно неотменимо,– его взгляд был неопределенным и цепенящим одновременно. Никола встал и пройдя через камеру влез с ногами на каменную скамью. Клок соломы прилип к подошве его войлочного штиблета.

Сквозь лучики крыльев парящего кованого ангела все ярче лился свет, часть которого заслонила голова Бланшета:

–Все ищут пути чтобы контролировать жизнь, но нам это досталось почти бесплатно. Тот, который трепал меня за бороду, поди сюда, если не трудно.

Над оконцем паук шевелил "переметы" своей паутины. Космодесантники продолжали смотреть на Николу как на подсадного в камере смертников.

Оставаясь на взводе, в неком натяжении, Иллари выразительно покосился на своих товарищей и подпрыгнув встал рядом с Николой, засовывая голову в свет падающий сквозь решетку, как в область конкретных ответов.

Растопыренными крыльями ангел закрывал панораму площади три стороны которой занимал храм окруженный серокаменной стеной. Надворные постройки тянулись вдоль стены на значительном расстоянии друг от друга. Чуть в стороне от узорной решетки центральных ворот вдоль пестрой ленты мозаичного тротуара, обозначенного каменными приступками ограждений, висела широкая вычурная арка. Она выделяла проход ведущий к доминирующему над подступами мрачноватому и угрюмому зданию стоящему поодаль.

Цветная керамика однобоко купалась в брызгах рассвета, ловя гранями нарастающий огонь. Купольный крест лоснился светом, но не блистал. Незалазанной вершиной червонное золото посверкивая играло в лучах восходящего солнца. Каплями крови тлели вспыхнувшие крыши, часть звонницы, стен, выступов трансептов, башенок, округлостей апсид, барельефов каменных цветников. Искусные мастера корпели над каждым завитком, но даже их изысканная работа не смогла скрыть могущественную силу исходящую от храма.

"Месторождение Мест Рождения."

Косточки скул Иллари покрыл румянец благоговения.

–Следи за моей рукой.

Иллари невольно последовал за жестом Николы. Отброшенные угловатые тени деревьев опутывали розовый янтарь надгробных плит.

–Наш багаж – идеология живучести и десятилетия практикующейся мудрости, прошедшей через мытарства освоения новой планеты и кровавую рубку военных конфликтов. А погост вдоль стены в один рядочек поместился,– Никола не выглядел человеком болтающим всякие глупости и Иллари не мог не верить глазам своим.

–Где же все остальные ... мертвецы ваши? – Иллари думал о мемориальном комплексе, который с такого расстояния, можно было выдать за кладбище. И о самоубийцах, захоронение которых должно существовать отдельно, но не с такой пышностью ...

Его скепсис имел огромное пространство для поиска.

Никола повернул голову и посмотрел в прорывы искусной ковки:

–За "Панихидной аркой",– произнес Никола в щелочки неплотно сомкнутых железных перьев.– Под зданием хомодермического конструирования находится "Вместилище". Наш ренессанс жизни. Во "Вместилище" хранятся все наши усопшие, которые без тления распятые висят ожидая нового жизненного срока. Мы предаем земле только тех,чье тело полностью разрушено и не восстановимо. А таких, как ты видишь, не так уж и много. Обычное в вашем мире захоронение трупа для нас так же трудно представить как кремацию во имя общественной пользы. Мы возрождаемы, хотя душа ищет новое кровнородственное тело. И воскрешение Моринга Флока в прежней оболочке случай уникальный и пока что единственный. Поэтому знаковый.

Брови Иллари, словно перекушенная дужка замка, поползли в стороны, отмыкая изумление на его лице:

–Я слышал что Фраков еще называют Франкенштейнами, но чтобы вот так ... – у Иллари от волнения окончательно сел голос.– Эксгумация через отчуждение тела и метание неупокоенного духа ...

–Мы называем это таинство "Обретением исправленной скорби". Священнодействие касающееся основ нашей теологии, на время вычитающее из жизни, но не из мироздания.

В журчащей тишине расшумелись деревья и ветер пахнул теснотой мира, переполненного бессметными призраками. Унося в подсознание необъяснимое самоощущение своей судьбы. Совершенно новый, вопиющий о себе факт искал место достраивая в головах звездных десантников картину этого мира.

Никола и Иллари слезли вниз притихшие и уселись на скамью. Рядышком. Солнце выжигало на камне темницы линялую горячую дыру. Настаивая на чем-то своем.

Выходит даже с мертвецами в вашем мире может случиться что-то новенькое. У вас новая жизнь во "Вместилище" буд-то в казначейском банке под процентами лежит,– интерес Рона был живым и естественным.– Которую однажды посчастливится снять, аннулируя счет, и тут же открыть новый на то же имя?

Никола не лебезил и не угодничал, он приткнулся спиной к сырой стене и ответил:

–Что для вас сверхъестественно, то для нас очевидно ...

Уверенность обитателя "смежной" камеры никого уже не удивляла. Злила немного, но это шло от нервов.

– ... соблазн новой жизни вам недоступен. Повседневность потустороннего непонятна,

хотя и в вас теплится вера в вечную жизнь. Без вечные вы, так на Фракене называют вас

Перво землян.

Неуловимо пружинисто и, вместе с тем, чрезвычайно опасно Иллари швырнул Николу Бланшета на крутые ступени, а сам навалился сверху:

–Как понял что мы с Перво земли?!

–Сам ты и сказал,– запавшие коричневато-синие подглазья вновь вернули глазам Николы подростковую непокорность, с тонким кружевным узором лопнувших капилляров.– Франкенштейнами нас только на Перво земле обзывают.

Иллари выпустил Николу из захвата и подошел к трубе, проточной водой начав ополаскивать свое лицо:

–Ты смелый такой от того, что жизнью не дорожишь. Какая она у тебя по счету?– вода, не попавшая на лицо, стекала по локтям небрежно струясь и капала на пол.

–Меня Бог миловал,– Никола поднялся со ступней и стал натягивать слетевший с ноги штиблет.– Только вы меня больше не трогайте, а то ничего не скажу. Новое тело – подарок к которому тебя обязывают. Чужой души в себя до смерти не вставишь, да и после не ты уж это, а другой какой.

Иллари утерся рукавом и отбросив всякую щепетильность пренебрежительно заметил:

–Путано повествуешь, Фрак.

–Как умею,– рассердился Никола и стал накручивать на палец завитки свалявшейся бороды.– И за то спасибо не услышал. А по морде бить все горазды.

Человек заново учился быть свободным позволяя себе обиду. Никола супясь прошел мимо Иллари. Тот мельком глянул ему в след:

–Да кто тебя бил ... ты это ... приходи ...

Никола не ответив нырнул в пропитавшийся сыростью щербатый лаз между трубами и скамьей. И уже через дыру высказался:

–Думаю я погостил у вас достаточно.

Рон подождал немного, пожал плечами и присев, принялся вставлять вывалившиеся камни на прежнее место.

Получалось плохо.

Чем дольше тянулось молчание, тем невыносимей оно становилось. Непримиримый к лжи и оправданиям взгляд Иллари был не глубоким, как и его терпение. Он привычно щурился перебирая глазами светлые волоски на затылке Рона.

Тот тревожно обернулся. Не уверенный но по прежнему быстрый взгляд, как пуля на излете, и последовавший за ним вопрос Иллари:

–Как не прочны догадки, а знание всегда лучше. Скажи сам ... не томи ... что за роль ты избрал себе в этом деле?

Парс через силу усмехнулся и лег на бок. Наблюдал.

Рон нервно зевнул прекратив работу:

–Что вам поведать? От чего Никола рад что ему последние деньки до окончания срока отсидки куковать осталось. Или почему пятнадцатое радовника в календаре черной и красной рамкой обведены. Так вы не глупей меня, догадались что для кого-то этот день становится праздником, чей родственник обретает новую жизнь и несет траур надеющемся напрасно. Я шкурой чувствую что он нам не солгал. И в Норингрим мы до указанного Крейгом срока поспели. Самое время, командир, не вопросы задавать, а объявить нам благодарность ...

Закончить Рону не дали. Входная дверь с ужасающей силой проскрипела, прошаркала наждачными подошвами по вздрагивающим нервам. Узники подобравшись опасливо посмотрели вверх. Воздух в дверном проеме был полон неловкости. Надзиратель– не самая почетная работенка. Не свойственная тюремным стражникам сдержанность, не то робость, одним разом заставили узников запсиховать.

"Пока здешний кайман мокрый – порох надлежит сохранять сухим."

–Они будут пытаться сломать нас друг на друге. Не поддавайтесь ... не позволяйте им ... ,– сквозь стиснутые зубы пробормотал Иллари.

Он верил в то, о чем говорил.

Стражи сошли оползнем. Арестантов резко и грубо рванули, хитро с вывертом заломив руки.

Много палый прилипала

Меня лапал, где попало.

Их вывели, вытолкали на верх, где обитал свет и воздух, и по грубым плитам отконвоировали за угол тюремного блока, не выпустив за оцепление. Надзиратели загодя наклонялись как люди привыкшие ходить под землю. Они сгибались опасаясь низких потолков. Стражи впихнули узников в новый ведущий вниз коридор. Проход разветвлялся и неуклонно уходил в глубину. Космодесантников растащили, развели по разным коридорам. Узкий проход выступал из темноты навстречу кипучему мерцанию фонарей.

Ведя по одному, их не меньше четырех раз находили повод остановить и унизить. Подбирая ключи к замкам на черных решетках и, на это время, упирая заключенных головой в могильную сырость стены, как в вечно плачущее лицо. Стражи не брезговали грязными уловками. Уже глубоко, загнанных под каменную толщу подземных застенков, их вдруг отпустили и тут же заткнули нос и глотку пронзительно едко пахнущей тряпкой ...

Минимализм отношений. А дальше ... условность тишины.

Рон очнулся, но в его голове еще царило безмыслие. Воздух был душный, точно пропотевший и слежавшийся. Комната маленькой как колодец. Не осмысливаемая громада камня над головой.

Пытарь пригасил фитиль лампы. Пламя затаилось и перестало коптить. Угли в опаловых прожилках теснили стенки жаровни. Пропитавшиеся сполохами раскаленные камни ублажал тлеющий жар, ярцая и лениво сплевывая искры.

Пришедший в себя Рон смотрел на пытарей как на смертельную, чрезвычайно заразную болезнь. Руки будто приросли к подлокотникам неподвижного кресла.

Второй, облокотившийся на рычаг ворота пытарь, шевельнулся. Звякнули цепи и скрипнул подъемный механизм на дыбе.

В их лицах было что-то мягкое и мясистое, точно осьминожье. Человеко вычитаемое.

В переплетении "снастей" под потолком болтался, как повешенный, черный бархатистый паук. Из раскаленных до бела углей торчали рукоятки приготовленных инструментов. Над открытым огнем на цепях висел огромный вертел с кандалами проушин, предназначенных для человеческих рук и ног. Пытарь присел и поднырнул под столешницу. Из под заляпанного, давно потерявшего свой первоначальный цвет стола торчала натужно шевелящаяся, обтянутая зеленым сукном задница. В зыбком мраке ее хозяин с грохотом перекладывал в корзине иззубренный инструмент, при этом деловито посапывал и ворчал:

–Куда же я щипчики сунул. Ухватистые такие. Ноготочек зацепишь и дергай его и выкручивай как тебе надо. Удобные – страсть.

Наварное Рон должен был ему посочувствовать.

Грузный пытарь выбрался из под стола и развел огромные ладони пустых рук:

–Может раздробить ему хрящики?

Он сказал это так вкусно смакуя: "хрящики".

Типичный костолом с угрюмой грустью в глазах и леденящим холодком матерого душегуба. Его чертова рожа лоснилась, а из волос на обнаженном торсе можно было соткать ковер. Омерзительные узкие глаза источали жестокость. Луково-стеклянный взгляд смотрел тупо и омертвело, навевая зябкую тоску.

–Мои нервишки истончились до деликатной неприязни всяких истерик. Ты не будешь кричать?– Движения пытаря были повышенно устойчивыми и надежными, как шаг человека привыкшего поскальзываться на чужой крови.

Рон перекосился на кресле пытаясь порвать путы притягивающие руки к подлокотникам и как можно более мягким голосом произнес:

–Привязанные к этому креслу – все тебе безотказны.

–Не правда, это как пойдет,– жаловался ему пытарь с не запоминающими людей живыми, глазами убийцы.– Каждый камень в этой комнате вылеплен из слов признаний вырванных вместе с криком. Ну зачем ты бьешься, извиваешься как червяк на крючке? Сиди смирно. С тобой же прилично разговаривают.

–Боюсь застудить седалищный нерв,– глядя исподлобья и не скрывая гримасу ненависти ответил Рон.– А этот вид пыток запрещен как чересчур гуманный.

Криво сросшаяся разрубленная губа пытаря добавила его ухмылке толику утонченного злодейства.

–Тебе не так долго жалеть об этом. О деле начинай мямлить, паскуда,– дал бесплатный совет душегуб и членовредитель, чьи интонации резко поменялись:– Чуй в нас своих хозяев и послушанием вымаливай пытки попроще.

–Умеете вы нянчиться да утешать,– ответил собравшийся до предела Рон.

Узкие ремни до костей врезались в руки.

Тень гримасы едва шевельнула тонкую пленку слюны на губах пытаря. Заматеревшие в своей норе они обладали настолько бесконечным преимуществом, что не покалеченного человека воспринимали за урода.

–Ты у нас как правительственный вестник без умолку говорить будешь,– по-иезуитски мягко произнес пытарь играющий с рычагом ворота на дыбе. Его взгляд оставался вялым как высвобожденная от висельника петля.

Рон сглотнул, пытаясь увлажнить одномоментно пересохший рот:

–Чего за зря болтать. Я в признаниях застенчив. Да и тайнам самое место под землей, откуда вы и носа не кажете.

Пытарь с перебитой губой в упор посмотрел на него, щурясь глаза в глаза:

–Ну, ну, застенчивый,– и отвернувшись, надевая подхваченные со стола рукавицы, стал добросовестно проверять готовность пыточного арсенала.

Искры рассыпались в полноте жара. Не смотря на нервно трепещущее пламя, иней полз по жилам космодесантника. Липкая струйка холодного пота дыбила волоски на своем пути.

В круглой комнате пахло кровью и мочой, а главное – страхом. Куда не глянь – везде круг, везде петля, везде возврат к боли и мучениям.

Рон обращался к Всевышнему, мало надеясь что тот услышит его в этом кромешном аду. Он просил Господа ниспослать ему сил, ища в молитве угол ягодно-голубого неба.

От жалости к себе не умирают. Рон старался не смотреть на жаркий чад жаровни и подняв взор вдруг увидел ржаво-красные буквы еле проступающие сквозь копоть потолка. Надпись в пыточной выглядела, при всей своей зверской циничности, достаточно забавно:

"Ценность истории придает рассказчик."

–Что вылупился,– оборвал его беззвучную молитву пытарь с лоснящейся рожей. Сгусток огня вынутый из жаркой жаровни плыл на кончике раскаленного прута. В патоке его взгляда самых разных способов пытки было больше чем микробов под ободком унитаза. Бьющая зноем точка с легким шипением приближала ощущение близкого конца.

Сердце Рона мягким безумным мячиком подскакивало внутри. Как можно более равнодушно Рон откинулся в кресле. Треклятый, раскаленный до красна, до бела прут опустился, уже почти коснувшись волосков вокруг его пупка.

–Страшно? Конечно страшно. Перед нами-то можешь не притворяться,– от нарочито вкрадчиво распевного, негромкого голоса дрожь пробирала в подмышках:– Не трепыхайся. Ты умрешь только по моей воле. Когда смерть станет самым искренним из твоих желаний. Не терпишь. Егозишь. Как у тебя задрожало дыхание ...

Ему хотелось порадовать палача. Ужас сам лез из его живота.

–Смотри не ошибись.

Рон изо всех сил ударил мордатого ногой, сильно усложняя себе остаток жизни (вторую ногу он высвободить не смог). Пытарь рухнул опрокидывая спиной жаровню, на краткий миг обретая хвост жар птицы. Прут отшвырнуло в стену, оставив на камнях искрящийся росчерк. Вывалившийся, раскатившийся и вспыхнувший уголь пристал, прилип, приварился к спине мордатого, осыпая пламенную труху под резинку трусов. Столь продвинуто ранимый пытарь взревел визгливо и иступленно. Выпучил глаза из глазниц и вскочил хватая ртом воздух, а руками первый подвернувшийся тяжелый предмет:

–Погань такая ... !

Подручный его опередил, оттеснил, спасая узнику жизнь. Голова Рона маетно впечаталась в жесткий подголовник, получив прямой в зубы, и космодесантник без провожатых отправился в нокаут.

Ресницы правого глаза слиплись поредев от крови сочащейся из рассеченной брови. В ноздрях раздувались и лопались ярко-розовые пузыри. Припухший кровавой облачностью мир проступал низринув каменный небосвод. Рону больше не разрешали терять сознание и проваливаться в спасительное забытье, в прострацию, в пелену, поднося всякий раз к его расквашенному носу смоченный тампон. И даже сквозь кровавые сопли сильнейшая химическая вонь как новый удар прошибала мозг заставляя его работать.

Пытка может быть быстрой и мучительной либо медленной и изощренной. Рон утратил ощущение времени, как парное мясо не помнит свое превращение в отбивную.

Стискивал зубы,

до хруста.

И боль на душе,

чтобы не было пусто.

Чудовищные, одаренные коновалы и выродки били его капитально. По всему телу горел муравейник с непрерывным движением боли. Подручному пытарю приходилось оттаскивать мордатого, чтобы тот в запале не забил узника насмерть.

Рона заново переплели ремнями, но он продолжал биться и пытался вырваться. Раздраженная воронка рта плевала в самое ухо:

–Я заставлю тебя говорить! Почему ты молчишь?!

–Я киваю,– кровавым студнем промямлил Рон и получил очередной удар ...

Надо держаться. Медленно лопается кожа и ... удержу нет ... рвется пронзительный крик ...

Чтобы не откусить от боли собственный язык Рон пошире открыл рот и орал заглушая боль хлынувшим горлом воплем. Ему так хотелось.

Тумаки и плети

Мне родные дети

Прочая родня

Дыба да петля.

Брусничной россыпью остывали разбросанные по полу угольки.

В помещении было накурено, сковав дымной пеленой ожидание результата. Старший командный состав Фракены заседал за палевой цитаделью мутновато-зеркального стола. Форма была разной, как и люди ее носившие: горно стражники, командование охраны железных дорог, ранговые капитаны военно-речного флота, высшие офицеры управления тайной службы, спец войск безопасности и ополченцев.

Лопасти вентиляторов под потолком корежили затянувшееся напряжение. Заминка на плохом месте тянулась недопустимо долго. Тлеющие до фильтров сигареты томились в ожидании большого результата. Столбики пепла осыпались.

Глава управления тайной службы Грау Альвес Пешеван проворно ступил через порог на паркетную разбежку пола, привычно швырнул на вешалку мягкий берет с кокардой и уже проходя вдоль стола за спинками стульев проговорил:

–Захваченные вражеские диверсанты полезных признательных показаний не дают,– деловой тон дополнял твердый и быстрый взгляд Пешевана. Он двигался во главу стола, поправив бортовку кителя без тени малейшего расстройства и продолжал говорить:

–Понимая что они пошли в глубокий отказ применена степень дознания для особо упертых,– Пешеван опустился на стул, позвал энергичным жестом к себе Самородова и указал ему на стул рядом с собой.– Мы рассчитывали, что хотя бы один из трех не окажется безнадежно молчалив,– ноздри орлиного носа едва заметно трепетали.

–Носимся с этими гадами как с писаной торбой,– с пылкой ненавистью прошептал Самородов садясь рядом с Пешеваном.

–До известной степени вы правы, Валера.– Он повернул свое скуластое лицо к пехот-командеру.– Мы оба чуточку помешаны на деле которому служим и от этого в запале можем принять не правильное решение. С ними так нельзя,– прищуренные, горящие крохотными обсерваториями глаза демонстрировали полет мысли.– Мы можем обогнать их лишь в том, в чем сами им не равны. А для этого нужно узнать в чем они не равны нам.– Пешеван потер ладошкой обширную лысину, прогоняя ломоту в крупном затылке.– Я и сам себе боюсь признаться до чего я могу быть прав. Это я вам как аналитик утверждение выношу.– Зубр управления тайной службы повел мускулистыми плечами.

Командующий военно-воздушной базой "Форавец" эскадр-командер Роззел присутствовал лично. Обида за гибель "Соколарисов" заранее составило его мнение и управляла волевым решением эскадр-командера отвергать и изобличать. В таком состоянии он и взял себе слово:

–Я человек широчайших взглядов, к тому же еще летчик, по этой причине поверхностно думать не умею. Любая часть правды – есть такая же ложь,– Роззел насупил губы начиная нагнетать атмосферу.– Кто настоящих причин не знает, тот пытается уповать на случайность. Мне сдается вы тянете время пытаясь сокрыть свою топорную работу и не более того,– его гладкая, литая лысина сверкала, а щеки пошли розовыми пятнами от негодования. Это была его публичная месть за гибель эскадры.

Грау Альвес Пешеван бросил на него острый, как коса смерти, взгляд:

"Вот так служим, достойно участвуя в достойном деле. Думаем про одно. А когда приходит время поиска нетривиальных решений, среди высшего звена силовиков дефицит взаимного обожания."

Теперь он смотрел на Роззела спокойно и строго. И с тем же подчеркнутым спокойствием ответил ему:

–Вы не правы, поверьте. Я иду от своего понимания, а оно подвержено изменению ...

Многие слушали и кивали непонятно кого этим поддерживая.

– ... только глупцам судьба не предоставляет выбора. Наше топтание на месте требует простимулированного вживания в задачу. Вражеские диверсанты-это супер элита, а значит в них много вложено. Сложно, порою тонко организованный боец отлично держит удары в лоб. Он обучен этому, он в этом ловок. Но у меня появилась собственная новая идея. За железной волей не редко таится человек емкий и впечатлительный. Который силой своего воображения может нарисовать такие кошмары и казни, до которых мы и додуматься не успели. Нужно только вовремя подтолкнуть его, а он уж сам придумает себе пропасть в которую не захочет шагнуть.

То что трудно увидеть, оценивать еще труднее. Поэтому, ощущая заинтригованность командного состава силовиков, глава тайной службы пододвинул к себе один из дешифрующих энерго экранов высоко частотной связи и призвал участников совещания последовать его примеру.

Рон выпал из забытья. Обранился но не упал, повиснув над землей. Кажется он вскрикнул. Солнечный свет и прохладный свежий воздух казались сущим благословением. Подмерзающей трусцой пытари волоком тащили узника от машины, чертя в дорожной пыли его коленями и голыми пальцами ног два неровных следа.

–Это еще не боль,– успокаивал Рона мордатый пытарь.– А только твое упрямство.

Голос существа ужившегося с бесчеловечностью своей работы помогал Рону сохранять самообладание.

Белая полоска шоссе ощутимо резала песчаный вал на изломе которого замер угловато высунувшийся борт "Бингорга". Рон храпел вздрагивающими ноздрями из которых тоненьким струящимся кнутовищем сочилась кровь и каплями шлепалась в густую пыль.

Рон стал помогать ногами ощутив под волочащимися щиколотками сырость. Оскользнулся. Тут его бросили. Остывшая жижа холодной грязи залепила лицо.

–Дохлятина,– обозвал его пытарь.

Четыре руки вцепились в плечи Рона и приподняв пронесли узника вдоль слюдянистого нароста, и с разбегу опрокинули по пояс вниз головой в бурлящую среди камней воду.

На последнем издыхании Рон вынырнул из наполненной горячей водой могилы, хватаясь за скользкие края. Его не били по рукам позволив отдышаться.

Пытари вели себя так, будто им на ходу меняли задание.

Термальный родник истекал туманящимся паром. Деревянные края венцов подпирали камни. Белая кайма пены срывалась на кромке, наплывая пузырящейся юбкой на скаты бревен. Лак соли покрывающий древесину казался льдом. Буд-то ради сохранения его холодного блеска гроздья кристалликов засохшего света приманивали солнечные лучи, взрываясь быстрометным глянцевым сиянием. В маслянистом движении воды чувствовалась скрытая опасность.

Черно-красная каша в раззявах ран горела от перенасыщенной солью воды. Мастера дел заплечных рывком заломили Рону обе руки и, чтобы не запустить повторяемость мотива, вновь пихнули космодесантника головой в омут.

Спазм сковал гортань Рона. В подступающей поганой яме переливаясь цветными искрами в цепенящем блеске качающихся раковин шевелились улитки. Золотисто-оранжевые, разные, они почти застенчиво втягивались в себя, демонстрируя крученые до небес вавилонские башни раковин. В поверхностных бликах воды студенистые присоски улиток и сами походили на выкипающую гущу. Из глубины термального источника взвихряясь вырвался булькающий стон и вспух пузырь кипятка. Горячий фонтан касанием усыпил проплывающую рыбину и тут же, в миг побелевшую, сварил ее за живо. Улитки не боялись таких неумеренных температур. Полупрозрачные шевелящиеся подошвы, похожие на слизней, проползали пульсирующими краями, жадно обгладывая игольчатые сабельки рыбьих ребер. Рон мог выбирать или его самого начнут пожирать улитки, или лицо обварит струя кипящей воды. Омерзительные улитки умудрялись оставлять под водой липкий след. Воздух заканчивался, но Рон опасался делать резкие движения головой, чтобы не спровоцировать хозяек горячего родника на атаку.